Дазай Осаму

В двадцать два года за моей спиной не было ничего, кроме боли, отчаяния и неуспешных попыток покончить с собой. Я тонул в собственной тьме, не видя ей конца, или хотя бы проблеска солнца. Задыхаюсь, глотаю это дерьмо снова и снова. Я словно каждый день пытаюсь дышать, стоя по горло в ледяной воде. И слышу, слышу, как громко бьётся моё сердце. Но для кого? Позволь мне покончить с этим, так устал… Подари мне покой и моё счастье, подари мне кончину, которую я так страстно желаю. Ведь я больше ни о чём тебя никогда не просил.

Я говорю людям, что устал, но, на самом деле, я в депрессии. Я говорю им, что завтра всё будет в порядке, но знаю, что будет только хуже. Я вру каждый день… И знаю, что не в состоянии остановить это самостоятельно. Мне противно от самого себя, от своих безобразных рубцов от лезвий, от своей лжи, противно от своего существования. Я коллекционирую людские трагедии, несбывшиеся мечты и дешёвые мелодрамы.

Но ты… Ты такой идеальный. Слишком идеальный, прекрасный, словно порхающая по весне бабочка. Но всё прекрасное погибает. Знаешь, я, как коллекционер, очень хочу такую бабочку. Хочу проткнуть твои идеальные, изящные крылья иголкой и поместить на полку, оставляя умирать.

Всё прекрасное умирает, Чуя. Но почему вместе с ним не умирает нечто дрянное и мерзкое?

Гелевая ручка царапает документ, который мне приходится придерживать другой рукой. Мой почерк не славился особыми навыками каллиграфии, напротив, было всё печально-грустно. Порой даже самому было проблематично разобрать написанное. Месячный отчёт был готов, но невысохшие чернила размазались, стоило лишь неаккуратно провести рукой. Но меня это уже не волновало, ведь переделывать эту рутину из-за подобной чепухи мне не хотелось. Босс и так сможет разобрать то, что там написано. Не с первой попытки, но уверен, что сможет. Вся стопка бумаг летит в толстую папку с делами. Не сказать, что я старался следить за подсчётами и делать всё «от души», как говорила сестрица Коё — мне нужно было сделать всё до самого собрания, на которое, кстати говоря, опаздываю.

Я подбросил ключи от своего автомобиля и ловко поймал их. В горле неприятно запершило и поперёк будто встал огромный ком. Можно было бы списать на кусок еды, но вот что — мне не приходилось есть уже около четырёх дней. Нет, я не морю себя голодом и даже не пытаюсь умереть. Недостаток времени и желания, не более. Умирать от голода — слишком скучный, и, пожалуй, болезненный досуг.

Холодная поверхность кожаного руля приятно коснулась кожи, отчего невольно прикрываешь глаза, готовясь тронуться с парковочного места. Выруливаю на трассу и немного щурю глаза — свет от фонарей слишком ярко ударил после долгого пребывания в полутьме подземной парковки. Вздыхаю и понимаю, как мне хочется снова затянуться палочкой никотина, хотя около месяца назад бросил эту привычку. К счастью, в бардачке лежала помятая пачка когда-то небрежно кинутых напарником «Golden Bat». Я ненавижу их запах, отдавая большее предпочтение тем же «Marlboro», однако на данный момент выбор сейчас не имеет никакого значения. Сразу же вспоминаю, как Накахара обхватывает губами сигарету, собираясь прикуривать её от моей и ёжусь. Вкус у того однозначно ужасный, но вид до безобразия сексуален. До того, что мне хотелось сломать не только его дерьмовую никотиновую палочку, но и его самого. Сломать, уничтожить, втоптать в грязь, но вместе с тем зацеловать до чёрных точек перед глазами от недостатка кислорода, обнимать до беспамятства и трахать до рассвета, держа за такие рыжие и чертовски мягкие волосы. Мои мысли были похожи на бред одержимого. Я не мог с ними ничего поделать, да и не хотел. Но если бы мне предоставилась возможность стереть память, я бы очень хотел забыть одну крошечную язву, носящую имя Накахара Чуя, ведь скоро она разрастётся в рак моего головного мозга.

Выдыхаю сизый дым в приоткрытое окно и усмехаюсь, ведь сильно мечтаю, чтобы с ним исчезли некоторые эмоции.

***

Уже издали я вижу эту копну рыжих волос, которые обрамляют твоё красивое лицо. Морщишь носик и смотришь на часы — злишься на мою непунктуальность. Ждёшь меня, как верная дворняжка, и это, в какой-то мере, мне прельстило.

— Почему ты не можешь прийти хоть раз вовремя?

Ты заметил меня лишь когда услышал шаги и усмешку из моих уст, что прозвучала слишком много раз и так наигранно. Чуя научился читать меня за эти годы, что мы работаем в дуэте, однако никогда ему это не помогало. И ты злился на это, верно ведь? Ведь так?

— А почему я вообще должен отчитываться перед тобой? — прозвучал мой ответ; Чуя цыкает, открывая дверь в комнату комитета, всё равно придерживая её для меня. Я сравнивал тебя с собачкой, но даже предположить не мог, как хорошо ты можешь себя вести на глазах у того, кто тебя подобрал. Я говорю об Огае, конечно же. Ты отдаёшь ему всю верность, хотя верность перед организацией — не верность перед боссом. Ты клялся своей жизнью отдаться Портовой мафии, но никто не говорил, чтобы ты стоял на двух лапах у садиста и буквально молвил и просил, умолял заметить свои труды. Чуя… Мне бы так хотелось, чтобы ты смотрел так на меня.

Собрание было похоже на все предыдущие и не выделялось ничем примечательным: всё те же обсуждения о захвате территорий, графики, бухгалтерия и вся эта волокита. Скучно. Неинтересно. Я уже не слушаю, что происходит вокруг, перемещая взгляд на тебя. Ты активно принимаешь участие в дискуссии и предлагаешь свои способы решения проблемы. Такой забавный, стелешься под ситуацию и сам веришь в то, что делаешь всё правильно. Даже жаль твой потенциал. Он гаснет с каждым днём под этим спектаклем. Бедный. Бедный, бедный Чуя Накахара. Ты был слишком красивым цветком… И я бы хотел, чтобы такой цветок стоял на моей могиле.

Ты замечаешь, как я пожираю тебя взглядом и вопросительно вскидываешь бровь, наивно полагая, что у меня есть желание дополнить тебя, но на это лишь смеюсь. Гримаса улыбки не сходила с моего лица в то время, как душу терзало отчаяние; шутовство стоило огромных усилий, я всегда находился на пределе и в любой момент мог сорваться. Ты это видел, понимал и презирал. По одному твоему взгляду могу прочитать «ты жалок». Да, Чуя, любовь всех делает жалкими.

Мори приковывает своё внимание и ко мне, всё же надеясь услышать хоть что-нибудь из того моего месячного отчёта, что лежал прямо у него перед носом. Мне не составило труда поднять свою насиженную пятую точку с кресла, но моё горло тут же сковала режущая боль, будто мне пришлось выпить стакан раскалённого свинца. Кашель раздался по всей комнате, да так, что, кажется, даже охрана за дверьми могла услышать этот утробный звук. Кашляю, раздирая горло и не могу остановиться. Жестом даю понять всем присутствующим, что я скоро вернусь.

В санузле неприятно бил в нос резкий запах освежителя воздуха. Кашель становился сильнее. Прикрываю рот рукой и мне кажется, что вот-вот выблюю лёгкие, но вместо своих органов вижу лишь синие лепестки на своей ладони. Я равнодушно одариваю их взглядом, не веря. Точнее, я мог бы догадаться, что эта болезнь настигнет меня со временем, но умирать от неё я, почему-то, упорно не хотел. В этот момент в тёмное помещение врывается и сам виновник моего, так скажем, «недуга», который только глазами говорит, что ему, в общих чертах, наплевать, отбросил ли я копыта или нет. Огай наверняка попросил посмотреть, что же не так с его дорогим исполнителем. Даже ему было хоть чуточку, но важно знать о моём самочувствии, а в твоих глазах я не вижу даже маленького проблеска сочувствия.

— И чего же ты не умрёшь никак?

— Рад был бы, но как видишь.

Ты раздражённо, как и всегда, закатываешь глаза и стараешься разглядеть во мне хоть какое-то изменение. Но кроме как помятого состояния и мешков под глазами от бессонницы, не видишь.

Пока ты стараешься рассмотреть во мне признаки хандры, я сжимаю в кулаке злополучные лепестки синей глицинии.

***

Я знаю, как тебе не нравится темнота подвала, знаю, как морщишься, слыша звуки завываний пленников. Я знаю, как не любишь смотреть на чужую боль, но именно поэтому ты здесь. Вижу, как твоя выдержка трещит по швам, когда я выдираю плоскогубцами очередной ноготь у этого предателя. Отворачиваешься, закусывая губу, а я вздыхаю. Мало того, что не вижу должной реакции от тебя, так ещё и пленник молчит, не собираясь отвечать на мои элементарные вопросы. Так ведь не интересно. Хочу слышать «прекрати» из твоих уст, Чуя. Почему ты не говоришь мне «хватит», не останавливаешь?

— Отвратительно, — кидаешь с желчью, а я продолжаю работать, — ты отвратителен, Дазай.

Дело ли это чести или твоей гордости? Тебе хочется казаться строгим и исполнительным членом мафии, однако встречаешь лишь разочарование в наших методах. Тебя злит, что я считаюсь самым приближённым к боссу со своими пытками, когда ты хочешь показать свой талант. И как тебе находиться в тени, м?

— Чуя, не соизволишь ли отлепить свой зад от стены и помочь мне?

Удивлённо смотришь на меня, вскинув свои брови, но слушаешься беспрекословно. Такой послушный мальчик. Головой показываю на стол, где лежал маленький, но острозаточенный нож. Ты хмуришься, качая головой. Моё терпение тоже не железное, поэтому жестом прошу поторопиться. Ты знаешь, что я от тебя требую, однако упрямишься.

— Чуя. — гортанно рычу, смотря на рыжего.

— Ты сказал, что я буду лишь присутствовать в пыточной.

— Знаешь, есть люди, вся заслуга которых та, что они ничего не делают. Зачем тогда ты находишься так высоко на иерархической лестнице Портовой мафии, если всё, что ты умеешь — брезгливо отворачивать нос?

Испепеляешь меня убийственным взглядом и будь я врагом, то обязательно бы насторожился такого тебя, Накахара. Но мы лишь напарники со взаимной неприязнью и чувством соперничества. Твои губы сжались в тонкую ниточку, а мышцы напряжены. Хочешь ударить, но понимаешь, что в любом случае уклонюсь и выставлю тебя дураком, как это было всегда. Удивляюсь, как хорошо мы друг друга знаем, но в то же время опасаюсь. Это не сулит ничего хорошего тем, кто лишний раз ищет, как убить другого. Думаешь, когда мы ночуем вместе в отеле, на одной кровати, я не чувствую затылком твоё желание придушить меня этой чёртовой подушкой? Думаешь, на зачистке я не знаю, как ты хочешь задеть меня Порчей? Или просто оставить под дождём пуль? Если бы не Огай, давно бы воплотил свои и мои желания в жизнь. Ты так уязвим, Чуя, что если надавить на точку под названием «Мори Огай», ты ляжешь со мной в постель. Разве я не прав?

Ты оскорблён моими словами и берёшь нож в свои руки в этих перчатках. Это простое действие выглядело так эстетично, что я невольно сглотнул. Мой кадык нервно дёрнулся вверх и медленно опустился. Блять, тут может даже у мёртвого встать.

Он подходит к пленнику и вонзает этот нож в колено. Слышится звук треска — видимо, задел кость. Как же этого парня легко взять на понт. Предатель вскрикивает, да так сильно, что хочется закрыть уши или пустить ему пулю в висок. Но у Чуи даже мускул на лице не дрогнул — лишь поворачивает лезвие чуть в сторону, ковыряя глубокую рану. Да, он может быть безжалостным убийцей, однако очень и очень редко. Такого Накахару я хочу ещё сильнее, до треска швов на ширинке. Мученик вырубается от болевого шока, а ты сбрасываешь свои испачканные в крови перчатки на пол, разворачиваясь на каблуках к выходу.

— Впредь разбирайся с мусором сам, Дазай.

***

День был, в самом деле, просто ужасным. С самого раннего утра над Йокогамой сгустилось тёмное полотно дождевых туч. Капли неприятно моросили, а холодный ветер давал гарантию, что все, кто пренебрёг зонтом, свалятся с температурой. Я стою под крышей отеля, где пару минут назад вёл переговоры с одной редкостной пакостью. Этот мужчина был настолько лицемерным, настолько падким на деньги, что пара моих слов смешали его с грязью под моими ботинками. Пуля во лбу ему была очень кстати. Акутагава подогнал мою машину к главному входу, но я не спешил выходить из своего временного убежища. Протеже вышел из машины и сильно хлопнул дверью, на что недовольно и раздражённо щурюсь. Он открыл зонт и ждал, пока выйду, но я не выходил — лишь взял с его рук предмет и влепил пощёчину.

— Я просил приехать пораньше — это раз. Два — какого чёрта ты хлопаешь дверьми? Это тебе что, драндулет какой-то? — вещаю я, идя к машине. Всё этому бесполезному ребёнку объяснять надо.

— П-простите, Дазай-сан. — Рюноске плёлся сзади, как побитая дворняга. Ничего, пройдётся и под дождём.

— Заткнись, Акутагава, — заваливаюсь в уже прогретый салон и кладу зонт на переднее сиденье, вскинув бровь. Он что, думал поедет со мной? — Приятно пройтись пешком. Если не придёшь завтра на работу, я тебя с температурой из койки вытащу и землю жрать заставлю.

На этих словах я стартанул с места с отвратительным расположением духа. Акутагава — ещё необученный щенок: как жизни, так и своими навыками. Да, у него есть потенциал, но из-за своего упрямства этот мальчишка не видит других способов решения проблемы, кроме как уничтожить эту самую проблему. Он долго учится и, если честно, мне осточертело с ним сюсюкаться, как мать Тереза.

Проезжая мимо какого-то бара, мне захотелось немного развеяться, а алкоголь в этом — лучший помощник. Автомобиль я оставил на небольшой парковке рядом, так как у самого заведения не было свободных мест. Это странно — будний день, все клерки и офисные черви должны быть в своих душных клетках. Надолго своё внимание на чепухе я больше не заострял и прошёл ко входу в бар.

Здесь было порядком шумно, на сцене играли пара человек и исполняли доселе неизвестную мне песню. Живая музыка мёдом растеклась по помещению, а я тем временем сел к барной стойке — здесь народу было меньше всего. Бармен, и, как выяснилось позже владелец этого места, сказал, что обычно тут тихо и не так много клиентов. Все приехали сюда лишь ради выступления одной группы; у них нет ни продюсера, ни спонсоров, поэтому выступают, где позволяют. Киваю и прошу плеснуть виски, записав счёт — как-нибудь отдам должок. Старикан, вообще-то, был приятным, иногда ударял в философию и когда надо — подливал. Не помню, чтобы в будний день мне было так комфортно. Стало быть, это всё выпитый хороший алкоголь. Вибрация телефона заставила отвлечься от культурного отдыха, хотя обычно на смс отвечать я не шибко тороплюсь.

«В восемь часов зачистка, будь добр, явись вовремя и не подводи своего напарника».

От кого: Огай.

Какая почтительность, босс, напомнить о таком задании.

Время было лишь четыре часа дня, а значило это лишь то, что можно было бы и снять напряжение до того, как снова увижу лицо того, кто убивает меня каждый грёбаный раз, когда о нём думаю. Слишком много чего-то — яд. Не знал, что эта теория применима к любви. Но любовь ли то, что я ощущаю, погребая себя заживо в холодной земле? Когда я пытаюсь глотнуть свежего воздуха в лёгкие в этой газовой камере, но вдыхаю лишь яд, задыхаясь собственными отчаянием и ничтожеством. Мой мир давно встретил свой конец, стоило Чуе появится в поле зрения впервые. Уже тогда всё было предрешено.

Я сглатываю последнюю каплю алкоголя и направляюсь к выходу из бара, уже проложив маршрут через улицу Красных фонарей. Расслабиться поможет красивая куртизанка из одного публичного дома, в который как-то раз приводила меня старшая сестра Коё. Или тот чайный домик в конце улицы, где кокетничали ойран, как на подбор. Женские тела всегда привлекали меня: их природная утонченность, хрупкость девичьей хрустальной кожи, манера речи. Всё это кружило голову и давало надежды на мою полную гетеросексуальность, и я был бы уверен в ней до сей поры, если бы не одно маленькое рыжее «но».

Я захожусь в кашле и понимаю — очередной рецидив этой несчастной болезни. Горло дерёт и не могу сделать полноценный вдох — режет, режет, словно проглотил осколки стекла, а глаза слезятся от боли.

Я терпеть не могу боль, но

Когда думаю, что за этой болью замерла тень неминуемой смерти,

Она становится моим проводником в тот ад, ради которого я терплю эти мучения.

***

Мне так хорошо, что даже плохо. Виски ударило в голову незаметно, и, как оказалось, сильно. Это странно, потому что редко когда меня берет выпивка и градус ударяет по вискам. Машину ведет, но я упорно выруливаю на дорогу, игнорируя сигналы других автомобилей. Скажете, перебрал, но я скажу… Да к черту, блять, да, перебрал. Кашель вновь дерет горло и я не могу откашляться, чувствуя, что вот-вот задохнусь. Хочу, чтобы это дерьмо поскорее прекратилось и не мучило меня. Проще самому выпустить себе пулю в висок, чем умирать вот так — медленно, мучительно, от какой-то слащавой болезни. Ладонями прикрываю рот и захожусь в громком кашле, чувствую, как капает кровь с моих губ и не замечаю, как вписываюсь в фонарный столб. Блять, что б тебя, Накахара. Ты просто та причина, по которой я ненавижу свою жизнь.

Сработала подушка безопасности на рулевой колонке и к несчастью, я остался цел и невредим. Это во мне что-то покоробило и я со злостью ударяю кулаком по стеклу, что можно услышать приглушённый стук. Вторая же рука окрашена в алый — цвет крови, войн, страсти, смерти. Цветок осквернён моей кровью.

Я ненавижу глицинии. Она стала символом тяжких сердечных мук и долгоиграющей любви, прекрасное рождение, ненавистное мною долголетие, изящество. Это всё подходит Чуе — не мне. Она разрушительна и могут потребоваться большие усилия, чтобы всё не вышло из-под контроля. Словно виноградная лоза, которая стремится повредить здания: так же и Накахара стремится сделать всё, чтобы доказать, выбить право на жизнь. Глициния показывает, как необходимо чаще заглядывать в глубины своего «Я», что поможет лучше понимать не только себя, но и окружающих. Ведь, как и глициния, оставшись без контроля, человек может совершить вещи, за которые потом будет сожалеть и убиваться.

Я смотрю на этот несчастный цветок на своей ладони и выхожу из автомобиля, шагаю по дороге умеренным шагом, не тороплюсь. Идёт дождь и ты уже не замечаешь, как промок до последней нитки. Сейчас как никогда можно сравнить себя с бродячим псом. Игнорирую и холодный ветер, что заставляет продрогнуть окончательно. Только сейчас доходит, что лепестки до сих пор держу в руке — выкидываю незамедлительно и щурюсь от яркого света фар. Номер на машине кажется до боли знакомым, поэтому я без промедлений торможу водителя и сажусь в салон.

— Подрабатываешь придорожной шлюхой? — Чуя вскидывает брови на такое наглое вторжение в его машину — он только что её вычистил.

— Заткни пасть. — поудобнее устраиваюсь на пассажирском сиденье и хочу потянуться за телефоном в карман брюк — пусто.

— От тебя несёт хуже, чем от облезлой псины в трущобах. Пошёл вон.

Тем не менее, заводишь машину и переключаешь коробку передач, а я даже не собирался выходить и ты знаешь это.