Красные. Синие. Ярко-белые, ослепляющие и искрящиеся. Огни горели повсюду, мелькали, переливаясь, словно гирлянды на витринах, но свет их был в сотню раз ярче. Он скользил по вытянутым рукам толпы, в тесноте, не останавливающейся ни на секунду на протяжении всей ночи. Тяжелый запах металла въелся в стены, слившись воедино со стойкими испарениями дорогого алкоголя, создавая атмосферу по истине кровавого Рассвета. Невозможно было понять, громче играла музыка или звенел смех, одурманенные возгласы, а, быть может, все это перебивали позвякивания стеклянных бокалов из-под изящных коктейлей, кубиков льда в начищенных до блеска роксах и удары стопок о барную стойку, требующие повтора шотов.

Все вокруг так и пылало жизнью, она струилась вихрем из каждого, кто здесь находился. Сердце «Рассвета» билось, как никогда сильно и надрывно, заражая своим ритмом любого, кто сюда заходил. Казалось, вокруг царил хаос — как иначе? Ведь алкоголь лишал людей рассудка. Но все же так думать — даже оскорбительно в отношении этого бара. Он существовал, как механизм, каждая деталь которого была выверенной до мельчайшей крупицы. Ничто не могло его нарушить. Ничто и не собиралось.

Одновременно свобода и жесткий контроль. Пылающее пламя и жгучий холод. Безопасность и страх. «Рассвет» был соткан из контрастов, подобно своим хозяевам. Всегда незримы, но их взгляды до боли вгрызались в спины любого, кто смел выбиться из ритма. Это был их хаос, и они смогли укротить его.

Негласные правила, единая мысль в головах каждого. Никто не слышал законы этого бара, но все знали их, стоило ступить за порог.

Стеклянная стойка была начищена до ослепительного блеска, и ни одна капля алкоголя не смела осквернить ее вылизанный блеск, также как ни одному взгляду не было позволено упасть на ярко-розовые волосы, которые так броско пушились от влаги в помещении. Да, эти локоны привлекали к себе слишком много лишнего внимания, но оставались неприкасаемыми, как сильно желание бы не перекрывало кислород. Кошачьи ушки, будто бы игривый звон колокольчиков, почти не уловимый сквозь музыку, и колкий взгляд зеленых, точно абсент в стакане, глаз.

Она была так близко для любого из гостей. Ее запах, капельки пота, стекавшие по шее. Чокер — такой похабный, что хотелось схватить ее за горло. Притянуть к себе за волосы и впиться в губы, разделив пьяный глоток горького виски со льдом. Ведь она работает в баре, значит знает свои риски.

Знает слишком хорошо. И готова к каждому из них.

Одна только мысль — и ей не суждено было сбыться. Всего лишь желание, стянувшее тугой узел в самом низу живота. Рука не успела потянуться вперед, только глаза загорелись желтым неоном: ядовитым, неживым. Клыки удлинились непозволительно. Такое не прощают. Только не они.

Музыка затихла быстрее, чем реакция бессмертного предупредила его о своей ошибке. И механизм остановился, словно по команде. Холод пробежался по затылку, хотя шагов не было слышно. Они просто ощущались, и их тяжесть передавала тончайшая вибрация пола под ногами. Губы пересохли, но слюна не помогала: нервное облизывание не спасло. Руки подрагивали. Наверное, это так смешно для хищника? Парень бегло окинул взглядом посетителей, но все стояли, застыв, будто мраморные изваяния. Едва дышали, ждали того, что будет дальше, ведь один из них позволил себе то, за чем могло следовать жесточайшее из наказаний.

— Знаешь, милый, мы задались вопросом, — парень обернулся, лицом к лицу встретившись с давящим, забирающим последний воздух из легких, холодом. Он был во всем: в ухмылке, голосе, жесте. — Тебя останавливала совесть? Или страх?

Легкое дуновение, сопровождаемое совсем тихим свистом, будто что-то рассекало воздух. Проблеск в тени, сопровождавший вторую фигуру, и тишина, из которой она была соткана, будоражила в хищнике почти что животный ужас. Потому что ему не нужно было говорить, слова — слишком дорогая роскошь для нарушителя.

— Я не... Я.. То есть... Я...

— Но мы так и не нашли ответ, — Кэйа усмехнулся, почувствовав особое удовольствие от того, как, казалось бы, могущественное существо сейчас заикалось перед ним, будто охрипшая курица, бессвязно лепеча и вспоминая слова. — И пришли к выводу...

— С меня хватит.

И удар, пришедшийся ровно по ребрам. Хруст костей уже не услышал никто: правосудие свершилось, механизм пришел в действие. Молодой вампир согнулся по полам, захлебнувшись собственной кровью, хлынувшей из горла от разодранных легких. Черная металлическая бита была подброшена в воздух, а после чего поймана и мирно опущена на плечо, будто ничего особенного не произошло. Дилюк только раздраженно цыкнул, пренебрежительно отвернувшись от низшего вампира в его ногах. Нечто отдаленно напоминающее заботу тенью промелькнуло на его лице при виде сухого кивка в знак благодарности от Дионы, и больше ни одна эмоция не потревожила бледное лицо, после обращения, застывшее мрамором без единого изъяна.

— Как всегда нетерпелив, — Кэйа вполоборота обратился к Дилюку и, следом наклонился к искалеченному вампиру, пока тот все еще не мог встать с колен, рефлекторно, будто бы он был жив, глотая ртом воздух, отчего кровь на губах начала пузыриться. — Когда будешь регенирировать, держи в памяти эту боль, — Альберих с размаха резанул острыми когтями по глазам провинившегося, после чего схватил того за глотку, не давая возможности закричать, и потащил волоком за собой, швырнув на входе тело охране.

Никто не испугался, не закричал. Даже не сдвинулся со своего места. Жизнь продолжалась, будто ничто ее на мгновение и не останавливало. Улыбка так и не сходила с губ, а клыки слегка выпирали, демонстрируя только лишь кончики. Глаза поблескивали синим, словно предупреждая: второй шанс не позволен никому в этом помещении. Но не то что бы хоть один из посетителей был против. Смертные и вампиры пили бок о бок, дурманя друг друга собственным запахом. Что происходит за пределами бара не волновало никого, но внутри было безопаснее, чем в штабе Ордо Фавониус.

Альберих вынул из внутреннего кармана платок, в нескольких местах запачканный старыми багровыми пятнами, и вытер руку от чужой крови. Запах молодого вампира был ужасен, хуже, чем от гниющего в воде мертвеца, еще и с таким кислым привкусом. Кто его обратил? Какой-то слабак, сам долго не проживший в новом теле. Может, друг? Любовник? Хотя, судя по голодному взгляду, который он вонзил в Диону, скорее, любовница. Как ни крути, но он был отвратителен во всем. Не вмешиваясь в толпу, Кэйа стороной обошел главный зал, поднявшись по небольшой винтовой лестнице в углу. Скромный балкончик, почти под самым потолком, был сделан за пару дней и предназначен только для владельцев «Рассвета». Дилюк радушно разделил эту обязанность с Альберихом, раз, по его словам, теперь они были связаны.

Да и сам Рагнвиндр не стал бы прогонять вампира. Разве теперь в этом был смысл?

— И все-таки, — на выдохе беспечно начал Кэйа, опустившись в свое кресло рядом с мужчиной. — Почему он медлил?

— Разве не ты говорил мне, что нам будут безмолвно подчиняться? Вот тебе и ответ, — вполголоса проговорил Дилюк, не отрываясь от чтения книги в черном кожаном переплете. У нее не было пестрой обложки и даже названия, но это мало интересовало Альбериха. Его подопечный не изменял своей замкнутости даже после обращения, а странных привычек добавилось сполна. Вампир мог поклясться, что слова в этой книге были далеко не на всеобщем языке.

— Чувствовать наше превосходство и безмолвно подчиняться — разные вещи, — с легким задором в голосе поправил Кэйа.

— Одно и то же, — равнодушно бросил мужчина, бесшумно перевернув страничку.

— Я понимаю, к чему ты ведешь, ему помешало наше присутствие. И все же молодые всегда безрассудны. Живая кровь еще не совсем остыла. Все их ощущения притуплены, но даже так смелости ему не хватило: слишком много свидетелей. В темном переулке он бы не остановился.

— У вас особая тяга к узким проходам и мраку.

— У нас.

— Верно, — Дилюк все же одарил собеседника беглым взглядом. — Но себя я не стану приравнивать к таким тварям, как он. Зависимость от крови — мерзость. Мы вампиры, а не наркоманы.

Кэйа посмеялся, но отрицать не стал. Он хорошо помнил первые дни после обращения и то, сколько странностей за ними последовало. Именно поэтому сейчас на небольшом стеклянном столике стоял лишь один бокал. Вампир взял его в руку, стоило почувствовать в горле легкую сухость, на что не последовало никакой реакции от мужчины рядом, хотя запах был довольно густой и стойкий. Свежая, молодая, без сомнения женская: не более, чем десерт. Бессмертный покатал вязкую жидкость по стенкам, растягивая удовольствие до мелочей, а затем отпил пару мелких глотков и практически подскочил с места. Прилив сил был виден невооруженным глазом, в особенности после бесконечно долгой недели голода. Извечно расстегнутая до груди рубашка была настолько легкой, что шелк соскользнул с одного плеча, практически полностью оголяя рельеф мышц на стройном торсе.

Альберих перескочил через железные перила балкончика, присев на самом краю. В такт музыке он постукивал ногтем по прохладной металлической поверхности, прикрыв глаза. Вампир прислушивался к любым звукам вокруг, будь то смех, ругань, кашель или потрескивание из колонок. Слишком долгое время он был отрезан от жизни, привыкнув к оглушающей тишине, такой мертвой и холодной, отчего даже помещение душного бара, переполненного людьми, становилось уютнее его прошлого жилища, если его вообще можно так назвать. Здесь все напоминало об утерянной жизни. Нет, он не жалел, что переродился в новое существо. Его лишили свободы еще до обращения, лишили детства, всего мира с его прелестями. А новое тело — всего лишь выход из той клетки.

Вампир обернулся на Дилюка. Тот по-прежнему выглядел более чем умиротворенно, оставаясь в той же позе. Больше его сердце не волновало ничего, это ли не блаженство бессмертия?

«Хотелось отдышаться, как после долгой и изнурительной пробежки. Плевать, что мертвым легким это совсем не нужно, остатки человеческой памяти объяли безжалостно, доводя тело до судорог от панического страха и, как ни мерзко было об этом думать, душевной боли и истощающей глубокой тоски. Казалось, даже сердце в груди пропустило несколько ударов, пока вновь не затихло. Он смотрел на это лицо: бледное, выражающее одновременно грусть, понимание и угасающее тепло. Глаза потеряли свой человеческий жизненный блеск: радужка окрасилась в алый, ровный оттенок, словно на глаза надели плотные линзы.

Рука сама потянулась вперед. Пальцы коснулись шелковых волос, как в первый раз, невесомо погладив их. Недоверие, оттенок страха глубоко в сердце... Это правда он? Он существует? Не выдумка одинокого детского воображения?

— Как давно ты понял?

— Перед тем, как ты меня обратил. Но догадываться начал в библиотеке, — новообращенный говорил спокойно, даже слишком спокойно для того, что он пережил. Или, скорее, опустошенно.

— Перья? — догадка пришла мгновенно, а когда Дилюк кивнул в ответ, Кэйа ухмыльнулся, но вышло это слишком избито: в нем уже не осталось спеси и высокомерия, только не в этот момент. — Я не знал, откуда их достал Дотторе. Даже забыл, что они уже давно принадлежали мне. Из его рук это казалось не слишком щед...

Губы — теперь уже холодные. Мягкие — потому что все раны зажили в процессе обращения. Кэйа сжал локоны, не позволяя отстраниться. Только не сейчас, не в этот момент. Они слишком много пережили, чтобы считать друг друга «братьями», и оба это знали. Поцелуй не пошлый, совсем другой. Языки почти не касались друг друга, это было ни к чему. Дилюк лишь хотел убедиться, что больше не чувствовал страха. Что вампир перед ним — это тот, кого ему не хватало всю жизнь, без кого каждый день медленно превращался в рутину, потеряв последние краски.

Слишком близкий старый друг. Очень давно забытый. Изменившийся, опасный. Другой, но при этом все тот же. Поцелуй не мог не случиться: отголоски человеческого ожили в сердцах обоих.

Они оба изменились. И оба стоили друг друга»

«Это было закономерно. Нас связала кровь и общее прошлое», — Кэйа говорил это не только себе, но и Дилюку, и они были вполне согласны с этим логичным выводом.

Зависимость, начавшаяся с магии крови, не могла исчезнуть, это просто невозможно. Даже если бы они хотели избавиться от привязанности, сковавшей их друг с другом, то не сделали бы это физически. Тело к телу, душа к душе, память к памяти — этот закон был нерушим и столь же вечен, сколь сами вампиры.

Альберих спрыгнул с балкончика, бесшумно приземлившись на ноги, так что его появление практически никто не заметил. Без труда, плавно поймав ритм, он проскользнул в центр зала, почти к самой сцене, и тогда на него обратили внимание все. Невозможно не заметить перед собой полуобнаженного мужчину, отдавшегося музыке. Кэйа не хотел изменять себе, он не мог устоять перед соблазном вызвать восхищение, обожание, в особенности вожделение.

Эта ночь принадлежала ему.

***

— Если еще раз подобное повторится, я лично перережу глотку этому... Да черт с вами! Моя смена окончена. Если бы ты... Вы не стали... вот этим! — Диона обвела пальцем всего Дилюка. — И остались со мной за стойкой, меня бы не трогали!

Девушка торопливо скидывала свои вещи в рюкзак, энергично размахивая руками при каждом возмущенном возгласе. Ее щеки раскраснелись от злости, она никак не могла остановиться, и оба вампира прекрасно слышали, как билось ее напуганное сердце. Она кричала, потому что не могла иначе справиться со своими чувствами. Винить ее за это было бы глупо, хотя Кэйа изо всех сил старался сдерживать желание отвесить ей звонкую затрещину, чтобы привести в чувства.

— Ты права, — спокойно ответил Дилюк. Даже до обращения его было сложно вывести на эмоции, а после он лишился их окончательно. Так что крики подростка не могли задеть его, даже если бы девушка подбирала самые изощренные ругательства и обвинения. — Но гарантий твоей безопасности бы не было.

— А сейчас они есть!? Вампиры блять! Бар заполнен вампирами!

— Они не тронут тебя.

— С какой стати!? Один уже трахнул взглядом и почти разорвал глотку!

— Не драматизируй, девочка, — со вздохом ответил Кэйа, предвкушая, как сейчас от него взорвется гормональная пороховая бочка в лице подростка.

— А ты лучше вообще заткнись!

— Диона, успокойся. Он в первую очередь мог разорвать тебе глотку, если бы не связался со мной.

Альберих довольно хмыкнул и наклонился к минибару, задумчиво читая надписи на этикетках. Первая отрицательная, мужская, средних лет устроила его более чем: он уже достаточно напился сладости, даже во рту остался приторный привкус. Специально хлопнув дверцей, вампир выпрямился, поглаживая в руке пакет с кровью, чтобы немного разогнать застоявшуюся жидкость. От резкого звука девушка на мгновение остановила свой речевой поток, а Дилюк с облегчением вздохнул, присев на диван. Будь он человеком, у него наверняка бы заболела голова, потому что сейчас он машинально потер переносицу, будто бы предвкушая скорый приход боли, а затем с не меньшим облегчением вспоминая, что ее больше никогда не будет.

— Теперь ты в состоянии послушать? Отлично. Тот, кто «уже трахнул взглядом», был новообращенным, и если кратко, то у них, как у парней в пубертате, член стоит колом и сушняк, как с похмелья. Это ясно?

Кэйа всегда становился грубым, когда Диона выводила его из себя. Он не собирался игнорировать ее детские капризы и истерики, как привык это делать Дилюк. И если она сама не могла держать язык за зубами, то и он не собирался быть обходительным с ней. Эта девочка была слишком мала и еще ничего не знала о мире, в особенности о вампирах. У страха глаза велики — особенно в ее случае. Она додумывала что угодно, лишь бы не правду, и не могла трезво оценивать происходящее. И в одном Альберих был прав — жесткость всегда была безотказным средством в таких случаях.

— А теперь умными словами. Вы, люди, очень привязываетесь к запаху человека, который вам нравится, так действуют феромоны. Они же есть у животных. Хищник безошибочно признает того, кто слабее него и особенно того, кто сильнее. Сейчас «Рассвет» — наше гнездо, оно насквозь пропитано феромонами. И поверь, тебе повезло, что они сильнее, чем у большинства тварей, приходящих в этот бар. К тебе осмелится подойти только безумец.

От услышанного Диона только бестолково открыла рот, собираясь как-то возразить, но поняла, что выставила бы себя сейчас еще глупее, отчего просто промолчала, закинув на плечо набитый вещами рюкзак. К выходу она практически побежала, и Кэйа проводил ее взглядом, мысленно отсчитывая: «Раз... два... три...» — громкий хлопок, от которого даже дрогнули стены.

Альберих только пожал плечами и отпил через тонкую трубочку, идущую от пакета, крупный глоток крови. Привкус во рту изменился в лучшую сторону, это не могло не радовать. Бросив недвусмысленный взгляд в сторону Дилюка, вампир позволил себе ненадолго уйти в воспоминания о том, как впервые без сопротивления попробовал крови Рагнвиндра. Даже после обращения она осталась для него настоящим деликатесом, незаменимым, еще и с мощным эффектом. Его бы воля, он пил бы ее каждый день, но спорить с мужчиной было бесполезно, а взять без разрешения, как принадлежащую ему вещь, он уже не мог. Просто не справился бы.

Скривившись от того, до каких мыслей дошли его рассуждения, Кэйа почти залпом осушил пакет, убедив себя, что этого ему более, чем достаточно.

— Ты тратишь наши запасы, — это было утверждение, а не претензия. Дилюк не боялся остаться без личного пропитания, его волновало практическое применение этой крови: ее использовали посетители-вампиры, а их становилось все больше. Больше спрос — больше прибыль. К счастью, в их бизнесе все работало именно так.

— И я же их добываю.

— Но платишь моими деньгами, — мужчина скептически выгнул бровь, смотря на Альбериха с толикой высокомерия. Вампира это безумно раздражало.

— У тебя все состояние Крепуса. Неужели заканчивается? Или тебя это настолько волнует? — с вызывающим сарказмом в голосе парировал Кэйа, небрежно швырнув пустой пакет из-под крови в мусорную корзину.

— Не волнует.

Рагнвиндр встал с дивана, поправив поднявшиеся рукава пиджака и смерил равнодушным взглядом Албериха, который нарочито похабно сидел на краю письменного стола, даже не пытаясь соблазнить мужчину. Он лишь развлекался, довольствуясь жизненной энергией, что дала ему в избытке кровь многих людей за сегодняшнюю ночь. Его аппетиты увеличились, гранича с непозволительной расточительностью, но он считал, что еще далек от предела и имел на то право. Впрочем, ни единого аргумента против у Дилюка не было. Он и не собирался усмирять вампира, прекрасно зная, что это невозможно.

— Может, если давать тебе больше моей крови, это поубавит твой пыл? — вполоборота, стоя в дверях, бросил Дилюк, и в его голосе была слышна ирония. — Сомневаюсь.

— Верно, — одними только губами прошептал Кэйа, прикрыв глаза.

Кровь горячила его сильнее, чем алкоголь в подростковом возрасте. Она заполняла мертвые вены, разжижала свою собственную, вечно густую и холодную. Ее не надо было добывать насильно — это необычно. Кэйа уже давно не охотился, привыкнув преследовать только одну жертву. Все остальные просто перестали быть интересны, они одинаковые, один к одному. Боятся или нет, больные фанатики, даже святоши: под действием феромонов все становились одинаковыми, а вкус страха на зубах уже не приносил былого удовольствия.

Рутина сменила насыщенную жизнь хищника? Пусть так, он только рад этому.

Но что-то... было не так. Совсем не так. Запах? Может, звуки не те? Не та тишина. Даже ветер, казалось, шелестел по-другому. Воздух загустевал, отдавая чем-то горьким на языке. Даже если Дилюк и заметил это, то не посчитал чем-то важным.

Вместе с избыточным насыщением приходила усталость. Совсем как у людей. Кэйа лениво потянулся и вальяжно прошелся до черного хода, за дверью которого изменилась вся его жизнь. Он даже не удивился бы, будь там что-то подозрительное. Место, где свершилась магия крови и произошло не единожды нападение, само собой привлекало к себе внимание нежити, даже если сама она это не замечала. Никто, наверное, и не понимал, что чувствовал рядом с этим местом. Узкий проход между домами, ржавая дверь, вечно мигающая лампа и жестяные баки с мусором. Это был обычный двор бара, ничем не примечательный. Только даже лунный свет обходил его стороной.

Кэйа вышел на улицу, щурясь от яркой лампы над крыльцом. Он застегнул рубашку почти до самых верхних пуговиц и увидел, как у стены кто-то лежал. Даже по запаху было сложно угадать: их было слишком много для одного существа. Странно, но не удивительно, потому что в баре так пахло практически от всех. Тем не менее, дурацкую клетчатую рубашку Альберих узнал. Это был тот самый вампир, едва не напавший на Диону.

— Эй, хватит, здесь тебе не место! — прикрикнул Кэйа, но реакции не последовало. Фигура даже не пошевелилась. Вампир напрягся, выпустив когти: с ними было безопаснее. — У тебя не такие уж и тяжелые раны были, мог найти себе кого-то на улице и восстановиться.

И все равно в ответ последовала только тишина. Радовало одно, что вокруг Альберих никого не чувствовал, хотя чутье подсказывало, что просто так этот парень валяться бы здесь не стал. И точно не по своему желанию. Вампиры не пьянеют и не умирают от таких слабых ран. Сломанные кости, разодранные глаза — Кэйа сам на себе испытывал подобное, отделавшись бледным шрамом, и то из-за серебряного ножа Дилюка.

Вампир раздраженно закатил глаза, не испытывая ярого желания подходить к телу, но выбора у него не было. Толкнув того для верности носком ботинка в спину, мужчина убедился, что парень перед ним уже не встанет, после чего развернул его на спину, но от увиденного у него было еще больше вопросов. Прищурившись, он отодвинул липкий от крови воротник рубашки, подозрительно осмотрев разрез. Горло было перерезано и достаточно глубоко, но остальные раны на теле пропали бесследно. Он умер не от того, что ему нанесли Кэйа и Дилюк в баре, и даже не от разреза на глотке. Щеки впали, кожа стала прозрачной, прям-таки обтягивая череп. Глаза черные, не успели вернуться в прежнее состояние, он вышел из себя от ярости.

В таком состоянии Кэйа видел только одного бессмертного, и убил его сам. Но для этого потребовалось полностью осушить тело Дотторе, а мальца хватило ненадолго. Наверняка был голоден и ослаблен после сложной регенерации. Пришел сюда, чувствуя, что это хорошее место для охоты? Или наоборот решил, что безопасно? Брезгливо поморщившись, Альберих наклонил голову парня вбок, чтобы получше рассмотреть его шею, но вместо двух крошечных ранок от клыков он увидел одну. Крупнее, но не намного, и, что странно, она была воспалена.

— Что за...