Зофье Казимировне тоже хотелось воскликнуть: «Неужели это вы?», но она лишь кивнула едва заметно и, прижав руки к трепещущему сердцу, смотрела на всадника. Он тоже смотрел на неё, молчал и словно ждал, пока она скажет что-нибудь.

Ах, если б могла она забыть недавнюю встречу! Если б не видела сейчас перед собою образ супруга! Если б не появились вдруг в душе её сомнения, которые так старательно изгоняла из неё Зофья Казимировна и которые чуть было не исчезли вовсе! Тогда она непременно бы отвечала господину Ильинскому, а теперь — что могла она сказать ему теперь? Она-де ждала его, и вот в какой час привелось им встретиться…

После того, что Зофья Казимировна увидала в обозе, господин Ильинский казался ей каким-то уж слишком весёлым, и довольным, и здоровым. Хотя ещё несколько минут назад она не осознавала, что, кроме супруга, заставило её бежать этого места, теперь ей делалось совершенно ясно: это были лица, исполненные страдания, стоны, раздававшиеся с одних подвод, и молчание, слышать которое было, пожалуй, ещё тягостнее стонов.

Не простое спокойствие витало над обозом — витал над ним тот дух отрешённости от всей земной жизни, который так чувствуется иногда в доме с тяжело больным человеком. Ещё дух этот Зофья Казимировна чувствовала, когда случалось приходить ей в капличку и останавливаться в нефе возле колонны. Свет лился из витражных окон, беломраморные лица статуй Девы Марии, Христа и апостолов казались подёрнутыми румянцем, и тихо-тихо было там, подле вделанного в холодные плиты пола, надгробия.

А сейчас, перед господином Ильинским, под взглядом его тёмных глаз, былое умиротворение пропало совершенно.

Он так не походил на молодого и бледного офицера с лихорадочным блеском в глазах и осунувшимся лицом: улыбающийся, румяный, свежий, господин Ильинский ничуть не изменился с тех пор, как Зофья Казимировна видала его в Домбровице.

Странно было видеть его таким сейчас. Зофья Казимировна полагала, что и родное местечко, и вся губерния давно разорены: слухи доходили неясные, и она наверное знала только о Гродно; а как от Волынской губернии до Гродненской не сказать, что слишком далеко, то Зофья Казимировна и не знала, что делается в покинутом ею местечке. Москва тоже была в опасности, и здесь уж дело было не в слухах — все хорошо понимали, что будет если не завтра, то дня через два, и город будто напрягся в ожидании беды. А господин Ильинский словно не замечал этого и выглядел ничуть не более обеспокоенным, чем перед балом в Домбровице.

Былое на миг вспомнилось Зофья Казимировне и она бы непременно предалась воспоминаниям, если б господин Ильинский не сказал:

— Право, какая неожиданная встреча.

Неожиданная встреча — и только; слова эти не ранили ножом — они лишь отозвались глухим ударом, и удар этот был и обиден, и болезнен, как пощёчина. Прозвучали они тихо-вежливо: так здороваются, потом беседуют несколько времени, и наконец с облегчением прощаются дальние знакомцы, которые делают визиты лишь для того, чтоб не показаться невоспитанными. Да и смотрел он на Зофью Казимировну совсем не таким взглядом, — мягким, восторженным, обожающим, — каким он смотрел на неё прежде.

Словом, всё, что видела она в господине Ильинском, вдруг пропало. Верно, она заблуждалась, и ничего из того, что она воображала, вовсе и не существовало: не было в нём ни честности, ни благородства, ни безграничной любви к ней; и, возможно, только в снах её и существовало всё это…

Зофья Казимировна кивнула и, медленно развернувшись, побрела прочь. Опять сменяли друг друга картины окружающей жизни, и опять же она не разбирала ничего кругом: слёзы стояли в глазах.

Она шла и шла, миновала какой-то мост через какую-то речку, свернула в какой-то проулок, вышла на какую-то улицу. Потом остановилась, отёрла слёзы, посмотрела кругом: за крышами домов поднималась тонкая, прозрачная, серая струйка дыма; ещё не клубился он, не заполнял весь город, но скоро — Зофья Казимировна была в этом уверена, хотя и не знала, отчего, — Москва должна была оказаться покрытой и дымом, и огнём. Пустой город будет разрушен — как уничтожена была мечта, так лелеемая Зофьею Казимировной; и город этот, ещё сегодня поутру казавшийся ей несоизмеримо от неё далёким и чужим, вдруг сделался ей так же близок, как и местечко Домбровица, в котором она провела всё детство.

Потому ли, что именно здесь она поняла и боль и разочарование, или потому, что, если уж не могло её сердце найти человека, то оно начало тянуться хотя бы к городу, — но ей хотелось остаться здесь, в доме мужниной тётки.

Она вздохнула, опустила глаза и вновь зашагала по мостовой; куда идти — Зофья Казимировна не знала, да и не всё ли равно ей было?

— Зося! — раздался вдруг возглас. — Зося, ангел мой, что же ты здесь делаешь?

Зофья Казимировна подняла взгляд, посмотрела туда, откуда раздавался этот нежный, удивительно знакомый и так непохожий на тот, который она знавала раньше, голос, и увидала своего супруга. Он глядел на неё заботливо-ласково, и весь его вид так и говорил: зачем ты остаёшься здесь, когда тут так опасно?

Зофье Казимировне вспомнилось, что нынче ночью она думала о том, что ей должно упасть перед мужем на колени и вымолить его прощения; но страшно было просить простить её — потому, что он наверное не простит её…

Она сделала два неловкие, робкие шага к нему навстречу; он — несколько быстрых и уверенных, и, когда Зофья Казимировна уронила голову ему на плечо, коснулся губами её щеки. Зофья Казимировна чувствовала, что из глаз у неё катятся градом горячие слёзы, только слёзы не горькие — и радостно, и легко, и светло делалось у неё на душе.

Снова заблаговестили.

Ибо сказано есть: бывает радость у Ангелов Божиих и об одном грешнике кающемся[1]… но ей не следует искать подтверждения своим мыслям в священных текстах, потому что ничего, кроме заблуждения, у неё не выходит из этого вынести; как ничего, кроме заблуждения, кроме глупых фантазий, кроме ошибок она и не знала — а ведь надо было просто жить так, как идёт жизнь. Только это было правильно, и только это было хорошо, и, разумеется, теперь, когда она поняла это, жизнь её станет совсем не такою, какую Зофья Казимировна знала.

А может, и нет — только сейчас она совершенно не желала об этом думать.

[1] Лк. 15:10