— Что? — изумленно переспрашивает он, медленно поворачиваясь к Аккерман.

— Я хочу остаться здесь, — повторяет Микаса и, немного помедлив, добавляет: — С вами, капитан.

Леви уверен: ему не послышалось, но реальность происходящего осознает не до конца. Смотрит ей в глаза — полны решимости. Ни тени сомнения. Наглая девчонка еще и с незатейливым видом садится обратно в кресло, не сводя взгляда. Поиграться решила? Что ж, он принимает правила игры — подходит к Микасе и прикладывает ладонь к ее лбу, следя за реакцией.

— Хм. Жара нет. Неужели головой на тренировке приложилась, Аккерман?

— С чего вы так решили? — голос спокоен, взгляд тверд. Несмотря на руку, которую капитан все еще держит у ее лба.

— С того, что ты, Микаса, — Леви тычет указательным пальцем туда, где еще недавно лежала его ладонь, — только что прямо заявила, что остаешься ночевать у своего командира.

Аккерман немного растерялась, но виду не подает. Ровно до тех пор, пока не чувствует одну руку на своем затылке, а вторую — на щеке. Капитан резко приблизился к ее лицу, сохранив между ними ничтожное расстояние. Поглаживает большим пальцем ее нижнюю губу, продолжает тонуть в темных радужках напротив, наконец улавливая в них сомнение. Не скрывает ухмылки, замечая, что взгляд Микасы мечется — то ему в глаза, то на губы. Леви готов поставить все свои сбережения на то, что девчонка никогда и ни с кем не целовалась.

— Я взрослый мужчина, Аккерман, — говорит он низко прямо ей в губы, наконец посмотрев на них. — Ты понимаешь, что ты говоришь?

«А сам-то ты понимаешь, что говоришь, идиот?»

Микаса поджимает губы: дошло, как двусмысленно звучали ее слова. И сейчас бы сказать что-то в свое оправдание, улизнуть прочь и больше никогда-никогда не пересекаться с Леви, но дурацкое тело не слушается. Мимолетная шальная мысль заставляет вновь посмотреть ему в губы и представить их вкус.

Каков вкус поцелуя? Аккерман не знает. Даже не думала раньше об этом — всегда находилось что-то важнее. Живя в казарме с другими девушками, она часто слышала разговоры о мальчиках, поцелуях и даже сексе. Разведчицы мечтательно делились, как хотели бы завоевать сердце капитана, и Микаса никак не могла взять в толк: чем же он так привлекал их? Статусом сильнейшего? Тут же вспоминались низкий рост, скверный характер, маниакальная педантичность — и абсолютное отсутствие взаимного интереса хоть к кому-то из женской части разведкорпуса. Дошло до того, что некоторые начали подозревать Леви в принадлежности к тем, кто предпочитает мужчин. Аккерман мало интересовали эти слухи, но почему-то она всегда была уверена, что капитан не относится к числу геев. Ей вообще всегда казалось, что ему это все не нужно.

За несколько недель, проведенных вместе с ним, Микаса узнала: у Леви паршивая судьба с самого детства. Он поделился с ней многим — историями из жизни, переживаниями, рассказал о своих погибших друзьях. Едва ли он треплется об этом со всеми. Микаса знает это наверняка и понимает, почему капитан подпустил ближе именно ее — они похожи. Аккерман тоже всегда зарывает свои чувства в себе же, отдавая предпочтение чужим. И только Леви каким-то образом смог достать их из нее. Но ни она, ни Леви никогда даже не заикались о привязанности к кому-либо. И если сама Микаса не была уверена в том, что испытывает к Эрену, то о капитане она ничего утверждать не могла. Лишь интуиция подсказывала, что Леви когда-то мог любить, но все закончилось плачевно. Ну, или ему по вкусу только швабры да чистящие средства. А вместо спутника жизни достаточно санитарной чистоты и чашечки чая. Бред, конечно, но…

Тогда почему Леви сейчас так себя ведет? Провоцирует? Издевается? Или… нет. Микаса не может допустить и мысли о том, что он не осознает свое поведение. Его дыхание обжигает, заставляет сердце трепетать. Голова идет кругом, и Аккерман уже сама не знает, чего хочет: уйти или попробовать то, о чем не позволяла себе думать в последнее время?

Его грубый палец так нежно и приятно касается губ. Неужели он хочет прильнуть к ним своими? Эта мысль сводит с ума. Микаса хочет знать ответ здесь и сейчас, но не может придумать каким образом. Замирает, слышит собственное сердцебиение и не оказывает никакого сопротивления. Не может. Не хочет.

Так чего же она желает на самом деле? Аккерман долго глушила эти мысли, но сейчас готова сдаться. Плевать. Плевать, если он оттолкнет ее. Плевать, если после этого они больше не смогут проводить вместе вечера. Плевать на то, что могут подумать другие. Она должна наконец понять, что происходит между ними.

Леви не успевает среагировать. Или не пытается?.. Чувствует грубое и неумелое прикосновение чужих губ к своим, не шевелится. Микаса смешная. Жмурится так сильно, будто увидела что-то непристойное. Сжимает ворот его рубашки: если он попытается отстраниться, несчастная ткань не выдержит сопротивления.

Пару мгновений Леви не моргая смотрит вниз, на губы. Рассудок велит прервать происходящее и наказать за нарушение субординации, начхав на то, что та уже давно катится в тартарары. Он сам виноват — пустил все на самотек. Сердце жаждет ответить на поцелуй: углубить, смягчить его и крепко прижать юное тело, почувствовать его тепло и рельефы. Капитана разрывает от нерешительности… и от приятных ощущений в эту секунду.

К счастью, Микаса резко отстраняется сама, накрыв ладонью свои губы. Щеки алые, взгляд в пол — Леви понимает, что она и сама не знает, что сейчас правильно, а что нет.

«Какое же ты еще все-таки дите, Аккерман».

Он остается на месте, чувствует тепло ее бедер своей ногой. Отодвинуться не спешит — не он проиграет эту игру. Но уверен: его физиономия тоже красная, как у подростка. И смущен он как подросток. Все напускное равнодушие — титану в зад.

— Простите, — подает голос Микаса, все еще гипнотизируя пол. — Я… не знаю, что на меня нашло.

Леви хмурится. Если он ее сейчас отпустит, то отпустит уже навсегда — в этом нет никаких сомнений. А если оставит, то нырнет в неизвестность. Он не представляет, как далеко все может зайти. Как они будут общаться потом? Скрываться по углам от лишних глаз, а по ночам обжиматься в его кабинете? Или же не станут запариваться над общественным мнением и прятаться, как ссыкливые дети? Ханджи с ума сойдет, как пить дать. А Йегер?

Йегер…

Этот сопляк выжил и готовит восстание. Именно его письмо загнало Ханджи в угол. Он планирует напасть на вражескую территорию и просит о содействии. Даже не так: предупреждает, что, если Легион Разведки не откликнется, сделает это в одиночку. Однако дело даже не в этом — реализовать свой план он собирается посередь города, где полно мирных жителей. Оттого Ханджи и поникла: она всю сознательную жизнь боролась с титанами и пыталась их изучить, но никогда не думала, что однажды перед ней встанет вопрос о нападении на простых людей. Она буквально сходила с ума от этих мыслей. С одной стороны, хотелось помочь Эрену, ведь он неплохой парень и зла не желает, а Ханджи очень хорошо к нему относится и боится потерять не только из стратегических соображений, но и из человеческих. С другой — война с людьми. Невинные жертвы, возможно, дети. Зоэ ни с кем, кроме Леви, не обсуждала это. Не знает, как правильно поступить и что вообще делать дальше. Да и капитан не знает. Слишком сложный вопрос, требующий незамедлительного решения.

С моральной точки зрения Леви против нападения. И так от одной мысли, что все эти годы он шинковал таких же людей, тошнит. Пацан наверняка в одиночку не справится — сдохнет, подарив врагу еще одного шифтера. Микаса потом на шарфике вздернется от горя. Мотивы Йегера тоже понятны: если не хочешь, чтобы враг втоптал тебя в землю, отруби ему ноги. Уничтожить военную верхушку, флот и захватить некого титана Молотобойца — поистине безумный, но мощный удар по вражеским силам. И Леви, как бы того ни хотел, понимает, что в их положении отсиживаться опасно. Все равно что плюхнуться голой задницей в муравейник и надеяться на удачу. «Эрвин бы не бездействовал», — думает капитан. В любом случае конечное решение за Ханджи, а ему только и остается, что ждать ее вердикта, находясь в подвешенном состоянии. Паршивая ситуация.

«И Йегер говнюк».

Микаса заслуживает знать правду. Хотя бы что ее близкий человек жив. Но Леви до жути не хочется сейчас ей говорить об этом. Не хочет, чтобы она снова побежала за своей красной тряпкой и, как преданая собака, села выть на луну, ожидая своего недотитана. Но и молчать об этом слишком эгоистично. Впрочем, Зоэ приказала не разглашать информацию, да вот только Микаса не идиотка. Списать на то, что он ничего не знал или знал, но не мог сказать как подчиненный, не выйдет. Всем давно известно, что субординация и беспрекословное исполнение приказов не про него. Капитан бесится. Снова перед ним встает выбор, о котором он, вне сомнений, будет сожалеть.

«Да катись все к черту».

Ее губы мягкие. Даже привкус мерзкого кофе не противен. Чувствуется лишь сладость. От сахара. Правильно его называют в народе — белый яд. Этот поцелуй окончательно отравляет капитана. Плевать. И что будет дальше — плевать. Есть здесь и сейчас. Он, Микаса и полумрак сентябрьской ночи.

— Расслабь губы, — собственный голос звучит как чужой.

Микаса послушна. Даже здесь схватывает наставления на лету. Неумело отвечает на поцелуй, но уже совсем иначе. Постепенно становится увереннее: кладет ладонь на щеку капитана и ведет ею к затылку, притягивая к себе.

— Черт, Аккерман, — тяжело дыша ей прямо в губы, говорит Леви, — только не говори, что пытаешься усадить меня к себе на колени.

Она осекается и виновато смотрит на капитана. Так, будто бы нахулиганила, и ее поймали с поличным. Леви усмехается: Микаса сейчас особенно милая. Он берет ее за запястье — помнит, что ладони изранены — и она встает. Такая высокая, такая красивая. Правильная. Капитан ведет ее к дивану, и они садятся. Становится неловко после того, что произошло у кресла. Прямо комедия: оба сильнейшие — и оба до смешного нерешительные. И все же сидят близко, касаясь друг друга.

— Сильно поранилась? — спрашивает Леви, бережно беря ее руку в свои. Микаса отрицательно машет головой, он подносит ее кисть к своим губам и осторожно целует. — Прости.

Миг — и ее ладони обхватывают его лицо. Мгновение — и он снова чувствует ее губы. Кладет руку на талию и притягивает ближе, углубляя поцелуй. Ее щеки алые, как зимнее закатное небо, а в глазах — звездная ночь. Такой Микасу Леви никогда не видел. И отдал бы все, чтобы видеть ее такой всегда. В себе больше сомневаться не приходится. Но он должен знать. Знать, что у нее в голове и на сердце.

— Микаса, — полушепотом говорит он, с трудом прерывая поцелуй. — Ты осознаешь то, что сейчас происходит?

— Да, — без промедления уверенно отвечает она. — А вы? Вы осознаете, капитан?

— Леви, — поправляет ее тот.

— Леви, — вторит Аккерман.

— Осознаю, — признается капитан, накручивая на указательный палец отросшую прядь волос Микасы. — И ни о чем не жалею.

Она обнимает Леви так крепко, что слышно, как в его шее что-то хрустнуло. Он неуверенно прижимает ее к себе в ответ, словно одно неосторожное движение — и она растворится в воздухе, исчезнет навсегда. Капитан не привык к объятиям, но этот жест красноречивее тысячи слов. Именно сейчас он получил ответ на вопрос, который не рискнул задать вслух.

Леви можно сравнить со стеблем розы. Микаса не боится прижать его к себе, не боится, что шипы могут ранить ее. Как же все-таки парадоксальна жизнь. Сначала Аккерман искренне ненавидела его, а сейчас утыкается лицом в ключицу и прижимается к нему что есть сил. Капитан усмехается: такие объятия от представителей Аккерманов травмоопасны. Но ему не больно — чертовски приятно. И по-домашнему уютно. Как он только мог так долго отрицать очевидное?

— Я хочу остаться с вами, кап… Леви, — тихо произносит Микаса. — Можно?

— Нет, — отвечает капитан и тут же ловит на себе недоуменный взгляд. — Иди к себе. Подумай о том, что сегодня произошло и что будет дальше. Я не хочу, чтобы ты жалела о своих действиях. Поняла?

Аккерман кивнула. Ей действительно нужно подумать и на трезвую голову расставить все точки над i. Она быстро целует его в щеку, встает и семенит к выходу из комнаты. Капитан слегка улыбается: такая забавная и довольная.

— Спокойной ночи, Леви. И… спасибо.

— Спокойной ночи, бестолочь, — беззлобно отвечает капитан и провожает взглядом ту, что станет причиной его бессонной ночи.

***

Утро прошло как обычно: построение, зарядка, завтрак, наряды, тренировка. Микаса, несмотря на то, что уснула довольно поздно, встала в этот день раньше обычного. Решив не тратить время попусту, попыталась заплести новые косички. Вышло криво — она никогда не интересовалась плетением. Ей помогла Саша. Пришлось отбиваться от глупых вопросов — Блаус была абсолютно уверена, что Микаса прихорашивается для Жана. Что ж, неплохая версия и вполне логичная: Кирштайн уже давно к ней неровно дышит, а с возрастом стал очень хорош собой. Аккерман пыталась рассмотреть его в новом свете после настойчивых увещеваний сослуживиц, но ничего не вышло: Жан — отличный друг, надежный солдат и прекрасный художник. Не более. И все же пусть лучше Саша думает, что дело в Жане, а не в Леви — иначе Микасе придется сбежать за стены и даже за море, чтобы скрыться от любопытной подруги. Колосок Блаус заплела аккуратный, но Микасе казалось, что капитану это удалось намного лучше. Не уйди он на утреннее собрание командования, Аккерман обязательно бы наведалась на чашку кофе и плетение. Ей с самой ночи не терпится вернуться к нему и убедиться, что произошедшее ей не приснилось.

Хотя после минувшего вечера ей сложно пока представить, как она будет вести себя с ним один на один. На людях у них, как и всегда, сработало ментальное взаимопонимание: он — капитан, она — солдат. Правда, переглядывались они теперь чаще. Аккерман краснела как дурочка, а капитан ухмылялся. Остались ли эти взгляды незамеченными для остальных — можно только гадать.

От тренировки Микасу освободили из-за ран на руках — личный приказ командора. Но она решила остаться на скамье неподалеку и заняться шарфом, пока другие летают на УПМ и режут холки деревянным титанам. Красные старые нити легко поддаются рукам Микасы… и наводят на неприятные мысли.

«А как же Эрен?».

Он ушел не попрощавшись. Прошло девять месяцев — от него ни весточки. Все ли в порядке, жив ли он вообще — Микаса не знает. И все равно чувствует себя предательницей. Как так? Она ведь любила его. И любит до сих пор… наверное. Шарф, несмотря на осенние холода, так и лежал под подушкой до сего дня. Не грел ее, не дарил фантомное чувство тепла родного человека. А дарил ли вообще?

Все эти годы она всегда была рядом, всегда защищала и оберегала его. Часто отвергнутая, обвиненная, непонятая. Возможно, другие солдаты правы: это не забота — помешательство? Микаса никогда не задумывалась об этом, ее не интересовало мнение сослуживцев. Но сейчас, когда Эрена рядом нет, начинает понимать: ее чувства не сильно беспокоили его. Нет, ему не было все равно. Никогда не было. Просто он смотрит на мир иначе.

Эрен слишком ценит свободу. Выбора, передвижения, мыслей и действий. Она — семью. Все эти мысли о войне с титанами, стремление выйти за стены всегда были ей чужды. Останься Эрен на гражданке, она бы с радостью занялась очагом и уютом. Спокойная домашняя жизнь — возможно, кому-то эта мечта покажется скучной, но Аккерман действительно всегда хотела простого семейного счастья. Полоть грядки, собирать урожай, ухаживать за домашним скотом, а по вечерам готовить что-нибудь вкусное на ужин с семьей. Но вместо этого она точит клинки, тренируется, а перед сном отрешенно смотрит в зеркало на свое тело. Шрамы и тени от амуниции — ее вечные спутники. Напоминание о том, какой путь она избрала ради близкого человека. И даже если ее мечте суждено когда-нибудь сбыться, эти следы всегда будут возвращать в прошлое, напоминать о погибших товарищах и о пережитых ужасах войны. Микаса панически боится потерять близких, это единственная ее слабость. Погибнет Эрен или кто-то другой — ей будет одинаково больно и тяжело. Просто так вышло, что именно Йегер взял на свои плечи тяжелое бремя — надежду человечества. Аккерман известна эта тяжесть: на ее плечах такая же. И у Леви тоже. Они трое — особенные. И всегда на передовой.

Леви — лучший солдат. Холодный рассудок, отточенные навыки, невероятная сила — ему по сути ничто не угрожало, он всегда справлялся сам. Но вот вспыльчивый Эрен слишком опрометчив в своих решениях. Это множество раз могло стоить ему жизни. Микаса делала все возможное, чтобы оградить его от опасности. Разве это плохо? Он ее семья. И Аккерман всеми силами пытается сохранить ее. Но тогда какая связь между этим и тем, что было минувшей ночью? Почему она чувствует себя предательницей?

Из мыслей ее рывком выдергивает голос Ханджи:

— Как дела?

Аккерман вздрагивает — совсем не заметила чужого приближения. Откладывает шарф на скамью и ровным тоном отвечает:

— Нормально. А ваши как? Вы вчера… — пауза, — выглядели подавленно.

— Это правда, — лицо Зоэ и ее голос мрачны. — Понимаешь, Микаса… Вчера мне пришло письмо. В общем, как это сказать… Оно от Эрена.

Микасу словно током прошибло. Она вспомнила, как прошлым утром ее друзья строили теории о каком-то неизвестном письме. Вспомнила довольное лицо Флока на тренировке. Вспомнила взгляд Леви, когда Ханджи с хмурым видом что-то говорила ему на ухо. Все, что случилось после, моментально вылетает из головы, и она решается задать волнующий вопрос прямо, без хождений вокруг да около:

— Эрен жив… С ним все в порядке?

— Жив, — вторит Ханджи и тяжело вздыхает. — Грядет тяжелый бой. Скоро мы нападем на Либерио. Погибнет много невинных… но, если мы не вмешаемся, потеряем Эрена.

Аккерман не выдерживает — истерически смеется. И как она только могла думать о всяких вечерах с капитаном? Кругом война, Эрен в опасности, а она позволила себе забыть об этом — глазки строит взрослому мужчине и крутит бесполезные шашни. Сейчас она чувствует себя такой сукой, как никогда раньше. Глупая. Глупая-глупая Микаса!

Зоэ в шоке наблюдает за ее реакцией, не зная, что и сказать.

— Вот как значит… — утирает досуха слезы Аккерман. Смотрит на Леви, лавирующего между деревьями на УПМ, и говорит: — Просто скажите, когда начинаем.

Микаса не придет к капитану — она сострижет коротко волосы и начнет усиленно тренироваться, ожидая встречи с тем, кому отдавала свое сердце большую часть жизни. А Леви не будет вмешиваться. Все-таки он был прав: молодой и красивой девушке незачем возрастной ворчливый мужик с гнездом тараканов в башке и скверным характером. Все-таки Микасе по-прежнему ничто так не важно, как быть рядом с Эреном. Что ж, Леви не привыкать к тому, что жизнь в очередной раз поворачивается к нему задницей. Он просто уйдет с головой в работу и будет готовиться к нападению, время от времени представляя, как начистит Йегеру рожу. За все хорошее.

И за Микасу.

Чтоб больше и думать не смел причинить ей боль.

***

Холодный воздух неприятно прокрадывается под кожу. Микаса машинально тянется к шее, чтобы укрыться от ветра, но ее рука хватает пустоту — шарф остался в комнате. Свинцовые облака низко бороздят небо — вот-вот начнется ливень. Отвратительная погода. Словно сама природа решила изобразить душевное состояние Аккерман. Но она не торопится спрятаться в стенах замка, как это сделали другие — сидит у могильной плиты, ежится от холода и ждет, когда чертов дождь смоет с души целый ворох поганых чувств.

— Почему? Почему именно ты, Саша? — глухо произносит она, не замечая чужого присутствия.

С того самого дня, как Ханджи сообщила ей об Эрене, Микаса ни разу не уединялась с Леви. Вычеркнула этот, как она считала, дурацкий интерес. Расставила приоритеты. И он не пытался сделать шаг навстречу — понял сразу: Аккерман узнала о своем дорогом Йегере и снова замкнулась в себе. Это ранило, но Леви не подавал виду. Заранее знал, что шансов у него мало. Вел службу, тренировал и курировал солдат, как подобает капитану. Хреново спал, мало ел, но к Микасе не лез — ей это не нужно. Он ей не нужен. Но уже завтра ему предстоит ехать с Зиком Йегером в лес гигантских деревьев, и черт знает насколько это затянется и к чему приведет. Леви хотел поговорить с Микасой перед отъездом. Правда, понятия не имел о чем — просто на подсознательном уровне нуждался в ее обществе. Может быть, это последняя возможность побыть рядом с ней перед бойней. Но для начала Леви отправился навестить могилу Блаус — не смог присутствовать на похоронах из-за возни с Йегером. Пришел на кладбище, чтобы молча посидеть у надгробия очередного верного солдата, а обнаружил здесь рыдающую Микасу.

Не произнося ни слова, он подходит к могиле и кладет небольшой кусок мяса на плиту. Микаса, заметив боковым зрением движение, изумленно смотрит на него. В ее воспаленных и отекших глазах стоят блестящие слезы. Встретившись с ними, Леви поджимает губы. Не от таких эмоций она должна плакать. Совсем не от таких.

— Саша была хорошей девушкой и наверняка другом. Прими мои соболезнования, Микаса, — говорит капитан, отводя взгляд в сторону — не может спокойно смотреть ей в глаза.

— Спасибо, — в полголоса отзывается Микаса, вытирая слезинку со щеки рукавом шинели.

Леви садится с ней рядом, не заботясь о том, что испачкается, и закуривает самокрутку, выпуская густой дым. Она подмечает, что капитан выглядит плохо: глубокие тени под глазами, уставший вид, проглядывается даже легкая щетина. Микаса не помнит ни дня, чтобы он вышел в люди, не выбрив идеально лицо. Сердце сжимается — ей гадко от того, что она не нашла минутки, чтобы поинтересоваться самочувствием Леви. Еще и совести хватило лезть к нему с вопросами об Эрене пару дней назад. Как бы там ни было, что бы она ни решила у себя в голове, все же он тоже живой человек. Стоило поговорить с ним начистоту. Леви бы все понял, не терзал бы себя догадками. Только сейчас она понимает, что причиняла этим боль. Наверное, это из-за нее он выглядит помятым. Стыдно.

— Не знала, что вы курите, — глухо произносит Аккерман.

— Только тогда, когда теряю близких, — отвечает Леви.

Микаса отворачивается — ей нечего сказать. Закадычными друзьями Саша и Леви не были, но все же он ее по-своему ценил и оберегал. Делился хлебом на вылазках, характерно цокая языком на распыляющуюся в благодарностях разведчицу. Доверял ей штопать свое тело, хотя Саша не отличалась выдающимися умениями — все ими владели плюс-минус одинаково, всех этому учили в кадетском корпусе. Едва заметно ухмылялся, когда она хомячила за обе щеки угощения, и делал вид, что не замечает периодической недостачи провизии. Глупо полагать, что капитан привык терять подчиненных. Каждая смерть причиняет ему боль, просто он не демонстрирует ее. Микаса давно это заметила по едва заметным признакам, но сейчас он даже не пытался замаскировать скорбь. И как она только могла подумать, что является причиной его особенно мрачного вида?

Дождь начинает мелко накрапывать, пробираясь за шиворот. Леви не смотрит на Микасу — размеренно выдыхает дым, думая о чем-то своем. Аккерман хочется взять его за руку, но она знает, что не сможет. Зачем причинять еще большую боль? И так наворотила дел, с нее уже достаточно. Микаса поднимает голову, и дождь капает ей на лицо. Верно ли она расставила приоритеты?..

— Можно мне тоже? — спрашивает она, кивая на самокрутку.

Леви со знакомым осуждением смотрит на нее некоторое время, но сигарету передает. Микаса вздрагивает, случайно коснувшись его пальцев. Она раньше не курила — всегда считала это глупой привычкой. Но сейчас почему-то как никогда захотелось наполнить легкие едким дымом, отравить себя. Наказать.

Дым режет горло, и Аккерман обрывисто кашляет, возвращая гадость назад владельцу. Леви качает головой, принимая самокрутку, и затягивается, отводя взгляд в сторону.

«Дурная».

Как ни странно, кашель помог остановить слезы. Теперь Микаса просто смотрит куда-то сквозь землю, погружаясь в раздумья. Не только смерть Саши не давала ей покоя все эти дни.

Эрен изменился. Ей не верится, что он с таким хладнокровием смог убить столько людей. Она знала о его плане, даже принимала участие в разработке деталей и вышла на передовую, чтобы защитить его, как и всегда. Но почему-то на душе так мерзко, словно ее окунули в грязь. И впервые она не протестовала, когда Йегера решили отправить в темницу. Ничего не почувствовала. Просто приняла как данность и продолжила существовать дальше, готовясь к чему-то худшему. Интуиция подсказывала ей, что Либерио — это только начало ожесточенной бойни. И отчего-то казалось, что реки крови прольет вовсе не враг, а тот, кого она считает своей семьей.

— Капитан… — нарушает тишину Микаса. Он ее перебивает:

— Леви. Ты забыла?

Забыла. Заставила себя забыть. А потом события совсем выбили из колеи, затмили вечера, проведенные с капитаном. Тот поцелуй. Прошло совсем немного времени, но по ощущениям минула словно целая вечность. И сейчас Микасе кажется неестественным обращаться к Леви по имени. До жути неправильно, до жути чуждо. Так, будто не заслужила. И пусть он сам поправил Аккерман, все же у нее не поворачивается язык произнести его имя.

— Вы считаете, Эрен правильно поступил?

— Ты сама слышала выступление Тайбера. — Капитан тушит самокрутку о землю, выдыхая последний клуб дыма. — Йегер все правильно спланировал.

— И все же, — не сдается Аккерман, — вы считаете это правильным поступком?

Он осекается — вопрос Микасы заставляет задуматься. Она терпеливо ждет, не издавая ни звука, позволяя поразмыслить над ответом, и Леви благодарен ей за это.

— И да, и нет. Не напади мы первыми, враг втоптал бы нас в землю, всех до одного. Но… мне жаль гражданских. Не ради этого я воевал столько лет, Микаса. Не ради того, чтобы от моих клинков — прямо или косвенно — гибли люди.

— Я вообще никогда не хотела становиться солдатом, — признается Микаса. Не столько ему, сколько себе.

Леви смотрит на нее хмуро — догадывался, что девчонке эта война в принципе не упала. Но она никогда не говорила об этом вслух. Он готов поспорить, что даже ее дорогой Эрен ни разу подобного не слышал. Ей бы хозяйством заниматься да семью завести. Аккерман бы отлично смотрелась в роли любящей жены и матери. Намного лучше, чем в кровавых кляксах и шрамах, со счету которых она, скорее всего, давно сбилась. Почему-то именно сейчас Леви отчетливо вспоминает Кушель: ее ласку, заботу, материнское тепло.

«Ты так похожа на нее, черт побери».

Долго думать о причине не приходится, и капитан озвучивает следующую догадку:

— Но Йегер хотел, и ты пошла за ним.

— Да, — отвечает Микаса, хотя это не было вопросом. — И я боюсь, что Эрен изменился. Боюсь, что пожалею о своем решении.

Капитан удивлен: впервые Микаса высказывает сомнения относительно Йегера. Впервые соглашается с истиной и не пытается его защитить. Что-то в ней серьезно надломилось. И Леви чуть ли не физически чувствует тяжесть на чужой душе. Хочется поддержать, сказать что-то ободряющее, да вот только он в этом разбирается как свинья в апельсинах. Словотрепство Эрвина сейчас было бы как никогда кстати. И все же капитан находит слова, которые, возможно, помогут немного развеять хаос, царящий у нее в голове.

— Жизнь полна развилок, и только ты вольна выбирать, что кажется правильным для тебя. Но у любого выбора есть последствия. Как хорошие, так и плохие. Хорошие иногда идут вразрез с жизненными установками, а плохие потакают скрытым желаниям, часто корыстным.

Леви встает и стряхивает землю с одежды. Не находит в себе больше сил оставаться здесь. Не оборачиваясь, задает Аккерман последний вопрос:

— Скажи, если Эрен решится на что-то чудовищное, ты пойдешь за ним или попытаешься его остановить?

Микаса вздрагивает. Этот вопрос она задает себе с того самого дня, когда они покинули Либерио.

— Остановлю, — отвечает без промедления, но капитан улавливает в ее голосе скрытое сомнение. Научился.

— Нет, Микаса, ты меня не поняла. — Леви поворачивается к ней и садится на корточки, вглядываясь ей в глаза. — Ты сможешь убить Эрена, если других вариантов не останется?

— Нам не придется убивать Эрена, — сквозь вновь подступающие слезы подрагивающим голосом возражает Аккерман. Маска трещит по швам.

Капитан лишь качает головой. Он и сам бы хотел в это верить. Да вот только жизнь его достаточно отмудохала, чтобы он научился смотреть на мир без розовых очков. Микаса еще не понимает, что они разбиваются внутрь. Даже несмотря на все то, что ей довелось перенести за столь короткую жизнь.

Однако словами он это до нее не донесет. Знает — сам такой же. Ей предстоит понять это на собственном опыте. А вот сможет ли она после этого оправиться — уже другой вопрос.

— Иди в казарму, — треплет промокшие волосы. — Простудишься — не сможешь защитить Йегера.

Леви делает шаг — хочет оставить Микасу наедине с собой, но ее вопрос заставляет его остановиться.

— Почему вы не сказали мне, что Эрен жив, в тот вечер?

Он замирает. И без того корил себя за то, что поступил эгоистично ради расположения Микасы. Знал же ведь, что однажды аукнется. Понимал, что Аккерман ему за это спасибо не скажет.

«Кретин».

Оправданий никаких нет. Только честный ответ:

— Потому что хотел, чтобы ты была счастлива.

Больше не говорит ни слова — уходит в сторону штаба. Остаток вечера он проведет за изнуряющей тренировкой. Лишь бы не думать о том, что еще может случиться. Лишь бы не думать о том, что придется пережить им всем.

И все-таки он проиграл эту игру.