Идет второй месяц уединения Дейдары в отдаленном убежище. Дни медленно сменяют друг друга и вчера мало чем отличается от завтра, но есть в этой размеренности своя гармония, настолько же естественная, как знание о том, что солнце взойдет на востоке. Это немного напоминает Дейдаре о лучшем годе жизни, том самом, что он провел в пустом храме, где наедине с собой познавал искусство и собственные возможности, лишь изредка выбираясь на миссии, не столько ради денег, сколько по вдохновению. Воздух тогда пах свободой. Он пахнет так и сейчас, но с легким оттенком фальши — однажды в поврежденые руки Дейдары вернется сила, тогда Акацки вспомнят о нем, он снова облачится в черно-красное и отправиться на другой конец света за идею, до которой ему нет дела.

      В убежище было тяжело лишь первое время — за четыре года с Мастером Сасори Дейдара успел отвыкнуть от одиночества. Около недели или двух он не мог справиться с накатывающим чувством отчаяния, особенно по утрам, когда толком не очнувшись ото сна, обнаруживал свои пока еще безжизненные руки и не обнаруживал рядом Сасори — пожалуй, единственного в Акацки, у кого мог бы попросить помощи. Дейдара скорбел по павшему товарищу и своему единственному другу. Однажды утром он даже позволил себе оплакать Сасори, в чем бы никогда не признался, но чем больше проходит времени — тем более далекими и чуждыми становятся события последних лет.

      Вот уже несколько недель Дейдара живет ритуалами. Он встает с первыми лучами солнца, разминается, сочиняет себе нехитрый завтрак, до первых сумерек тренируется или посвящает себя творчеству, после снова ест и отдыхает. Последовательность может меняться, если Дейдара неожиданно ловит вдохновения или, напротив, решает посвятить день безделью. Изредка он выбирается на рынок ближайшего поселка или поохотиться — денег у него осталось не так много и расходовать их приходится с умом. Впрочем, с этим у привыкшего к аскетизму Дейдары проблем нет.

      В один из тех дней, когда все идет не по плану, Дейдара просыпается сильно позже полудня. За окном — отвесной стеной дождь, в комнате — прохладно и душно. В такую погоду у Дейдары всегда болит голова, потому он решает отказаться от уютной рутины, полежать подольше и не делать ничего, требующего концентрации.

      Подтянув колени к груди и теснее укутавшись, он смотрит в окно. В стекле несколько трещин, из которых, как кровь из тончайших порезов, сочится вода. Крупными каплями она сбегает на давно рассохшийся подоконник и теряется в неровных уступах древесины. Это медитативное зрелище полностью поглощает Дейдару.

      Встает он только через полчаса, сонно потягивается, одевается и подвязывает волосы в низкий хвост.

      Швы на руках тянет, уже привычно. Тренировки даются с трудом, но Дейдара не может позволить телу ослабнуть от бездействия, потому, размяв локти и плечи, принимает упор лежа. Все эти процедуры раздражают навязчивыми ассоциациями с годами в академии, когда он был слабым ребенком. В том возрасте его мышцы еще не натягивались, как стальной канат, даже хуже — он уступал многим сверстникам. Слишком низкий, слишком тощий — старшие пугали войной и говорили, что Дейдара не доживет до чунина. Но он пережил многих из тех, кто подавал бо́льшие надежды.

      Дейдара садится, подобрав под себя ноги, тянет спину и откидывается назад, поднимаясь на мостик. Позвоночник неприятно хрустит, чуть ощутимо дрожат локти. Опустившись обратно на пол, он дает себе пять секунд передышки, прежде чем встать с прыжка — по крайней мере, его ноги и пресс не потеряли в силе и гибкости.

      Дейдара проводит за тренировками пару часов, выжимая из себя все и даже больше. Он успокаивается и позволяет себе пойти в душ только когда в ногах появляется характерная слабость.

      День, несмотря на непогоду и головную боль, обещает быть ничем не хуже предыдущих. Подбирая влажные волосы лентой, Дейдара прикидывает, стоит ему сегодня поделать наброски новых произведений или поработать с глиной, но вся сонливость мигом сходит, стоит ему переступить порог кухни. Дейдара отчетливо понимает — что-то не так. Он еще не осознает что именно, но инстинктивно напрягается, подбирает руки к телу и замирает. Стук сердца гулкими ударами отдается в висках. Осторожно Дейдара осматривается, постепенно осознавая, что вещи стоят не на тех местах, где он оставил их вчера вечером — помыта кастрюля, кружка стоит не на полке, стулья аккуратно придвинуты к столу. Очевидно, что здесь был кто-то еще, но эта мысль не греет настолько, что Дейдара даже пытается убедить себя, что ошибся. Впрочем, тщетно.

      Он раздраженно скидывает кружку на пол и пинает стул. Ему не хочется знать, кто конкретно пожаловал на край света, чтобы переночевать именно в этом убежище. Сам факт чужого присутствия напоминает о том, что здесь — не дом Дейдары, а он сам не волен делать, что хочет.

      Почти два дня ему удается игнорировать сожителя. Дейдара слышит кашель, шаги в коридоре и замечает изменения в убежище, что всякий раз отдается нервной дрожью в груди. Вечером кто-то даже стучит в дверь его комнаты, но Дейдара притворяется спящим. Он внимательно прислушивается к стенам, прежде чем перебежкой добраться до ванны или кухни, а на улицу выходит и вовсе через окно. Он, разумеется, понимает, что уже не почувствует былого спокойствия, но никак не может заставить себя сделать первый шаг навстречу необратимому, все надеется, что незваные гости уйдут раньше, чем попадутся ему на глаза.

      Его план, продиктованный импульсом и совсем не приправленный холодным расчетом, только кажется рабочим, на деле же — срывается ночью второго дня, когда Дейдара выбирается заварить чай. Долгое затишье в коридорах привело его к мысли, что сожители спят, потому с чувством полной безопасности он покинул комнату.

      За десяток секунд до нежелательной встречи, Дейдара сидит на шаткой табуретке у печи, слушает треск дров и шипение закипающей воды, смотрит в огонь и думает о чем-то далеком и вдохновляющем. И именно потому чужое приближение заставляет его вздрогнуть всем телом. Обернувшись, первым Дейдара замечает даже не лицо гостя, а черно-красный плащ с облаками — что за дурная привычка ходить в них вообще всегда? Он брезгливо кривится и, подняв взгляд, встречается глазами с Кисаме.

      — Как я и думал, это ты, — тот заходит на кухню.

      Дейдара не хочет спрашивать, пришел Кисаме один или со своим напарником — ответ слишком очевиден, но, если не задавать вопросов, в зазор поместится фантазия о том, что Итачи здесь нет.

      — Ты давно здесь? — спрашивает Дейдара и пугается звука собственного голоса, который не слышал уже больше месяца.

      — С позапрошлой ночи. — Кисаме садится рядом.

      — И надолго? — Дейдара не ставит цели грубить, но лавирование в словах никогда не было его сильной стороной. Кисаме, впрочем, не обижается.

      — Если нас не позовет долг, то, вероятно, мы задержимся на некоторое время.

      — Ясно… — Дейдара хмуро смотрит на огонь, сам не заметив, как дрогнуло его лицо в гримасе раздражения. Ему неинтересно знать, зачем и почему они здесь. Кисаме же оказывается разговорчивее и, сняв с огня закипевший чайник, интересуется:

      — Слышал про твои руки. Весьма прискорбное стечение обстоятельств. Как твое самочувствие сейчас?

      Дейдара задирает свободный рукав кимоно, показывает швы на левой руке, а затем не синхронно шевелит пальцами. Поделиться своими успехи в реабилитации по-своему даже приятно, но, решив, что живой демонстрации недостаточно, Дейдара приправляет ее словами.

      — Я разрабатываю их каждый день и уже вернул былую ловкость, ага.

      — Отрадно слышать… — Кисаме наклоняется ниже, чтобы лучше разглядеть в тусклом свете швы. — Ты позволишь?

      Дейдара кивает и Кисаме, взяв его под локоть, с врачебной дотошностью ощупывает швы.

      — Я, конечно, не разбираюсь в хирургии, но, должен признать, что Какузу действительно мастер своего дела. Организации весьма повезло с ним, — подытоживает он под конец со сдержанным восхищением и возвращается к завариванию чая. А Дейдара, рывком оправив рукав, возмущенно вспыхивает — он нисколько не обесценивает таланты Какузу, но также он твердо уверен в важности своих вложений.

      — Одной его работы было бы недостаточно, ага.

      — Нисколько не сомневаюсь, — дружелюбно соглашается Кисаме, пресекая любую возможность продолжить спор и ставит перед Дейдарой чашку чая. Тот, не то что отвыкший, но и никогда не привыкавший к таким актам вежливости, даже не сразу понимает, зачем Кисаме это сделал. Глянув несколько раз то на собеседника, то на чашку, Дейдара бормочет неловкие слова благодарности. — Раз уж мы все равно задержимся, буду рад составить тебе компанию.

      — О чем ты?

      — Ничего особенного, всего лишь про тренировки. Смею предложить, что с живым противником все же интереснее, чем с пустым полем или клонами, — Кисаме залихватски улыбается обнажив мелкие острые зубы. Переступив через легкий животный испуг, Дейдара подхватывает манеру собеседника.

      — Буду рад, — он тоже улыбается и, наконец, попробует чай. Крепкий, с ярким привкусом целебных трав.

      Кисаме желает приятного вечера и, подхватив две чашки, покидает кухню. Две — со злостью констатирует Дейдара, снова вспомнив, кому предназначена вторая, и только раскалившиеся угли его боевого настроя с шипением тухнут. Помрачнев и поскучнев, он снова упирается взглядом в огонь.

***

      Следующим утром Дейдара решает перестать играть в прятки с новыми соседями. Не потому что смягчился, напротив — он просыпается в отвратительном настроении и никак не может перестать злиться на необходимость всякий раз прислушиваться к шагам прежде чем выйти из комнаты. А еще на себя, на Кисаме и его спутника, на Лидера, завербовавшего его в сомнительную организацию, даже на Мастера Сасори, своей смертью обрекшего его на одиночество в этом ставшем слишком тесном убежище. С такими мыслями Дейдара встает, с ними же делает разминку и с ними резко, без какой-либо подготовки распахивает дверь комнаты. Бегло ответив на пожелание доброго утра от встреченного у кухни Кисаме, Дейдара идет в ванную.

      В этот день, как и на следующий, Дейдара видит только одного из своих новых сожителей. И он мог бы начать сомневаться, не пришел ли Кисаме один, если бы тот не покидал кухню всякий раз с двумя чашками чая, двумя плошками супа, двумя тарелками риса. Немой вопрос отравляет воздух, но так и не находит причин прозвучать. В остальном компания Кисаме оказывается куда приятнее, чем Дейдара опасался. Он разговорчив, но при том ненавязчив. Беседы идут легко и точно не рискуют перерасти в драку.

      Утром третьего дня, во время стремящегося стать традицией утреннего чаепития, Кисаме с вежливым интересом расспрашивает Дейдару о прошлом и тот взахлеб рассказывает историю своего изгнания из деревни.

      — …до чего же мне было наплевать на всю эту войну, политику! — говорит он, хлопнув ладонью об стол. — Я просто хотел заниматься искусством, но старик не мог этого понять. Да не только он, и моя команда, и Корпус Подрывников — да что там? — даже моя названная сестра не видела во мне творца, только инструмент. Так что, отвечая на твой вопрос — нет, я нисколько не жалею о сделанном, ага.

      — Вот оно как, — задумчиво кивает Кисаме. — Не сочти за наглость, но не могу не спросить — и по сестре ты тоже не тоскуешь?

      Никто раньше не задавал Дейдаре этого вопроса и, решись он подумать над ним дольше мгновения, неизвестно каким был бы ответ, но сейчас слова сами собой срываются с губ.

      — Нет, нисколько. Глупая и наглая девчонка, никогда не пыталась вникнуть ни в одно мое слово. Мне, если честно, даже противно вспоминать, как я стал вдруг важным и нужным только в момент изгнания, ага…

      Дейдара неловко замолкает и в поисках чего-то, чем можно занять руки, делает несколько глотков чая, сегодня без лишних привкусов. Его собеседник некоторое время молчит, прежде чем спросить, что конкретно Дейдара имеет ввиду. Волей-неволей приходится погружаться в поросшие быльем воспоминания о времени, настолько далеком, что, кажется, с тех дней минула вечность.

      — Она пыталась замолвить за меня слово перед стариканом. Единственная, ага, — зачем-то уточняет Дейдара. — Говорила, что, мол, я просто дурак, нужно дать мне право на ошибку.

      — А ты?

      — А я не считал сделанное ошибкой, ага.

      Кисаме недолго молчит, медленно допивая чай, а Дейдара опускает обе ладони на стол, словно готовится к броску, и ждет то ли насмешки, то ли осуждения. Но Кисаме не торопится его осуждать, почти равнодушно пожимает плечами, говорит:

      — Рискну предположить, мы все понимали, что делаем. Трудно стать преступником S-класса просто по глупости, не находишь?

      — Пожалуй, — Дейдара откидывается на спинку стула и его руки безвольно повисают вдоль тела.

      Звучно поставив чашку, Кисаме встает из-за стола и берет меч, который сегодня принес на кухню. Только сейчас Дейдара примечает, что этим утром его сосед не стал заваривать вторую чашку чая или откладывать на отдельную тарелку часть завтрака. И вот, казалось бы, самый уместный момент, чтобы буднично спросить, где Итачи, но Дейдара почти сознательно упускает его.

      Кисаме закидывает меч на плечо.

      — Хочу выйти к воде, немного размяться. Составишь мне компанию? — он снова скалит зубы в улыбке и Дейдара неприятно ежится.

      — В другой раз.

      — Досадно. Но, полагаю, я проведу там пару часов, так что если передумаешь…

      — Ага.

      Кисаме уходит, а Дейдара еще долго смотрит ему вслед, прежде чем встать, помыть посуду и направиться восвояси. Он чувствует себя странно, как будто даже смущенным концовкой утреннего разговора. Не то чтобы он никогда раньше не рассказывал эту историю — с тем же Мастером Сасори они провели достаточно много времени в дороге, чтобы успеть поведать друг другу не только свои истории, но и вообще все, что знали. Разница лишь в том, что Сасори редко когда о чем-то спрашивал. Впрочем, что сейчас толку злиться на мертвеца…

      Блуждающий взгляд вдруг останавливается на двери, из которой обычно выходит Кисаме, и Дейдара замирает. Он чувствует, как сбивается его дыхание и ускоряется пульс. Сделав несколько неловких шагов, Дейдара протягивает ладонь к ручке, но вместо того, чтобы открыть, воровато оглядывается на коридор. Он не хочет попадаться Кисаме на глаза, не хочет отвечать на вопрос, что делает и зачем ему это нужно. Но в коридорах тихо, как и во всем убежище, никто не может застать Дейдару на месте преступления. Потому он все же тянет дверь на себя…

      Занавески на окне заменяет кое-как закрепленный за края рамы форменный плащ, что создает в помещении густой полумрак. Воздух душно пахнет лекарственным чаем, сквозь крепкий аромат которого пробиваются запахи пота и человеческого дыхания. Одна кровать осторожно застелена, в то время как на второй в коконе из переплетенных простыней и одеял просматривается неподвижное тело. Стараясь оставаться беззвучным, Дейдара подходит ближе и всматривается. Лишь смутно, скорее по догадкам, чем по воспоминаниям, он признает в лежащем Итачи. Тот запомнился ему сильным и гордым. Угрожающим. Опасным. Его спокойствие и непоколебимость заставляли Дейдару дрожать от бессильной злости, а взгляд сверху-вниз снился в кошмарах. Потому теперь Дейдара никак не может понять, отчего тело на кровати выглядит изможденным и худым, откуда синяки под глазами и впалые щеки, почему грязные волосы липнут к потному лбу, пятна чьей крови темнеют на подушке.

      А Итачи тем временем хрипит и морщится, как будто от боли или дурного неглубокого сна, и этого движения хватает, чтобы заставить Дейдару попятиться. Толком сам не понимая чего испугался, он спешно покидает чужую территорию и плотно прикрывает за собой дверь.