— Синьора, синьора…

Алекто сидела на качелях, закрыв глаза. Со стороны могло показаться, что она безмятежно спит, чем она и занималась полчаса назад. Алекто любила просто сидеть и слушать мир вокруг. Шёпот листвы. Шум моря. Лай собак. Пение птиц. Без всех человеческих голосов мир был прекрасен в своём естестве, но кто ж позволит наслаждаться его чистотой?..

— Синьора, синьора…

Не открывая глаз, Алекто могла сказать определённо точно, что стало причиной паники среди прислуги. Нико. Четыре буквы, но тысяча проблем. Шторм, ставший для виллы на берегу моря центром вселенной. Нико. Четыре буквы, но тысяча разбитых сердец прислуги, знакомых и просто людей вокруг. Маленькое чудовище, которое наслаждалось жизнью, превращая жизнь окружающих людей в ад.

Квохчущие женщины ждали, что она отзовётся. Что она степенно выплывет к ним на встречу, взглянет с тревогой, спросит что произошло, а потом, когда узнает, то немедленно присоединится к всеобщей панике. Сохраняя при этом, разумеется, достоинство. Что за несусветная чушь?

Сосредоточившись на шелесте апельсиновых листьев, Алекто проигнорировала новую порцию криков. Если причиной воплей с утра пораньше была не пропажа Нико, то её чутьё пора списывать на свалку. Люди всегда разводят панику на пустом месте. Если бы произошло что-то действительно страшное, то шум подняли бы собаки. Им Алекто доверяла как себе.

— Синьора, синьора…

Голос не громыхал, а звучал уже едва-едва, хоть и раздавался совсем рядом. Значит не Антонелла, а кто-нибудь из многочисленных дочерей прислуги. Целая армия глаз и ушей, которая, тем не менее, не могла уследить за одним-единственным ребёнком.

Маленький волчонок вновь обвёл десяток нянек вокруг пальца. Будь на месте Алекто кто другая, давно бы подняла крик, итогом которого стали бы летящие с плеч головы. Алекто же чувствовала своеобразную гордость за маленького волчонка. И бескрайнее разочарование в людях. Наверное, она была очень плохой матерью.

Тонкий голос сбился на шёпот, но Алекто продолжала сидеть с закрытыми глазами. Минута тишины и покоя; голова вновь наполнилась шумом моря и шелестом листвы. А потом в благословенную темноту вмешались тонкие тёплые пальцы, которые робко касались её локтя. Алекто чувствовала в них нескрываемую дрожь.

Страх. Безумный и всепоглощающий. Девочка дрожит как листок на ветру. Причём не ясно даже чего она боится больше. Того, что малыш Нико пропал, или того, что может сделать с ней за это Алекто?

Алекто открыла глаза в тот самый момент, когда Мария уже было приготовилась вновь повторить своё бесконечное «синьора, синьора». Хрупкая девушка, почти что девочка. В паре метров маячила другая — Элена.

— Синьора, Нико, он…

Вдох-выдох. Алекто улыбнулась так, как всегда улыбался Амадео. Как будто не произошло ничего, что нельзя было бы исправить. Обе девочки стояли перед ней совершенно растрёпанные. На зарёванных лицах всё тот же страх, который Алекто чувствовала, даже не видя их.

— Спасибо, девочки, — куда больше Алекто сейчас хотелось не благодарить их, а как следует отхлестать по лицам тем самым полотенцем, которое мяла в руках Элена. День был так хорош, так тих, так спокоен, пока эти глупые девчонки не ворвались в дальний уголок сада. — Пойдемте, посмотрим, что там у вас стряслось.

Если бы Алекто дала слово хоть одной из девочек, они в равной степени могли бы сообщить ей, что Нико пропал. Или отравился. Или разбился. Или что-то, что было бы совершенно не связано с Нико, но должно было бы быть известным Алекто, оставшейся за главную на вилле отца в его отсутствие.

Только со всеми проблемами справлялся многочисленный штат прислуги; для этих людей было не важно — есть ли кто из господ на вилле, всё должно быть идеально. И уж тем более разбитые тарелки или пригоревший соус не стоили слёз. А значит, всё дело было вновь в Нико.

В маленьком волчонке, доводившем всю прислугу, не делая для этого ничего.

— Ничего страшного, девочки, — Алекто улыбалась, потому что знала, что каждое её слово бьёт куда лучше, чем пощёчина или полотенце. — За Нико сложно уследить, вы не виноваты.

Девочки сутулились, чувствуя себя ещё хуже от того, что Алекто не кричала на них, не била, а говорила мягко и спокойно. Как с детьми, которые не справились с самым элементарным делом. Как с ни на что толковое неспособными дурами, место которым среди кур. Хотя ни одного осуждающего слова и не прозвучало.

Алекто поднялась с качелей. Босые ноги сминали траву, девочки едва-едва поспевали за ней.

— Талия, Талия, — Алекто звала собаку, игнорируя все попытки Марии объясниться. Как жаль, что надоедливых девчонок нельзя было просто послать ко всем чертям. От собаки было куда больше толку, чем от людей.

Звонкий лай раздался совсем рядом, за деревьями. Однако на зов Талия не прибежала.

«Хорошая девочка».

Алекто улыбнулась и позволила девочкам первым выйти на лужайку. Она и из-за их спин прекрасно видела, что в траве лежала лохматая овчарка, а рядом с ней, маленькими пальчиками оттягивая собачьи щёки, сидел темноволосый мальчишка, полностью сосредоточивший всё своё внимание на собаке. И стоило ради этого разводить с утра такой шум? Талия справлялась с ролью няньки куда лучше, чем все эти женщины, девушки и девочки.

Нико обернулся на шум и лицо его — маленькое и щекастое — тут же скривилось в недовольстве, стоило только ему увидеть двух растрёпанных девчонок, кинувшихся было к нему. Алекто могла поспорить, что внутри пустых, пусть и хорошеньких, головушек Марии и Элены перекатывалась всего одна мысль.

«Собака — это опасность. Она может покусать ребёнка».

Дети должны быть отгорожены от любых опасностей как единственная существующая догма. Бескрайнее обожание и любовь окружали Нико, но каждый раз натыкались на недовольно скорченную мордашку. Они — все те, кто души не чаял в мальчике, — вторгались в его маленький мир своими грубыми голосами и жестами, рушили хрупкие иллюзии, порождённые игрой света и тени.

Мальчишка поджал пухлую нижнюю губу. Глаза — цвета предгрозового неба — чуть прищурены, взгляд исподлобья. Маленький волчонок; настоящее маленькое чудовище, которому едва-едва исполнился год. Талия предупреждающе зарычала и после положила лобастую голову на ноги своего маленького синьора. Она никогда в жизни не позволяла себе рычать или обнажать клыки на Нико, но на других людей скалилась с превеликим удовольствием, особенно если подозревала угрозу.

Алекто хотелось в голос рассмеяться. Океан всеобщего восхищения и обожания раз за разом натыкался на скалу глухого непонимания и недовольства. Нико заставлял всех вокруг считаться с собой, хотя сам был не больше щенка.

Подвинув Марию плечом, Алекто вышла из тени апельсинового дерева. Собачий хвост немедленно задёргался, выражая бурный восторг. Могла бы Талия соскочить, не снеся при этом ребёнка, давно бы уже прыгала вокруг. Алекто опустилась на траву, не спуская глаз с сына, и приглашающе протянула руки.

— Иди сюда, волчонок…

Недовольно скорченная мордашка как по волшебству вновь стала обычным детским лицом, стоило только Алекто появиться в поле зрения Нико; в глазах и растянувшейся улыбке сияло столько обожания, что, казалось, даже щенячий восторг Талии не мог с ним сравниться. Оставив собаку, Нико резво пополз к матери, начисто игнорируя вздохи со стороны девочек-нянек.

Игнорировала их и Алекто, хотя Мария усиленно пыталась что-то говорить. Скорее всего, что-то про испачканные в земле и траве маленькие ладошки. Наверное, это должно было волновать и Алекто, но почему-то совершенно не волновало. Она совершенно точно была плохой матерью.

Алекто пошевелила пальцами рук, показывая Нико, что он вполне может встать и пройти разделявшее их расстояние. Мальчик на мгновение остановился; как будто в его маленькой голове скрипели винтики и шестерёнки, как будто мальчишка оценивал сделанное ему предложение и рассчитывал собственные силы.

— Волчонок?

Слова Алекто стали решающей монетой на чаше весов. Неловко, совершенно с детской неуклюжестью, Нико поднялся на ноги. Покачиваясь, сделал шаг. Посмотрел на собственные ноги и траву под ними, а потом на мать. В глазах читалось то ли недоверие — «ты действительно хочешь, чтобы я это сделал?», то ли сомнение — «а я смогу это сделать?»; было что-то очаровательное в этом взгляде.

И всё же, несмотря на все свои сомнения, Нико сделал шаг. И с вдохновенным видом человека, который решил нырнуть в омут и распугать там всех чертей, мальчишка стал делать небольшие шажки. Овчарка провожала попытку идти прямо, а не на четвереньках, крайне заинтересованным взглядом. Обычно Нико пытался ходить не сам, а держась за пушистый бок верной четырёхлапой няньки.

Когда оставалось сделать всего пару шагов, Нико всё-таки потерял равновесие и непременно бы упал, не подхвати его Алекто. Маленькое чудовище доверчиво прижалось к тёплым рукам и груди, ничуть не протестуя против того, что его взяли на руки. Прежде чем подняться на ноги, Алекто закрыла глаза и прислушалась к своим ощущениям.

Ничего.

— Пойдём, волчонок, — произнесла Алекто, поднимаясь.

Нико мазнул рукой по её щеке, оставляя на коже чёрную полоску. Полностью довольный собой, он сосредоточил внимание на материнском кулоне и растрёпанных волосах. Напрочь игнорируя весь остальной мир.

Мария и Элена вновь попытались влезть со своими просьбами и причитаниями, но замолчали, наткнувшись на совершенно ледяной взгляд. Алекто улыбнулась; чем дальше шло, тем сильнее её сегодня раздражали эти девчонки. Если бы взглядом или улыбкой можно было бы убивать, обе дурочки лежали бы в траве бездыханными.

— Вас, случайно, не потеряли в доме?.. — в голосе ни капли теплоты.

Наверняка девочки хотели забрать Нико, вернуть его в дом и делать вид, что не потеряли мальчишку в саду. Наверняка они обе переживали, раз даже до слёз дело дошло. Только Алекто было от этого ни горячо, ни холодно. Она устала от навязчивого внимания и удушающей заботы, и вполне разделяла желание Нико удрать куда-нибудь подальше.

Алекто вернулась к качелям, сопровождаемая довольной жизнью овчаркой. Хоть у кого-то в этой жизни всё было хорошо. С другой стороны, Талии в принципе очень мало нужно было для счастья. Сад Амадео давал собаке полный простор для прогулок, хозяева в виде Алекто и Нико всё время были под неусыпным присмотром, а на кухне вечно перепадало что-нибудь вкусное от сердобольной кухарки. Жизнь удалась.

На траву легло покрывало, стащенное с качелей. Нико молча сидел на клетчатой ткани и думал, протестовать ему или не стоит, или полученный от матери на откуп кулон куда интереснее. Талия свернулась клубочком у качелей, поглядывая одним глазом на расстеленное покрывало и ребёнка на нём. Маленький уютный мир во всей его красе. Вокруг вновь лишь голос ветра, листьев и моря. Никаких надоедливых людей, одни лишь тени.

Нико смотрел, как в качестве игрушек перед ним складываются декоративные подушки всё с тех же качелей, деревянный крокодил, потерянный им в саду в прошлую прогулку, и апельсиновая веточка с яркими зелёными листьями. Считая свой долг в полной мере выполненным, Алекто вытянулась на покрывале и, положив руку под голову, закрыла глаза, чтобы вновь вернуться в успокаивающую темноту.

* * *

Этот чистый и искрящийся взгляд, полный слепого обожания ранил Алекто. Она не чувствовала ничего подобного по отношению к сыну. А иногда ей казалось, что она вообще ничего не чувствовала к этому ребёнку. И тем больнее было наблюдать то, как он сам любил её.

— Почему он меня так любит? — спрашивала Аль, лежа на кровати и наблюдая за тем, как малыш Нико пытался поймать кулон на длинной цепочке. Небольшой каменный шарик, вокруг которого обвилась металлическая змея, привлекал мальчишку куда больше, чем погремушки.

— А почему не должен?

Для Маршалла всё было просто. Он до безумия любил Нико и тот отвечал отцу тем же; да и могло ли быть иначе? А Алекто… она не вставала по ночам к детской кроватке, не сюсюкала и не тискала сына, как поступали другие матери, не тряслась над ним наседкой. Продолжать список из «не» можно было бы бесконечно.

Череда ужасно глупых случайностей. Привычка глотать таблетки не глядя и два намеренно перепутанных пузырька. Давным-давно пущенное на самотёк тело и не растущий живот. Падение с лестницы, сотрясение мозга, ушибы, подозрение на переломы, больничная палата и строгий голос, сообщающий, что на сроке в двенадцать недель следует быть куда более аккуратной.

«Что ты чувствуешь?»

«Ничего».

Страх. Мерзкий липкий страх, не накрывающий с головой, а опутывающий нить за нитью постепенно. Как будто она вновь оказалась в каменном саркофаге, наполненном сороконожками. Только в этот раз источник страха был не снаружи, а внутри. Тихое маленькое чудовище, никак не афишировавшее собственное появление.

По настоянию доктора Алекто побеседовала с пухлой приземистой блондинкой, сидевшей в кабинете за столом, на котором сидело несколько уродливых кукол-младенцев.

«Что вы чувствуете, милочка? Вы счастливы? Это самый чудный момент в жизни женщины!»

Механическим, выверенным от и до, движением Алекто отделила голову предложенного ей кукольного младенца от тела. Выломала с корнем, а потом швырнула в окно, ни слова при этом, не проронив и не изменившись в лице, на котором, казалось, застыла вежливая, но холодная улыбка.

«Я ничего не чувствую».

Если бы не Маршалл, молча вставший между ней и всем миром в этот момент, кто знает, сколько бы людей было убито с особой жестокостью просто по той причине, что лезли со своим непрошенным мнением именно тогда, когда Алекто было хуже всего.

Последние два месяца беременности Алекто жила на вилле отца, сузив круг общения только до отца и старшего брата. Маршалл приезжал редко, пропадая на работе, но, может быть, это было и к лучшему, считала Алекто.

Маршалл, как и её отец, относился к тем мужчинам, которые души не чаяли в детях и хотели большую семью. Справедливости ради, они были готовы сделать для этой самой семьи — непременно с красавицей-женой и двумя-тремя детьми — всё и даже больше. И Алекто видела, что Маршалл готов был её на руках носить. Исполнять любое желание. И то, что она чувствовала внутри лишь пустоту и страх, делало его несчастным.

Последние два месяца перед родами и три-четыре месяца после прошли как будто бы мимо неё. Алекто спала, проводила время в саду и изредка подходила к кроватке сына, благо, что прислуга отца и взявший отпуск Маршалл сняли с неё все заботы о ребёнке.

Алекто почти не участвовала в его жизни, но Нико почему-то всё равно её любил. Ползал за ней хвостиком, едва только научился ползать, даже если в доме было полно народа, куда больше расположенного к общению с ребёнком. Если бы Нико требовал внимания, кричал, плакал, то у Алекто была бы причина или, скорее, оправдание, но Нико был тихим ребёнком и не плакал даже тогда, когда у него начали резаться зубы.

«Он удивительно напоминает тебя в детстве. Живёт в своём мире, куда нет доступа другим людям, — говорил Амадео, держа внука на руках. — Фейс-контроль построже, чем в самых элитных заведениях. Ты ведь тоже в детстве подпускала к себе от силы четырёх человек».

Ни манеж, ни чьи-либо руки не могли остановить Нико. Едва только начали резаться зубы, маленькое темноволосое чудовище тут же начало использовать их по прямому назначению: кусать за пальцы нянек и тех, кому не посчастливилось проявить желание занять ребёнка. Он как будто бы хотел, чтобы его все оставили в покое.

Нико каждый раз упрямо полз туда, где находилась Алекто. Как будто жизненно важным для него было видеть её. Малыш не просился на руки, не скандалил, зачастую он просто лежал или сидел, лишь бы с его места можно было видеть, чем занимается мать.

Немой уговор не мешать друг другу выполнялся безукоризненно. Впрочем, Алекто не видела чего-либо сложного в том, чтобы вслух почитать лежащему под боком Нико главу-другую из книги, которую она сама читала, даже если это был учебник по судебной психиатрии. Устроить при помощи настольной лампы театр теней тоже не сложно. Как и достать краски, расстелить на полу лист ватмана и позволить Нико извозиться похлеще, чем трубочисту.

— За что ему любить меня? — спрашивала Алекто, закрывая глаза ладонями, что тут же точь в точь повторял за ней Нико.

— А разве любят за что-то?

Голос Маршалла раздался прямо над ухом. Тёплая ладонь скользнула вверх по груди на шею. Подушечка указательного пальца легла точно в ямочку под ухом. Маршалл мог легко сломать ей шею, если бы только захотел. Алекто прогнулась, прижавшись к нему. Ей не нужно было смотреть на Маршалла, чтобы знать, что сейчас он улыбался.

— Я люблю тебя, — голос звучал негромко, но, тем не менее, казалось, проникал в самые дальние уголки души. Поцелуй обжёг щёку. — И Нико тоже любит. Проще принять это как есть, чем пытаться найти причину.

Детские ладошки требовательно потянули за ткань сарафана, бессовестно разрушая возникшую в эти мгновения связь. Маршалл рассмеялся, отстранился и погладил сына по волосам. Нико тут же перестал теребить одежду Алекто и попытался поймать руку отца. Они играли и смеялись, а Алекто всё ещё ощущала на шее тёплый след ладони.

Впервые в жизни ей хотелось плакать. Два человека любили её — неправильную, испорченную, сломанную, — любили безумно, но Алекто совершенно не понимала за что.

* * *

Алекто проснулась от лёгких прикосновений к лицу и волосам. Нико, свернувшийся клубочком у неё под боком, недовольно заворочался и, цепляясь за одежду, приподнялся, чтобы выразить всё своё негодование и гнев тому, кто прервал их сон. Маленький вечно недовольный всем волчонок.

На клетчатом покрывале рядом с ними сидел Маршалл. Его рука скользила по щеке Алекто, нежно поглаживая, его пальцы перебирали пряди её растрёпанных волос, прикрывших лицо. В глазах — тех самых, цвета предгрозового неба, — читались любовь, нежность и усталость. Зверь, который вернулся домой. Алекто безумно хотелось прижаться к нему.

Вырваться из оков сна тяжело, Нико сидел, прислонившись спиной к животу Алекто, и тёр кулачками сонные глаза. Рядом с ним появился мягкий волчонок с глазами-бусинками. Нико тут же, не успев толком проснуться, занялся изучением нового зверя.

— Куда отцу до плюшевого волка?.. — усмехнулся Маршалл.

Алекто скользнула к нему, прильнула, уткнувшись носом в шею. Её руки замерли на рубашке. Алекто вдыхала запах одеколона, в котором было всё то же самое, что окружало её сейчас, — капля моря, что-то лимонное или апельсиновое, но на коже всё это раскрывалось совершенно иначе. И этот запах кружил голову и затыкал вездесущий въедливый внутренний голос.

Он ассоциировался с покоем и защитой: «Спрячь зубы, волк, тебя никто не тронет». Хотя Алекто куда больше любила те моменты, когда Маршалл выкладывал перед ней папку с копиями рабочих документов. Фотографии с мест преступлений и отчёты, составлявшие загадку, которую необходимо было решить. Жаль только, что с появлением Нико в их жизни стало происходить это реже.

«Развлеките меня, офицер».

— Я скучал, Аль, — выдохнул Маршалл прямо в губы, когда Алекто подняла голову.

Пальцы зарылись в тёмные волосы, хотя Алекто и без лишних жестов прижалась к нему, отвечая на поцелуй. Эту игру Алекто любила до безумия и не променяла бы её ни на что. Хотелось, как в прежнее время, засмеяться, бросить что-нибудь колкое, а потом уворачиваться от поцелуев и смеяться вместе с Маршаллом, пока он не подомнёт её под себя.

«Я тебе нравлюсь?»

«Да, безумно».

— Па? Па! — недовольный голос прорезал воздух. Маленькие ладони колотили по рукам. — Па! Па? Па!

Алекто засмеялась в голос, глядя, как причудливо смешиваются на лице Нико недовольство тем, что про него все забыли, и восторг — родители были рядом с ним, родители всё сделают для него, что ещё нужно для счастья? Маршалл взял сына на руки и поднялся с покрывала.

— Пойдём в дом, будет дождь.

Зародившийся было вздох разочарования разбился о протянутую руку. Алекто легко встала и тут же оказалась в объятиях под звонкий смех Нико. Сын крепко держал в руках подаренного плюшевого волчонка, щекой прижимаясь к плечу Маршалла. Алекто привстала на носочки, коснулась губами щеки мужа, чувствуя, как внутри разливается приятное тепло.

Они шли по дорожке к дому. Небо потяжелело и потемнело, Маршалл был прав — вечером разразится гроза. Только это было не так уж и важно. Стоять у окна и наблюдать за бушующей стихией было куда приятнее, когда в бокале плескалось вино, а за спиной стоял человек, которому доверяешь.

— Судя по твоему лицу, у Нико на пятый день рождения будет радиоуправляемый вертолёт?.. — Алекто притворно вздохнула. На эту тему они шутили постоянно. — И судя по лицу Амадео, мне придётся освобождать нижнюю полку в шкафу, чтобы там мог поместиться радиоуправляемый динозавр, да?

— Ты так говоришь, как будто это что-то плохое, — Маршалл добродушно улыбался. Все разговоры вокруг Нико всегда начинались и заканчивались одинаково.

— Вы все слишком его балуете…

— Сказала женщина, позволяющая ребёнку грызть апельсиновые ветки?..

— Попробуй отобрать? — абсолютно лисья улыбка расцвела на лице Аль.

— И стать врагом на всю жизнь? — Маршалл так достоверно изобразил ужас, что Алекто не смогла сдержать смех; Маршалл коснулся губами макушки сына, который сосредоточил всё своё внимание на мягкой игрушке и даже не пытался встрять в разговор.

— Сегодня это маленькое чудовище вновь молча, тихо и быстро уползло из-под присмотра, чем довело девчонок, приглядывавших за ним, до слёз, — Алекто знала, что Маршалл всё равно узнает о произошедшем, так пусть уж лучше от неё, чем от прислуги, которая разведёт никому не нужную панику. — Дикий волчонок опять сбежал от всех в дикий лес.

Нико, будто поняв, что речь идёт именно о нём, прекратил мять плюшевые бока игрушки и поднял глаза на родителей. Лицо Маршалла не изменилось, лишь по напрягшимся всего на мгновение рукам Алекто поняла, о чём он думал. Одна только мысль о том, что Нико мог повторить её судьбу и стать таким же неправильным, сломанным и испорченным (с оговоркой, если бы выжил, разумеется), заставляла всё внутри покрываться льдом.

— Дикий волчонок, — задумчиво повторил Маршалл её слова. — Как по мне, так он больше напоминает щенка овчарки: добродушный, послушный и ласковый.

— Как тут не будешь добродушным, послушным и ласковым, если и отец, и дед, которые могут кого угодно в порошок стереть и не поморщиться, тают словно воск, стоит Нико только протянуть к ним ручки и сказать «па» или «де»?

— Он так и не говорит? — Алекто покачала головой, отвечая на вопрос.

Маленький волчонок сидел на руках Маршалла и в глазах его читалось простое: а зачем что-то говорить, если все вокруг и так всё понимают?.. Па — это папа, большой и сильный, который всегда всё расскажет и покажет. Ма — это мама, которая всегда спасёт от надоедливых людей и позволит тихо лежать и слушать море. Де — это дедушка, всегда находящий время на внука и позволяющий играть коллекционными оловянными фигурками, на которых другим даже дышать было запрещено. Дя — это дядя Анжи, который с радостью возился и со своим сыном, и с племянником. Та — это Талия, верная овчарка. Ну, а значение конструкции «дай» и вовсе не нуждалось в переводе.

— Со мной приехал Марко, Аль, — Маршалл смотрел на неё. Тёплая рука скользнула по плечам и опустилась на талию. — Ему пора бы уже познакомиться с братом.

Лестница. Хрустальные туфельки. Выпавшее из руки надкусанное красное яблоко. Рассыпавшиеся по плечам отросшие волосы. Картинка проступала в голове яркими вспышками, высвечивавшими то одну, то другую деталь. Вот ты сидишь на перилах; шум музыки и яркий свет давят на голову, сжимают виски точно в тисках. А вот ты уже внизу, у самого подножия лестницы. Всё просто.

— Аль? — голос Маршалла снова врезался в темноту мыслей, выдирая её на свет. — Марко будет рад вновь увидеть тебя.

Бинты на руках. Кровавые капли на осколках стекла. Настойчивое и тем самым невероятно раздражающее пищание приборов. Маленькие детали в калейдоскопе воспоминаний. Марко. Агата. Мальчишка совершенно не виноват в том, что вытворила его старшая сестра. Он не она, подозревать его в чём-то дурном было глупо, но внутренний голос всё равно поднял уши. Даже если Марко всегда обожал Алекто, въевшейся в каждую клеточку тела подозрительности ещё нужно было это доказать. Да и что она могла сказать? «Извини, что сломала руки твоей сестрице, эта мелкая сучка перешла все границы»?

Маршалл как будто прочитал её мысли — крепче обнял. На веранде их ждали. Амадео разговаривал с Константином, адвокатом и другом семьи. Чуть в стороне переступал с ноги на ногу Марко. И, конечно же, хлопотали служанки. Алекто поморщилась и перевела взгляд на сына, который с подозрением смотрел и на суетящихся женщин, и на новое лицо в привычном ему маленьком мирке.

Улыбки, смех, рукопожатия, разговоры о дороге. Белла — старшая из приставленных к Алекто горничных — протянула было руки к ребёнку, но Алекто опередила её и взяла Нико из рук Маршалла. Холодный взгляд, вежливая улыбка и кивок служанке.

«Можешь сопровождать нас, но только попробуй влезть».

Нико прижался к ней, не выпуская из рук плюшевого волка. Маленький испуганный волчонок, а не ребёнок. Как легко и просто менялось его настроение от боевого к недовольному или испуганному. Неужели Нико боялся, что если окажется среди нянек, то ему вновь придётся изворачиваться и ползти искать мать?.. Боялся потеряться? Остаться один? Боялся, что его бросят?

Алекто казалось, что она должна переживать, успокаивать сына и, может быть, даже плакать. Только она ничего не чувствовала. Алекто была плохой матерью. Быть может, даже такой же плохой, каким была человеком.

К ужину они спустились после душа и смены одежды. В глазах Амадео мелькнуло неодобрение, на лице Косты неодобрение и нелестная оценка умственных способностей читались куда более ярко, Маршалл же лишь усмехнулся, увидев сына на руках Алекто одетым не в штаны и рубашку, а в любимую пижаму с капюшоном, изображающим волчью морду, и хвостом.

Поняв, что его никто не собирается оставлять в ненавистном манеже, Нико успокоился и уже махал рукой и улыбался из-под съехавшего на глаза капюшона. В пижаме он был настоящим волчонком с флисовыми ушами и хвостом. Алекто спустила Нико на пол в метре от Амадео, чтобы оставшийся путь её волчонок проделал сам.

«О, боже мой, да это же просто ребёнок», — могла бы сказать Алекто, наблюдая, как взрослые мужчины чуть ли не с восторгом смотрят на уверенные шаги немного покачивающегося при ходьбе ребёнка, но не сказала. Амадео, Коста, Анджи, Дамиан и даже Марко — все смотрели на Нико так, будто тот не шагал, а задачку по квантовой физике решал.

Едва только Нико дошёл до деда, стукнув того маленькими ручонками по колену, возобновился прерванный разговор, но крутился он уже не вокруг работы, а исключительно вокруг первых шагов. Алекто не стала говорить, что хитрый маленький волчонок довольно часто пытается ходить, когда его никто не видит, чтобы не разрушать чудо.

Марко подошёл к ней и протянул букет. Милый маленький мальчик, который, правда, уже был всего на полголовы ниже Алекто, хотя в этом году ему стукнуло одиннадцать лет. Вырастет он, Алекто в этом почти не сомневалась, таким же высоким, как и Маршалл. Присмотревшись к подаренному букету, Алекто засмеялась. Наплевав на приличия и вновь получив полный неодобрения взгляд Косты, Алекто смеялась, едва-едва прикрыв рот рукой.

То, что поначалу показалось ей банальным букетом из красных роз, на самом деле представляло из себя сложную композицию, в центре которой были три граната. Три восхитительных краснобоких граната, один из которых был красиво надрезан и демонстрировал яркие рубиновые зёрна. Там же, среди роз, были и яблоки — такие же красные. А в просветах ягоды клубники и, — о, боже, — печенье макарон.

Алекто смеялась как девочка, получившая на день рождения долгожданного котёнка или щенка. Марко застенчиво улыбался, довольный, что его подарок пришёлся по душе. А вот Маршалла за его улыбку Алекто хотелось прибить на месте. Можно было даже не спорить о том, что идея с букетом — таким букетом — была именно его. И, судя по улыбке, Маршалл был доволен собой как никогда.

Знакомство Марко с двоюродным братом — Нико — обещало пройти гладко; судя по улыбке малыша, смех матери и её сердечные объятия с Марко стали лучшим доказательством того, что и сам волчонок может доверять новому человеку.

* * *

Все разошлись по комнатам лишь тогда, когда на небе зажглись звёзды, хотя Нико, конечно, заснул куда раньше, уютно свернувшись клубочком на руках у отца. Алекто сидела у кроватки Нико и смотрела на мирно сопящего во сне малыша. Маленький волчонок с пушистым флисовым хвостом и такими же ушами, украшающими капюшон, прикрывающий лицо.

Маленький вредный волчонок, весь ужин таскавший из её тарелки оливки. Маленький вредный волчонок, раз за разом уползавший от своих нянек. Маленький вредный волчонок, куда охотнее игравший с собакой, чем с другими детьми. Маленький вредный волчонок, сквозь сон поймавший её руку и прижавшийся к ней.

* * *

— Она на днях обронила, что ничего не чувствует к сыну, — Амадео смотрел на тихое в эту ночь море. — Похоже, что её это беспокоит. Возможно, она считает, что в этом она похожа на свою мать.

Они стояли с Маршаллом на террасе и курили. От былой неприязни не осталось и следа, хотя ни один из них ещё год назад не поверили бы, скажи кто, что наступит момент, и они будут стоять, курить и мирно обсуждать самые обычные вещи.

— Её беспокоит лишь то, что было вбито ей в голову ещё в детстве, — Маршалл смахнул пепел. — Когда ей вбили в голову простую и удобную мысль о том, что все люди — это такие безликие манекены с определённым набором функций и реакций.

Маршалл лишь озвучивал то, что давно понял сам. Алекто ждала, что внутри неё будет биться фонтан из какого-то дикого восторга и обожания, заставляющий прыгать вокруг ребёнка и радостно пищать от любого движения и возмущённо квохтать при малейшем чихе, потому что именно такими были стереотипные матери, которых высмеивали в анекдотах.

Она ждала, с ужасом, конечно, но ждала, что будет такой же безмозглой наседкой, которая будет носиться с ребёнком и кричать на мужа, отчитывая за очередную задержку на работе или покупку не того хлеба. И то, что она осталась собой, прежней собой, шло в разрез с мыслью о людях-функциях.

Дамиан же прекрасно помнил, какой была Алекто после падения с лестницы. Притихшей, потерянной. Как говорила сама с собой, положив руки на живот и думая, что Маршалл её не видит. Как просила волчонка — тогда это слово прозвучало впервые — не умирать. Говорила, пытаясь успокоить саму себя, но постоянно оглядываясь на него, как будто в случившемся была её вина.

— Сегодня Аль почти не спускала Нико с рук, а если и спускала на пол или передавала кому-то, то не сводила с него глаз, — Маршалл усмехнулся. — Потому что днём он уполз от девочек в сад и, по сути, потерялся.

Алекто не изменилась: чуть что ершилась, жалила других людей своим острым языком, строила всю прислугу на вилле отца. Даже с Дамианом спорила и закусывалась совсем как во время их первого знакомства. И только с Нико — со своим маленьким волчонком — она была тихой, спокойной и мягкой, что бы сама она при этом не говорила.

В повседневной жизни Алекто оставалась всё той же взбалмошной девчонкой, способной залезть под кожу любому, но когда дело касалось сына, Маршалл видел именно любовь.

Она не перегружала его вниманием, зная, что малыш это терпеть не может, но в то же время всегда находила время для игр или чтения. После сегодняшнего инцидента потребуется несколько дней, чтобы Алекто перестала смотреть на прислугу зверем и вновь начала доверять им ребёнка, разумеется, про себя повторяя, что она плохая мать и ничего не чувствует к малышу, раз не рыдает над ним как безумная и не душит его показательной заботой.

— Вся проблема лишь в том, что Алекто на полном серьёзе считает, что её нельзя любить, — Маршалл плеснул ещё виски в стаканы. — Считает, что её — как инструмент — можно только использовать, хотеть или ненавидеть. А у инструментов, как всем известно, чувств нет и быть не может.

— Хочешь сказать, что моя девочка…

— Считает, что если она не искрит, как старая проводка, то она ничего не чувствует, — Маршалл не сомневался, что услышь это Аль, она непременно вставила бы пару ласковых и нежных слов на смеси итальянского, английского, немецкого и греческого.

Амадео понимающе кивнул. Нико — Доменико Маршалл — был тихим и не самым общительным ребёнком. В чём-то действительно волчонком, но разве стоило ждать появления ягнёнка, если его мать росла волчицей?

Пустые стаканы остались на столе. Попрощавшись, Маршалл направился в комнаты, выделенные им с Аль. Подаренный вечером букет стоял в стеклянной вазе на столе. Платье валялось брошенным на полу, потому что некоторые привычки вытравить было невозможно. Саму же Алекто Маршалл обнаружил у детской кровати: она сидела на банкетке, уткнувшись носом в согнутую руку, лежащую на деревянном бортике. Вторая рука свесилась в кроватку, и тонкие пальцы замерли под щекой у сына.

Волчица и её волчонок мирно спали.