Зараки не привык грустить. Или скорбеть. Или что там ещё люди делали, когда им хреново?

Зараки не горевал. Нет уж. Он просто ничего не чувствовал. Потому что чувства — это когда адреналин бьёт по перепонкам, а в руке у тебя оружие, направленное на того, кто хочет твоей смерти. Чувства — это когда ты с лучшим другом пьёшь в баре, а потом трахаешь всех местных шлюх. Да так, что те на следующее утро еле волочат ноги. Чувства — это когда тебя переполняет гордость при взгляде на взвод молокососов, из которых ты — лично ты — выковал настоящих мужчин. Всё это — чувства. А эта траурная апатия и бабские слёзы в три ручья — самая настоящая херня.

Что толку вопить и биться в истерике из-за человека, который уже кормит червей своим сучьим трупом. А «сучьим» потому, что только проклятый сучёныш мог подставить свою жопу так, чтобы её подстрелил враг.

Что толку горевать о таком идиоте?! Будь он хоть трижды лучшим другом…

В других обстоятельствах, глядя на двухэтажный особняк в традиционном японском стиле, Зараки присвистнул бы и отпустил несколько пошлых шуточек насчёт горничных в кимоно. Но сейчас, когда глаза заливал ливень, а в кулаке, превратившись в мусорный комок, сжались документы об опеке…

«Какого хера тебе надо было дохнуть, Кусаджиши?!» — Зараки сжал зубы и направился к крыльцу.

Рядом с раздвинутыми сёдзи стояли, обнявшись, две женщины. Та, что была моложе, гладила прижавшуюся к её плечу старуху. Она подняла на Закари красные, с глубокими синяками глаза и бесцветным голосом спросила:

— Я могу вам чем-то помочь?

— Возможно. — Зараки знал, какое именно впечатление производил на людей, особенно на женщин: немолодой мужчина, покрытый красными, только недавно зарубцевавшимися шрамами. Поэтому он снял с головы армейскую кепку и приложил её к груди. — Я… кхм… армейский друг Кусаджиши.

— А… — Казалось, скажи он сейчас, что хочет сходить в туалет, реакция была бы аналогичная. Мыслями одетая в чёрное молодая женщина была явно слишком далеко, чтобы проявлять подозрительность. — Я боюсь, что вы немного припозднились. Погребение уже…

— Я не стремился на него попасть. — Зараки поднял ладонь, останавливая её. — Я здесь только для того, чтобы забрать его дочь.

— А. Вы, наверное… — снова начала девушка, но на этот раз её прервал истеричный вздох женщины, которую та машинально продолжала гладить, утешая.

Старуха подняла лицо от плеча дочери и уставилась на Зараки с сумасшедшей тлеющей яростью, обращённой, правда, не на него, а на ту, кого он упомянул:

— Не смейте называть отродье той проститутки его дочерью! — Она издала звук, похожий на смесь смеха и всхлипа. — Это из-за неё он подписал новый контракт! Зачем ему понадобилось тащить в дом эту ублюдочную тварь?! Что он хотел этим доказать?!

Мать Кусаджиши залилась слезами с новой силой и уткнулась в плечо дочери.

— Ячиру в гостиной, рядом с алтарём. Если не возражаете…

Зараки ничего не сказал. Что им его слова, мнение? Тем более что оно в корне не совпадало с мнением этой старой ведьмы. Что, скажите, плохого в том, чтобы взять ответственность за собственные поступки? Его друг когда-то любил ту женщину — мать Ячиру, и в том, что она забеременела, не было ни расчёта, ни злого умысла. Когда это стало известно, она хотела сделать аборт, понимая, что из Кусаджиши не получится образцового семьянина, как и из неё не выйдет идеальной жены и матери. Он был тем, кто уговорил её оставить ребёнка. Выносить, родить и «сбагрить» ему. Госпожа Кусаджиши и тогда не была в восторге от этой идеи, но когда сын явился на порог с маленькой девочкой на руках и заявил, что завязывает с карьерой военного, она даже как будто смирилась с ненавистной внучкой.

Однако время распорядилось немного иначе, чем планировал Кусаджиши.

Зараки до сих пор помнил, как радовался, когда вновь столкнулся со старым другом в центре распоряжения. Пошутил тогда, что такого старого пса не заманишь тёплой будкой и миской харчей обратно на цепь. Что он знал — рано или поздно товарищу осточертеет гражданка. На что Кусаджиши только улыбнулся.

«Я не ради себя это делаю. Просто хочу, чтобы Ячиру ни в чём не нуждалась. А это пока что единственный способ добывания денег, который мне хорошо известен».

Тот контракт должен был стать последним. А потом Кусаджиши светила, возможно, работа или собственное дело — словом, рутина, которая до сих пор до чёртиков пугала Зараки.

И контракт, мать его, стал действительно последним. Самым последним в жизни этого неплохого, в сущности, но такого глупого человека.

В большой просторной комнате, несмотря на раздвинутые створки дверей, царила темнота, и даже непробиваемому Зараки было гнетуще тяжело дышать. Все, кто остался на поминки после погребения, жались по углам, еле слышно переговариваясь между собой. И этот монотонный звук давил на мозги не хуже, чем весь вид поминального алтаря с урной в центре комнаты.

Рядом с ним сидела маленькая девочка в чёрном платье с высокой талией и зажигала от пламени свечи длинные ароматические палочки. Поставив очередную в курительницу, она хлопнула пухлыми маленькими ладошками и склонила голову, будто молилась. Зараки подозревал, что девочка просто повторяет за взрослыми, но, в отличие от той же… бабушки — хотя кому придёт в голову называть так ту старуху?! — на её лице не было видно ни следа слёз.

Зараки медленно подошёл к алтарю. Он старался двигаться тихо, но подошвы армейских ботинок всё равно шаркали по полу. Когда он приблизился, Ячиру осторожно скосила глаза. Зараки внутренне напрягся. Его теперешний вид пугал детей: они принимались плакать и тут же разбегались в разные стороны. И Зараки, в принципе, до сегодняшнего дня этот факт не особенно беспокоил. Но если он собрался воспитывать эту деваху — Зараки даже приблизительно не представлял, как будет выглядеть этот цирк, — придётся потихоньку приучать её к его практически заново сшитому лицу. Помнится, полевой врач сказал, что когда он появился в поле зрения медиков, все поначалу и не поняли, что это человек, приняв Зараки… за монстра. Не тело — сплошная ссадина, сочащаяся кровью, со свисающими ошмётками кожи и формы вперемешку. И мёртвый друг, закинутый на плечо.

Но вместо того чтобы испугаться, Ячиру несколько раз моргнула и вежливо приподняла уголки губ.

— Вы тоже пришли попрощаться с папой? — спросила она.

— Нет, — ответил Зараки. — Не вижу смысла прощаться с пеплом.

— Я тоже, — неожиданно вздохнула Ячиру. Она грустно сгорбилась и положила ладошки перед собой. — Папе это не понравилось бы, но тётя говорит, что мне надо так делать, а то бабушка злится.

— Хм…

Зараки, скрестив ноги по-турецки, примостился рядом с ней. Он никогда не считал свои рост и телосложение недостатками, но рядом с такой малышкой вдруг показался сам себе косолапым медведем, которого пытались посадить на крошечный велосипедик. Зараки было, мягко говоря, некомфортно в этой женской юдоли скорби. И он подозревал, что этой маленькой девочке — тоже.

Искоса разглядывая свою будущую воспитанницу, Зараки всё больше утверждался в мысли, что, в конце концов, хозяйка этого дома просто сживёт её со свету. Причём если у неё не получится выжить Ячиру из дома, однажды ночью она просто возьмёт нож и отправит её к отцу, а себя — в психушку.

— Ячиру, скажи… — Зараки даже примерно не представлял, как вести себя с ней. — Тебе здесь нравится?

— В доме у папы? — уточнила та и, немного подумав, пожала плечами. — Не знаю. Мне нравился сад: там весной очень красиво цветут деревья. Мне нравилось, как папа носил меня на плечах, когда был дома, и как тётя учила меня печь. Но теперь, когда папы нет… — Ячиру замолчала, насупившись. — Бабушка не хочет, чтобы я оставалась тут. И больше не разрешает называть себя «бабушкой». Говорит, что это я убила папу. — Нахмурившись, она подняла на Зараки огромные карие глаза. — Но это же неправда! Я не убивала папу. Я ни за что не сделал бы этого. Я люблю папу, он всегда так хорошо относился ко мне: читал перед сном, покупал кукол, постоянно рассказывал истории, которые случались с ним на службе. А потом пришли… те мужчины и сказали, что он погиб. Его убил кто-то ещё, а не я. Как я могла убить его? Почему бабушка… Ой, то есть госпожа Кусаджиши говорит это? Она же знает, что я всё время была дома, вместе с ней.

— Не слушай, что говорит эта сумасшедшая.

Внезапно Зараки почувствовал желание утешить эту девочку, сделать так, чтобы она больше не думала ни о словах собственной бабки, ни о смерти Кусаджиши. И в этом доме ей точно не следовало больше оставаться.

— Знаешь, твой папа и я очень хорошо дружили…

— Вы Зараки Кенпачи, да? — выдал умный ребёнок, неотрывно разглядывая его рассечённое шрамом лицо. — Он много о вас рассказывал.

— Да? — Зараки усмехнулся. — И что, если не секрет?

— Говорил, что вы очень смелый. И что, несмотря на устрашающий вид, вы никогда не обидите того, кто слабее вас. Если только он сам не напросится. Он говорил, что вы защитник и никогда не теряете людей.

«…кроме твоего папы», — подытожил про себя Зараки.

— Знаешь, Ячиру, твой отец был ещё той ско… кхм… В некоторых вопросах он был очень упрям. И заставил меня пообещать, что если с ним что-то случится, я позабочусь о тебе.

— Как папа?.. — помолчав, словно взвешивая слова, тихо спросила Ячиру.

— Ну, как-никак, — проворчал Зараки, — но постараться мне никто запретить не сможет. Если только ты захочешь, конечно.

— Вы немного страшный, — шёпотом проговорила Ячиру.

— Уж какой есть, — широко улыбнулся Зараки, потому что в её шёпоте не было страха — скорее, затаённое любопытство.

— Ты!.. — В дверях гостиной показалась заплаканная женщина, которую Зараки видел около входа. Следом за ней влетела та, что была моложе.

— Мама, пожалуйста, — гнусавым от долгих слёз голосом умоляла она, пытаясь схватить впадающую в истерику мать за плечи, но пальцы лишь скользнули по гладким рукавам траурного кимоно.

— Ты! Я тебя узнала! Это ты! Ты — Зараки Кенпачи! Мясник одиннадцатого отряда! — Она грубо, трясясь всем телом, отпихнула от себя пытающуюся успокоить её дочь, тыча в мужчину скрюченным костлявым пальцем. — Это ты убил его! Это из-за тебя погиб мой мальчик! Почему такое чудовище, как ты, выжило, а моему сыну пришлось умереть?!

Лицо Зараки потемнело. Это было не первое обвинение, которое он слышал в свой адрес. И даже не первая истерика. Но в этот раз ему не хотелось слушать эти вопли.

Не глядя, он задвинул за свою спину Ячиру и медленно поднялся, выпрямляя ноги. Гости и родственники по углам перестали шушукаться, впившись внимательными взглядами в происходящее.

— Бабушка, — Ячиру тоже встала на ножки, схватилась за штанину Зараки, будто прячась за ней, и испугано посмотрела на женщину, — он не убивал папу. Это папин друг. Папа мне рассказывал…

— Закрой свой грязный рот! И не смей называть меня бабушкой! — сорвалась на визг госпожа Кусаджиши. — Ты, шлюхино отродье! Ты и этот демон забрали у меня моего сыночка! Убили его! Погубили! Убирайтесь! Прочь из моего дома!

Зараки опустил взгляд на Ячиру, которая только сильнее сжала ткань на его брюках.

— Не волнуйтесь, госпожа Кусаджиши, — бесцветным голосом ответила ей Ячиру, — я и так решила уйти с Кенпачиком…

Зараки мгновение смотрел на неё, потом взял за маленькую ладошку, которая тут же утонула между его длинными загорелыми пальцами, и повёл прочь — от гостиной с алтарём, от этого дома. Под дождь, не взяв не то что одежды, даже зонта.

Они прошли несколько кварталов, прежде чем Зараки, наконец, обратился к Ячиру.

— Не плачь. Они того не стоят.

— Я и не плачу, — сказала она. — Это просто дождь заливает глаза.

Зараки посмотрел на её лицо и, к своему огромному удивлению, заметил, что она не обманывала.