Просторная комната за пару дней успела вобрать в себя столько негативных эмоций, сколько едва ли мог выдержать один небольшой человек: боль, страх и нескончаемая печаль вращались вокруг юной девушки, заполняя собой все живое пространство. Безысходность сковывала любые движения, заставляя теряться в окутывающих разум мыслях. Поджав под себя ноги, отчаявшаяся куноичи неподвижно сидела на полу рядом со своим наставником и исправно меняла смоченные в воде полотенца. Казалось бы, капля в море, но если это могло хоть немного облегчить страдания сенсея, она была готова провести так целую вечность. Однако его дни были уже сочтены. Воздух, пропитавшийся благовониями, неприятно щекотал ноздри, но все же немного успокаивал своим привычным с детства ароматом. Девушка обреченно вздохнула и, опустив голову, потянулась за новым полотенцем. Поднимаясь с пола, она заметила, как веки наставника дрогнули, и тут же замерла. Мужчина перехватил тонкую руку и устремил к ней болезненный, но мягкий взгляд. Такой, каким еще ни разу не смотрел на нее ранее.

      — Анарэ, — прохрипел сенсей, сжимая холодное запястье, — я был с тобой слишком жесток, — он прервался и зашелся кашлем, оставляя кровавые следы на салфетке, — и не заслужил даже доли той заботы, что ты мне даешь теперь.

      — Нет, — куноичи отвечала сквозь зубы, пытаясь изо всех сил сдержать слезы. Ведь он учил, что любые неподконтрольные эмоции были слабостью. — Вы со мной с самого детства. У меня никого, кроме вас, не осталось!

      — Я никогда не говорил, — он сглотнул и продолжил, — но мою дочь сгубили наивность и доверие, поэтому тебя я решил воспитывать иначе. — голос наставника звучал тихо и спокойно. Он никогда не говорил ни о своей семье, ни о прошлом. И теперь все складывалось в единый пазл: его холодность, возможно, была обоснованным решением, а не следствием бессердечности, как все эти годы казалось Анарэ. — Уверен, ты станешь достойной шиноби. Я горжусь тобой.

      — Учитель… — девушка сжала руки так сильно, что даже коротко остриженные ногти стали больно впиваться в кожу. — Я останусь совсем одна. Что же мне делать без вас?

      — Я пытался кое-что выяснить о твоих мигренях, прежде чем… — мужчина поморщился и перевел дыхание, — …но так и не смог ничего узнать, — Анарэ подняла на него потухший взгляд. — Там на полке, — он кивнул в сторону деревянного стеллажа, — лежит то, что принадлежит тебе. Свиток, что хранила твоя мать. На него наложена печать, снять которую может лишь носитель Шарингана. К сожалению, это все, что мне известно. Я оттягивал этот момент, желая подготовить тебя более тщательно. Так, чтобы ты могла постоять за себя при любых обстоятельствах. Но мое время истекает, — он поджал губы и опустил взгляд. — И я до сих пор не думаю, что ты абсолютно готова. Но ты определенно достаточно сильная, чтобы с этим справиться. Думаю, в деревне Скрытого Листа тебе помогут решить твой недуг, — Анарэ слушала молча, впитывая в себя каждую деталь, каждое сказанное слово, опасаясь, что любое из них может оказаться последним. — Уверен, свиток связан с твоими головными болями. Найди там Джирайю. Он знал твою маму. Мицуко говорила, что если ты останешься одна, то можешь обратиться за помощью к этому саннину. Ему можно доверять. Береги себя.

      Теруо Исихара был закрытой книгой с самого начала и до своего последнего вздоха. Несмотря на то, что Анарэ воспитывалась им с раннего детства, она никогда не могла сформировать однозначного мнения насчет своего наставника. Он казался сложным и непредсказуемым человеком. И так оно и было. Девушка считала себя навязанной ответственностью и не понимала, зачем вообще Исихара возился с ней все это время. Однако ответ лежал на поверхности и оказался слишком предсказуемым: рядом со свитком Анарэ обнаружила старую потрепанную фотографию, на которой были изображены Теруо и ее мать. Сенсей одной рукой бережно обнимал женщину за талию, а другой прижимал к себе маленькую Анарэ с лицом, измазанным подтаявшим мороженым. И все они выглядели бы вполне счастливыми, если не считать переполнившихся печалью глаз двоих взрослых людей. Анарэ совсем этого не помнила, ведь на фото ей была от силы пара лет.

      От осознания, что она потеряла последнего и единственного близкого человека, в груди предательски защемило. К чему теперь этот свиток? Нужна ли вообще такая правда, от которой ее всю жизнь защищали? Анарэ не знала своего отца, и ей не было до него ровным счетом никакого дела. Но ужасные головные боли, что с возрастом лишь усиливались, вводили в тупик. За свои семнадцать лет девушка прошла десятки обследований, но медики лишь беспомощно разводили руками: все ее показатели находились в норме, и видимых причин для беспокойства никто обнаружить так и не смог.

      Конечным фактом к отправной точке оказался страх одиночества, ведь Анарэ так и не удалось сблизиться ни с кем в своей деревне. Она росла замкнутым и необщительным ребенком, отсиживаясь дома в самый важный период. Тот самый, в котором другие дети с легкостью социализировались и заводили дружеские связи, играя друг с другом на улице. С возрастом навыки коммуникации лишь ухудшились, и девушка стала совсем незаметной для окружающих. Ни друзей, ни даже приятелей у нее здесь не было, а работа в команде давалась с огромным трудом. Не то чтобы Анарэ рассчитывала теперь исправить эту ситуацию, сменив место жительства, но желание начать все с чистого листа одержало верх. Решение принято. Она отправляется в Коноху.