Space Oddity

— Рад сообщить, что у нас заканчиваются полотенца, да и в принципе ткань, — оповещает экипаж Ыну.

— А что у нас не заканчивается? — мрачно возражает Минсок.

— Кальция ещё много, — обнадёживает его Чанёль, отвлекаясь и поднимая голову.

— Отлично, значит, от нас останутся только кости, — резюмирует Ким.

— Так-так-так, то есть в целях экономии нам стоит тусить голышом, я правильно понимаю? — делает выводы Сехун.

— Технически он прав, но признавать я это не буду… Сэ, прекрати раздеваться.

— Ладно Вам, капитан, не воспринимайте всё так серьёзно, — поднимает ладони в примирительном жесте Ыну, — это всего лишь очередной выпуск очевидных новостей. Сэ, правда, оденься.

— Слабаки, — заключает Сехун, натягивая футболку обратно, — если уж и экономить, то экономить серьёзно.

— Дайте я его придушу, — предлагает Минсок.

— Капитан, ещё не время для такой радикальной экономии, — Ча на всякий случай придерживает старшего.

— Да неужели? Двое из нас уже давно решили, что пора.

— Капитан! — уже серьёзно и с изрядной долей осуждения прикрикивает Ыну.

— Твой ход, хён, — спокойно встревает в набирающий обороты диалог Пак.

Ким отворачивается раздражённый, тоже понимая, что, если спор продолжится, это приведёт к никому не нужной ссоре. В последнее время он слишком вспыльчивый.

Чанёль заносит руку над доской, берёт ладью и перекатывает между пальцев, явно задумывая что-то тупое. Минсок только вздыхает и демонстративно прикрывает глаза, про себя молясь, чтобы Пак не постеснялся воспользоваться возможностью и скрысил — только это и могло бы его спасти, но, зараза, он слишком честный и гордый. Ким морально готовится к худшему и опускает взгляд, оценивая ход противника. Ладья нахально втискивается между его пешками, а слон, оставленный в очевидно уязвимой позиции, будто издеваясь, стоит чуть ли не посреди поля и провоцирует желание скинуть всех слонов, коней, пешек и прочих к чёрту и приложить Чанёля головой о доску или доской по голове.

Минсок считает про себя до десяти, успокаиваясь и стараясь не акцентировать внимание на убогой расстановке белых фигур: он не в том положении, чтобы жаловаться на неумелого партнёра — никого другого всё равно нет. Точнее, теоретически, в зоне досягаемости маячат ещё два идиота, но только Пак согласен играть в адекватные и скучные шахматы, пока эта до отвращения жизнерадостная парочка слишком занята копанием в тёмных уголках корабля, полных тайком и контрабандой натащенного на борт хлама.

— Это что-то из эпохи динозавров! — восклицает Ыну, — Я не видел CD со времён похода в музей запоминающих устройств. Откуда они вообще здесь взялись?

— Это Чунмёна, — уверенно отвечает Сехун, бегло просматривая надписи на дисках, — ему нравятся такие группы.

— Под «такие» ты имеешь в виду «древние»?

— Давай послушаем.

— Как ты себе это представляешь? У нас тут ни намёка на дисковод.

— А нас это должно остановить? Смотри и учись, пока я жив. Где-то в панели связи был лазер…

Минсок меланхолично наблюдает краем сознания, как Сехун без зазрения совести разбирает многомиллионную аппаратуру под аккомпанемент шутливых ахов Ыну о том, что это «Господи, музыка 1973 года! В это время по Земле ещё ходили мамонты?»

Белый ферзь, пользуясь рассеянным вниманием Чанёля, уплывает прямо из его рук, подхваченный нулевой гравитацией, и свободно парит в воздушном пространстве корабля, пока очнувшийся Пак неуклюже не ловит его и с силой не впечатывает в намагниченную доску. Теперь неудавшийся путешественник красуется перед двумя чёрными пешками без намёка на защиту, и Ким готов приложить о доску уже свою голову. Нельзя же быть настолько слепым, ну Ёль.

— Я составил сердечко, — тихо говорит Пак и обводит пальцами составленную из собственных фигур линию, действительно напоминающую символ сердца.

— Ты безнадёжен, — поднимает усталые глаза Минсок, искренне надеявшийся на настоящий матч, а не жалкое подобие флирта.

Сехун немного в стороне занимается самовосхвалениями, пока Ыну с дёргающимся глазом ищет хоть что-нибудь позже двадцатого века и, очевидно, с треском проваливается.

— Брось, у Чунмёна хороший вкус, тебе наверняка понравится, — подбадривает его Сехун, хотя в его голосе и слышится злорадство, — когда-то это ведь было популярно.

— Я не доверяю людям из 1973 года, у них выбор был из пяти жанров, и в каждом жанре по пять групп.

— Предпочтёшь в миллионный раз полистать бортовой набор треков?

— Ну нет, меня уже тошнит от каждого из них, пусть их и целых шесть тысяч.

— Шесть тысяч треков, каждый из которых ты сам и выбирал!

— Я не ожидал, что мы зависнем здесь надолго!

Сехун смеётся и включает ту самую пластинку 1973 года.

— Ты готов к… Pink Floyd?

Ыну обречённо принимает свою участь, но спустя час уже напевает «Money» и ставит на повтор.

— Я боялся, что это будет похоже на ретро-тренды конца 2090-х, — смеясь, объясняется Ыну, — я до сих пор не отошёл.

— Ты уверен, что люди в 1970-х могли додуматься до такой трешни, которая была в 2090-х?

Чанёль собирает узорное чёрно-белое сердечко, теперь полностью свободный в выборе фигур, стеснённый одним лишь отсутствием гравитации и не ограниченный ни правилами игры, ни необходимостью притворяться, что он действительно обдумывает ход, а не изобретает способ передвинуть пешку через всё поле, чтоб её ещё и не съели; отвлекается от своего занятия и неожиданно вспоминает:

— А скоро Новый год.

Ыну, оборачиваясь на Пака, даже перестаёт мучить «The Dark Side of the Moon», чем и пользуется Сехун, ловко подставляя вместо Pink Floyd альбом Depeche Mode.

— В нашем положении это звучит странно, — с сомнением замечает Минсок, — мы даже не на планете, для нас не существует такого же понятия летосчисления, как раньше.

— А как же блуждающие межгалактические планеты, у которых нет никакого центра, вокруг которого они могли бы вращаться? — возмущается Сехун, — ты о них подумал, хён? Им теперь тоже обходиться без Нового года? Это нечестно!

— Всё равно там, вероятнее всего, не может быть жизни, отмечать некому, так какая разница?

— Это уже второй вопрос, есть там жизнь или нет, — настаивает Сехун, — главная проблема в том, является ли право на Новый год базовой и неприкосновенной свободой любого небесного тела?

Минсок думает, что с каждым следующим разговором темы становятся всё страннее, а это ещё даже не голодный бред и не галлюцинации от недостатка кислорода. Он так думает, и незаметно для самого себя включается:

— Прям любого? Возвращаясь к блуждающим планетам, как считать для них время? Есть ли у них что-то периодическое, или ты собираешься навязывать собственную систему любому телу? — Ким хитро прищуривается и, цокнув, притворно-неодобрительно покачивает головой, — Звучит как колонизаторская культура.

— А вот и нет, — делает выпад Сехун, явно ещё даже и не придумав, что ответить, но способность выдумывать аргументы из ничего всегда была его сильной стороной, — что насчёт искусственной периодизации? Если не за что зацепиться, можно установить некоторую величину, связанную с объективным временем…

— То есть предлагаешь индивидуальное летосчисление для всех планет в звёздных системах и унифицированную систему для бесчисленного множества блуждающих? — усмехается Минсок, — А почему года для разных планет настолько несоизмеримы? Разве это честно, что они могут отличаться в десятки раз?

— Как представитель блуждающего тела, ака болтающегося в открытом космосе корабля, — прерывает их Ыну, — могу сказать, что главная проблема в том, что у нас на борту нет ни выпивки, ни достаточно еды, чтобы полноценно отметить, так что вам не кажется, что вопрос о всеобщности права на Новый год, исходя из нашего положения, стоит несколько сместить в сторону дискуссии о том, что вообще такое Новый год и почему право на него такое нужное?

— Всё просто: это рубеж, — легко подхватывает Сехун, — это как разбить одну большую задачу, жизнь, на много более мелких лет. Я думаю, что важно время от времени подводить итоги…

— Зацените сердечко, — бесцеремонно перебивает Чанёль, гордо презентуя свою поделку из чёрных и белых шахматных фигур.

Минсок даже втайне благодарен Паку за завершение этого странного разговора — вряд ли он бы закончился без постороннего вмешательства, — возвращается к своей позиции меланхоличного наблюдателя и осуждающе смотрит, как Сехун втихую меняет закончившийся «Violator» Depeche Mode на «The Bends» Radiohead. У Чунмёна, конечно, отличный вкус, но, если честно, чем дальше, тем депрессивнее. Хотя под атмосферу это подходит как нельзя лучше.

— Ты бы ещё Joy Division поставил, — едва слышно бормочет Ким, но его слова не ускользают от чужого чуткого слуха.

— Они как раз следующие на очереди, — обнадёживает его сокомандник, расшифровывая почерк Чунмёна, ещё более неразборчивый из-за смазавшегося маркера, — а откуда ты всю эту древность знаешь?

Минсок не отвечает, и Чанёль, единственный посвящённый в тайны музыкальных вкусов капитана, тоже молчит, а может, он и не слышал, о чём они говорят, слишком увлечённый попытками красиво уложить в доску перманентно улетающие фигуры.

— Так что там с Новым годом? — оживлённо спрашивает Ыну.

— За что вы мне? — риторически закатывает глаза Минсок и уплывает подальше от неподобающе счастливого экипажа.

— На самом деле, — говорит Ча, словно подкидывая идею на подумать, — у нас есть то, чего не было у многих: возможность выбрать, как провести последние дни своей жизни.

— Мне не нужны привилегии самоубийц, — категорично откликается Ким, прежде чем исчезнуть в узких лабиринтах корабля.

***

— Капитан, — Ыну растягивает последний слог секунд на десять, будь он неладен, — пошли смотреть аниме.

— Макото Синкай? — уточняет Минсок, заранее всё зная.

— Вы так спрашиваете, будто тут есть что-то ещё.

— Мне не нравится Синкай.

— На это есть какая-нибудь причина?

— Бессюжетность, — спустя полминуты раздумья коротко отвечает Ким. Он мог бы придумать что-то более развёрнутое, но не видит в том ни смысла, ни необходимости.

— Ну, его считают певцом природы, а не сюжетов, — пожимает плечами Ыну.

— Меня не впечатляет симпатично нарисованный видеоряд с бесконечными дождями.

— Не скучаете по Земле? Может, Синкай предвидел будущее, в котором у кого-то не будет возможности просто выйти из дома и полюбоваться мелочами жизни?

— Я встречал рассветы только в космосе, — признаётся Минсок, надеясь, что Ча сможет его понять.

— Вот как, — Ыну поджимает губы, будто размышляя, сказать о чём-то или промолчать, и всё-таки решается: — Ёль говорит что-то похожее.

— Тоже о рассветах?

— Не. Что его мир… Я не уверен, что могу выдавать такие сентиментальные слова.

— Не знал, что тебя беспокоит приватность.

— А вот сейчас не скажу ничего.

— Тогда бы и не начинал.

— Ладно-ладно, — Ча ещё немного мнётся, а его щёки розовеют, будто стыдясь вместо Пака, — он говорит, что весь мир — в глазах тех, кто на этот самый мир смотрит.

— И чё ты стеснялся, дебила кусок? Пустяк же.

— Да Вы… Мне кажется, что это что-то очень личное, Ёль ещё с таким одухотворённым лицом говорил, знаете.

— Это его обычное лицо, — саркастично замечает Ким, — и скорее не одухотворённое, а с отсутствующей мыслительной деятельностью.

— Иногда выглядит так, будто Вы его недолюбливаете.

— Недолюбливаю? — удивляется Минсок, — Вовсе нет, это не так.

— Я знаю, я знаю, что на самом деле это не так, но, если бы не знал, оно бы мне так показалось, понимаете?

Ким кивает с задумчивым выражением лица. Чанёль, подобно ускользающему из его пальцев белому ферзю, свободно вплывает в пространство между ними, словно даже не замечая, куда заносит его инерция и потоки вентиляции, дрейфуя подобно падающей с неба снежинке или кленовому листочку, брошенному на произвол морских волн; и такой же безмятежный; убаюканный мерным гудением аппаратуры и отблесками древних и далёких звёзд.

Ча подмигивает и пытается незаметно смыться. И по пути врезается во внутреннюю конструкцию корабля. Не сдержавшись, тихо матерится. Натыкается на «да-исчезни-ты-уже-господи» взгляд Минсока и хихикает. И только тогда наконец скрывается за ближайшим углом. Что, впрочем, и ожидалось. Незаметные уходы никогда не были коньком Ыну.

Пак мотает головой и часто моргает, словно просыпаясь ото сна, а потом говорит прямо в лоб:

— Хён, зачем ты постоянно такой грустный? У нас нет времени на траур.

Ким даже поначалу не находится, что ответить. С Чанёлем всегда так: невозможно угадать, что и когда ему взбредёт в голову сказать, а значит, невозможно и быть готовым.

— Ты веришь в то, что всё будет хорошо? — «вопросом на вопрос» всегда беспроигрышная тактика.

— Маловероятно, конечно, но вдруг случится чудо. Вот и смотри: если так подумать, грустить вообще нет никакого смысла, потому что если мы умрём, то что, провести конец жизни в печали? А если обойдётся, то и не за чем было переживать. Разве я не прав?

— Может и прав, — соглашается Минсок, — но если бы людьми управляла логика… всё было бы гораздо проще, верно? Да и есть ли вообще логика в этом мире?

— Куда же без неё, — печально улыбается Пак, — за всё приходится платить. И если ты стремишься к вещам, о которых большинство даже никогда и не мечтало, то, естественно, придётся заплатить невообразимую цену. Это так, наверное. Справедливо или нет?

Ким молчит, не понимая ни собеседника, ни тем более себя, и повисает неловкая тишина. Ну, неловкая она, должно быть, только для него, а Ёль выглядит более чем расслабленно, пока сомнительную идиллию не прерывает смешливый голос Ча:

— А можно эту невообразимую цену в кредит оформить?

— Главное, чтобы не с невообразимыми процентами, — вторит ему Сехун.

Ыну, зараза, не только нетактично не свалил, но и сверхнетактично ещё и притащил Сехуна. А Пак смеётся тоже и весело продолжает:

— Тогда кредит может перейти невообразимым наследникам.

— А у невообразимых наследников свои невообразимые кредиты, — принимает эстафету Ча.

— А вы думали, почему говорят, что на детях гениев природа отдыхает? — замечает Чанёль.

— О Господи, их загнали в кредитное рабство собственные родители, — ужасается Сехун, и дальше разговор становится только страннее, в лучших традициях отрезанных от мира крохотных сообществ.

Минсок искренне не понимает, почему он один здесь адекватный, если психологический тест проходили все.

— Капитан, — тянет Ыну, будь он неладен, вырывая Кима из размышлений о погрешностях системы отбора для космических программ, — Вы так помрёте от депрессии быстрее, чем от голода… Кстати, о голоде: кто-нибудь задумывался об отсрочке неизбежного путём каннибализма?

— Я бы, — доносится робкий голос Пака, — был не против, если бы капитан съел моё сердце.

— Чанёль, чертовка, — довольно хохоча, одобряет Сехун.

— Вообще-то, ещё до голодной смерти мы вполне можем сдохнуть от столкновения с каким-нибудь астероидом или даже звездой, или засосаться в чёрную дыру… — вполголоса ворчит Минсок.

— Действительно, кто б знал, что космос такое опасное местечко, — саркастично замечает Ча, не приглушая, однако, весёлые нотки в голосе.

— А если мы дадим пятюню звезде, будет что-то вроде праздничного фейерверка? — уточняет Сехун, — Тогда было бы здорово остаться к тому моменту полными сил, чтобы хорошенько отметить День нашей смерти, а если это совпадёт с Новым годом — вообще класс.

— Сэ, ты думаешь о том же, о чём и я? — хитро прищуривается Ыну.

Парочка переглядывается, но прежде чем они успевают открыть рты, Пак, которому в голову ударила, очевидно, та же идея, начинает тихо напевать:

— Happy death day, happy, happy worst day…

— Ёль, обломщик!

— Наверное, если бы мы действительно были способны на каннибализм, — неожиданно возвращается к предыдущей теме Чанёль, — то вместо того, чтобы похоронить наших друзей в космосе, мы бы положили их в холодильник?

Минсок не уверен, ни разу не уверен, что они имеют хоть какое-то моральное право говорить на такие темы, тем более, когда память ещё не остыла. Но Пак, как всегда, игнорирует всё, что физически возможно игнорировать, и делает это настолько внезапно и регулярно, что бесполезно стараться выйти из состояния охреневания.

— А это и впрямь в точку, — соглашается Сехун.

Ыну тоже агакает, и Минсоку впервые приходит мысль, что, может быть, теоретически, возможно, наверное, это он тут ненормальный, и это с ним что-то не так. Маловероятно, разумеется. Так, случайная гипотеза, не имеющая шанса на доказательство.

***

Первое, что видит условным гринвичским утром Минсок, выползая из спальника и привычным маршрутом пробираясь в самое просторное помещение на корабле (по земным меркам всё ещё тесное), — это драматично страдающий Ыну.

— Капитан, это ужасно, представьте себе, что у нас на борту нет ни одной околоновогодней песни, ни в плейлисте, ни в дисках Чунмёна.

— Хоть какие-то хорошие новости за последнее время, — флегматично отвечает Ким, проплывая мимо театрально умирающего Ча на завтрак, и благодарит судьбу хотя бы за то, что ему не придётся отбрасывать коньки под рождественские гимны, от которых его, мягко говоря, тошнит.

Сехун, видимо, также нисколько не опечален перспективой встретить наступающий 2114 год без тематической музыки, а потому Ыну отыгрывает несчастного лирического героя в одиночку. Актёрская карьера по нему так и плачет.

— Мы скоро будем как Мэтт Деймон в «Марсианине», том старом фильме, — отмечает Чанёль, — постепенно урезать суточный паёк, пока не придётся хавать по полкартофелины в день.

— «Еда и вода закончились четыре дня назад», — цитирует Сехун что-то из франшизы «Марвел», — не знаю, как вы, а сосиска отчаливает в качалку, чтобы отсрочить становление макаронинкой.

— …И дополнительно потратить дефицитный кислород, — добавляет Минсок.

— …И драгоценные калории, — кивает Пак.

— Нет смысла на этом экономить, — отмахивается Сэ, — если нам суждено вернуться, глупо возвращаться едва живыми зомби, которых добьёт гравитация.

Ыну наконец перестаёт выжимать максимум из давно мёртвого романтического образа страдающего юноши в экзистенциальном кризисе — то ли потому, что амплуа настолько себя изжило, что всерьёз изображать его дольше пятнадцати минут неизбежно приведёт к скатыванию в пародию и иронию, то ли потому, что Сехун каким-то образом подкинул Ча идею для шутки, которую он озвучить, впрочем, так и не успел из-за неожиданно прервавшего привычный технический гул громкого щелчка и последовавшего за ним звука перегрузки вентиляции.

— Ну давайте, что ещё? — ругается Минсок, — Нам же проблем было мало, накиньте побольше.

— Не нервничайте, капитан, сейчас посмотрим.

— Я и так знаю, что там, — отзывается Ким, — готов поставить печень Чанёля, что отголоски аварии.

— А чего не свою печень? — хихикает Ыну.

— Свою я пропил, а ставить некачественную печень — будто признак неуверенности.

— Хэй, ты тоже это слышал? — в наигранном шоке прикрывая рот рукой, обращается к Ча Сехун, — он что, пошутил?

— О боже, неужели к нам наконец-то возвращается наш капитан с его несмешными приколами про собственный несуществующий алкоголизм? Я так скучал, — веселится Ыну, залезая в технический отсек по пояс и уже оттуда подтверждая: — м-да, похоже, вентиляция немного прикалывается.

— Великолепно, мы как раз переживали, что нам слишком легко дышится, — закатывает глаза Минсок.

Чанёль несколько раз открывает и закрывает рот, очевидно, собираясь с силами что-то сказать, и наконец выдаёт, жутко краснея:

— Я могу поделиться с тобой своим воздухом, хён.

Сехун прижимает руку к груди, с интересом и огоньком в глазах наблюдая разворачивающуюся сцену. Всё-таки они с Ыну неплохо спелись и теперь оба играются в актёров.

— Это как перфоманс Абрамович с Улаем, где они целовались до потери сознания от углекислого газа? — кстати вспоминает Ча, вылезая из отсека.

— О, я тоже хочу это попробовать, — подключается к новой идее Сехун, — иди сюда, сосаться будем.

— Нет, ты не хочешь. Никто здесь не хочет, — категорично отрезает Минсок, — блять, Ыну, мы не можем без вентиляции, сделай что-нибудь, а то мы мало того, что задохнёмся, так ещё закоротит чего-нибудь.

— Сомнительно, конечно, — возражает Сэ, — чтобы что-то закоротило, нужно, чтобы по кораблю что-то мелкое летало, но все крошки я уже съел.

— Все крошки, кроме одной, — подмигивает Пак, приобнимая Кима за плечи.

— Ёль, да ты сегодня в ударе.

— Мы опять про каннибализм? — вклинивается Ыну, отвлекаясь от выкручивания болтов.

— Я сожру тебя, если не починишь вентиляцию, — угрожает Минсок.

Ча на это лишь умилённо хихикает, упираясь ногами в стенку и выламывая решётку, на которую инженеры-сборщики потратили драгоценные часы своей жизни, а космическое управление — драгоценные банковские нули.

— Как они хорошо её привертели, даже открученную хрен оторвёшь, — то ли восхищается, то ли жалуется Ыну, отправляя решётку в свободное плавание, — ну, я полез.

— Подожди. Что, если ты заблудишься? — останавливает его Сехун, и Ча почти успевает состроить своё «ты-что-совсем-дебил» лицо, но замечает «ща будет шутка» огонёк в глазах приятеля, — Идти одному опасно, возьми крошки, чтобы отмечать дорогу, — и с этими словами подталкивает к нему Кима.

— И это моё чувство юмора вы считаете отстойным, — бубнит Минсок, отлетая от компании подальше: там становится душно, но не только от идиотских шуток, а ещё и потому, что Ыну пока отключил вентиляцию, а вместе с ней и циркуляцию воздуха.

Шахты достаточно широкие, чтобы там поместился человек, не без труда, правда, особенно кто-то габаритов Ча. Но хотя по ним и можно спокойно пролезть, на пути неоднократно встретятся вентиляторы, так что каждый из них приходится откручивать и вытаскивать, чтобы добраться до места поломки. Голос Ыну эхом отражается от гладких стенок шахты, с лёгкостью донося просьбу своего обладателя:

— Принесите резчик по металлу, эта дрянь не хочет уходить с миром.

Минсок протягивает инструмент Сехуну, ожидая, что тот с радостью полезет за своим соулмейтом, но тот мотает головой и говорит, что у него клаустрофобия.

— Какая наглая ложь, господин астронавт, — закатывает глаза Ким, но со вздохом забирается в вентиляцию.

— О, крошка всё-таки нашла меня, — хихикает Ча.

— Напоминаю, что у меня металлорезчик, а тебе некуда бежать.

— Наш крошка-капитан такой суровый, — дразнится тесное пространство голосом Сэ.

— Тебя я тоже порежу, — угрожает Минсок, начиная вылезать из шахты.

— Эй, капитан, я думал, Вы составите мне компанию? — обиженно канючит Ыну.

— Меня не прельщает вид на твою задницу, ты же не Чанёль.

— Нихуя, это что типа был почти флирт? — охреневает Сехун, — Ёль, ты это слышал? Ёль? Хён, кажется, Ёль уплыл в страну Ахуя и возвращаться не собирается. Хён, что ты наделал?

К тому моменту, как Ким вытаскивает себя из вентиляции, Пак, похоже, всё ещё пребывает в стране Ахуя, возможно, поднимает восстание против местного короля или спорит с местными идеологами о природе сего аморфного протогосударственного формирования, о его жителях: охуели ли они по жизни или охуели они от жизни, — и эта странная полутабуированная проблема орфографии, совершенно непредсказуемо диктующая, с какой буквы начинать один и тот же корень.

— Эй, — едва слышно окликает его Минсок, — у тебя три секунды, чтобы успеть чмокнуть меня в щёчку. Время пошло.

— Ёль, просыпайся! — Сэ тормошит его плечо и подталкивает к старшему, на что Чанёль реагирует самым неожиданным образом: он не реагирует. — Кэп, ты его сломал. Чини теперь.

Ким неловко смеётся, так тихо, что этот звук тонет в многократно отражённом от стенок шахты грохоте металла. Ыну выбирается на относительную свободу, волоча за собой огрызки проблемного вентилятора.

— Чёт я устал, пойду отдохну.

— Вентиляцию запусти, тогда и отдохнёшь, иначе уже в гробу выспишься.

— Почему я один должен этим всем заниматься? — бубнит Ча.

— Наверное, потому что ты выбрал себе в друзья Сехуна, который будет с тобой только в радости и, как только настанет горе, съебёт подальше, — отвечает Минсок, пока Сэ беззаботно косплеит вращающийся шашлык в невесомом поле, а на «почему-тогда-ты-сам-мне-не-поможешь» взгляд Ыну пожимает плечами и строит милое выражение лица, снова безжалостно ссылая едва вернувшегося Пака обратно в страну Ахуя: — я кот, у меня лапки.

Сехун, который на самом деле не витал бездумно в межзвёздном пространстве — что вообще-то и ожидалось: чужие разговоры он всегда прилежно слушал и позволял себе пропускать мимо ушей только фразы, адресованные напрямую ему самому, — расхохотался, на что Ча возмущённо откликнулся:

— Чё ты ржёшь? Он опять нами манипулирует.

— А разве мы сами не хотели, чтобы он стал прежним? — возражает Сэ, — Желания сбываются. Наверное, потому что Новый год скоро.

— Чёрт, зачем мы это сделали? Теперь умирать в такой компании? Он же невыносим.

— Да ладно. Ёль переживёт стадию отрицания и будет отвлекать этого демона на себя.

— Демону нужна починенная вентиляция, и вам вообще-то она тоже нужна, хуле прохлаждаетесь, вы оба?

— А что мне за это будет? — не унимается Сехун.

— Я, так уж и быть, избавлю тебя от пиздюлей по ебалу, — идёт на уступки Минсок.

— Намёк зафиксирован, обработан и расшифрован, приступаю к выполнению задания, — рапортует Сэ и первым лезет в шахту, прихватив с собой вентилятор, болты и ключ.

— Я успел забыть, что ругательства — это половина его личности, — шёпотом говорит Ыну, забираясь вслед за ним, чтобы проконтролировать, куда он чего прикрутит.

— Реально, в депрессии он выражается куда более литературно, иногда даже поэтично, — соглашается Сехун.

— Я всё слышу, — предупреждает их Ким, перебираясь к панели управления и просматривая статистику пугающе быстрых расходов всех необходимых для выживания ресурсов.

— Я рад, что ты не теряешь надежду, — с тёплой улыбкой произносит Чанёль, материализуясь рядом.

— Нет никакой надежды, — мрачно отзывается Минсок, — я готов заплатить свою цену.

Пак ему не верит — это заметно. Он усмехается беззлобно, даже с нежностью, откидываясь спиной на невидимые волны бесконечного и вездесущего океана с пугающим названием «Гравитация», и позволяет вновь запущенной вентиляции гонять воздух вдоль его тела, заставляя нелепо отросшие волосы едва заметно подрагивать синхронно с микроколебаниями корабля, разрезающего неидеальный межзвёздный вакуум, подобно ледоколу, разламывающему белоснежную арктическую пустыню.

Минсок застывает, любуясь тем, как органично Чанёль вплетается в обстановку и атмосферу, словно всегда и существовал только так.

От умиротворённого созерцания его отвлекают расшумевшиеся по поводу окончания работы Сехун с Ыну, и Ким возвращается к реальности и обновившимся показателям статистики по кислороду.

— Поверить не могу, что говорю это, — произносит он, привлекая к себе внимание всех присутствующих, — но нам придётся провести голосование за предпочтительный способ смерти. Пока что мы более вероятно задохнёмся, но, если пожертвовать водой и пустить её часть на электролиз, кислорода будет больше, зато мы помрём от жажды.

— То есть вариант с голодом таки отпадает? — уточняет Ча.

— Ничего подобного, — качает головой Минсок, — возможность сдохнуть от голода и от столкновения с какой-нибудь космической хернёй остаются на своих местах так же, как и вопрос о том, что из вышеперечисленного успеет убить нас раньше.

— Вау, у нас столько возможностей, — замечает Сэ.

— И не говори, блять, — обречённо выдыхает Ким, пропуская волосы сквозь пальцы, — нереальная свобода выбора.

— От голода вообще отстой — слишком долго и мучительно, — ноет Ыну, — давайте выбирать из остальных трёх.

— Я голосую за столкновение со звездой, это будет эпично, — поднимает руку Сехун.

— Не уверен, что это так работает, — усмехается Минсок.

— Ну, я так думаю, у нас курс не на смерть, а на жизнь, — подводит итог Чанёль, — так что будем поддерживать кислород и воду в равновесии.

— Если уж умрём, то от всего сразу, — утверждает стратегию Ча, — но сначала Новый год.

— Как много времени у нас осталось, чтобы повырезать снежинки? — уточняет Сэ.

— Одиннадцать часов, — предвкушающе улыбаясь, говорит Ыну, — всего одиннадцать часов до Нового года. Только нам не из чего делать украшения.

— Ну почему же, панель связи ещё почти неразобранная, я совсем чуть-чуть от неё отковырнул, там есть ещё пара лазеров, их довольно просто приспособить под светомузыку, мне понадобится рассеиватель, а его можно выдернуть из системы освещения, — начинает Сехун, медленно приближаясь к центру управления, — а вот внешний блок ещё не перевели на микросхемы, и он почти целиком работает на проводах, нужно всего-то их немного отодрать, оголить и подвести напряжение — и у нас будут симпатичные гирляндочки, а ещё…

— А давай ты оставишь в покое корабль, — Минсок хватает Сэ за ворот и оттаскивает от так обожаемой им панели связи, — если мы и правда собираемся оставить надежду на чудо, аппаратура нам может ещё пригодиться.

— Нихуя себе, капитан собирается верить в чудо, вот это я понимаю Новый год, — удивляется Сехун, но к панелям руки больше не тянет.

***

Четыре непроливайки, едва ли наполовину наполненные водой, легонько сталкиваются друг с другом, дополняя ударную партию «Immigrant Song», и запускается вереница поздравлений, традиционно включающая в себя пожелания всегда оставаться такими же клоунами, чтобы флирт непременно был удачным и чтоб налоговые льготы никогда их не оставили; а как только часы отмечают полночь, Сехун громко и до неприличия жизнерадостно объявляет:

— С Новым годом! С годом, в котором мы все умрём!

Минсок даже не возмущается, в качестве праздничного подарка позволяя этим идиотам нести всё, что в голову взбредёт; вместе со всеми складывает руки в молитвенном жесте и загадывает: «Пусть мы вчетвером встретим и следующий год». Он поворачивается к Чанёлю, а тот улыбается ему так тепло и искренне, что на мгновение Ким даже забывает, где находится. Широкие ладони Пака ложатся на его щёки, а губы прикасаются в нежном и невинном поцелуе.

— Благословляю, — отыгрывая подвыпившего, торжественно произносит Ыну.

— Соситесь, дети мои, — более прозаично хмыкает Сэ, отхлёбывая почти весь оставшийся у него оксид водорода.

Чанёль отстраняется на строчке «Теперь вам лучше отступить и отстроить свои руины», и на самом деле… всё вовсе не так плохо. В смысле, ситуация в общем.

— Ребят, — возбуждённо тянет Ча, — зацените, какой пиздатый фейерверк нам подогнала Вселенная. Чертовски мило с её стороны.

Минсок отвлекается от внутреннего мира на внешний, и наблюдает, как в иллюминаторе расцветает крохотный цветной огонёк сверхновой.

— За такое и жизни не жалко, — говорит Сехун, и, похоже, он совершенно серьёзен, а Ким с ним совершенно согласен.

— Эм, возможно, у меня уже пошли глюки или это обман зрения, — неуверенно начинает Пак, — но вам не кажется, что это выглядит как Земля?

Повисает тишина, пока остальные пытаются увидеть то же, что увидел Чанёль.

— Сэ, а что там с панелью связи? — с угрожающими нотками произносит Минсок.

— А, там Led Zeppelin, — беззаботно откликается тот.

— Какие, блять, Led Zeppelin, выкидывай их нахуй и настрой мне связь, или я тебя четвертую со всеми Плантами и Пейджами!

— О, Вы ещё и состав группы знаете? — удивляется Ыну.

— Вы меня рано или поздно в могилу сведёте, — бурчит Ким, пока Сехун неторопливо, будто издеваясь над чужим терпением, возвращает лазер на положенное место, прикручивает пласты микросхем и скрывает внутренности за обшивкой.

Едва завершается перезагрузка системы, из динамика начинает непрерывно доноситься голосом Чондэ: «Земля вызывает Гермес-1524. Земля вызывает Гермес-1524. Земля вызывает…». Сэ усмехается и нажимает кнопку ответа, весело говоря в микрофон:

— Приветики, как жизнь? С Новым годом, кстати.

— Я собираюсь убить его, — шепчет Минсок, закатывая рукава лонгслива и разминая пальцы, но Чанёль обнимает его со спины и утыкается носом в макушку, так что планы по устранению одного из членов экипажа приходится пока отложить.

Механическое вещание прерывается на полуслове, и вклинивается живой, взволнованный и неверящий голос Чондэ:

— Сехун, это ты?

— Конечно, что-то не так? — беспечно продолжает Сэ, на что Ким пихается и шипит: «Ёль, пусти меня, эта тварь до конца сегодняшнего дня не доживёт».

— Чёрт, да пошёл ты, — с облегчением выдыхает Чондэ.

— Ты там плачешь? — дразнится Сехун.

— Я не плачу, это ты плачешь, это Чунмён с Чонином будут плакать, а я не плачу, — всхлипывает Чондэ.

— Ладно тебе, не реви, — великодушно разрешает Сэ, после чего Ыну оттаскивает его от греха и от Минсока подальше.

— Заткнись, — бросает Чондэ, возвращаясь в рабочее состояние, — опишите ваше положение.

— Еда считай кончилась, — перечисляет Ким, — воды и воздуха примерно на четверо суток, моих нервов минут на пять.

— Так, то есть у нас максимум сто часов, чтобы что-то сделать…

— Отправить ракету не успеете, — спокойно констатирует Минсок, почти физически чувствуя, как внутри что-то обрывается, — на это обычно минимум два месяца уходит.

— Сейчас гораздо быстрее, — возражает Чондэ, — с момента аварии мы практически в боевой готовности, но понадобится ещё целая неделя…

Его прерывает жёсткий голос До Кёнсу:

— Сможете состыковаться со спутниковой станцией? Там должны оставаться ресурсы, которых вам хватит, чтобы мы успели.

— Большая часть двигателей вышла из строя, а оставшиеся я бы не рискнул использовать на больше, чем половине мощности, так что манёвренность у нас сейчас сомнительная.

— А придётся, — заявляет Кёнсу, — потому что либо так, либо…

— …Либо пустить часть воды на электролиз, поставить себя на грань гибели и понадеяться на удачу, — заканчивает Минсок.

— Именно. Хотел бы я предложить иной путь, но, боюсь, другого выхода попросту нет.

— Я понимаю. Спасибо, Су.

— Поблагодаришь, когда вы вшестером вернётесь.

— Вчетвером, — после короткой паузы поправляет его Ким, чувствуя, как мерзко пересыхает в горле.

— Вчетвером? — повторяет Кёнсу.

— Я, Сехун, Чанёль и Ыну, — подтверждает Минсок.

— Блять. Вчетвером, значит, окей, хорошо, — вздыхает До, — в любом случае, Чондэ может помочь вам в стыковке.

— Я? Каким образом?

— Возьмёшь на себя управление спутниковой станцией: у неё есть несколько двигателей. Далеко не такие мощные, как у кораблей, но развернуть станцию вполне способны.

— Вы с ума сошли? Этим дистанционно ещё никто не занимался.

— А придётся, — так же категорично отрезает Кёнсу, — удачи быть первым.

Из динамиков слышатся тихие маты Чондэ, и сеанс связи завершается.

— Отлично, — резюмирует Минсок и поворачивается к Сехуну: — а теперь иди сюда, ублюдочный пиздюк, буду бить тебе еблет.

— А что я сделал? — с невинным лицом спрашивает Сэ, предусмотрительно улетая ближе к внутренним лабиринтам.

— Да хрен с тобой, — с лёгкой руки прощает его Ким, забираясь в кресло пилота и пристёгиваясь, — молитесь, чтобы я не оказался косоглазым, потому что система навигации полетела к чёрту весьма основательно. Чондэ, — обращается он, возобновляя связь, — ты там? Ты меня видишь?

— Ага. А ты нас нет?

— Разве что в иллюминатор. Надёжность, сам понимаешь, высший класс. У нас сейчас больше поломанной аппаратуры, чем рабочей, имей это в виду. Короче, посматривай за мной и пни, когда я начну творить херню, а я начну, потому что двигатели правого крыла помахали мне нахуй.

Чондэ хмыкает и обещается держать курс корабля под контролем.

— Всё нормально? — спрашивает его Чанёль.

— Едва ли, но я сделаю всё, что в моих силах. И очень надеюсь, что единственный оставшийся двигатель правого крыла последует моему примеру.

— Я не о состоянии корабля, — наклоняет голову Пак и кладёт руку поверх его, — ты в порядке, хён?

Ким цепляет Ёля за подбородок и коротко и благодарно целует.

— Я справлюсь, — шепчет он в чужие губы и хмурится, когда датчики начинают пищать и мигать красным, — и я очень, блять, надеюсь, что грёбаное правое крыло… Ыну!

— А я что?

— Откачай воздух из правого отсека и закрой его нахер.

— Что-то не так?

— Возможно, нам придётся с ним попрощаться.

— Капитан?! — восклицает Ча, — Это звучит опасно, что Вы там задумали?

— Если я буду осторожничать, мы вечность будем добираться до орбиты. Чондэ, в какой стороне Солнце?

— Двадцать шесть градусов пятьдесят одна минута.

— Неудобно, — поджимает губы Минсок, — хорошо, что мне поебать.

— Сейчас минимум активности, — добавляет Чондэ.

— Тогда тем более поебать, — заключает Ким.

— Солнечные паруса? — догадывается Чанёль.

— Ага. Раз уж они не могут дать нам дополнительное ускорение, пусть хотя бы выровняют траекторию, — подтверждает Минсок, выборочно раскрывая паруса и одновременно набирая мощность двигателей.

— Капитан, а всё и должно так шуметь?

— Ты изолировал правый отсек?

— Да.

— Очень вовремя, больше туда не суйся.

— А что с ним будет? — с опаской интересуется Ыну.

— Отвалится в лучшем случае через пару часов.

— Что?!

— Минсок, — раздаётся голос Чондэ, — возьми на шесть градусов ниже.

— А, ну понятно, разумеется, — ворчит Ким, пытаясь реагировать сразу на сотню датчиков и уведомлений бортового компьютера, — разве кто-то говорил, что все паруса целые? Это я идиот, конечно… Ыну, Сехун, кем из вас можно пожертвовать?

— А что мне за это будет? — включает режим выпрашивания бонусов Сэ.

— Мы тебя будем вечно с благодарностью вспоминать.

— Если без печенек, то я не согласен. А что нужно сделать-то?

— Пока ничего, я просто хотел уточнить на случай, если правое крыло не отклеится самостоятельно, и ему придётся помогать вручную.

— Капитан, не смешно.

— А я и не смеюсь, — отрицает Минсок и раздражённо прикрикивает на бесконечные механические повторы «Система перегружена. Система перегружена. Система перегру…»: — Завали динамик, металлолома кусок, я и сам тут перегружен. Чондэ, сколько до станции?

— С вашей нынешней скоростью часов пятнадцать.

— Правое крыло не доживёт точно… — прикидывает Ким, прикусывая губу, — а когда оно накроется, придётся немного замедлиться, чтобы не улететь в ебеня, но в принципе инерция сделает своё дело. Сойдёт.

— Минсок, на девять градусов правее, — звучит голос Чондэ.

— Да ебись оно всё и правое крыло особенно!

Когда Ким более или менее выравнивает курс и откидывается на спинку кресла, позволяя себе пару минут передышки, сзади на его плечи ложатся руки Чанёля, приятно массирующие напряжённые мышцы.

— Ты отлично справляешься, хён, — подбадривает его Пак.

— Надеюсь, на станции будет еда. Я ужасно голоден, — мечтательно тянет Минсок, а затем орёт: — Вы двое! Проверьте стыковочный механизм!

— Капитанская ипостась хёна раздаёт столько приказов, хоть заноси в Книгу Гиннеса, — бурчит Сехун, однако пререкания не получают продолжения.

Девятнадцать часов спустя Ким уже настолько устаёт от «четыре градуса левее», «пять градусов выше», «десять градусов правее», «семь градусов ниже», что его глаз не дёргается только усилием воли, а он сам не понимает, хочет ли он больше спать, пить, есть или сдохнуть.

— Предупреждаю: я понятия не имею, что делать, и никто не имеет, — говорит Чондэ, успевший поменяться с Чонином и обратно, — это вообще тестовая система, которую никогда не планировали дорабатывать и запускать.

— У тебя есть схема станции и её двигателей и ты представляешь наше положение относительно друг друга? — уточняет Минсок.

— Да, но это даёт мне не слишком много конкретной информации, на какие кнопки я должен тыкать. Ладно, сейчас попробую.

— Чёт он не внушает мне доверия, — тихонько сомневается Сехун.

— Я тут за ним присмотрю, — обнадёживает его другой голос, — давно не слышались, Донмин-а.

— Привет, Бин, век бы ещё тебя не слышать, — весело отзывается Ыну.

— Донмин? — удивляется Сэ, — Это ещё кто?

Из динамиков доносится громкий хохот, с переменным успехом прерываемый осмысленными фразами:

— Ты серьёзно чуть не помер… в компании людей… которые даже не знают… как тебя зовут… я щас откинусь.

— Тебя зовут Донмин? — тычет пальцем в приятеля Сехун.

— Не совсем, — объясняется Ча, — то есть, меня так раньше звали, но я официально сменил имя, так что все придирки Бина не имеют смысла, как и все его слова когда-либо.

— Вы, блять, два недоумка либо работаете работу и поворачиваете ебаную станцию, либо я нахуй за себя не отвечаю.

— Ладно, ладно, — тараторит Чондэ и добавляет уже явно не для их ушей: — нам же правда пизда будет.

Минсок успокаивается, считая про себя до десяти, и наблюдает, как станция медленно начинает вращаться по своим осям под аккомпанемент из перебивающих друг друга Мун Бина и Чондэ. Он отключает все двигатели, кроме двух, и плавно направляет стыковочный механизм, почти не дыша.

Толчок и оповещение системы об успешном завершении стыковки вдавливают его в кресло с поистине гравитационной силой, и он с облегчением тихо матерится, пока Сехун с Ыну, толкаясь и смеясь, добираются до люка.

— Ты был крут, хён, — хлопает его по спине Чанёль, и в его голосе слышится восхищение.

— Я нашёл хавчик! И воду! — кричит Ыну, ожидаемо, уже обшарив все возможные локации нахождения съестного, — У нас наконец-то будет полноценный обед!

Пак смеётся и тянет Минсока на звук открываемых упаковок, и с каждым преодолённым миллиметром дышать становится легче.

— Пойдём, пока они всё не умяли без нас.

***

Чанёль совершенно тот же, ни капли не изменившийся с их самой первой встречи, но как же это всё ему не идёт.

Он выглядит слишком тяжёлым, когда полностью наступает на всю поверхность стопы; начиная с пяток, перекатывается на носки, отрывает ногу от земли, и цикл повторяется снова. Он выглядит чересчур огромным, когда просто стоит рядом. Он выглядит нелепо в своих оверсайзных толстовках и кажется ещё больше. Он выглядит неестественно, когда… всегда. Когда ест на завтрак тосты, когда шнурует массивные ботинки, когда бегает наперегонки с соседской собакой…

— Чёрт, — Минсок трёт глаза, до сих пор не привыкшие к такому яркому солнцу, и думает, что Пак не принадлежит этому миру. Как, впрочем, и он сам.

— Пойдём вечером погуляем? — приглашает Ёль.

— На свидание? — переспрашивает Ким.

— Если хочешь, можем назвать это и так, — соглашается он, вкладывая свою широкую ладонь в маленькую ручку Минсока. Только это почему-то ощущается правильно и естественно.

Вечер в представлении Пака оказывается довольно поздним, если быть точнее — уже ближе к полуночи. Хотя одевается Ким легко: летние ночи едва ли менее жаркие, чем летние дни, но определённо более приятные и красивые, лишённые того невыносимо интенсивного естественного освещения, многократно усиленного атмосферой.

— А в космосе вечная ночь, — говорит Чанёль, нарушая повисшее молчание.

Минсок останавливается, лишь теперь осознавая, что же такое некомфортное его постоянно преследует. Тишина. На Земле будто слишком тихо, даже на оживлённом перекрёстке, в метро в час-пик, в ресторанном дворике торгового центра в субботу — везде чего-то не хватает. Например, механического гула.

— И что мы здесь забыли? — интересуется он, когда Чанёль приводит его к тренировочному центру и отпирает входную дверь невесть откуда взявшимся ключом.

— Скоро поймёшь, — загадочно улыбается Пак, утягивая его внутрь.

Ким бездумно и доверчиво идёт следом, чего делать, наверное, не стоило бы, если основываться на предыдущем опыте. Светлую крашеную голову, мельтешащую впереди, в принципе редко посещали адекватные идеи, а если они и приходили, то игнорировались, а их хозяин неизменно отдавал предпочтение глупостям.

Сняв вьетнамки, Чанёль подходит к бассейну. Водная гладь колышется под действием практически бесшумных фильтров.

— Я знаю, что нравлюсь тебе тем больше, чем меньше вешу, так что… — усмехнувшись, Пак толкает его, и Минсок, не удержав равновесия, падает в воду.

«Это ощущается словно дом», — мелькает у него в голове в ту секунду, которую он проводит полностью погружённым. Едва слышимые над поверхностью фильтры превращаются в глухой рокот, а тело становится почти невесомым.

Ёль выныривает рядом с ним и, едва Минсок успевает глотнуть кислорода, прижимается к его губам и снова утаскивает под воду. «Знал же, что кроме глупостей ничего ждать не стоит», — думает Ким, не испытывая ни капли сожаления, и только углубляет поцелуй, прерванный лишь недостатком воздуха.

Пак трясёт головой, словно собака, и брызги с его волос летят во все стороны, так что Минсок зажмуривается на несколько мгновений.

— Тебе же понравилось, хён?

— Да уж, ты лучше всех знаешь, как поднять мне настроение, — смеётся он, и в этом нет даже доли лжи.

Минсок подтягивается на руках и выбирается из бассейна, и тут ему в голову приходит идея:

— Спорим, я буду быстрее тебя? — бросает он вызов Чанёлю, направляясь к стартовому плоту, стягивая с себя одежду и оставаясь в одном белье.

— А что мне будет, если я выиграю? — задаёт свой любимый вопрос Пак, вставая перед соседней дорожкой и отбрасывая спортивные брюки.

— Мм, дай-ка подумать, — хитро прищуривается Минсок, подходя к Ёлю практически вплотную, — так как твоя победа маловероятна, можно придумать по-настоящему стоящий приз, да?

— Я тебя сделаю, хён, в любом случае, — уверенно заявляет Пак.

— Да? Попробуй. И если получится… — Ким понижает голос и облизывается, — я возьму у тебя в рот.

Чанёль откашливается, поперхнувшись от такого воздухом, но не забывает про второй свой любимый вопрос:

— А что будет, если проиграю?

— Тогда, боюсь, ты останешься ни с чем, — с приторным сочувствием произносит Минсок, замечая приятный блеск в глазах напротив, — на старт.

Оба срываются с места, одновременно погружаясь под воду. Ким предпочитает вольный стиль, Пак плавает кролем. Разворот, и вторая половина дистанции, которую он преодолевает, с небольшим опозданием достигая финиша и ловя победную ухмылку Чанёля.

Никогда ещё поражение для него не было таким желанным. Оно всё того стоит. Холодный и скользкий кафель раздевалки, саднящие колени и лёгкая боль в челюсти — это всё стоит чужих приглушённых стонов, горячей руки на затылке и подающихся навстречу бёдер.

Минсок отстраняется, восстанавливая дыхание, и дрожащими руками натягивает худи без рукавов и плотные шорты. Мокрая одежда облепляет его тело, утяжеляя и сильнее притягивая к земле. В привычном и уже давно ставшим уютным молчании они выходят на улицу, и тогда Пак спрашивает:

— Ты собираешься вернуться?

Минсок поднимает глаза в небо, на редкость ясное, и считает тающие в рассвете звёзды. Хотя в космосе вечная ночь, она никогда не беспросветна.

— Обязательно, — и тихо добавляет: — какова бы ни была цена.