Итачи не становится лучше. Ни к утру, ни к следующему вечеру. Он дышит шумно и тяжело, то и дело взрываясь приступами кашля. Кровь горлом идет еще несколько раз. Все это время он пребывает в тревожном состоянии на грани бодрствования и забытья. Стоит ему провалиться в сон, как начинается приступ удушья.

      Не спит не только он. Кисаме тоже не смыкает глаз — сидит у кровати, молчит, держит за руку, готовый в любой момент сорваться.

      В ранних сумерках Дейдара заходит в комнату с ковшом теплой воды и перекинутым через плечо полотенцем. Проведя весь день в беспокойном бездействии, он рад любому делу, даже полезному лишь иллюзорно.

      Сев на колени перед кроватью и поставив ковш на пол, Дейдара оглядывается на Кисаме. У того не нужно спрашивать, как он себя чувствует, — его усталый взгляд и болезненная морщинка на переносице красноречиво предвосхищают ответ. Кисаме почти неподвижен, он даже на прямое обращение реагирует не сразу.

      — Тебе бы поспать, ага, — Дейдара снимает с плеча полотенце и опускает его в воду. Итачи, наконец, задремал, но, судя по редко вздрагивающим ресницам, едва ли крепко.

      — Мне было бы спокойнее находиться рядом на тот случай, если начнется приступ.

      Дейдара фыркает сквозь сжатые зубы, но никак не комментирует решение Кисаме. Отжав полотенце, он тянется к лицу Итачи, чтобы убрать подсохшую кровь.

      — Позволь мне, — Кисаме пытается забрать полотенце, в ответ на что Дейдара пихает его локтем. Голос от внезапной злости звучит заметно ниже.

      — Я сам! Уж с этим я могу справиться, ага.

      Кисаме не спорит. И медленно отпуская накатившие эмоции, Дейдара омывает лицо и шею Итачи. Сухие пятна стираются только с приложением усилий, потому Дейдара не решается даже касаться горла. Случайно он ловит взгляд Итачи — глаза мутные, воспаленные — и натянуто улыбается.

      Пройдясь уголком полотенца вдоль линии челюсти Дейдара вспоминает, как впервые прикоснулся к лицу Итачи в тот день, когда пришел убить его. Сейчас эти события кажутся далекими настолько, будто были и не с ними. Ведь не может один и тот же человек хотеть вырвать своему врагу глаза, а теперь так осторожно промокать его лицо полотенцем. На мгновение Дейдара замирает, вертит эту мысль в голове, глядя сквозь мокрую покрытую кровью будто ржавчиной ткань.

      — Ты пойдешь спать или нет? — спрашивает он, бросив полотенце обратно в ковш.

      — Нет, благодарю. Как я и говорил, мне будет спокойнее остаться здесь.

      — Ну как хочешь, ага, — Дейдара встает, пожалуй, слишком резко. — Я приготовлю ужин, а потом сменю тебя, хорошо?

      — Будет видно.

      Разводя огонь в печи, Дейдара впервые за день обращает внимания на свои локти. Грубые швы и места стыков больше не выглядят неопрятно. Какузу действительно мастер своего дела и раны срослись идеально, плоть к плоти. Сегодня Дейдара хотел поделиться этой горько-сладкой новостью с Итачи и Кисаме. Сегодня он хотел лепить рыб с птичьими крыльями. Сегодня он хотел обсудить, что они будут делать, когда нужды Акацки потребуют покинуть убежище. Сегодня, вообще, должно было стать важным и хорошим днем. Вот только сегодня так и не наступило, став бессонным и болезненным продолжением вчера.

      Дейдара вздыхает, берет стул, чтобы сесть, и, протянув замерзшие пальцы к огню, слушает треск дров.

      Будучи впервые за многие годы честным с собой, он признает, что успел врасти и пустить корни — в людей, в место, в уединенную жизнь отшельников. Даже его искусство обрело новые смыслы, став в большей степени созидательным, чем разрушительным. И он называет это новым витком, а не кризисом.

      Терять все это — в силу долга или чужой болезни — страшно.

      Залив рис водой и поставив на плиту, Дейдара прислушивается к стенам убежища. Он боится услышать удушливые всхлипы или кашель из комнат, но вместо этого слышит жужжание от окна. Он раздраженно оглядывается в поисках источника звука и так некстати вспоминает, что в родной стране муха в доме больного — дурная примета, к смерти.

      Разозлившись на муху, на суеверия, на самого себя он решительно движется в сторону окна. Бьет, но, к своему удивлению, не попадает. Муха ускользает мимо ладони, взвившись к потолку. Дейдара с удивлением смотрит на руку и не понимает, как он, способный поймать летящий кунай, мог промахнуться. Присмотревшись, Дейдара примечает, как мелко дрожат его пальцы.

      Он глубоко вдыхает через нос и выдыхает сквозь сжатые зубы, после чего с десяток секунд стоит, закрыв глаза и запрокинув голову. Муха обнаруживается гуляющей по столу. Дейдара достигает ее в один бросок и с удовольствием чувствует, как, хрустнув, ломается под пальцами хитиновое тельце.

      — Как он? — шепотом спрашивает Дейдара, заходя в комнату.

      — Пока без изменений, — Кисаме поднимает руку и, убрав растрепанные темные пряди с лица, гладит Итачи по голове. Невольно Дейдара подмечает ту осторожность и нежность, с которой тот касается напарника, и натыкается на осознание, что никто и никогда так не прикасался к нему. Это раздражает — не сама мысль, а тот факт, что после пройденного пути, он снова об этом думает.

      Дейдара встряхивает головой, отгоняя сонливость и лишние зудящие, как расчесанный укус, переживания.

      — Это хорошо, ага. Будешь есть?

      — Да, благодарю.

      — А он?..

      — Не думаю.

      Кивнув, Дейдара снова уходит на кухню.

      Едят они так непривычно в комнате. Молча, не глядя друг на друга и почти не чувствуя вкуса. Но это хорошо — Дейдара сильно сомневается, что мог в таком состоянии приготовить что-то дельное. Тишина помещения только подчеркивает гнетущую атмосферу. Как на кладбище — думает Дейдара и тут же ругается на эти мысли, которыми он словно сам себя пытается добить.

      После трапезы он относит пустые пиалы на кухню, а, вернувшись, подходит к Кисаме со спины, обнимает за шею, кладет подбородок на плечо. Уже привычно и успокаивающе пахнет морем, далеким, соленым и теплым. Совсем не похожим на эту вдруг ставшую слишком тесной и темной комнату.

      — Пожалуйста, отдохни хоть немного, ага.

      — Я сомневаюсь, что смогу заснуть.

      — Ты мне доверяешь?

      В ответ только напряженное молчание. Дейдара сжимает зубы и терпеливо ждет.

      Но Кисаме не успевает ничего сказать. Вздрогнув, ресницы Итачи поднимаются, больше не прикрывая красных глаз. Он сам перехватывает руку напарника и хрипло повторяет просьбу Дейдары:

      — Отдохни.

      Кисаме чуть оборачивается к Дейдаре так, что их щеки соприкасаются, и тот кивает.

      — Ложись. Я разбужу тебя, если будет нужно, ага.

      Еще немного пометавшись взглядом в сомнениях от одного к другому, Кисаме встает со стула. Но перед тем, как уйти, все же склоняется к Итачи, чтобы поцеловать в лоб, затем оборачивается к Дейдаре и стискивает того в коротких до боли крепких объятьях. Наконец, он обходит кровать и ложится с другого края, как был, в одежде и обуви.

      И пусть он еще не спит, Дейдара вдруг чувствует, что остался с Итачи и его болезнью один на один. Вместо стула он садится на пол, привалившись спиной к кровати, и утыкается взглядом в окно. За разукрашенным трещинами стеклом уже темно — солнце заходит рано. Тихо, даже ветра нет, зато можно услышать, как за спиной мерно и хрипло дышит Итачи, как скрипит кровать под беспокойным Кисаме, как в глубине убежища жужжит еще одна муха.

      Дейдара откидывает голову назад, на край кровати, и надавливает пальцами на веки, чтобы в очередной раз отогнать усталость.

      Вдруг он умрет? — уже в который раз за этот месяц в целом и отдельно за эти сутки думает Дейдара. До тех пор, пока не погиб Мастер Сасори, он никогда не задумывался о смерти во всей полноте ее смыслов. И нет в ней ничего красивого, только уродство, подлость и предательство. Дейдаре не жаль Сасори, свято верившего в свою вечность, ему жаль себя, брошенного единственным другом. И, возможно, это настоящая причина его ненависти к Мастеру.

      Он не хочет снова чувствовать себя покинутым. И ненавидеть Итачи за это он тоже не хочет.

      Чужая прохладная рука, скользнув по кровати, касается его волос. Как будто догадавшись, о чем думает Дейдара, Итачи напоминает, что до сих пор жив.

      — Спасибо.

      Чуть ощутимо он гладит по голове и пропускает пряди между пальцев. А Дейдара слушает его дыхание, прикрывает глаза и позволяет себе расслабиться.

      Время меняет свой ход. Проходит то ли пять минут, то ли несколько часов, прежде чем чужие пальцы до боли впиваются в его плечо. Моментально Дейдара подрывается с пола и, пока Итачи хватает воздух ртом, кидается за помощью.

      — Ему снова хуже! — Кисаме без промедления подрывается, словно и не спал. — Что делать? Настой вскипятить?

      Прежде чем ответить, Кисаме прижимает запястье ко лбу Итачи и качает головой.

      — Нет. Когда жар, не стоит.

      Он выглядит спокойным, как и в прошлый раз, но Дейдара знает, что это не так. Добравшись до аптечки, Кисаме просто высыпает на стол все, что есть.

      Первым делом он пытается влить Итачи в рот лекарство из стеклянной бутыли, но тот взрывается кашлем, невольно выплюнув сироп на руки напарника. Заливаясь удушливыми слезами, Итачи обхватывает собственное горло ладонями. Следующими в ход идут медицинские печати — Кисаме клеит их, в этот раз не только на спину, но и на грудь, накачивает своей чакрой, заставляя вспыхивать зелеными огоньками. Итачи хрипит, корчится, сгибается пополам, срывает с себя уже бесполезные печати, так, словно в них кроется причина его агонии.

      — Тихо-тихо, — упрашивает Кисаме, стараясь удержать мечущееся по кровати тело. Глаза Итачи широко распахнуты и вряд ли он слышит обращенный к нему голос. Вряд ли он вообще понимает, что происходит.

      Дейдара чувствует, как деревенеют мышцы. Он был готов прикрыть чужую спину в бою, найти выход из самой надежной темницы, уничтожить целые города, если будет нужно, но не к тому, что происходит прямо здесь и сейчас. У него нет ничего, кроме оглушающего чувства собственной беспомощности. Дейдара не владеет медицинскими техниками, не знаком с этим недугом, потому может только сползти по стене и смотреть стеклянным взглядом на то, как Кисаме борется за жизнь своего напарника.

      — Только дышите, пожалуйста, Итачи, дышите!.. — тот хватает со стола шприц и, наполнив из ампулы, ставит укол в бедро.

      Итачи хватает воздух все судорожнее и все безуспешнее, до крови раздирает свое горло ногтями. Он дергается раненой птицей еще несколько раз, прежде чем прохрипеть последний раз и обмякнуть.

      — Итачи?.. Итачи? — Кисаме легонько встряхивает его и ждет, прежде чем осторожно уложить на спину. Всего несколько секунд он смотрит на бледное лицо, на открытые глаза, на перепачканные кровью губы. Его челюсти сжаты, а спина быстро вздымается от тяжелого дыхания. Он не сдается. — Дейдара! Прошу, мне нужна твоя помощь! — окликает Кисаме и голос его садится до рычания.

      Тот слышит зов, как издалека, но все равно бездумно встает. Видя, как Кисаме пихает Итачи под плечи подушку, Дейдара сам понимает что делать, словно эти знания вшиты в него на уровне инстинктов. Он склоняется над телом, зажав тому нос, в то время как Кисаме упирает руки, одну поверх другой, в грудь.

      — Давай, — кивает он и Дейдара, набрав воздуха, выдыхает его в легкие Итачи.

      Они лежат на кровати, вымотанные, взмокшие, перепачканные кровью. Все чувства и ощущения заканчиваются холодом и звоном в ушах, больше ничего не осталось, даже усталости.

      Завернутый в два одеяла Итачи лежит посередине, на боку, к Дейдаре лицом. Кисаме, зарывшись носом в спутанные волосы, обнимает его. Дейдара тоже жмется, не из нежности, а из странного почти животного желания согреть больного члена своей стаи. Они оба молчат, чтобы слышать мерное, тихое, чистое дыхание.

      Дейдара проводит костяшками пальцев по перепачканной кровью щеке. Он до последнего не верил, что их действия имеют смысл, думал о том, что вдыхает воздух в рот покойника, но все равно продолжал ровно до того момента, пока они не услышали хриплый кашель. Укладывая Итачи на бок, Кисаме смеялся от облегчения, целовал его в висок и повторял, что все хорошо. Но эмоции стихли быстро и они оба замерли в оцепенении.

      Дейдара даже удивляется, когда Кисаме встает и осторожно поправляет одеяло, явно намереваясь уйти.

      — Я, пожалуй, пойду чайник поставлю, — говорит он хрипло.

      — Хорошо. Я послежу за ним, ага.

      — В этом пока нет необходимости.

      — Почему? — Дейдара подрывается, испугавшись, что упустил момент, когда дыхание Итачи угасло. Но нет, тот дышит все также спокойно.

      — Полагаю, все закончилось. На этот раз.

      Пробежавшись взглядом от спящего Итачи к непривычно каменному лицу Кисаме, Дейдара с легким недоверием кивает.

      — Ясно… ты иди тогда, а я сейчас… хочу кровь смыть, ага…

      Кисаме реагирует с заметным запозданием, но все же уходит и, после всего пережитого за эти сутки, Дейдара не может не оценить степень доверия, что заслужил. Он выходит следом, но лишь за тем, чтобы снова наполнить ковш водой и взять чистое полотенце.

      Вернувшись, Дейдара на некоторое время застывает над телом в коконе из одеял. Смотрит на раскиданные всюду медикаменты, на грязные простыни, на сальные от пота волосы.

      Склонившись, чтобы утереть чужое лицо полотенцем, Дейдара шепчет.

      — Ты слышишь меня? Итачи? — он недолго молчит, хоть и понимает, что ему не ответят. — Я обещаю подарить тебе быструю и яркую смерть, если пойму, что тебя не спасти. Не будет больно. Не будет страшно. Я создам для тебя шедевр, я сделаю тебя искусством. И мы никогда тебя не забудем, ага.

      Притихнув, Дейдара целует прохладный влажный уголок рта и добавляет уже совсем чуть слышно:

      — Только его с собой не забирай, ладно?

      Нагнувшись к слишком низкой для него раковине, Кисаме моет посуду. Дейдара беззвучно опускается за стол, слушает плеск воды и стук дождя по стеклу. В голове пусто, разве что виски пульсируют болью в ответ на портящуюся погоду.

      Закончив с посудой, Кисаме ставит на разогретую печь чайник и остается стоять у кухонной тумбы. По одним его опущенным плечам чувствуется усталость. Уже по инерции Дейдара прислушивается и вдруг подмечает, что Кисаме и сам сбивчиво дышит. Звук странный, совсем не похожий на болезнь Итачи. Дейдара напрягается, пока не понимает — Кисаме плачет. И тот, словно подтверждая догадку, шмыгает носом и быстро утирает лицо рукой.

      Новое осознание кажется неправильным, невозможным, не менее жутким, что выжженный на сетчатке образ бьющегося в агонии Итачи. Дейдара продолжает смотреть, долгое время не решаясь шелохнуться. Имеет ли он право быть рядом с Кисаме в момент слабости? Дейдара боится унизить его пресловутой жалостью, но и сделать вид, что ничего не происходит, выше его сил.

      Осторожно он поднимается, выходит из-за стола и обхватывает Кисаме руками под ребрами. Тот замирает и недолго они стоят в неловком молчании. Наконец, эмоции берут вверх — могучие плечи содрогаются от беззвучных рыданий.

      — Кисаме, — зовет Дейдара, но не получает ответа. — Это ведь смертельно, да?

      Кисаме прикрывает лицо ладонью, отчего его голос звучит глуше.

      — Увы.

      — А вы не пытались...? — Дейдара замолкает, не подобрав правильных слов. Это и не требуется. Кисаме все понимает правильно и, тяжело упершись в руками в тумбу, качает головой. — Но почему?

      — Он так решил. И как бы я не хотел, я не в силах на это повлиять.

      Они снова затихают, погружаясь в тишину собственных мыслей, шум дождя, треск дров в печи. Кисаме переводит дыхание и продолжает:

      — Все в порядке. У меня было достаточно времени, чтобы привыкнуть. Все, чего я сейчас хочу, это оставаться с ним рядом до последнего вздоха.

      Он оборачивается, чтобы обнять Дейдару в ответ и поцеловать в макушку. Запах моря теряется за потом и чужой кровью.

      — Мне этого хватит, — голос Кисаме непривычно вздрагивает, но не потому что он плачет. Дейдара тут же догадывается, что ему врут, но принимает это и тянет Кисаме вслед за собой вниз. Тот поддается и они устраиваются на полу, плечом к плечу, прислонившись спинами к кухонной тумбе. Сидят, молчат, держаться за руки. — Просто я очень устал.

      — Ты хорошо справляешься.

Кисаме обреченно усмехается и качает низко склоненной головой. Слеза скатывается по его носу до самого кончика и срывается вниз.

      — К сожалению, я уже не справляюсь.