На следующий день уже Кисаме предлагает тренировку и Дейдара, не подумав, соглашается.

      — Я хочу потренировать ближний бой, — говорит он по дороге от убежища к набережной. Вспоминая о прошлых своих неудачах, такой выбор кажется ему самым продуктивным.

      Кисаме вопреки ожиданиям не насмехается, а только равнодушно кивает.

      Ритуальность в этот раз не вызывает раздражения. Будучи полностью поглощенным предстоящей битвой, Дейдара делает все механически. Отходя на свои положенные десять шагов, он вкладывает кунай в зубы. Руки всегда были его слабым местом в бою, но необходимость импровизировать в их полном отсутствии во время последнего настоящего сражения навела на интересную идею, проверить которую Дейдаре сейчас и не терпится. И, конечно же, фрустрировать противника, куда без этого.

      За бедной мимикой Кисаме сложно уловить его эмоции, но, кажется, тот по меньшей мере удивлен решением Дейдары. После самехады кунай в его огромной ладони выглядит даже комично, но орудует он им достойно преступника класса S. Кисаме заметно уступает Дейдаре в скорости и гибкости, но сила его разрушительна — блоки ставить нет никакого смысла, лучше просто не оказываться на траектории удара.

      Руки Дейдара использует в основном для равновесия и иногда — для отвлекающих маневров, делая основную ставку на ноги и кунай в зубах. Главная прелесть выбранной тактики — швы никак не напоминают о прошлых неудачах, не выводят из равновесия, не мешают поймать азарт боя. И вне зависимости от того бьет Дейдара, уворачивается или пропускает удар, он счастлив.

      В конечном итоге ему удается сделать подсечку, правда, ровно в тот момент, когда противник рванулся вперед. Откатиться Дейдара не успевает, зато Кисаме успевает поставить страховку руками, чтобы не напороться на зажатый в зубах кунай.

      Все замирает и на контрасте с только что завершившимся боем кажется оглушительно тихим и медлительным. Дейдара лежит на земле, глядя вверх широко распахнутыми от эйфории глазами и до боли в челюсти сжимая кунай. Кисаме нависает над ним так низко, что его пропахшее морем дыхание обжигает щеку. Чуть поодаль шумит река и поют кузнечики. Перерыв затягивается, становясь все более и более сюрреалистичным в своем неловкости.

      Кисаме, косо улыбнувшись, вдруг подается немного вперед и щелкает зубами прямо перед лицом Дейдары, после чего резко встает и извиняется, мол, увлекся. Почти следом за ним Дейдара садится и осторожно достает из почти одревеневшей челюсти кунай, сплевывает на землю.

      — Все в порядке, ага.

      Кисаме протягивает руку, чтобы помочь встать, и в задумчивом молчании они направляются в сторону убежища.

      Отмываясь от земли и пота, Дейдара пребывает в вязком состоянии задумчивости. Ему хочется вспомнить тренировку, сделать для себя выводы, провести теоретическую работу над ошибками, но слова никак не собираются в законченные предложения. Совершенно случайно он думает о том, что тоже мог бы обхватить талию Кисаме ногами, когда они лежали на земле, и эта мысль, как удар под дых, выбивает весь воздух из легких. Дейдара как будто просыпается от скверного сна, ругается под нос, злится на себя за легкомысленность. Ему вовсе нет нужды обхватывать чужую талию ногами, и это — говорит он себе — не более, чем захват, которым тактически стоило воспользоваться в тот момент.

      Утвердившись в таком развитии мысли Дейдара выходит из ванной и движется на запах лекарственных трав. Кисаме развернул на кухне целую аптекарскую мастерскую — на печи доходит несколько отваров в крошечных кастрюлях, на столе, расфасованные по отдельным сверткам, лежат ингредиенты, а сам Кисаме слишком большим для этих целей ножом кромсает сморщенный корень.

      — Чем занимаешься? — светски интересуется Дейдара, забравшись с ногами на шаткую табуретку.

      — Пополняю запасы лекарств и пилюль, — спокойно отвечает Кисаме.

      Дейдара сдерживает скептический смешок и решает не напоминать, что провел последние годы в компании одного из лучших травников в истории пяти стран. И пусть безыскусные яды никогда не увлекали его, Дейдара обладал достаточно неуемным любопытством и хорошей памятью, чтобы сказать — Кисаме готовит не пилюли и даже не стандартные для походной аптечки лекарства. Разве что обезболивающее и средство от лихорадки…

      Чужой голос возвращает его на кухню убежища.

      — Я могу предложить тебе заживляющую мазь? — глянув через плечо, Кисаме тычет пальцем в уголок своего рта.

      Дейдара проверяет место, куда указал Кисаме, кончиком языка и по легкому привкусу крови и саднящему чувству понимает, что повредил губы рукояткой куная. Рана неприятная, но не настолько, чтобы обмазываться лекарствами.

      — У меня есть, — отмахивается он и, не скрывая ехидства, спрашивает. — Тебе помочь?

      — Благодарю, не стоит.

      — Ладно… тогда пойду к себе, ага.

      Запахи с кухни постепенно затягивают довольно тесное убежище и Дейдаре приходится открыть окно, чтобы отделаться от них. Дверь же он оставляет приоткрытой, не в силах отказать себе в ненавязчивом шпионаже за вечной закрытой комнатой.

      Мысли у него по-прежнему рассеянные, но делать наброски это нисколько не мешает. Даже напротив, руки, как будто действуя отдельно от разума, сами собой выводят потрясающие в своей лаконичности формы. Иногда они, впрочем, застывают над листом и находятся в оцепенении до того момента, пока с кончика кисточки не срывается капля чернил. Упав, она разлетается размашистой кляксой, погребая под собой отрисованные линии. Как замерший в моменте взрыв. Дейдаре нравится и он в который раз осматривается в поисках Сасори — единственного, с кем он мог бы поделиться своим восторгом — но тут же вспоминает, что его нет.

      Впервые ему в голову приходит досадная догадка. Возможно, сейчас дело даже не в том, что у Итачи есть его хваленый шаринган, а в том, что в отличие от самого Дейдары он не один. До него кому-то есть дело, кто-то охраняет его сон и варит для него лекарства.

      Дейдара опускает взгляд на свои застывшие кляксы взрывов и слышит в голове презрительный смешок Сасори. Даже будь тот сейчас рядом, он бы не оценил.

      А дверь тем временем скрипит, но это всего лишь Кисаме, заходит в их комнату с подносом в руках. Дейдара красноречиво морщится ему в спину и возвращается к листам, вот только вдохновение покинуло его. Все попытки изобразить что-то новое оборачиваются плагиатом самого себя, скучным, нелепым и не несущим никакого смысла.

      Не стоило возвращаться в убежище после тренировки — думает Дейдара с досадой. — Лучше бы остался на улице, отработал новые техники. Что угодно, лишь бы не сидеть за этим столом и не подсматривать за чужой комнатой без конечной цели.

      Он уже хочет подскочить, распахнуть окно и вылететь отсюда на рукотворной птице, как злосчастная дверь чуть приоткрывается.

      — Я постараюсь вернуться как можно скорее, — сообщает Кисаме куда-то в полумрак помещения и вновь выныривает в коридор. Их с Дейдарой взгляды пересекаются и тот подчеркнуто незаинтересованно осведомляется.

      — Уходишь?

      — Да. Планирую отправиться в город, — мрачно отвечает Кисаме, но тут же улыбается. — Не желаешь составить мне компанию?

      — М, нет, я хотел еще потренироваться, ага.

      Кисаме пожимает плечами, желает удачи и, на ходу застегивая плащ, оставляет после себя неспокойное ощущение недосказанности. Дейдара не может сказать, отчего чувствует себя так, будто соврал, но вместе с Кисаме уходит и желание покинуть убежище. Он уже ничего не хочет и не планирует, просто сидит и смотрит на дверь.

      А ведь насколько проще было бы напасть прямо сейчас, забрать жизнь Итачи раньше, чем это сделает болезнь, — думает Дейдара, облизнув пересохшие губы. Будет ли это означать, что он победил, и теперь сможет, оставив в комнате кольцо и плащ, навсегда покинуть Акацки? Разумеется, рано или поздно они придут за ним, но на этот случай у него есть Финальное Искусство.

      Дейдара встает из-за стола и беззвучно крадется к чужой комнате, прислушивается — тихо — но все равно не решается войти. Кисаме каких-то пятнадцать минут назад приносил лекарства и обещал поскорее вернуться — вряд ли Итачи успел бы заснуть за это время. А в том, что тот заснет, Дейдара отчего-то нисколько не сомневается, потому садится на пол возле двери и ждет.

      Время тянется медленно и в состоянии, близком к дремоте, Дейдара фантазирует о том, что собирается сделать.

      Самой подходящей формой ему видятся насекомые, например, бабочки, которые нежно, чуть ощутимо опустяться на веки Итачи, чтобы уничтожить его глаза. Раньше чем в них вспыхнет шаринган и Дейдара перестанет отделять морок от реальности.

      Как завороженный он встает на ноги и без какого-либо внутреннего сопротивления открывает дверь. Все кажется таким хорошо знакомым — и плащ на окне, и запах болезни, и изможденное тело в плену простыней — словно каждый день Дейдара заходил в эту комнату, чтобы насладиться страданиями Итачи.

      Тот, кажется, уже не дышит, но Дейдара не верит глазам и, склонившись, подносит ладонь к чуть приоткрытому рту, с облегчением выдыхает — жив. Эта иллюзорная беспомощность одурманивает и Дейдара опускается перед кроватью на одно колено, убирает темные волосы со лба, сдвигает вниз край простыни, закрывавший подбородок, чтобы лучше разглядеть лицо. Разглядеть и запомнить, потому что не рассчитывает увидеть его снова.

      Болезнь и годы истончили лицо Итачи — он весь из острых углов, как будто вырезан из мрамора. Дейдара не находит его красивым, так как всегда предпочитал плавные линии, мягкие и податливые, словно глина.

      Дейдара кривится, прежде чем позволить себе коснуться Итачи кончиками пальцев. Кожа горячая, липкая от лихорадочного пота. Дейдара скользит ладонью вверх по подбородку, очерчивает губы и поднимается к плотно закрытым глазам.

      Он не заслуживает стать произведением искусства — вдруг понимает Дейдара. Его символическая концепция с бабочками будет неуместно смотреться рядом с уродливым от болезни телом. И это злит, так сильно, слово Итачи и болеет для того, чтобы унизить Дейдару. Тот скалится и, обхватив голову врага, надавливает большими пальцами на веки. Он уничтожит Итачи сам, без техник и хитростей.

      Тот реагирует мгновенно, даже сквозь жар, болезнь и забытье — перехватывает Дейдару за запястья в попытке сохранить глаза. В один рывок Дейдара седлает противника и продолжает давить. Он не верит, что может проиграть Итачи, больному и беспомощному. Не так, не сейчас.

      — Сдохни, — шипит Дейдара наваливаясь всем весом, но даже так Итачи находит силы его удержать. Не имея возможности выдавить глаза, Дейдара царапает веки, норовит вгрызться в щеки зубами. Вслепую. Разумеется, вслепую, на случай если противник решит использовать свой проклятый шаринган.

      Итачи ничего не говорит, не угрожает, не унижается до мольбы, только шумно и сосредоточенно дышит.

      Трудно сказать, что подводит Дейдару — закрытые глаза или маниакальная увлеченность своим противником, но он упускает момент защититься, когда сильная ладонь пихает его в правый висок, приложив левым о стену, к которой придвинута кровать. Боль вспышкой расползается по черепу и на секунду Дейдаре чудится, будто тот треснул. Ему хватило бы пары секунд, чтобы сориентироваться, но ему их не дают — Дейдару прибивают все к той же стене, но теперь уже спиной. Чужие пальцы сжимаются на горле и сквозь скачущие перед глазами круги Дейдара видит прямо перед собой оскаленные зубы.

      — Очень сожалею, — рычит тот еще теснее сдавливая шею. Дейдара перехватывает запястья Кисаме, до крови вцепляется в них зубами, но тот даже не морщится.

      Собственная поза и положение в пространстве ему тоже совсем не на руку — Дейдара по-прежнему сидит верхом на Итачи, в то время как его торс развернут спиной к стене настолько, насколько позволяет гибкость суставов. Возможности полноценно высвободить ноги из получившейся ловушки у него нет, а все силы уходят на борьбу с Кисаме.

      Вот бы сейчас дотянуться до глины, ему нужен всего кусочек, чтобы умереть как творец ради искусства, а не от рук другого шиноби, — думает Дейдара и от осознания, что он так и не испробовал свою финальную технику, у него слезятся глаза. Глупая смерть, недостойная.

      Совсем рядом звучит тихий хриплый голос:

      — Хватит, — Итачи, приподнявшись, кладет ладонь Кисаме на локоть.

      И одной его фразы достаточно, чтобы Кисаме, сорвав уже полуобморочного Дейдару с кровати, протащил того по полу и вышвырнул в коридор.

      — Крайне не советую тебе пересекать порог этой комнаты снова, — елейно предупреждает он прежде чем закрыть дверь.