Уличные звуки смешивались между собой, образуя ту одновременно божественную и раздражающую каждую нервную клеточку мелодию, так любимую всеми, кто родился и жил в мегаполисах: поток машин, распространяющий вкруг себя равномерный гул с редкими всполохами раздражённо нажимаемого клаксона; огромный рекламный экран, с которого улыбалось ясноглазое чудо пластической хирургии — то ли мальчик, то ли девочка, — умудряясь при этом рекламировать химикозную бурду, вызывающую заворот кишок вместе с «эффектом освежающего бриза» с первого глотка; разноголосая толпа, спешащая куда-то по своим делам. И, как ни удивительно, пиканье кнопок тёмно-розового телефона.

Невысокая девушка с ярко-розовыми волосами сидела на скамье около крыльца своей альма-матер, закинув ногу на ногу и держа перед глазами экран мобильника. Маленькие аккуратные ноготки, покрытые чёрным лаком, щёлкали по кнопкам, что-то целеустремлённо ища.

Наткнувшись на очередную строчку в списке контактов, она замерла, неуверенно поджав губки. Несколько раз быстро прикоснувшись к клавиатуре современного чуда индустрии бытовых технологий, Ячиру навсегда вычеркнула имя парня и из телефона, и из своей памяти. Хотя, пожалуй, из памяти она вычеркнула его ещё раньше. Эта не самая приятная процедура, впрочем, повторялась уже далеко не первый раз, так что Ячиру не сильно мучилась угрызениями совести. Единственное, что заставляло её прелестные бровки нахмуриться, что смотрелось довольно мило, как и большинство эмоций, отражающихся на юном симпатичном личике, — это реакция её подруг. Вернее, реакция одной подруги.

«Лилинетт опять будет бухтеть, — с тоской подумала Ячиру и снова начала с бешеной скоростью щёлкать пальцами по кнопкам. — Ну и фиг с ней».

Кусаджиши Ячиру — девушка семнадцати лет, которая, несмотря на знание дзюдо и айкидо, трёх иностранных языков и такого запаса родного-матерного, что любой гопотяристый индюк отдал бы все свои сбережения семечек за один мастер-класс, выглядела лет на двенадцать от силы. Тринадцать, если дать скидку на пирсинг в нижней губе и татуировку в виде золотой рыбки на шее.

Было крайне странно наблюдать весь этот набор на столь юном существе, и рождался закономерный вопрос: как, собственно, ей удалось заполучить всё это, хотя до официального восемнадцатилетия оставалась ещё целая неделя? Ведь ни один нормальный родитель ни за что бы не позволил своему чаду так над собой издеваться. Надо бы добавить, что волосы цвета клубничной жевательной резинки тоже не был дан ей от природы. Ведь, как ни печально, такой ядерный оттенок не был зашит ни в одном генетическом коде. Во всяком случае, у существ с планеты Земля.

Ячиру вздохнула и спрятала телефон, увешанный всевозможными брелками — от лоскутных котят до готических посеребрённых черепушек, — в боковой карман.

День был необычайно тёплым для этого времени года. Чистое небо пастельно-голубого цвета дарило людям неестественное ощущения счастья и лёгкости. В такие вот дни казалось, что все вокруг становятся чуточку добрее. Как будто бы всеобщий вирус радостного безумия заражал каждого, кто показывался на улице. Но Ячиру была не против общей атмосферы приподнятого настроения и улыбок. Ей нравилось, когда жизнь шла чуточку необычнее. Точнее, если быть до конца честными, ей нравилось, когда всё, абсолютно всё шло не так, как обычно. И дело тут было в ней самой: в том, как она росла, впитывая своими любознательными карими глазами всё, что щедро предоставлял мир; в том, что её обожаемый до беспамятства опекун никогда и ни в чём её не ограничивал. Это-то и объясняло, почему в пятнадцать лет она спокойно пошла и проколола себе губу. Помнится, Зараки тогда задал только один вопрос: нравится ли ей самой. И, услышав заверение, что очень нравится, больше не возвращался к этой теме, относясь со здоровой долей пофигизма и к выкрашиваю волос в цвет диатезной детской попки, и к татуировке в память когда-то почившему Капитану Голду (унитаз торжественным тройным смыванием унёс его в глубины рыбьего Рая, когда Ячиру было девять), и вообще ко всему, что приходило Ячиру в голову. Однако в одном Зараки был непреклонен, как китайская статуя Будды: никакой дури. Ни алкоголя, ни наркотиков, ни сигарет. Причём различие между божеством и Зараки заключалось лишь в том, что если Ячиру, не дайте Небеса и все существующие и несуществующие боги, будет застукана за подобным занятием, гореть в Аду всем. И в первую очередь самой Ячиру.

Короче говоря, для Кусаджиши Ячиру её опекун, Зараки Кенпачи, ветеран боевых действий, а ныне скромный, если можно было вообще применить подобное слово к этому человеку, совладелец сети охранных фирм являлся идеальным представителем вида человеческого. Ну, подумаешь, немного страшный… Подумаешь, он как-то раз одним взглядом заставил мафиозную шестёрку обделаться, не сходя с места… Подумаешь, после того, как они переехали в этот город, местная мафия принялась носить Зараки дары, как всё тому же китайскому Будде, лишь бы он их не трогал!..

Ячиру фыркнула.

Не за это она любила Зараки. И не этого боялась. Для Ячиру Зараки был не просто идеальным человеком — идеальным мужчиной. Как-то раз, когда ей было семь, она взяла с него клятвенное обещание, что когда вырастет достаточно, чтобы перестать задирать голову, когда захочет посмотреть ему в глаза, он женится на ней. Помнится, Зараки усмехнулся, перевернул кончиком длинного узловатого пальца страницу книги и сказал, что они вернутся к этому разговору, когда ей исполнится восемнадцать. Ячиру тогда ещё разобиделась, но Зараки только смеялся на все её шепелявые ругательства и топанье ногами. И в тот момент она сделала то, что, как она считала, определило всю её последующую жизнь. Тогда, давным-давно, Ячиру замолчала на пару мгновений, самым тщательным образом осмотрела все шрамы, которые виднелись на коже Зараки и сказала:

— Тогда поклянись мне, Кенпачик. — Она подошла к кушетке, на которой, вытянув длинные ноги, лежал опекун, и положила маленькие ручки на подлокотник.

— Клянусь, — ответил Зараки, не отрывая спокойного взгляда от её лица.

— Не так, — замотала головой Ячиру. — К… Кровью.

В комнате повисла звенящая тишина. Любой другой взрослый тут же отмёл бы этот нонсенс, но «любой» никогда не подходило под определение Зараки Кенпачи.

Он прикрыл глаза и, отложив книгу, медленно снял очки с носа. Ячиру вздрогнула, сглотнула, но не попятилась, дрожа всем крошечным тельцем от предчувствия… чего-то.

— Такие клятвы нельзя нарушать, — произнёс Зараки, садясь и упираясь локтями в колени. — Ты уверена, что хочешь принять на себя такую ответственность?

Ячиру только закивала, боясь, что голос задрожит, заставив его снова рассмеяться.

Зараки ещё раз вздохнул, встал, достал из ящика письменно стола короткий треугольный нож для писем и, не медля ни секунды, провёл красную линию по ладони — рядом с большим пальцем. Потом посмотрел на лезвие, на Ячиру и протянул нож ей рукоятью вперёд.

— Держи.

— Но разве не ты… — Голос не выдержал, подскочил до самых верхних октав и пропал, заставив Ячиру замолчать.

— У меня своя клятва, у тебя — своя. А если это буду делать я, то получится, что и обязательства за твои слова я беру на свою совесть. Прости, Ячиру, но я и так слишком много раз делал это.

Ячиру прикусила нижнюю губу, больно зажав её зубами. Сейчас, глядя на тот вечер, она понимала, что Кенпачик пытался отговорить её от этого поступка в своей собственной манере. Даже сейчас, рассматривая кривой шрам на правой ладони, она вспоминала, как боялась, что когда ранка заживёт, Кенпачик забудет о клятве или сделает вид, что ничего ей не обещал. Поэтому каждый раз, стоило порезу хоть немного затянуться, она расковыривала его до крови, и тот, в конце концов, загноился, вызвав целую кучу проблем. Но несмотря на всё это, Ячиру не желала менять ни единой детали.

Рука дрожала, поэтому лезвие вошло слишком глубоко. Ячиру вскрикнула от боли, тут же ощутив, как по щекам покатились слёзы, но всё равно мужественно смотрела, как в ладошке скапливается маленькая лужица крови.

— Вот же бестолочь, — вздохнул Зараки, хватая её руку своей и крепко сцепляя их пальцы. — Клянусь. А теперь дай сюда.

Притянув маленькую ладошку к лицу, он провёл языком по кровавым дорожкам, чертящим свои следы по её запястью, а потом долго держал Ячиру за руку, прижав порез к своим губам. От одного этого воспоминания по всему её телу разливалось трепетное тепло, которое до сих пор невозможно было точно разграничить на чувственные проекции. Да она в этом и не нуждалась. Зачем? Зараки всегда составлял весь её мир. И всегда будет его составлять. Поэтому любые чувства, испытываемые Ячиру к нему, только теснее привязывали её душу и сердце. И неважно, что именно — дочернюю привязанность или вполне женский трепет перед мужской силой — они означали.

От воспоминаний Ячиру отвлекло настойчивое пиликанье телефона.

— Ну, здравствуй, именинница! — донёсся из динамика радостный, немного грубоватый голос Лилинетт. — Как настроение?

Лилинетт Джинджербэк была одногруппницей, страшной язвой и, по совместительству, одной из двух лучших подруг Ячиру. В тот момент, когда она явилась в аудиторию в своём новом эмо-амплуа и с улыбкой до ушей сообщила, что отныне относит себя к этому славному розово-чёрному культу, Лилинетт хохотала так, что им с Хиёри — их второй лучшей подругой — пришлось её успокаивать. Лилинетт бросало по всей парте, грозя разорвать на составляющие от внезапного приступа смеха. А на следующий день она явилась в универ, выкрашенная в абсолютно такой же цвет. Так сказать, в поддержку местных психонавтов. Вдоволь наиздевавшись друг на другом, девушки объединились в общем маразматическом вдохновении приобщить к их маленькому кружку и Хиёри. Но после нескольких неудачных попыток двуфронтового внушения сдались: Хиёри пригрозила избить их шлёпанцами, а слова с делами у неё никогда не расходились.

— Не торопись, Лилинетт, — широко улыбнулась Ячиру, — до моего Дня Варенья ещё целая неделя.

— Угу, а ты так до сих пор и не сказала нам, что хочешь в подарок! — На другом конце провода обиженно засопели.

— Как ничего? — подняла бровки Ячиру. Лилинетт, разумеется, не могла её видеть, но мимика бежала впереди паровоза сознания. — А тортик?!

— Вот только не говори, что господин Зараки пожопится тебе на тортик. По-моему, он в состоянии тебе такую туеву хучу коржей со сливками забабахать, что ты сможешь залезть в это кондитерское изделие целиком. Хотя тебе много и не надо…

— Кто бы шмакодявил! — весело буркнула Ячиру.

Подобные колкие нежности между подругами были делом вполне обыкновенным. Вот если кто-то начинал вести себя вежливо, стоило бить тревогу. Хиёри же брезговала крепкими словами ещё меньше, чем Ячиру и Лилинетт вместе взятые. За что однажды и пострадала, но от привычки так и не избавилась.

На секунду Ячиру представила огромный торт со свечками, из которого выпрыгивает Зараки. С кроличьими ушками и хвостиком между задними карманами коротеньких шорт. Собственно, больше на нём ничего не было…

Она секунду позволила себе полюбоваться на это ментальное сокровище и вернулась к реальности.

— Лилинетт, честно, не знаю, чего бы такого вам пожелать. Да и вообще! Что это за нарушение традиций?! С каких это пор имениннице положено знать, что ей подарят лучшие подруги?

— Просто я уже всю думалку сломала о фонарный столб твоего совершеннолетия.

— А у Хиёри какие мысли есть? — Ячиру встала со скамейки и, засунув в рот леденец, поплелась в сторону кафе, где подруги собирались встретиться после занятий.

— Ой, не напоминай мне об этой пиздючке с хвостиками! — заматерилась Лилинетт. — С тех пор, как препод завалил её реферат…

— Какой он там был по счёту? — задумчиво спросила Ячиру.

— Судя по её словам, где-то ах-ты-ж-дрянь-такая-чтоб-ты-облысел-и-все-зубы-выпали-сятый, — вздохнула Лилинетт. — Но, чует моя пятая точка, скоро к этой хренной линии реферат-исчисления прибавится ещё один отрезок.

— Лилинетт, как не стыдно? Мы должны верить в Хиёри! — улыбнулась Ячиру и открыла двери кафе.

— Я склонна придерживаться реалистичного взгляда на жизнь, поэтому более вероятно «верить» в Хирако. Он, кажется, скоро заработает сраную докторскую степень в мастерстве троллить и доводить Хиёри до нервных припадков.

За их любимым столиком между газетной стойкой и окном, скрываемым от основного зала перегородкой и фикусом, щедро сдобренным многочисленными посетителями окурками, жвачками и прочим мелким мусором, сидела Лилинетт. При виде подруги Ячиру даже застыла на секунду. Конечно, никто не ожидал, что Лилинетт будет и дальше поддерживать её «розовую забастовку», но, кажется, она серьёзно втянулась во всё это. Поэтому Ячиру и Хиёри имели честь наблюдать, как время от времени Лилинетт щеголяет перед студенческой общественностью с новым кислотным цветом волос. Например, сегодня это был синий электрик. И, как будто этого было мало, чтобы доводить вахтёрш на входе до осуждающе-сплетневого экстаза, она подняла волосы заколками, так что теперь стриженные до плеча волосы походили на ирокез.

— Ух ты, мило! — Ячиру по-кошачьи улыбнулась, подсаживаясь.

— Спасибо, — ухмыльнулась в ответ Лилинетт.

— Ну так почему ты решила, что Хиёри и на этот раз пролетела? — Ячиру помахала знакомому официанту, и уже через полминуты перед ней на столешнице стояло блюдце с пирожным, на вершине которого, соблазняя девушек зелёной плодоножкой, возлежала клубничка.

— Если бы не пролетела, то уже позвонила бы и вынесла мне мозг через ухо. А ещё до этого пронеслась бы по коридору с криком «Выкуси, засранец!». И это по-любому слышал бы весь корпус. Так что не верю.

— Кстати, о засранцах… — Ячиру уже успела засунуть половину пирожного вместе с клубничкой в рот и теперь походила на лупоглазого хомяка, но всё-таки нашла в себе силы не подавиться, когда дверь кафе раскрыл человек, нелюбовь к Хиёри которого они только что обсуждали.

Хирако Шинджи. Молодой преподаватель невыговариваемого предмета — кажется, что-то связанное с математикой, но Ячиру со своим страшащимся всех точных наук мировосприятием боялась даже подумать в ту сторону. Это была одна из тех дисциплин, в которой разбирался либо только преподаватель, либо не разбирался никто. Поэтому одно только упоминание об этом предмете вызывало нервную дрожь в коленках и жуткое желание почесать мозг. А уж когда в поле зрения появлялся преподаватель… Словом, начинало казаться, что ничего хорошего такое появление не сулит.

Хирако широким размеренным шагом вплыл в помещение. На его губах играла мерцающая улыбка, а в стриженных светлых волосах путались тёплые солнечные лучи, придавая его образу благодушности. Засунув руки в карманы тёмно-синего пиджака, он прошествовал мимо столиков, сразу устремившись к барной стойке, и если бы Ячиру и Лилинетт не знали, насколько искренне Хиёри и Хирако ненавидели друг друга, можно было предположить, что подруга специально каждый раз проваливала защиту, чтобы только оставаться на… приватные отработки. Фактом против этого, кроме матерных заверительных истерик Хиёри, был ещё и упорный слух, что Хирако — гей. Он был высоким, подтянутым, слишком тощим на вкус Ячиру, жилистым, с длинными и тонкими, как у комара, ногами. В первую же неделю своей работы он ясно дал понять окружающим, что преподавательский дресс-код явно к нему не относится, поэтому являлся на занятия исключительно в джинсах, ярких майках и обязательно в пиджаке с закатанными до локтей рукавами. Спутать его со студентом не составляло никакой сложности, и последствия такой вот путаницы до сих пор расхлёбывала их лучшая подруга.

— Похоже, мы скоро узнаем, чья взяла, — зловеще проговорила Лилинетт и с улыбкой отпила кофе из чашки.

— Злая ты, — надула губки Ячиру.

— Нифига. Просто мне уже надоело общепринято реагировать на очередные вопли Хиёри о том, какой Хирако козёл.

— Что-то я ни разу не припомню, чтобы ты принималась поносить его вместе с ней, — ехидно вставила Ячиру, подпирая подбородок ладонью. — По-моему, ты её троллишь не хуже этого препода, а это уже о чём-то говорит.

— Ну прости, конфетная девочка, — сморщила нос Лилинетт, — я всегда придерживалась пути Сжатого Кулака: люди должны самостоятельно становиться сильнее, а не за счёт жалости других.

— Только Хиёри не говори, что это ты её так жалела, а то она от неожиданности может тоже по этому пути пойти, — захихикала Ячиру. — Только в более буквальном смысле, с участием её босоножки и твоей задницы.

— Буду я бояться эту мелочь, — поджала губы Лилинетт, но, отпив ещё глоток кофе, всё-таки сменила тему. — Ну так… Чего тебе всё-таки хочется, старче?

— Опять ты об этом, — вздохнула Ячиру, откидываясь на спинку и скрещивая руки. Ножки стула с противным скрежетом проехались по исцарапанной половой плитке. — Серьёзно, я понятия не имею, что мне можно вам заказать. У меня всё есть. Себя, главное, на праздник явите, а большего и не надо.

— Это что щас было? — Лилинетт непонимающе заморгала, посмотрев на неё. Чтобы Ячиру да такую отповедь? Да недовольным тоном? — Ты не заболела? — спросила она и тут же полезла щупать лоб подруги. А то мало ли!

— Хватит уже! — отмахнулась от её руки Ячиру.

— Ты какая-то дёрганная в последнее время… — задумчивым тоном произнесла Лилинетт. — Что, опекун с Такеши спалил?

— Нет, — сухо ответила Ячиру, смотря строго в окно.

Если бы, Лилинетт, если бы.

Ячиру и сама чувствовала, как постепенно отдирается от лица привычная маска. Хотя сложно, наверное, было назвать её жизнелюбие маской, ведь она действительно любила радоваться каждому моменту, каждой хотя бы отчасти приятной секунде, потому что ещё в раннем детстве поняла, что нельзя позволять обстоятельствам менять себя. По крайней мере, в худшую сторону. Просто… Просто она слишком много всего передумала за последние пару недель. Скорее даже, месяцев.

Приближалось её восемнадцатилетие. И чем ближе была эта дата, тем пристальнее Ячиру наблюдала за Зараки. Нет, она, конечно, не ожидала, что он встанет перед ней на одно колено с огромным розовым веником в одной руке и предложением руки и печени в другой… Но хоть как-то он должен был реагировать на приближающуюся дату! Или Зараки надеялся, что она забыла, и поэтому делал вид, что никто ничего никому не обещал?

Ячиру пыталась забыть, игнорировать то, что почувствовала ещё в детстве. Честно! И в этом ей пыталась помочь Лилинетт, каждый раз подкидывая очередного ухажёра. Только, вот беда, уже через пять минут личного общения Ячиру принималась практически откровенно зевать. Ну скучно ей было с ними! Они были все какими-то подчёркнуто вежливыми, боялись на неё посмотреть, не то что взять за руку, — а вдруг рассыплется. Поэтому все мысли рано или поздно возвращались к Зараки, и она опять принималась сравнивать очередного несчастного со своим идеалом. Парни, разумеется, с треском проигрывали, не выдерживая и парочки аспектов.

Иногда Ячиру задумывалась: может, стоило перетерпеть? Свыкнется, слюбится — так ведь говорили люди? Вот только не свыкалось, какой бы терпеливой она ни была. Все эмоции Ячиру всегда были красными буквами написаны на её лице, и народ быстро просекал эту фишку. Так что распинаться и изворачиваться перед девицей, которая чхала на тебя с высокой колокольни, не хотелось никому. Поэтому ни одни… кхм… «отношения» Ячиру не продлились больше двух недель.

— Только не говори мне, что и этот не угодил. — Лилинетт стукнула кружкой по блюдцу, посмотрела на скривившееся лицо подруги и поняла, что попала в точку. Хотя, она, наверное, удивилась бы куда больше, если бы Ячиру довела хоть одного своего парня до второй базы. — Ячиру, ну сколько можно-то? Старой девой остаться не боишься?

— По-моему, я даже на пенсии не буду выглядеть, как старая дева, — улыбнулась та.

— И из-за этого надо так привередничать? — Кажется, Лилинетт сегодня была не в настроении переворачивать ситуацию под уже давно проработанную схему «посмеяться и забыть». — Неужели ни разу ничего не шевельнулось?

— Да шевельнулось и уже давно. — Ячиру вздохнула, опустила руки и вцепилась ими в сидение. — Только не к Такеши…

Лилинетт замерла от неожиданности, моргнула и даже перестала сверлить Ячиру недовольным взглядом еврейской мамаши.

— Не к нему? Так чего ты молчишь, как мышь глухонемая! Кто, кто, кто этот несча… то есть счастливчик, на которого положила свои карие глаза Кусаджиши Ячиру?!

— Кенпачик, — просто сказала та и отправила в рот последний кусочек тортика.

За столиком повисла тишина, в которой Лилинетт пыталась пробиться сквозь сковавшее лицо выражение, мягко говоря, недогоняния ситуации.

— Что «Кенпачик»? — помотав головой, переспросила она. Нет, Ячиру, конечно, никогда не относилась к нормальным людям, даже хотя бы относительно нормальным, но не могла же она… Или могла?.. — Ячиру, это же тушь кошачья!

— Почему? — Брови Ячиру вопросительно изогнулись.

— Как это почему? — Лилинетт даже назад подалась, будто опасаясь, что безумие подруги заразно. — Он же твой отец!

— Мы не генетические родственники. — Ячиру подняла маленький аккуратный пальчик. — Он никогда и не ставил условия, чтобы я считала его отцом. Или дядей. Или десятым через пень-колоду кузеном. Кенпачик меня просто воспитывал.

— Да но!.. Кхм… — Для Лилинетт наверняка всё это казалось настолько очевидно неправильным, что мозг просто отказывался обличать доводы в слова. — Он же тебя с раннего детства воспитывал! Купал, одевал, кормил там…

Ячиру захохотала.

— Ага, лично! С ложечки! — У неё на глазах даже слёзы выступили. — Да ну тебя! И не делай лицо, будто увидела глистов в чае.

— Нет, ну… Я ничего не хочу сказать… — Лилинетт резко выдохнула, прикрывая глаза.

Она заправила за уши несуществующие выбившиеся пряди и соединила кончики пальцев, пытаясь таким образом собраться с мыслями. Разговаривать с Ячиру всегда было сложно, даже несмотря на многолетнюю дружбу ещё со школьной скамьи. Казалось, что ты знаешь её как облупленную, а в следующую секунду она берёт обрезанную трубу и выбивает из козла, который попытался тебя изнасиловать, всё дерьмо. А потом приходит в больницу, где он лежит с пересчитанными металлом рёбрами и выбитыми зубами, и сладким голосом девочки-нимфетки подробным матом втолковывает несчастному, что если она ещё раз увидит его жопу на горизонте рядом с Лилинетт, следующая их встреча состоится в морге на опознании. И ей невозможно было не поверить, даже с учётом мягкой детской улыбочки и голоска-колокольчика.

— С одной стороны господин Зараки не лишён этого… мужского шарма, если можно так сказать.

— Вот видишь! — Ячиру распахнула светящиеся счастьем глазами и легла на столешницу, заглядывая в лицо Лилинетт. — Он лучший! Такой высокий, мужественный! У него такие большие и тёплые руки, что когда он меня обнимает, я прямо аж вся!.. — Вместо слов она выпрямилась, прижала локти к себе и даже поджала одну ногу, изображая сладкую дрожь всем телом. — А как от него пахнет! Лилинетт, пока не влюбишься, не поймёшь. Я даже в его несвежую рубашку готова завернуться.

— А с другой стороны ты ненормальная, — через пару секунд заключила Лилинетт.

Она уже давно подозревала за Ячиру нечто такое — уж больно восторженно она каждый раз отзывалась об этом человеке. И теперь, глядя на то, как на её губах расцвела улыбка, Лилинетт просто не могла найти в себе сил, чтобы и дальше говорить, что так нельзя. Тем более что формально всё очень даже можно. Ну да, он был её опекуном, практически отцом. Да, лично Лилинетт это казалось дикостью и той ещё попоболью на тему морали и этики. Но… это же Ячиру — девочка, которой всегда и на всё, кроме Кенпачика и сладостей, было наделать три кучи. И эта особенность была одной из причин, по которой Лилинетт так дорожила дружбой с этим розововолосым недоразумением.

Ячиру почувствовала, как отпустила сжимающая её внутренности рука. Её безумно терзало, что она не могла признаться Лилинетт до этого момента. Не то чтобы Ячиру была на сто процентов уверена, что та ни о чём не догадывалась — слишком хорошо она знала любознательно-размышляющую душу подруги, но против готовности выложить всё начистоту с разворота ногой являлось знание, что в некоторых вопросах Лилинетт была хуже старой тётки. Сказывалось, что она всю жизнь была с отцом, который занимался политикой. Поэтому, несмотря на то, что Лилинетт могла без лишних вопросов приехать в три часа ночи и помочь оттащить труп до ближайшей свалки, где и закопать его благополучно на радость местной живности и бомжам…

В общем, Ячиру ей всё рассказала.

Она медленно выдохнула, прикрыв глаза от облегчения, и совсем не заметила на лице подруги сильнейшего шока. К тому же, у неё всегда были собственные мысли по поводу Лилинетт с её немногочисленными родственниками.

— Ой, вот кто бы говорил, — хитро прищурилась Ячиру, снова ложась на стол и примерзая глазами к лицу Лилинетт.

— Я не понимаю ваших грязных намёков, — театрально поджала губы та и поднесла к губам чашку с кофе, оттопырив мизинец.

— Про брата твоего, — ещё больше сузила глаза Ячиру.

— Э-э… И снова не поняла намёка. При чём тут Старрк? Ну, кроме того, что он работает на господина Зараки. Или ты уже решила и братца моего под себя подмять? Смотри, — Лилинетт вдохнула и покачала головой, — боком тебе потом это вылезет. Старрк тот ещё упырь в растянутой алкоголичке.

— Не выделывайся так, подруга.

Лицо Ячиру стало откровенно ехидным, и Лилинетт вдруг захотелось завозиться на месте. По её лицу было видно, что она действительно не понимала откровенных намёков и из-за этого заметно нервничала.

— Я и без этого прекрасно понимаю, что он твой. Нечего метить территорию.

Это был такой феерический коллапс мысли, что Лилинетт даже не сразу осознала, что подавилась кофе. Очнулась она только когда стала прижимать салфетку к лицу, потому что напиток, не найдя установленного эволюцией пути к желудку, пустился в обход через нос. Хорошо не через уши, но они, видимо, были заняты: из-под выкрашенной в ядерно-синий цвет шевелюрой валил дым. В образном смысле, разумеется.

— Ячиру! Я, конечно, обожаю твой нестандартный образ мысли, но избавь меня от своего шипперского бреда. Я никогда себе такого не то что не позволю, даже представить не смогу. И Старрк тоже!

Ячиру покорно поджала губы и дёрнула плечами, но всё, что по этим телодвижениям можно было сказать: она вовсе не закрыла эту тему, а просто решила её отложить. От своих убеждений — хотя тут больше подходило слово «упоротостей» — Ячиру не избавлялась никогда. И прекратить зарождающийся спор о семейных привязанностях её убедили вовсе не слова Лилинетт, а появление в кафе третьего члена их «банды».

Хиёри чернее тучи пронеслась между столиками и с размаху шлёпнулась на свободный стул за их столиком.