Первый бой после долгого перерыва дается тяжело. Руки подводят, оказавшись куда менее ловкими, чем Дейдара ожидал. Даже несмотря на то, что Кисаме щадит его. И дело не только в том, что, будь их сражение не тренировочным, Дейдара был бы уже мертв. Куда больше его злит нелепость и убогость собственных скульптур, их грубые формы и не впечатляющие взрывы. Ноющее чувство досады мешает сосредоточиться и Дейдара снова проигрывает.

      — Не пойми меня неправильно, но не могу не поинтересоваться, нужен ли тебе перерыв? — интересуется Кисаме, закидывая на плечо меч, до того упертый в распластанного на земле противника.

      Тот подтягивает ноги к груди и в один рывок, не прибегая к помощи рук, встает. Его заметно колотит, но все же Дейдара мотает головой.

      — Нет. Еще раз.

      — Как пожелаешь.

      Кисаме делает все по канонам, спокойно, с излишней церемониальностью. Дейдару потряхивает, он то и дело переваливается с ноги на ногу, нервно кривится, но на словах не выказывает никакого недовольства. Возможно, из уважения к старшему и куда более опытному шиноби. А, возможно, просто от того, что не может сосредоточиться на собственных чувствах и облечь их в слова.

      Поклонившись, он становятся спина к спине и расходятся на десять шагов. В этот короткий зазор Дейдара пытается продумать стратегию первой атаки с учетом того, что противник — мастер ближнего боя. Запихнув руку в сумку с глиной он оборачивается и, увидев, как Кисаме складывает печати, понимает, что снова ошибся.

      В убежище они возвращаются уже в сумерках, вымотанные, помятые и с ног до головы мокрые. Вот только Кисаме одолевают задор и веселье, в то время как Дейдара мрачнее грозового облака. Он наставил синяков, побеспокоил швы на руках, впустую перевел целую сумку глины, но так ни разу и не выиграл.

      Кисаме, впрочем, его настроение не смущает. Он беззлобно комментирует стиль боя Дейдары, дает советы и многословно рассуждает о том, как им обоим стоило бы поступить в тех или иных моментах тренировки. Дейдара слушает его вполуха и кривится, пассивно выражая несогласие. Не с конкретными замечаниями, а с ситуацией в целом.

      — Я планирую помыться после тренировки, но, если хочешь, готов уступить тебе очередь.

      — Не стоит, ага… — отмахивается Дейдара.

      На том они и расходятся, Кисаме — в ванную, Дейдара — сначала на кухню, потом к себе. И только скинув плащ и упав на кровать, он медленно начинает осознавать свое тело. Уставшее, липкое от соленой воды и пота, ноющее от мелких ран и ушибов. Дейдара легко переносит боль и любые невзгоды, но, исключая моменты, когда вдохновение или адреналин бьют в голову, не умеет игнорировать их полностью. Лечь спать хочется все же по-человечески — чистым и с обработанными ранами — потому, тяжело перевернувшись на спину, Дейдара прислушивается в ожидании, когда Кисаме освободит ванну. А в убежище тихо, как бывало в моменты его уединения… всего несколько дней прошло, хотя по ощущениям — недели. Слишком многое изменилось — оказалось, что тренироваться с кем-то продуктивнее, чем одному, а пить чай, обмениваясь историями — веселее. Да и Кисаме — лучший вариант из всех возможных. Если бы он еще пришел один — мысленно заканчивает Дейдара, но все же удивляется собственной радости от смены обстановки.

      Часом позже, заперев дверь общей ванны, он глубоко вдыхает душный запах мыла и сырости. Похоже Кисаме успел не только помыться, но и постирать одежду — та приветствует Дейдару с бельевой веревки, своим видом как будто намекая, что ему и самому не стоит запускать быт. Отвернувшись, Дейдара стаскивает футболку, нюхает ее и брезгливо откидывает на пол. В этот момент его взгляд цепляется за небольшую сумку из светлой кожи, пристроенную в углу ванной. Не признав в ней свою, Дейдара подходит ближе и, опустившись на корточки, проверяет — аптечка. Должно быть, Кисаме забыл.

      Дейдара смотрит на сумку, на запертую дверь ванной, на уже частично снятую одежду, и решает — занесет позже, в знак расположения.

      Горячая вода находит каждую, даже самую мелкую ранку, и в изощренном смысле это даже приятно. Дейдаре нравится любое чувство заземления, подтверждающее его телесность, доказывающее, что он существует.

      Он сползает ниже, прокатившись по скользкому дну ванной, прикрывает глаза и снова думает про тренировку, теперь уже спокойно. Кисаме — сильный воин старой закалки, с таким, если ты не сильнее физически, нельзя справиться при помощи стратегии в хрестоматийном ее понимании. Противник должен быть фрустрирован до той степени, чтобы перестать доверять собственному чутью, и тогда даже простейшая атака застигнет его врасплох. Без всяких гендзюцу.

      Гендзюцу… Дейдара опускается в воду по самую переносицу и рычит от внезапно накатившей злости. Прямо сейчас, вероятно, на то, что Итачи достался сильный и мудрый напарник, в то время, как самому Дейдаре после полного восстановления предстоит разыскать Тоби, такого скучного и чужого, чтобы отправиться в путь теперь уже вместе с ним. На год, на два, на пять лет, а может и всего на месяц. После гибели Сасори Дейдара окончательно убедился в хаотичности и мимолетности всего вокруг. Даже Итачи, непоколебимый в своей монументальности, и тот оказался прикован к постели прозаичной болезнью.

      Тяжело вздохнув, он закрывает глаза и впервые за день пытается расслабиться.

      Отмывшись, развесив постиранную одежду рядом с вещами Кисаме и обработав особо глубокие ссадины, Дейдара заворачивается в халат и выходит из ванной. Он берет с собой аптечку и направляется к единственной, кроме его собственной, закрытой комнате. Его поначалу твердый шаг становится все менее уверенным, а затем Дейдара так и вовсе останавливается. Прислушивается.

      За дверью слышны чуть различимые голоса и слишком резко вдруг скрипит кровать под чьим внушительным весом.

      Прижав аптечку к груди, Дейдара припадает к двери и слышит, почти отчетливо, шепот:

      — Вы уверены? Честно говоря, я бы рекомендовал вам отдохнуть…

      Если говорящий и получает ответ, то слишком тихий.

      Дейдара медленно опускается ниже, к замку — ключи от этих дверей, если кто и видел, то, скорее всего, десятилетия назад, а вот старинные просторные скважины в них сохранились. И именно перед такой замочной скважиной Дейдара и склоняется. Всего на несколько мгновений, прежде, чем отпрянуть, как отпрянул бы ребенок, впервые увидевший ужасы войны в их брутальном великолепии.

      Аптечку Дейдара вернул на прежнее место в ванной, а свою одежду перенес сушиться в комнату.

      И теперь, сидя на кровати и глядя в окно на ночное небо, он пытается убедить себя в том, что ошибся. Но, чем дольше он думает о широкой спине Кисаме и обхватывающих того за бедра ногах Итачи, тем более тошно ему становится.

      Мерзость.

      Дейдара от негодования закусывает ладонями кончики собственных пальцев. И это одни из самых опасных преступников мира шиноби! Это люди, с которыми он состоит в одной организации. Это те, с кем он прямо сейчас делит кров…

      Последняя мысль режет особенно сильно, заставляя подорваться и начать метаться по комнате в попытке сбора собственных скромных пожитков. Дейдара даже сдергивает со спинки кровати мокрые после стирки штаны, и только они заставляют его остановиться. Он снова задумывается, но теперь под новым углом, в этот раз о себе, испугавшимся совокупляющихся мужчин настолько, что готов посреди ночи, нарушив приказ, бежать куда глаза глядят с наскоро собранными вещами и в мокрых штанах. Злость на собственную истеричность немного остужает его пыл и Дейдара возвращается на кровать, трет веки подушечками пальцев и решает все еще раз хорошо обдумать.

      На утро после бессонной ночи он выбирает самую жалкую, но, как кажется, единственную возможную тактику — глухую оборону. Потому, когда Кисаме деликатно стучится в дверь и приглашает завтракать, Дейдара притворяется спящим.

      Он как и в первый день ждет, пока звуки в убежище стихнут, прежде чем выйти из комнаты, умыться, попить воды, а позже выбирается на улицу через окно, чтобы полетать над лесами и, найдя укромное место, потренироваться. Там он проводит весь день, а к вечеру ложится спать, завернувшись в плащ, прямо посреди лесной поляны.

      После двух суток, полных неприятных впечатлений и тяжелых тренировок, сон приходит легко и быстро. Вот только вместо уютной темноты он видит себя, скрывающимся между деревьев. Его взгляд устремлен на поляну, где в ярких, как прожектора, лучах лунного света возятся два обнаженных мужчины. Познания Дейдары весьма поверхностные, потому подсознание скрывает белые пятна от его понимания, а все остальное достраивает фантазия.

      Он снова смотрит на спину Кисаме, мощную, влажную от пота, покрытую десятилетиями боевых шрамов. Снова смотрит на ноги Итачи, во сне хрупкие и белые, как у молоденькой девушки.

      Дейдару колотит от отвращения, но он все равно обходит поляну по кругу, чтобы увидеть, как эти двое целуются, вылизывая, словно животные, лица друг друга, как переплетаются их тела, как они выгибаются и трутся животами. Дейдара не выдерживает и покидает свое укрытие, кричит им, что они отвратительны и недостойны звания шиноби, пытается растащить их или хотя бы просто отвлечь, но парочка слишком увлечена процессом. Кисаме кусает Итачи за шею, а тот стонет и запрокидывает голову. Его лицо в этот момент похоже на лицо совокупляющейся с клиентом проститутки, что Дейдара видел однажды, еще генином, выполняя шпионскую миссию в борделе. Он бы и не вспомнил об этом, если бы не скошенные к переносице брови, не искусанные губы и не темные волосы, липнущие к влажному лбу.

      — Хватит! Хватит! Хватит!

      Дейдара просыпается, запутавшись в собственном отсыревшем от утренней росы плаще. У него болит горло и пересохли губы, сердце заходится, а низ живота тянет назойливым напряжением.

      Зарычав от злости, Дейдара подрывается и идет дальше тренироваться в надежде забыть свое раздражающее и постыдное наваждение.

***

      Следующие два дня ему удается следовать плану обороны — сожители напоминали о себе лишь редкими звуками шагов, кашля и возни на кухне. Сны Дейдаре снятся все такие же липкие и тревожные, не позволяющие расслабиться, но вместе с тем и сдать позиции.

      Как и в прошлый раз, ошибка происходит случайно. На третью ночь, возвращаясь с затянувшейся тренировки через главный вход, около кухни Дейдара встречает Кисаме. Тот не спрашивает, куда запропал Дейдара, не выражает никакого интереса и, в целом, демонстрирует нехарактерную для себя озабоченность. Коротко поздоровавшись, он уходит в сторону комнат с горячим чайником в руках и оставляет после себя только горький запах лекарственных трав.

      Разозлившись от такой поспешности, Дейдара смотрит ему вслед, а затем и вовсе идет в том же направлении, просто из принципа.

      Коридор прорезает звуком, таким громким и явным, что его невозможно спрятать или проигнорировать. И звук этот — кашель, удушливый, надрывный. Стоя посреди коридора, сжимая кулаки, Дейдара и хотел бы, но не может перестать его слушать. Его вдруг догоняет страшное осознание — а вдруг Итачи умрет? Вот так просто, сегодня, не от рук Дейдары, а от неизвестной болезни. Умрет с чувством собственной правоты, так и не познав силы истинного искусства. А Дейдара продолжит жить, униженный, не отомщенный, беспомощный.

      Он подходит ближе к двери, касается потемневшего от времени дерева пальцами.

      Не смей, — думает Дейдара, — не сейчас.

      Итачи заходится кашлем в последний раз, шумно, со слабым стоном, втягивает воздух. Дейдара сам перестает дышать, пытаясь по звукам понять не был ли этот вздох последним. Долгое время в комнате тихо, потом, наконец, скрипит кровать, чуть различимо Кисаме обращается к напарнику. Тот не отвечает, но Дейдара хочет верить, что никто не станет так ласково говорить с покойником.

      Ночью случается еще несколько приступов, которые Дейдара слушает из своей комнаты.

      Утром он встречает Кисаме на кухне. Тот выглядит уставшим, но спокойным. Как будто ничего не случилось, он желает Дейдаре доброго утра и предлагает заварить чай. Тот, забыв о своем плане защиты, соглашается, садится за стол.

      Разговоры сегодня не клеятся. Кисаме, скорее всего, вымотался за ночь, а Дейдара не может сосредоточиться ни на чем, пока в воздухе витает вопрос о ночных приступах кашля. Но он не спрашивает, боясь выдать любую свою заинтересованность в судьбе Итачи.

      — Пойдешь тренироваться? — спрашивает он наконец, чтобы нарушить молчание.

      — Нет, пожалуй, сегодня воздержусь.

      — Разумеется, — не сдерживается Дейдара, — я бы рекомендовал тебе отдохнуть.

      Кисаме смотрит на него то ли удивленно, то ли раздраженно, но ничего не говорит. Дейдару пробивает дрожь, он бездумно тянется к тому месту, где обычно висит сумка с глиной. Ему бы держать язык за зубами, а, если не удержал, устыдиться собственной наглости. Будь его собеседником сейчас Сасори, Дейдаре пришлось бы немедленно ответить за слова, но Кисаме только пожимает плечами, как будто и не понял ничего.

      Все он понял, — говорит себе Дейдара.

      Весь день он сидит у себя, за столом около приоткрытой двери, делает наброски, почти не сосредотачиваясь на работе. Куда больше его интересуют звуки в убежище. Приступы не повторяются, но Итачи совершенно точно жив — Дейдара несколько раз слышит, как тот прочищает горло.

      К ночи ничего не меняется. Дейдара разминает затекшее после дня за столом тело, выходит попить воды и собирается уже было лечь спать, как взгляд в очередной раз цепляется за закрытую дверь. Уже без внутреннего сопротивления, Дейдара подходит ближе, прислушивается, а затем опускается на колени и прижимается к замочной скважине.

      Напарники спят вместе на слишком тесной для них двоих кровати. Кисаме на боку, Итачи — тесно прижавшись к нему спиной. Руки Кисаме сложены надежным кольцом. И если прошлый раз вызвал отвращение, то сейчас Дейдара растерян и сбит с толку неуместной в своей уютности сценой. Он никогда не лежал с другим человеком в постели, никто не обнимал его во время сна. И Дейдаре впервые становится интересно, как это.

      Он все смотрит и смотрит, обхватив себя ладонями за плечи, и впервые, глядя на Итачи, чувствует что-то, кроме ненависти.