Увернувшись от собственной бомбы, Дейдара делает кувырок с упором на руки. Стремительно, без помощи чакры, он взбирается на дерево и осматривает разбитую взрывами после множественных тренировок поляну. Адреналин еще играет в крови, потому, облизнув пересохшие губы, Дейдара сгребает остатки глины из сумки и принимается творить. На волне вдохновения выходит удивительно легко — пальцы двигаются быстро и уверенно, превращая глину в скуптуры.

      Запах горелой древесины, клубы пыли и раскаты взрывов — сейчас для Дейдары не существует ничего другого. Он захлебывается этим, лавируя между деревьев. Лепит глиняных птиц, чтобы нападали, и пауков — для защиты. Кричит, смеется и не пропускает не единой атаки.

      Когда бомб не остается, Дейдара, раскинув руки, падает посреди поляны, там, где его настигла приятная усталость, и смотрит в небо. И пусть ветер нагоняет облака, а от земли тянет холодом, Дейдаре, пьяному от эйфории, все равно.

      Запустив ладонь через плечо в просторный рукав, он трогает шов и тот отзывается если только легким покалыванием. Нет ни боли, ни того тянущего ощущения тяжести, что так мешало в бою. Дейдара резко садится и его сердце меняет свой ритм. Если его руки восстановились, вывод напрашивается лишь один — пора. Пора сообщить Пейну о своей готовности, пора встретиться с Тоби, пора покинуть место, только принявшее форму дома. Вкус у этого осознания прогорклый и, подавившись им, Дейдара рад был бы сплюнуть. Вот только мелочная ложь — например, идея о том, чтобы скрыть свое полное восстановление — противоречит его же принципам.

      — Эй.

      Вынырнув из своих метаний, Дейдара видит темную фигуру Итачи в тени деревьев.

      — Готов?

      — Ага, — он спешно подрывается с земли, попутно отряхивая пыль с плаща.

      Пойти на охоту вдвоем они решили спонтанно, когда утром Дейдара посетовал на то, как давно не ел мяса, Итачи сказал, что не против размяться, а Кисаме не вызвался третьим.

      Их шаткий мир длится уже неделю, с той ночи, когда они сдвинули кровати и начали спать втроем. Итачи больше не высказывает недовольства, просто ведет себя как обычно паршиво и, сколько бы Дейдара не уговаривал себя «не принимать близко к сердцу», он то и дело стискивает зубы в ожидании оскорбления. Но Итачи почти всегда молчит, разве что смотрит иногда так пристально, что становится неуютно в собственной коже. И все же, просыпаясь среди ночи, Дейдара упирается взглядом в костлявую спину на другой стороне кровати и думает о том, насколько проще было бы разделять на троих, а не делить друг с другом. А потом гонит от себя эти мысли, прижимается к Кисаме, трется бедрами о его ногу, а тот, проснувшись, хмыкает и подминает Дейдару под себя. В одну из таких ночей тот стонет провокационно в голос, чтобы заставить Итачи перестать притворяться спящим, но тот упрямо лежит на боку, лицом к комнате.

      Отгоняя наваждение, Дейдара возвращается в здесь и сейчас, в лес, где они пробираются по деревьям, выслеживая добычу. Несмотря на честолюбивое желание обойти Итачи, Дейдара никак не может сосредоточиться на охоте, то и дело поглядывая на своего оппонента. Тот движется так проворно и ловко, совершенно беззвучно, легко перебираясь с ветки на ветку. Следуя за ним по пятам, Дейдара пытается быть таким же тихим, но нет-нет да заденет случайный листик полами плаща.

      Отточенным движением Итачи швыряет кунай и тот исчезает в желтеющей листве куста у корней соседнего дерева. Без лишних слов оба охотника спускаются на землю. При ближайшем рассмотрении жертвой Итачи оказывается полевая мышь. Кунай пробил зверька насквозь, разделив на две половины. Невольно Дейдара усмехается и не гасит улыбку даже под хмурым взглядом Итачи. Тот обтирает лезвие о край плаща и вновь прячет кунай в рукаве.

      — С живностью сегодня не густо, ага, — скучающе сообщает Дейдара через несколько минут пешей прогулки по лесу.

      — Скажи еще громче, — отгрызается Итачи.

      Дейдара ругается под нос, но все же замолкает и некоторое время просто плетется следом, риторически спрашивает себя, почему из них двоих он один пытается проявлять дружелюбие.

      — Кстати, давно хотел спросить, как так получилось? — продолжает Дейдара уже как будто из чувства протеста.

      — Что именно?

      — Близость с мужчиной — это… хм… довольно необычный выбор, — голос Дейдары звучит неуверенно, не столько от смущения откровенностью разговора, сколько от удивления тем фактом, что Итачи не промолчал в ответ.

      А тот приседает на одно колено, трогает траву, высматривая в ней следы. Дейдара уже думает, что зря обнадежился, но Итачи все же говорит:

      — У меня были только мужчины.

      — Много? — неуместно спрашивает Дейдара.

      — Трое.

      Так странно говорить о личном даже не встречаясь взглядами. Раздумывая над услышанным, Дейдара лениво наблюдает за тем, как его спутник, быстро потеряв интерес к следам, поднимается, прислушивается и продолжает путь. Приходится припустить шаг, чтобы успеть за ним.

      — Ты, кажется, говорил, что не любишь секс, ага.

      Это замечание остается без внимания и, прождав с полминуты, Дейдара пробует снова.

      — А Кисаме? Он тоже предпочитает мужчин?

      — У него спроси, — бросает Итачи чуть грубее.

      Разговор обрывается тихим шелестом в кустах, на который они реагируют мгновенно и одновременно. Два куная со свистом рассекают воздух и по меньшей мере один из них попадает в цель — добыча успевает коротко, но пронзительно пискнуть прежде, чем затихнуть.

      Дейдара бежит вперед, раздвигает ветки, за которыми лежит убитый заяц. Один кунай с почти хирургической точностью вошел ему в горло, второй не достиг даже хвоста. Два абсолютно одинаковых куная. Дейдара цокает языком, разочарованный тем, что узнал, кто из них попал в цель.

      Обратно они идут почти прогулочным шагом. Дождь так и не начался, ветер уже разгоняет тучи, а в образующиеся бреши бьет контрастный теплый свет. Запрокинув голову, Дейдара жмурится и неожиданно отмечает, что впервые почувствовал себя расслабленно в присутствии Итачи.

      — Эй, — зовет он уже в который раз за вылазку, — так значит ты смирился с моим присутствием в жизни Кисаме, ага?

      — Мне все равно. Было и есть.

      — Почему же ты тогда огрызался?

      Итачи бегло смотрит на Дейдару, берет обычную для себя паузу прежде, чем ответить необычайно многословно.

      — Видимо, он тебе очень дорог, раз ты даже пытаешься делить его со мной. Я рад. Но это лишнее.

      — С чего вдруг?

      — У вас одни отношения, у нас другие.

      Дейдара поднимает взгляд с тушки зайца на лицо Итачи и находит то непривычно мягким и теплым, словно с него сорвали маску отстраненности и болезни. Кажется, что еще немного и губы дрогнут в улыбке. Но этого, разумеется, не происходит.

      Незаметно, сквозь плащ, Дейдара трогает шов на плече, и хмурится.

      В убежище Дейдара, покачиваясь на скрипучем стуле, наблюдает, как ловко Кисаме освежевывает тушку. Защипнув кожу на спине, тот делает надрез, после чего легко, будто ткань, спускает шкуру. Но Дейдару увлекает не сам процесс, естественный и хорошо ему знакомый, а вид натягивающихся при движении сухожилий и фактурных вен. На костяшках и ладонях кожа Кисаме имеет нормальный для человека розоватый оттенок, а кончики его пальцев испачканы свежей кровью, и все эти теплые цвета так удивительно, но так органично контрастируют с голубовато-серыми руками и запястьями. Как вежливость речи с лицом хищника. Как осторожные поцелуи с частоколом зубов. Кисаме весь будто состоит из этих контрастов.

      Удивительно спокойно Дейдара понимает, что влюблен. В него. А, возможно, и в них обоих. Это, в сущности, не важно, так как он уже понял и почти принял, что их как будто не существует по отдельности.

      Поднявшись со стула, Дейдара подходит к Кисаме со спины, смыкает руки кольцом вокруг талии и утыкается в носом в крепкую спину. Тот, как и всегда, пахнет морем.

      — Помочь чем-нибудь? — спрашивает Дейдара тихо.

      — Будь добр, поставь рис вариться.

      И мысли струйками переливаются в сосуды быта, простые и понятные.

      Когда они садятся за стол, Дейдара решает задать Кисаме те же вопросы, что и Итачи. Не столько из любопытства, сколько ради приятного чувства завершенной композиции.

      — Можно спросить?

      — Разумеется.

      — Тебе всегда нравились мужчины?

      Кисаме коротко смеется и качает головой.

      — Нет-нет. Так уж сложилось, что у меня всю дорогу были исключительно женщины.

      — И что изменилось?

      — Интересный вопрос, — Кисаме хмыкает и откидывается на спинку стула. — Полагаю, все как-то само собой сложилось, так, что иначе и быть не могло. Я даже не удивился смене предпочтений. А ты сам?

      — Я очень удивлен, ага, — честно признается Дейдара. — Меня так-то эта часть жизни вообще мало интересовала.

      — Жизнь, вообще, удивительна в своей хаотичности, не находишь? Но так, по моему скромному мнению, даже интереснее.

      — Это точно.

      Кухню постепенно заволакивает густым теплым запахом мяса с травами. Кисаме с Дейдарой лениво переговариваются. Скоро к ним присоединяется вышедший из ванной Итачи — в беседу он не вступает, но слушает внимательно. И то, что обычно Дейдара принимал за враждебность, вдруг кажется совершенно естественной особенностью его характера.

      Вечером Дейдара садится рисовать. Работать в новой комнате, под аккомпанемент чужих разговоров за спиной, куда приятнее, чем наедине с собой. Он не вслушивается, постоянно теряя начало и конец мысли и тот момент, когда одна тема сменяет другую. Кисаме, как и всегда, словоохотлив, Итачи говорит заметно меньше и все его фразы, как обкатанная прибоем галька, лишены деталей — ненужных слов, вводных конструкций и вежливых оборотов. Как будто он экономит воздух, рационально выбирая каждую букву достойную его расходов.

      — …в одну прибрежную пещеру, где отшельник Хошигаке уже долгие годы предавался медитации, вошли двое разбойников. Они потопили рыбацкую лодку, убили рыбаков и забрали пойманную теми акулу, чтобы разделать и продать. Они умертвили рыбу, отрубив ей голову, и принялись разводить костер, но в свете огня заметили отшельника. Недолго думая, разбойники решили расправиться и с ним. Когда к отшельнику вернулось сознание, он обнаружил, что у него отсутствует голова. Придя в неистовство, несчастный принялся метаться по пещере в поисках своей головы, но все, что ему удалось найти — это голова акулы. Водрузив ее себе на плечи, он испытал страшный гнев и отчаяние, и убил разбойников…

      Дейдара рисует абстрактные человекоподобные фигуры с головами животных и замирает в поисках смысла своих набросков. И тот, до смешного очевидный, приходит сам: их взрывы, подобно мстительным духам природы, должны символизировать гнев самой земли.

      — Опять история про каннибализм.

      Рядом он рисует рыб с длинными, как крылья, плавниками. Им нужна особая аэродинамика, при которой их движения будут похожи не на полет, а на перемещение в воде. Они будут заплывать в окна и трубы, в рукава и под полы плащей, незаметно принося за собой быструю смерть.

      — Отчего же? Позвольте возразить. Все мои истории про желание выжить.

      Дейдара поднимает лист ближе к свету, чтобы лучше разглядеть. Удовлетворившись результатом, он решает, что завтра же начать работу над новыми скульптурами, забросив безрадостных и порядком опостылевших големов. Ведь за Дейдарой больше не стоит Сасори, готовый в любой момент упрекнуть в неудаче. Нет ни нужды, ни желания доказывать ему свою состоятельность как воина и как художника. Вертеть эту мысль на кончике языка удивительно приятно — Дейдара расскажет об этом, но тоже завтра.

      Вставая из-за стола, он по привычке ждет саднящего чувства в руках, и лишь через мгновение вспоминает, что швы зажили. И об этом он расскажет завтра и не скроет ничего, даже страха перед расставанием.

      — Пойдем спать? — спрашивает Кисаме, когда Дейдара, стоя у края кровати, распускает волосы.

      Он сам уже лежит в постели, заложив руки за голову. Итачи, свернувшись в излюбленной позе эмбриона, касается спиной его бока. Когда Дейдара кивает, Кисаме вытягивает руку, приглашая пристроить голову у него на плече. Плотно укутавшись в одеяло, Дейдара принимает его предложение. Ночи в убежище становятся все холоднее, потому он крайне рад, что спит не один. Тепло их тел быстро прогревает постель, а горячее дыхание — комнату.

      Удобно устроившись, Дейдара перекидывает руку через широкую грудь Кисаме, и нащупывает распущенные волосы Итачи. Он немного медлит, преодолевая привычную перед этим человеком робость, прежде чем погладить, а потом и вовсе запустить руку между прядями. Волосы, ломкие и мягкие, чуть путаясь, щекотно скользят между пальцами. Итачи шумно выдыхает воздух и жмется ближе.

      Ночью Дейдара и Кисаме просыпаются с разницей не больше секунды от судорожных звуков удушья. Скорчившись на краю кровати, Итачи шарит рукой по полу, судя по всему, в попытке помочь себе самостоятельно.       Кисаме быстрым, явно заученным движением, подхватывает его и, усадив перед собой, стискивает под ребрами. С влажным кашлем изо рта Итачи брызжет кровь, тревожно больше, чем видел Дейдара во время одного из приступов.

      — Чем помочь? — спрашивает он, подрываясь с кровати.

      — Будь добр, найди медицинскую печать в моей сумке.

      В спешке зажигая свечу, Дейдара достает из-под кровати уже знакомую аптечку, сильно набравшую в весе после похода в город. В голове по кругу снова один и тот же вопрос — а вдруг он умрет? Только и смысла, и страха, и честности перед собой в нем куда больше, и от того руки трясутся сильнее. Впрочем, это не мешает выполнить поручение быстро и четко.

      Кисаме крепит печать на спину Итачи, активирует ее своей чакрой, заставляя тусклые зеленоватые узоры опоясать грудную клетку и шею напарника. Всего на секунду они ярко вспыхивают и тут же гаснут — Итачи хрипло стонет и густая, смешанная с мокротой, кровь вновь хлещет из носа и рта. Он сплевывает несколько сгустков между своих коленей на простынь и, наконец, начинает, пусть шумно и резко, но дышать. Краем одеяла Кисаме утирает его лицо, после чего обращается к Дейдаре, севшим голосом:

      — В сумке есть сверток с красной лентой. Он один такой. Там травы. Можешь кинуть горсть в воду и согреть? До пара, но не до кипения. И полотенце из ванной принести?

      — Понял, ага, — с трудом оторвав взгляд от искаженного, залитого слезами и кровью лица, Дейдара вновь открывает сумку. Его руки больше не дрожат.