Микаса отдергивает руки, не сразу осознавая происходящее. Кожей чувствует фантомные отголоски прикосновений, теплящиеся на кончиках пальцев. Взгляд капитана темнеет, встретившись с глазами Аккерман: пробирается прямо в душу, заставляя сжаться так, что воздуха не хватает. Хочется убежать подальше, но тело не слушается — застыло как каменное изваяние. Кажется, даже звуки исчезли: слышен лишь бешеный стук сердца, грозящегося выломать ребра изнутри. Вокруг словно опустился вакуум, способный свести с ума. Из-за двери доносится шум — мимо проходят дежурные, лязгая УПМ. Именно он, будто гром среди ясного неба, помогает сбросить минутное оцепенение.

— П-простите, — произносит Микаса одними губами и сжимает кулаки, игнорируя боль от ожогов.

Леви хмурится. Дать бы подзатыльник бестолковке да матом выругаться. Разбить что-нибудь. Со звоном и прощальным реверансом здравого смысла. Капитан уже красочно представляет, как затягивает красную удавку на шее Аккерман, но тут же себя одергивает: душить лучшего солдата глупо, да и нечем… И за что, собственно? Ничего ужасного не произошло… Если игнорировать тот факт, что это было даже приятно. Леви осаждает эмоции, шумно вдыхая воздух и возвращая привычную маску безразличия. Отходит чуть в сторону по правую руку девчонки и останавливается на расстоянии, позволяющем чувствовать чужое тепло не касаясь телом. Словно они ютятся в узкой кладовой, а не сидят в относительно просторной комнате. Абсурд? Театр абсурда!

— На сегодня все. Дуй к себе.

— Не могу. — Микаса жмурится, словно ждет затрещину, но ничего подобного не происходит.

— Это еще почему? — Капитан скрещивает руки на груди и ждет ответа, пытливо вглядываясь в лицо девчонки, старательно скрывающей его за копной волос.

«Не помешало бы убрать. В косички», — неосознанно подмечает Леви, представляя аккуратные черты без вечно мешающей челки. Дергает плечом, отгоняя мысли, из-за чего случайно касается чужого, заставляя Микасу вздрогнуть.

— Не могу пошевелиться, — еще тише отвечает Аккерман, опуская голову.

Без лишних разговоров Леви ловко подхватывает Микасу и закидывает на плечо, словно та не тяжелее мешка картофеля. Придумывать иные способы уже не хочет — так просто девчонка из кабинета не уберется, а оставаться с ней один на один — все равно, что дергать шнурок громового копья: рванет — не рванет. Или как накачать девианта наркотой из Подземного города и ждать продолжения. Сравнения генерируются со скоростью звука, но разница какая? Граница нарушена, субординация — в тартарары. Леви и сам не до конца уверен в том, что после таких, казалось бы, невинных действий, сможет дальше сохранять лицо. Неправильно все это. Не по уставу. И слишком лично.

Микаса изумленно смотрит через плечо на идеально выбритый затылок, но не сопротивляется. Капитан несет ее быстро, не думая о том, как это может выглядеть со стороны. Жан и Ханджи, попавшиеся им по пути, не издают ни звука. Достаточно одного взгляда капитана, и сразу становится ясно: в такие моменты комментарии чреваты последствиями. Микаса красная как помидор, но видно, что с ней ничего не произошло. Это главное. Переглянувшись, невольные свидетели странной картины безмолвно решают обсудить все потом и интенсивнее семенят по своим делам.

Леви прекрасно знает, в какой комнате живет Микаса — сам вручал ей ключи и готовил позже отчетность по распределению жилплощади. После того, как разведчики отвоевали стену Мария, королева Хистория лично подписала указ: каждому выжившему в той бойне выделить отдельную комнату. Микаса как раз числилась одной из тех немногих, кому за заслуги полагался свой угол.

В те дни она старалась не оставаться в одиночестве: особенно остро нуждалась в обществе самых близких, едва ее и Эрена освободили из заключения за покушение на жизнь капитана — по его же, как ни странно, распоряжению. Ночевала с Сашей, ухаживая за ее ранами, а свободные дни проводила с Армином и Эреном, ловко избегая лишних глаз, что могли застать ее в мужском корпусе. Со временем необходимость быть с кем-то рядом ослабла, и Микаса наконец начала обживать свою комнатку, некогда принадлежавшую Нанабе.

Смотря на серые скучные стены, стол и небольшой старый шкаф без зеркал, Аккерман поняла, что ей неуютно. Ранее скромное солдатское жалованье практически не использовала — не испытывала в этом нужды. Но тогда потратила накопления: купила красивые бежевые занавески, заменила шкаф, обновила продавленный матрас и покрасила стены в светлые тона. Чуть позднее поставила на подоконник горшок с домашними розами и свой портрет — подарок Жана на семнадцатый день рождения. Все еще ничего лишнего: кровать, шкаф, стол, но теперь по-домашнему уютно. Теперь в эту комнату Микаса хотела возвращаться все чаще.

Гостей приводить не любила. Комната — убежище от всего, что снаружи, в которое допускались только Эрен и Армин. Но теперь в нее бесцеремонно вламывается капитан, сбрасывая Аккерман на ее же мягкий новенький матрас, словно действительно притащил мешок картошки, а не человека.

— Отбой.

Леви выходит не попрощавшись. Микаса некоторое время лежит в оцепенении, но все же заставляет себя встать и переодеться. Чувствует, как резко силы покидают ее: тело ватное, голова кругом, концентрация никакая.

«Нужно поскорее уснуть и не гонять в голове сегодняшний выпад. Утро вечера мудренее».

***

Какофония голосов, сопровождаемая звяканьем столовых приборов и прочей возни, встречает ее сразу после утреннего построения. Все так же, как и всегда: мир не схлопнулся, конец света не случился, жизнь на «до» и «после» не разделилась. Но Микасе кажется, что окружающее — иллюзия, и на самом деле все теперь совсем по-другому, но остальные почему-то этого не замечают. Покидать собственную комнату не хотелось, однако завтрак пропускать нельзя — не по уставу. Рассеянно кивая в знак приветствия другим разведчикам, Микаса без энтузиазма ковыряет ложкой затвердевшую безвкусную солдатскую кашу.

«Скорее бы уйти отсюда».

— Ребята, вам не кажется, что Ханджи какая-то слишком хмурая? — говорит Армин, бросая взгляды на офицерский стол.

— Угу, — с набитым ртом кивает Саша. — Когда я принефла ей сегодняфнюю потьту, она была еще в настроении.

— Кстати, да, — подмечает Жан. — Я не знаю, что там за письма пришли, но заметил, как во время прочтения одного из них ее будто бы подменили.

— Наверное, опять какая-нибудь чуфь от Военной Политфьии, — отмахивается Блаус.

— А может… — тон Конни неожиданно серьезен, — может, это Эрен?

Предположение выбивает почву из-под ног — Аккерман поднимает глаза, устремляя их на офицеров. Ханджи что-то говорит на ухо Леви, а тот, не стесняясь, сверлит взглядом Микасу. Неприятное чувство тотчас саднит где-то в груди: Конни глуп, но уже множество раз проявлял невероятную интуицию. Некоторое время Аккерман пристально смотрит на капитана, но ее отвлекает Жан, слегка пихнув в плечо.

— Микаса, ты что-нибудь знаешь?

Разумеется, поникшее состояние Аккерман также не ускользнуло от внимания друзей, но с вопросами к ней никто не лез. Микаса пожимает плечами и продолжает колупать остывшую кашу. Жан понимает: Аккерман, даже если знает, не ответит. Однако он не собирается так просто сдаваться — еще один вопрос заставлял полночи гонять разные мысли. Он наклоняется к ней и шепотом, чтобы никто не слышал, спрашивает:

— Что у вас ночью с капитаном было?

Микаса вздрагивает и чувствует, как начинают гореть щеки. Наклонившись так, чтобы волосы спрятали предательский румянец, стальным тоном отвечает:

— Ничего особенного. Жан, тебе не кажется, что ты задаешь некорректные вопросы?

— Прости, я не это имел в виду… — быстро мямлит тот, поднимая руки. — Просто… Ай, ладно. Забудь.

Так и не позавтракав, Аккерман вместе с остальными выходит на плац. По расписанию тренировка по рукопашному бою. Разделившись на пары, солдаты ожидают дальнейших распоряжений капитана. На этот раз Микаса в паре с Флоком. Не то чтобы ее с ним связывали какие-либо отношения, кроме службы, но сейчас Форстер выглядит особенно возбужденным.

«И чему это он так радуется?»

Тревожные мысли возвращаются — Микаса замечала, что в какой-то момент Эрен и Флок стали общаться чаще. Это было странным, ведь Йегер ранее не сильно жаловал того, кто не упускал случая поддеть Армина. Может ли быть такое, что Форстер знает больше, чем остальные? Что, если ему известно, где Эрен?

В раздумьях Микаса случайно открывается и падает навзничь, чувствуя, как горит ребро от удара с ноги. Флок ликует: он, далеко не самый способный солдат, смог повалить саму Микасу Аккерман! Арлерт, что тренировался неподалеку, тотчас спешит помочь своей подруге встать.

— Ты как?

— Нормально. Сама виновата, задумалась. Спасибо.

— Смотри, как радуется, — бубнит Армин, бросая косые взгляды на Форстера, окруженного восхищенными новобранцами. — Так сильно ударил девушку и даже не чувствует вины.

— Враг не будет размышлять над тем, есть у вас яйца или нет, — раздается голос капитана прямо за спиной, заставляя Микасу вздрогнуть. — Аккерман, встань и отряхнись. Форстер, принимай стойку. Нападай.

Флок моментально меняется в лице: от радости не осталось и следа, теперь только первобытный страх — прекрасно понимает, что против второго Аккермана шансов у него никаких. Миг — и Форстер завывает от боли, лежа на земле, а новобранцы, недавно восторженно галдящие от победы своего кумира, затихают, разбредаясь по своим позициям… и резко возвращаются назад, как только слышат команду капитана:

— Аккерман, твоя очередь. Выбирай: нападение или защита.

Никто ни разу не видел поединок двух сильнейших — не представлялся случай. То один травмирован, то второй, да Леви и не горел желанием «мериться письками с хмурой девчонкой», по крайней мере, на общей тренировке. Ханджи в такие моменты шутила: капитан боится получить затрещину на глазах у всех. Сам же Леви никаких комментариев больше не давал: ему совершенно все равно, что подумают о нем другие. Но сейчас вдруг решил устроить шоу — иначе не назовешь.

104-й выпуск все еще помнит бой между Энни и Микасой. Девушки, считавшиеся лучшими в этой дисциплине, бились не на жизнь — на смерть. И победительницей так никто и не вышел: Шадис быстро разогнал кадетов, щедро наградив каждого нарядом. Но споры об этом поединке еще долго продолжались: кто-то ставил на Леонхарт, кто-то на Аккерман. И вот сейчас те немногие из их выпуска изумленно таращатся на Микасу, ожидая увидеть хотя бы тень сомнения на ее лице.

Аккерман без страха смотрит на капитана. Забылось все: и их посиделки последний месяц, и произошедшее минувшей ночью, и то, как грубо Леви ворвался в ее обитель и швырнул на кровать. Сейчас перед ней не Леви — соперник. Цель: надрать сопернику задницу и не пострадать самой.

Микаса чувствует прилив адреналина и азарта, быстро наполняясь уже позабытыми за спокойное время ощущениями. Картинка сужается, центрируется на противнике — остальное меркнет, исчезает. Лишь темнота и только он. Спокойный, слаженный, закатывает рукава рубашки и подкидывает деревянный нож, ловя его то за лезвие, то за рукоять. Смотрит выжидающе, опасно щурится, но ждет ее ответа. Аккерман буквально чувствует, как взгляд Леви пробирается ей под кожу и распадается на миллионы частиц, блуждающих россыпью дальше по телу. Но ей не страшно — интересно. Он скалится, улавливая ее настрой — или это уже проделки сознания? Неважно. Важно то, что он скоро ляжет на лопатки.

— Нападение, — смотря исподлобья, отвечает Микаса и спокойно ловит брошенный в нее нож.

Секунда — и Аккерман оказывается за спиной капитана в полной готовности «вонзить» нож в сонную артерию. Мгновение — уклоняется от удара. Скользит по земле, ударяя рукоятью по лодыжке. Миг — лежит на спине не в силах сдвинуться, прижатая мужским телом. Цель противника — выхватить нож, и Микаса об этом помнит, но в ее положении вариантов немного. Аккерман импровизирует: прячет нож под спортивный топ. Не станет же капитан лезть под ее белье на глазах у всех?

«А наедине?»

Шальная мысль стоит тысячи ошибок — Леви без зазрения совести успевает выхватить нож до того, как Микаса спрячет его преступно глубже. Он наклоняется к ее уху и говорит так тихо, что кроме нее никто не слышит и слова:

— Чего не визжишь?

Микаса резко вдыхает воздух и замирает, не понимая, чего ждет от нее капитан.

— Нож настоящий. — Леви подкидывает оружие в воздухе вокруг оси и ловит за рукоять. — Впредь думай о сиськах, а то порежешься. — Бьет по щеке «лезвием» и едва заметно ухмыляется реакции.

Низкий голос капитана и его слова вгоняют в краску, вызывая ворох мурашек вдоль позвоночника. Но Микаса игнорирует странную реакцию тела — подается вперед, опасно близко к лицу капитана. Смотрит хищно, ухмыляется. Выбивает оружие, воспользовавшись его замешательством — деревянный ножик летит в сторону. Скидывает капитана с себя и стремительно несется к цели. Не успевает — отлетает в сторону прямо в ноги Конни.

— Микаса, ты как?

Не отвечает. Ярость бьет по телу, и Аккерман срывается с места, сбивая с ног капитана. Ожоги на пальцах предательски ноют, но Микасе плевать. Ее цель — нож. Ее противник — Леви. Остальное не имеет значения.

Капитан набрасывается сзади — Микаса успевает увернуться. Шаг, замах — кулак летит ему в ребра, но пролетает мимо со свистом. Леви ставит подножку — Аккерман почти спотыкается. Про нож уже никто и не вспоминает. Эта схватка не бой — танец. Танец ярости, невысказанных слов, непроявленных эмоций. Танец сильнейших. Танец сломленных.

Микасе прилетает под дых — Леви получает в челюсть. Микаса с кувырком падает наземь — Леви летит из-за подножки следом. Движения настолько быстры, что никто кроме них самих не успевает осознавать происходящее. Аккерман вспоминает про нож. Бежит к нему и падает под весом чужого тела. Скребет землю, вырываясь из хватки, рычит и тихо ругается. И все-таки нож оказывается в ее руках… алеющий, от ее же крови.

— Сносно, Аккерман, — говорит Леви, вставая с нее и протягивая руку. Микаса этот жест игнорирует. — Шуруй к Ханджи.

Солдаты не ликуют — победа Микасы далась кровью. Никто не знает о том, что она обожглась, когда готовила для Леви. Армин первым подбегает к ней, помогая встать. Следом, откуда ни возьмись, появляется Жан, по всей видимости бросивший свои капитанские дела. Леви уходит в сторону не оборачиваясь. Ему нет дела до этих розовых соплей. Реальный враг девчонку так жалеть не будет. И на ожоги не обратит внимания.

И все-таки что-то неприятное опаляет изнутри.

***

Вечером Микаса пропустила ужин с разрешения главнокомандующей Зоэ. Забинтованные раны все еще покалывают, но заморская мазь, по заверению Ханджи, невероятно быстро справляется с ссадинами, охлаждая. Жаль, нет такой мази от боли в сердце и для вытравливания дурацких мыслей из головы. Аккерман блуждает по внутренней территории замка, вдыхая холодный сентябрьский воздух. Скоро начнутся дожди. Микаса не любила середину осени — слишком мрачное время года. Но сейчас еще тепло, и кругом только золото листьев, красиво падающих с деревьев с порывами ветра. «Интересно, на Марли сейчас так же красиво?» — мысленно задает вопрос в никуда Аккерман, любуясь небольшой зеленой зоной между казармами.

Отчеты и кофе капитана отвлекали от тревожных мыслей. Заволакивали в свой скромный домашний уют и позволяли забыться на некоторое время. Но сегодня после рукопашного боя Леви больше не показывался Микасе на глаза. «Он, наверное, чертовски зол на меня, — размышляет Аккерман. — Может, стоит извиниться?».

— Ну, смотри! Девка себе места не находит! Уже час шарахается по улице. — Ханджи небрежно машет рукой в сторону окна, выходящего на внутренний двор. — Солдаты говорят, вы с ней на полном серьезе сцепились сегодня на тренировке. У нее ладони в мясо! Ты с чего так озверел?

— Мы не сцепились — отрабатывали приемы в полную силу. Ни мне, ни ей никто из других солдат не сможет оказать должное сопротивление. Но мы не знаем наверняка, какие еще козыри припрятал враг, поэтому данная тренировка имеет значение.

— Да это все понятно! — Зоэ небрежно запускает пятерню в потрепанную челку и садится обратно за стол. — И все же ты переборщил, Леви.

— Ничего страшного. Царапины быстро заживут, сама знаешь. Давай уже к делу. Чего ты от меня хочешь, очкастая? — устало спрашивает капитан, не отрывая взгляд от фигуры под окном.

— Извинись перед Микасой. Это приказ.

— И как ты проверишь его исполнение? — скептически интересуется Леви.

— По вашим угрюмым минам пойму все. Что, думаешь, я не знаю, как ты последний месяц ее запрягал отчетами? — Ханджи указывает на стопку листов с аккуратными записями. — Ни за что не поверю в твое резкое пристрастие к кофе… Да и выглядеть лучше стал. Я не слепая, Леви.

— С последним ты сильно заблуждаешься, — язвит капитан.

— Да нет, коротышка… — тон голоса Ханджи меняется. — Как раз-таки это вы, два сильнейших воина, стали забывать, что еще можете испытывать простые человеческие чувства.

— Это какие же? Просвети. — Леви брезгливо стряхивает слой пыли со стола и аккуратно присаживается на край, сверля взглядом Зоэ.

— Ты дурачок или только прикидываешься?

— Под тебя подстраиваюсь.

Ханджи закатывает глаза: понимает, что Леви увиливает от ответа на прямой вопрос. Именно это заставляет ее рассмеяться, вызвав искреннее недоумение на каменном лице капитана.

— Вот и мы с Моблитом так же, как два идиота, не позволяли себе ничего. И где сейчас Моб? — на лице Зоэ грустная улыбка. — Леви, мы не в том положении, чтобы тянуть резину. Не сегодня завтра война. Да и ты уже не молод, если на чистоту.

— Совсем головой поехала, очкастая? — Капитан встает и следует к выходу из кабинета. — И да. Ты права. Зачем молодой красивой девчонке такой, как я?

Не дожидаясь ответа, Леви выходит. Мысли о войне, Микасе и неуместных чувствах и без Ханджи его уже давно измотали. Он и сам не дурак — понимает, что именно пробуждает в нем Аккерман. Но это неправильно. Неуместно. Страшно.

Шагает быстро и тихо — не хочет пересекаться с хмурой девчонкой. Не сейчас точно. Но выбора нет: либо по крыше, привлекая внимание дежурных и наверняка самой Микасы, либо в тени, надеясь, что блуждающее по саду бледное приведение успело ослепнуть и оглохнуть и не заметит его. Черт, да будь на ее месте кто другой, капитан без стараний миновал бы любого — никто не мог уловить шаги Леви Аккермана, если он сам не пожелает выдать свое присутствие. Но не Микаса. К счастью (как и к большому сожалению именно в эту секунду), она имеет острый слух и невероятную реакцию. Шансов остаться незамеченным практически нет. Лишь надежда на удачу, «дружбой» с которой капитан похвастаться не может.

Неторопливо, невесомым шагом Леви двигается в тени вдоль стен, проклиная себя за то, что предпочел старую светлую форму новой, черной. И какого черта он сейчас ведет себя как глупое дитя? Сильнейший воин человечества, ужас во плоти для врага и… сбегающий от малолетки придурок. Смех, да и только. Как вообще можно было до такого докатиться? Видимо, с войной его окончательно контузило — другие, реальные причины капитан просто не хочет допускать в свои мысли.

За спиной доносится шаг — Леви машинально оборачивается. «Снова из столовой картошку увела», — подмечает капитан, разглядев в фигуре Блаус, интенсивно разжевывающую «добычу». И почему ему так везет на дурных девчонок? Ханджи — сумасшедшая ученая, моющаяся раз в неделю. Саша — вечно голодная простофиля, но при этом обладающая превосходным слухом и точной стрельбой. Микаса — Аккерман с нездоровой привязанностью к недотитану. Петра и вовсе была воплощением приторной милоты… способной нашинковать на кусочки, не колеблясь. И Изабель — дурнина дурниной, но с невероятно светлой, доброй и открытой душой. Была. Как и Петра.

Он так и не смог принять и озвучить то, что чувствовал к Магнолии. Видел, как на нее смотрит Фарлан, и не смел покушаться на объект его симпатии. Братишка, что был рядом, оберегал, заботился… и молчал. Не показывал свои эмоции ни под каким предлогом. Пока не рухнул наземь перед оторванной от тела головой и впервые надрывно не зарыдал. Даже сестренкой ее ни разу в ответ не назвал при жизни. Оставил в сердце, как грустное воспоминание. Как человека, что смог однажды пробудить в нем доселе незнакомое чувство. И сохранял в памяти, запечатав сердце под каменной скрижалью с обещанием больше никогда и ни к кому не допускать это чувство. Да вот только…

— Капитан, разрешите?..

До боли знакомый голос заставляет вздрогнуть и застыть на мгновение.

«Отродье».

Леви и сам не заметил, как провалился в воспоминания настолько глубоко, что полностью потерял бдительность и счет времени. Как долго Микаса наблюдала за ним в таком состоянии?..

— Аккерман, черт побери, нельзя так подкрадываться ко мне.

— Простите. Я специально шоркнула сапогом, чтобы привлечь ваше внимание, но… — Микаса осекается, понимая, что Леви не мог ее просто так не заметить. — У вас все хорошо?

— Было. Пока ты не напугала меня до усрачки.

— Нет. Вы и до этого выглядели неважно, — подмечает Аккерман, делая шаг вперед. — Капитан… Я бы хотела извиниться. Сама не знаю, что на меня нашло в ту ночь…

— Так. Цыц. — Леви прижимает указательный палец к ее губам.

«Мягкие. Обветренные. Обожранные».

— Не здесь, — шепчет капитан и тут же осекается — звучит слишком двусмысленно. — Ко мне в кабинет. Быстро.

Аккерман без вопросов тихо семенит следом, разглядывая каменный пол замка с таким энтузиазмом, словно под ее ногами не холодные протоптанные глыбы, а бескрайняя пропасть с неизведанным миром. Взгляд поднимать не решается — боится, что Леви может обернуться и посмотреть на нее. Капитан идет чуть впереди уверенным, но тихим шагом. Даже по этому незамысловатому действию Микаса видит: он движется четко и бесшумно — профессионально.

«Как кот», — странное сравнение возникает само собой.

— Шевелись давай, неуклюжая.

«Как кастрированный озлобленный кот», — мысленно уточняет Микаса.

Дверь со скрипом закрывается за ее спиной — в нос снова ударяет уже такой привычный запах чистящих средств. Леви обходит ее и жестом приглашает на кресло. Аккерман послушно присаживается, поджав под себя ноги и скрестив пальцы. Капитан смотрит на «замок» ее рук.

— Сильно болят? — ставит чайник на огонь. — Ожоги твои.

— Уже не так. Мазь помогла.

Они молчат — Леви разливает кипяток по кружкам. Протягивает чашку и сахарницу. Микаса с тихим «спасибо» принимает свой кофе и делает глоток — не боится, ведь капитан уже давно заметил, что она не пьет горячее: начал разбавлять ее напиток остывшей кипяченой водой один к одному. Обычный ритуал. Разве что без дежурного: «Ты извращенка, Аккерман. Кофе сам по себе гадость, а холодный — хуже отрыжки титана».

Леви садится в свое старое продавленное кресло и пытливо смотрит в глаза Микасе.

«Ждет ответа».

— Капитан, я хотела извиниться… Ну, за то, что сделала.

— А что ты сделала? — бесцветно поддевает Леви.

Вопрос вводит Микасу в ступор.

«И вот как мне на это ответить?!»

— За то, что… прикоснулась к вам.

— Ты жалеешь об этом?

Аккерман медлит с ответом. Она жалеет о том, что это произошло так спонтанно, но не может сказать, что ей не хотелось этого сделать. Не может соврать, что ей это было неприятно. И не может объяснить причины столь странного поступка.

Закусывает губу, думая над словами, и замечает, как капитан смотрит ниже ее глаз.

— Я… я сделала это неосознанно, — пауза, — но… не жалею об этом.

— Вот как.

Леви делает глоток чая и больше не говорит ни слова — смотрит на Микасу неотрывно. Взгляд невозможно прочитать. Аккерман ежится и осматривает себя: вдруг где-то испачкалась и сейчас изводит этим чистоплюя напротив? Но на одежде нет ни складки, ни пылинки. И волосы вроде в порядке, сапоги начищены…

— Почему вы так на меня смотрите? — голос немного охрип из-за длительного молчания.

— Как?

«Да он точно издевается!»

— Как будто у вас со стулом проблемы.

Леви усмехается: его всегда забавляла колкость Аккерман. Девчонка смотрит исподлобья, от былой виноватой мины не осталось и следа — перед ним уже привычная Микаса. С дурацкой челкой.

Встает, копошится в ящике стола. Обходит кресло, в котором сидит Аккерман, и останавливается позади. Проводит по жестким волосам пятерней, заставляя Микасу вздрогнуть и изумленно обернуться.

— Что вы делаете?

— Отвернись и не рыпайся, — нахмурившись, отвечает капитан и, дождавшись послушания, продолжает причесывать пальцами черные пряди.

По телу от чужих прикосновений проходит разряд. Микаса чувствует, как буквально за мгновение покрылась приятными мурашками. В реальность происходящего верить отказывается, но решает не сопротивляться. Любопытство заставляет сидеть смирно и ждать развязки этого странного момента. Легкие, нежные касания взывают к памяти. К детству. Мама так же часто касалась ее волос, когда хотела заплести их в косичку. От этого становится немного грустно — Микаса уже забыла о том далеком, в годах растворившемся прошлом. Забыла об ощущениях, что дарили мамины руки, и мелодию, что она любила напевать в процессе. Но сейчас словно вернулась назад, переместилась во времени. Домой.

Прикрыв глаза, Аккерман полностью отдается ощущениям и совершенно забывает о том, что сидит в капитанском кабинете, а ее волос касается Леви. Сейчас это уже не важно. Ничего не важно. Расслабившись, она опускает плечи и плавно вздыхает. Нега окутывает, погружает в себя, заботливо накрывая, словно легким пуховым одеялом. И Микаса не спешит выныривать, наслаждаясь ощущением покоя и защищенности. Она знает, что это ненадолго. Но сейчас это так необходимо.

Леви заканчивает плетение, перетягивая шнурком короткую косичку. Руки случайно касаются чужой шеи, и капитан на секунду замирает, борясь с навязчивой идеей прикоснуться еще. Вместо этого он кладет ладонь на ее плечо и немного проводит большим пальцем по тонкой рубашке. Допускает эту маленькую слабость, мысленно проклиная себя за безрассудство. Наклоняется к уху Аккерман и невольно слышит запах ее кожи — еще никогда казенное солдатское мыло так особенно не пахло.

— Отомри, — тихо, почти шепотом, говорит он. Микаса вздрагивает.

— Ой, — резко поворачивается на звук и замирает, бесцеремонно блуждая взглядом по чужому лицу.

«Слишком близко».

Но капитан выпрямляется и возвращается в свое кресло. Скрип старой мебели неприятно доносится до слуха.

— Вы… Вы заплели мне волосы, что ли? — изумленно спрашивает Микаса, ощупывая свою голову.

— Ага. Надоела твоя дурацкая челка. Прячет то, что прятать не стоит.

Микаса чувствует, как алеют ее щеки, и не знает, как скрыть эту дурацкую реакцию организма: ее «ширма» надежно вплетена в аккуратный колосок, и единственный вариант ее оттуда достать — расплести косу полностью. Аккерман этого делать не хочет, хотя и не любит, когда волосы убраны назад. Леви, кажется, не замечает ее румянца, да и в комнате достаточно темно — сложно что-то разглядеть. По крайней мере, Микаса хочет в это верить.

— Не знала, что вы умеете косички плести.

— В детстве себя заплетал, девочкой хотел быть, — отмахнулся капитан, вспоминая Изабель с ее вечно лезущими по всему дому волосами.

— Меня мама любила заплетать.

— Почему ты прячешь лицо? — Леви смотрит на нее пристально, не скрывая любопытства. — Под челкой.

— Я и мама… — Аккерман делает короткую паузу, подбирая слова. — Мы не были похожи на остальных. Ну, из-за разреза глаз. Слишком заметны. Поэтому после нападения на мою семью я стараюсь не привлекать к себе внимания.

— Ты сейчас любому ублюдку рожу поправишь и точно не дашь себя в обиду, — говорит капитан и делает глоток давно остывшего чая.

— Знаю. Просто привычка.

— Избавляйся. — Чашка шумно возвращается на стол.

— Зачем?

Леви отвечает не сразу, но Микаса отступать не намерена: смотрит ему прямо в глаза, безмолвно требуя объяснений. Ее уже давно не пугает тяжелый взгляд капитана. Напротив, Аккерман нравятся такие переглядки. Каждый раз она с азартом смотрит в ответ, не желая проигрывать в этой дурацкой игре, правила которой Леви понял сразу и принял без лишних слов.

Взгляд. Именно с него началось их «знакомство». Капитан прекрасно помнит прожигающие насквозь глаза девчонки в зале суда. И если тогда в них бурлила ненависть, то сейчас Леви видел нечто иное. Не враждебное, но все так же пробирающееся под кожу и заставляющее трепетать непонятно от чего.

Микаса, всегда холодная с виду, не может скрыть истинные эмоции, если не прячет глаза. Боль, радость, гнев, сожаление, удовольствие, грусть — весь спектр отражается на гранях антрацитовой радужки. Леви изучал эти изменения во взгляде, чтобы лучше понимать, что именно на душе у Аккерман, и даже научился различать их, но сейчас он видит что-то особенное. Так она на него никогда не смотрела. И он принимает правила игры.

— Я попросил.

— Почему? — не сдается Микаса.

— Тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов, Аккерман? Уже поздно, иди к себе. — Капитан встает с места и убирает посуду, разрывая зрительный контакт.

— Можно последний вопрос? — интересуется Микаса и, видя хмурое лицо Леви, спешно добавляет: — И я сразу уйду, обещаю.

— Можно, — на выдохе отвечает он, понимая, что девчонка так просто не отвяжется.

— Вы… вы как-то странно себя ведете. Заботитесь обо мне, угощаете сладким кофе из личных запасов, косички заплетаете. Почему?

«Играет ва-банк», — догадывается капитан.

— По кочану, Аккерман. — Он обходит кресло и мягко стучит кулаком по ее голове. — Проваливай.

— Но вы не ответили! — возражает Микаса, привставая с кресла и оказываясь лицом к лицу с Леви.

Он чувствует чужое дыхание и понимает, что от недопустимой близости их спасает лишь чертова спинка кресла.

«С огнем играешь, Аккерман». С этими мыслями он наклоняется к ее лицу чуть ближе и внутренне ликует: провокация удалась — девчонка немного отдалилась.

— Ответил. Когда ты спросила об еще одном вопросе. Я устал и хочу спать. А теперь либо оставайся и смотри, как я переодеваюсь и иду без приключений в кровать, либо возвращайся к себе.

Леви уверен, что Микаса после этих слов ретируется из кабинета красная как помидор, поэтому спокойно начинает снимать амуницию. Отворачивается, следует к шкафу, чтобы убрать обмундирование — и чуть не спотыкается, услышав слова, которые никак не мог ожидать из уст подчиненной:

— А что, если я хочу остаться, капитан?