Любить тебя - исход фатальный

Очередной кошмар, ставший его реальностью, снова не даёт спать, закрадываясь чернотой в душу, затравливая то немногое хорошее, что осталось внутри за всё это время. Разумовский вскакивает на постели, с криком испуганно прижимая к себе одеяло, натягивая то до самой шеи, пока тело бьёт крупная дрожь, а в горле саднит. Затравленно смотрит по сторонам, пытаясь привыкнуть к тусклому освещению, падающему с прикроватной тумбочки. Надпочечники безукоризненно выполняют свои функции, впрыскивая в кровь безумную дозу адреналина, заставляя дыхание сбиваться, а пот стекать тонкими струйками по спине, отчего футболка неприятно липнет к телу.

      — Опять кошмары? — Волков, сидящий в кресле рядом, хрипло интересуется. Кажется, он тоже пытался хоть немного поспать, но явно не ту спальню выбрал для беззаботного забытья. Ему нужно быть рядом, когда у друга напрочь сносит резьбу и он дурниной кричит так, что по всему особняку эхом разносится этот вой по ночам. Все молчат и только взгляды в разноцветный итальянский мрамор пулят, когда босс выходит с утра из комнаты, стоят по стойке смирно, лишь между собой тихо переговариваясь. Но сразу прекращают свой трёп, как только видят насупленного и серьезного Волкова, что каждый день выходит следом. Он готов каждому череп пробить, не моргнув глазом, если только услышит что-то за спиной, потому что в лицо высказать у них яиц не хватает — вот и молчат, пока им платят да сыто кормят. И плевать, что тут по ночам творится.

      — Ты чего тут делаешь? — Сергей с раздражением отбрасывает одеяло, совсем забыв, что кроме футболки и боксеров в жаркой Венеции он по ночам предпочитает ничего не надевать. Это вам не Питер, где стоит натягивать подштанники с начёсом даже в хорошо отапливаемой комнате.

      — Тебя охраняю. Это моя работа, забыл? — он устало щиплет себя за переносицу, пытаясь окончательно проснуться, но Разумовский видит, что взгляд телохранителя крадётся по его обнажённым ногам и выше.

      — Нихрена я не забыл, — шарит под подушкой рукой, пытаясь нащупать брошенную перед сном тонкую резинку, чтобы собрать разметавшиеся по плечам и прилипшие к губам прилично отросшие волосы. Находит, собирая спутавшиеся пряди в хвост, вскакивая с кровати, и уверенно идёт в ванную, хотя у самого колени подкашиваются от изнеможения и усталости за эти бесконечные недели после побега.

      — Ты сам не свой, точно все нормально? — Олег появляется на пороге тихо, бесшумно, останавливаясь в проёме, и подпирает дверной косяк массивным плечом, с участием глядя на Сережу в отражении зеркала над раковиной.

      — Сказал же, всё в порядке, — Разумовский с раздражением открывает дверцу и ищет взглядом свои таблетки, способные хоть на несколько часов обуздать тот ад, что внутри творится. Разворачивается и плечом задевает телохранителя, нарочно провоцируя, но тот упрямо стоит, лишь провожает взглядом растрёпанного, как мокрая ворона, Сергея, пока он плетётся обратно в спальню.

      — Вызверился? — Волков медленно возвращается в насиженное кресло.

      — Наверное. Извини, — и взгляд падает на строгое лицо Олега, на котором настоящее беспокойство и тревога проложили глубокие морщинки на лбу. И тут у Сергея клеммы замыкает, вспыхивая. Он сам не понимает, как так выходит, но тащит Волкова за ворот чёрной футболки, затягивая на кровать, и оказывается прижатым всем весом тренированного тела. Сердце заходится в бешеном ритме, а из горла вылетает то ли хрип, то ли стон. Весь остальной мир катится ко всем чертям кубарём, как и самообладание двух друзей, привыкших всегда быть рядом.

      — Думал, не дождусь, — губы Волкова искривляются в скупой улыбке. Самой лучезарной и вообще возможной из его арсенала вечно хмурого камня. Серёжа не видел его таким лет сто, с тех самых пор, как жизнь развернула их в противоположные стороны, но снова свела, чтобы… Да к чёрту.

      — Чего? — Разумовский неосознанно ёрзает на кровати, бедром ощущая, что Олегу в самом деле не всё равно.

      — Вот этого, дурень, — наёмник хмыкает и сильнее вжимает Сергея в мягкий матрас, припадая коротким поцелуем к уголку губ.

      — Так делай тогда, а не болтай, — в ушах шумит, как в ракушке, от притока крови, напитанной адреналином, пока широкая ладонь прочерчивает тёплую линию от бедра до рёбер. Сергей шумно вдыхает пряный аромат, исходящий от тела сверху, возбуждаясь ещё сильнее, так, что кожа под одеждой нестерпимо зудит и горит в местах прикосновений. Он нетерпеливо трётся затвердевшим членом о ткань форменных штанов цвета хаки, выгибаясь навстречу рукам и тягучим, влажным поцелуям.

      Именно сейчас для Разумовского наступает момент истины. Момент, когда он яснее-ясного осознаёт, что назад дороги уже нет ни для кого из них. Здесь, в его временном пристанище, под покровом ночи, когда чужие губы — жёсткие и чуть сухие касаются яремной вены, что дёргается словно в агонии, Сергей оставляет самую человечную часть себя. Ту, которая тлела маленьким угольком внутри, но расходилась живым огнём по сердцу каждый раз, когда Волков рядом.

      Олег на секунду лишь отстраняется, вглядываясь в родное лицо — такое знакомое, с острым подбородком, с безумным оранжевым отблеском во взгляде, что пугает и притягивает, подобно магниту. Рыжие отросшие за время отсидки в тюрьме волосы, собранные в низкий небрежный хвост отливают медным сиянием под тусклым светом ночника. Олег большим пальцем заботливо убирает навязчиво-свисающую прядь и вкрадчиво спрашивает:

      — Ты точно в порядке?

      Да нихера он не в порядке. Давно уже и без возможности разобрать этот бардак в своей голове и жизни, превратившейся в череду навязчивых мыслей о мести. Всё это разрывает Разумовскому череп изнутри каждую ночь, но он лишь спокойно и искренне выдавливает со слабой улыбкой: 

      — Как никогда прежде, — с этими словами Разумовский с какой-то сумасшедшей силой обхватывает коленями мощную фигуру, переворачивая их обоих и оказываясь сверху, часто дышит в предвкушении.

      Он судорожно втягивает через стиснутые зубы воздух и наклоняется к лицу Олега, высеченному будто из камня, так близко, что их носы соприкасаются. Запустив пальцы в короткие, по-военному остриженные темные волосы, Сергей с тихим стоном припадает к губам наёмника, с напором и жаждой вторгаясь в приоткрытый рот языком. В голове будто китайский фейерверк взрывается, а комната начинает неистово кружиться, как рулетка в казино. Последняя мысль, звенящая в совершенно опустевшей от буйства гормонов голове: «Хоть бы не передумать».

      В игре, которую он затеял не выжить никому — это Сергей знает наверняка, осознанно, шаг за шагом приближаясь к своей главной цели. Только сейчас, когда они с Олегом быстро и бесшумно избавляются от одежды, болезненно впивающейся в кожу, он понимает, насколько на самом деле высоки ставки. Так же отчетливо осознаёт, что кошмары перестанут быть сном, обретя реальные очертания. Птица сожрёт все то чистое и трепетное, что было в нём, оставляя после себя лишь пламя и пепел возмездия. Стягивая с себя бельё, Волков мягко отталкивает Сергея, прижимая лопатками к влажным простыням, снова оказываясь сверху. Его волчий коготь на цепочке смешно колышется и ударяет Разумовского по носу, на что он только ловит побрякушку губами, лукаво ухмыляясь, глядя на то, как расширяются глаза Олега и насколько твёрдым он становится от одной этой беззлобной выходки.

      «Только бы не передумать!» — стучит по вискам.

      А влажный язык поочерёдно зацеловывает и вылизывает обнажённые Серёжины соски, заставляя того дугой выгибаться и, не сдерживаясь, гортанно стонать от лавины, что без предупреждения несётся на него, погребая под своим натиском.

      В голове тревожной сиреной проносится лишь одна мысль, пока губы Олега блуждают по его ключицам, и ниже к груди, за которой грозится взорваться сердце. Разумовский тихо зовёт того по имени, приложив ладонь к поросшей щетиной щеке, и заглядывает в полные желания глаза. До боли родные, такие, что в уголках его собственных начинает щипать от осознания терзающей неизбежности. Олег будто чувствует, насколько Сергей в нём нуждается, поэтому молча продолжает выцеловывать кожу, спускаясь ниже, к плоскому животу, оставляя едва видимые красные пятна на молочного цвета коже.

      Сергей с горечью понимает всю безысходность своего положения. Что через несколько часов подпишет смертный приговор единственно-важному человеку в своей жизни. Тому, кто готов глотки грызть ради любой его нездоровой прихоти, не задавая вопросов. Потому что так правильно — слепо верить тому, кого любишь. Идти за ним сквозь непроглядную черноту, вымазываясь в ней вместе с ним, не жалея о сделанном. Олег обязательно бы его понял, вот только было бы время всё объяснить. Он же всегда понимал и ничего не спрашивал, верно идя бок о бок.

      Разумовский смотрит на Олега, часто дыша, не в силах противиться тому, что произойдёт между ними сегодня. Разумовский слышит звук собственного сердца, что радостно выпрыгивает при виде Олега, в то время, как на лице того ни один мускул не дёргается. Зато его ладони, тёплые и широкие, успокаивающе гладят по бёдрам, стискивая пальцами, заставляя забыться в моменте.

      И каждое плавное движение тела — как гвоздь в крышку гроба, а каждый стон — как поминальный звон колокола. Разумовский сам того не осознавая умирает сейчас, разрывая душу на части и скармливая её внутренним демонам на потеху. Но смерть эта сладкая, остающаяся на покрасневших губах тягучим поцелуем Иуды, иначе Сергей себя и не назовёт сейчас.

      Остаток времени до рассвета Разумовский так не смог уснуть, но чувствует рядом тепло тела Олега, который прижимается к нему, обхватив непробиваемым куполом сильных рук.

      Сомнение бьётся раненной птицей в голове, и он тянется к телефону, выключая будильник.

      — Зови наших гостей, пора, — Сергей высвобождается из объятий, торопливо натягивая одежду, не глядя на быстро встрепенувшегося Волкова, что с присущей ему исполнительностью басит: 

      — Будет сделано.

      — Игра сегодня. Будь готов, — бесцветно бросает Разумовский, на ходу заглатывая таблетки горстью.

«Только бы не передумать».