Никто

«Today I'm dirty,

I want to be pretty.

Tomorrow I know, I'm just dirt».

Грязь — это то, во что превращается жизнь осуждённых за убийство. И от такой грязи невозможно отмыться в будущем, особенно если ты попадаешь в колонию, когда тебе всего пятнадцать. Но по виду Яты Мисаки не скажешь, что он раскаивался в содеянном. Однажды его допрашивал психотерапевт. Тогда на вопрос о том, как бы он поступил, будь у него возможность заново пережить тот день, Мисаки хладнокровно ответил: «Так же».

Ему нравилось раз за разом прокручивать те события в голове, потому что знал, что поступил правильно, отомстив за друга. Перед глазами мелькали картинки: заляпанного кровью пола, одежды, биты и ублюдка, испускающего дух у его ног. Мисаки разбил ему всё лицо – на нём живого места не осталось – сломанный нос, выбитый глаз, раздробленный висок и лоб; бита хорошо сделала дело. Мисаки очень старался, хотел, чтобы подонка мать родная не узнала. Вязкая жидкость впиталась намертво во всё, с чем соприкоснулась. В помещении было душно, отчего воздух казался гнилостным: ни на секунду не покидало ощущение выгребной ямы. Перед глазами плыло. От калейдоскопа красок, мутивших сознание как после алкогольного отравления, тошнило. Мисаки вывернуло наизнанку почти сразу. В тот момент он ликовал: мужчина, обокравший Сарухико и избивший его до полусмерти, теперь мёртв. И больше никогда не причинит никому вреда. Но разве смерть когда-либо решала чужие проблемы? Через несколько дней Мисаки поймали, а Сарухико в больнице так и не пришёл в себя.

«Yesterday I was dirty -

Wanted to be pretty.

I know now that I'm forever dirt».

В колонии было омерзительно. Понятное дело, что рассчитывать на пятизвездочный отель не приходилось, но Мисаки и представить не мог, что будет чувствовать себя настолько грязным. Живя среди отбросов чётко осознал, что такие же, как и он сам, малолетки, не нужны обществу. Посещения здесь — такая же редкость и роскошь, как и нормальная еда — никогда не знаешь, достанется ли тебе. Ему было очень интересно, как там Сарухико в больнице? Пришёл ли он в сознание, и если да, то когда? Как он себя чувствует? Кто о нём заботится? Может ли он ходить? И навестит ли его когда-нибудь? Время замедляло бег, предлагая себя для мучительных дум.

Единственный раз, когда Мисаки дал волю чувствам, был его первый день рождения, проведённый в этой дыре. Тогда он впервые получил новости извне — открытку, посланную отцом Сарухико, из содержания которой стало известно о том, что тот до сих пор в коме. В это не хотелось верить. Чтобы унять боль внутри, он избивал кулаками стену и истошно кричал. Почему все его решения всегда оборачиваются против него? Как его месть помогла Сарухико? Мечты о нормальной жизни после освобождения исчезли в один миг. Мисаки всё чаще стал впадать в исступление.

«We are the nobodies -

Wanna be somebodies.

We're dead, we know just who we are».

Ему дали шесть лет. Минимальный срок, но в то же время ужасно длительный. Смирившись с участью, Мисаки стал ответственнее выполнять работу, которую ему поручали. Причиной такого турдолюбия стала вера в досрочное освобождение. Эта мечта его успокаивала, в то время как противная мысль о пребывании в этом убогом месте не давала спокойно спать. Но пока на руках Мисаки лишь грязь, которую надо счистить перед выходом в свет. И он даже не отрицал, что просто хотел видеть друга.

Они встретились через год его заключения. Тогда Мисаки пришли навестить впервые. Он сходил с ума от догадок, кто же это мог быть. Минуты ходьбы до приёмного покоя — год ожидания в одиночестве. Сев на положенное место, он опешил, увидев посетителя через стекло. Тот был очень бледным и уставшим на вид. И только тогда, когда Сарухико поднял трубку для связи, Мисаки заметил, что он в инвалидном кресле.

— Ты как? — знакомый голос звучал отстранённо и тихо. Складывалось ощущение, что Сарухико тяжело говорить.

— Я… — Мисаки был в растерянности. Что он мог рассказать? Он был просто счастлив видеть друга в сознании. От него ведь так долго не было никаких вестей.

— Мисаки, почему ты молчишь? Ты не рад меня видеть? — и едва заметно улыбнулся ему. Или показалось?

— Я скоро вернусь к тебе, обещаю, — решительно ответил Мисаки, — подожди меня ещё немного, хорошо? — он приложил ладонь к стеклу. Сарухико сделал то же самое. Ещё никогда Мисаки не чувствовал себя таким сильным. Теперь он обязательно всё исправит и сдержит обещание.

— Я буду ждать.

Простой жест подарил надежду. Пусть сейчас он — грязь, пусть сейчас он — никто. Но Мисаки всегда хотел быть тем, кто будет рядом с Сарухико. И тем, кто при необходимости за него умрёт.