В серовато-голубом свете летней петербургской ночи цельные окна дома Лидских — одной из лучших фамилий столицы — сияли сдержанно и гордо. К крыльцу то и дело подъезжали кареты, запряжённые шестернёй, а не то и двенадцатью лошадьми; едва ли можно было повстречать здесь экипаж четвернёй, а уж о том, чтоб увидеть всего лишь пару коней в упряжке, и говорить не приходится. Словом, здесь собрались люди высшие из высших — не обделённые такими важными добродетелями, как туго набитые кошельки да разлапистое семейное древо.

Подходило время разъезда. По ступеням белого мрамора спускались гости Лидских, лакеи откидывали с мягких стуком подножки экипажей, открывали и закрывали дверцу — и звонким стуком копыт оглашалась мостовая перед домом.

Когда отгремел последний экипаж, на крыльце остался ещё один гость. Он, вздохнув, поправил шёлковый галстук, осмотрел, достаточно ли хорошо сидят на нём панталоны, тронул цепочку часов, и нетерпеливо взглянул на подъездную дорогу: где, мол, замешкалась его карета? Потом он украдкой взглянул на двери дома — швейцара не было, да и из окон никто не смотрел на него, — и сбежал с крыльца.

Он шагал скоро, так, как идёт человек, привыкший к долгой ходьбе. Идти ему было неблизко — на Выборгскую сторону; и он шёл не останавливаясь и не поджидая своего экипажа.

Да и то сказать: экипажа он ждать никак не мог, ибо ни экипажа, ни даже денег на то, чтобы нанять извозчика, у него не водилось. Впрочем, он не унывал и надеялся на то, что, как-нибудь присовокупив приданое какой-нибудь богатой невесты к собственной наличности — по большей части состоявшей в долгах в щепетильной лавке, у зеленщика, у портного и перед квартирной хозяйкой, — он наконец обзаведётся хорошеньким состояньицем. Не напрасно же он, в конце концов, трудится в поте лица! Не даром же делает полезные знакомства, не даром проводит вечера и дни в обществе! И не даром на последние свои сбережения он заказал щегольских карточек с тиснёным орнаментом, золочёным обрезом и надписью «Модест Павлович Гаров с личным визитом честь имеет быть»!

Дошед наконец до нужного ему проулка, он приблизился к дому, взошёл на открытую галерею второго этажа, опоясывавшую домик, и, ударив кулаком по двери, некогда выкрашенной зелёной краской, которая теперь трескалась и слезала с дурно отёсанного дерева, принялся ждать. Дверь Гарову отворил слуга, исполнявший при нём все обязанности разом; Гаров сердито сунул ему шляпу, перчатки и трость и лёг на кровать.

Слуга бросил вещи на единственный в комнате стул и ушёл было спать в свой угол, но Гаров не дал ему отдохнуть.

— Ступай к хозяйке, — велел он, — и скажи, что я отказываюсь от её стола.

— От стола? Совсем отказываетесь?

— Пошёл скорее! — прикрикнул Гаров. — Не твоё дело переспрашивать!

— Да как уж изволите, — отвечал слуга, отступая к двери, и прибавил себе под нос: — А только бы не пришлось совсем с пустым животом сидеть…

Гаров между тем размышлял, где бы достать ещё денег. Отказаться от стола, конечно, умно: к обеду и ужину его приглашают чуть ли не каждый день, без завтрака и чая он, даст бог, проживёт, а как будет перебиваться слуга — это не его, Гарова, заботы. Отказаться ещё от дров и свечей? Пожалуй, можно до сентября, а то и до октября — а там, может, он и женится наконец. Заложить что-нибудь? А что? Часы заложены давно, цепочку он оставил, чтоб казаться всем человеком приличным и богатым — и закладывать её он ни за что не будет: видное ли дело — такой бон-тонный господин, и вдруг без часов! Булавку для галстука? Да много ли возьмут за неё — из простого металла вместо серебра и со стекляшкой вместо драгоценного камня? Натурально, дадут копейку или и вовсе ничего не дадут.

Неловко, очень неловко! Лидский говорил сегодня, что дочь её пойдёт только за человека с хорошим состоянием и хорошей фамилии; а как Гаров давно уже решил, что именно Лидской-младшей суждено привесть его к безбедному существованию, то ему и надобно было казаться именно таким человеком.

Положим, фамилия у него неплохая. В Москве все знали Гаровых — любого спросите, отрекомендуют в лучшем виде. Эти Гаровы, правда, были лишь однофамильцы Модеста Павловича — но кто там будет разбирать?

А вот с состоянием у него не задалось… И, чтобы завуалировать эту малоприятную мелочь, ему необходимо надобно выглядеть богатым — а там, глядишь, богатство и придёт к нему!

Размышления прервал скрип двери и показавшийся на пороге слуга.

— Марья Петровна, — сообщил он, — изволят сами прийти переговорить с вами.

Не успел он договорить, как на лестнице послышались лёгкие шаги, дверь снова отворилась, и в комнату вошла хозяйка.

Марья Петровна, вдова, коллежская регистраторша, все двадцать с небольшим лет своей жизни прожила здесь, на окраине Петербурга — сначала в доме родителей, затем в доме супруга, в нижнем этаже которого и обреталась по сю пору, второй этаж приспособив под наёмные квартиры. Нельзя сказать, что жила она богато — и, не обладая деловой хваткой, она тем не менее получала с квартир достаточно для того, чтобы не чувствовать нужды.

Она остановилась в дверях, потупив голову; тонкие её пальцы перебирали бахрому платка, накинутого на плечи.

— Надеюсь, я не нарушила вашего покоя, Модест Павлович, — сказала она.

Гаров промолчал: не говорить же ей, что нелёгкая принесла её невовремя и если Марье Петровне угодно требовать с него денег за стол или квартиру, то здесь он ничем ей служить не может. А впрочем, может и стоит обойтись с ней поласковее: авось даст взаймы, а потом и забудет о долге!

Он молча скинул вещи со стула (надо будет после выговорить Ефиму: почему это он прохлаждается?) и молча придвинул его Марье Петровне: садитесь, мол, раз уж явились. Марья Петровна села, аккуратно расправила складки платья и выжидающе взглянула на Гарова.

— Что вам угодно? — спросил тот.

Марья Петровна помолчал немного, поправила несколько раз чепец и, покраснев, начала:

— Вы видите ли… я, право, не знаю, как вам сказать… но дело в том, что вот ваш человек передавал, что вы хотите отказаться от стола. Это так?

— Так.

— Я хотела спросить… просить вас, может быть, если вам понравится, пользоваться моим столом?

— В каком же это смысле — вашим столом?

— Очень просто: приходите ко мне завтракать, обедать, ужином, пить кофий — словом, когда вам будет угодно… я думаю, вам будет это удобно?

Гаров призадумался: оно, конечно, удобно — а только не хитрит ли хозяйка? На её месте он бы не предлагал ничего невыгодно себе; итак, следовательно, ей что-то от его надо — денег ли, помощи ли какой, — но Гаров едва ли хотел помогать Марье Петровне.

— А это бесплатно? — спросил он.

— Ах, конечно, совершенно бесплатно!

— И за квартиру с меня больше требовать не станете, чем по контракту?

— Нет, что вы! Как можно! Приходите ко мне, как гость, — разве ж с гостей берут что-нибудь?

— Что ж, я согласен.

Марья Петровна улыбнулась тепло, сказала короткое «Прощайте», и, бросив мимолётный радостный взгляд, выпорхнула из комнаты.