Зазвонили к обедне.

Густой, словно мягкий воск, тягучий, громкий звук колоколов поплыл над городом, шапкою накрывая его; не радостью, не умиротворением наполнял он душу — он нёс ей печаль и страх. Маленькие колокола звенели, и звук рассыпался, потом собирался вновь и взмывал к синему небу; перезвону их, частому, прерывающемуся, будто стук растревоженного сердца, вторили вздохи больших колоколов.

Город, опустевший, замерший вернулся было на миг к своей прежней жизни. Жизнь эта, хотя бесконечно непривычная Зофье Казимировне, теперь казалась именно той жизнью, которой она жила всегда: всегда слышала этот звон, всегда шла по безлюдным улицам, всегда же вдыхала прохладный, свежий, прозрачно-лазоревый воздух. Да только она всё ещё помнила, что́ она замышляла, — и никак не выходило у Зофьи Казимировны расстаться с этою мыслью; ей бы вернуться сейчас домой, к Марье Дмитриевне, в это покойное место с его размеренным течением дня, с неизменными занятиями, — но это значило бы отказаться от своих надежд и чаяний, отвернуться от того, что она так долго ждала…

И слышался где-то вдали, в переулке, ещё один звук — и такою же тоскою, как и звон колоколов, щемил он сердце. Громче и громче делался он, ближе и ближе, — и вскоре совсем перекрыл колокольный звон.

На улице показался обоз с ранеными.

Гремели по камням мостовой колёса телег, стучали копыта коней, мерно раздавались шаги. Говор и смех перемежались стонами, стоны — говором; они сплетались, рождали новый, неведомый доселе звук, и всё было в нём: и жизнь, и смерть, и будущее, и прошедшее, и горе, и радость. Вчера для одних, завтра для других, и сегодня, которое, быть может, разделит этих людей на две части; кто-то будет спокоен потому, что его жизнь продолжится, кто-то — потому, что его уже ничто не сможет потревожить, — но все они, Зофья Казимировна отчего-то ничуть в этом не сомневалась, верят, как недавно и она верила, в то, что всё свершается именно так, как и должно и что всё непременно станет лучше, нежели идёт сейчас. Странное, почти нелепое предположение: Зофья Казимировна прекрасно осознавала его странность, но иного направления её думы принять не могли.

Всё было в этом звуке — и Зофья Казимировна замерла, прислушиваясь к нему. Она точно позабыла, о чём думала и чего хотела, зачем пришла сюда и откуда ушла: такими маленькими, незначительными, почти несуществующими представлялись ей теперь её беды.

Обоз остановился. Первые повозки, уже миновавшие набережную, терялись из виду, последние — ещё не показывались из переулка.

Заминка так резко отличалась от его неспешного движения, которому, казалось, ничто не могло бы помешать, что Зофья Казимировна, на мгновение оцепеневшая, вдруг, словно чья-то невидимая рука подтолкнула её, заторопилась вперёд, к стоящим в голове обоза повозкам; зачем, почему она шла туда — Зофья Казимировна не знала; да, впрочем, она почти весь нынешний день действовала именно так, и ей, после её раздумий, вовсе не хотелось размышлять о чём бы то ни было.

Она чуть ли не бежала, путаясь ногами в подоле платья и неосторожно ступая на неровные камни мостовой. Что-то тянуло её туда, влекло и, вздумай Зофья Казимировна остановиться, она наверное не простояла бы и секунды.

Шаг — ещё шаг — и ещё один, и она встала, как вкопанная, и мелкая холодная дрожь пробежала у неё по спине, и ей вдруг сделалось боязно.

Господи Боже, неужто то, что предстало её взгляду, не видение? Неужели глаза не обманывают её, и, верно, сейчас случится то, чего она не то что бы боялась — то, чего она не желала и то, что непременно помешает ей претворить наконец в жизнь мечты её?

Зофья Казимировна зажмурилась, чтоб отогнать наваждение, и снова осмотрелась. Видно, зрение не изменяло ей: всё такое же лазоревое, с лёгкими облачками, небо было над головою, и речка так же несла серо-мутные воды; и Зофья Казимировна всё ещё видела картину, которая вывела её из былого равновесия.

Против одной из телег стоял молодой, бледный, с подвязанною рукою офицер. Глаза его горели болезненным блеском, — но ни глаза его, ни сам он не могли бы поколебать Зофьи Казимировны. Что ж ей за дело до этого неизвестного офицера, даже если и жаль его?

Подле него, спиной к Зофье Казимировне, стоял господин — судя по тёмно-зелёному платью без эполет, лекарь. Но даже если б она не могла определить занятия его по платью, ей не составило бы ни малейшего труда понять это иным способом: Зофье Казимировне хорошо была знакома и фигура его, с опущенными плечами, и резковатый, сухой и в то же время тихий голос, и сдержанные жесты; словом, всё в нём знала она — хотя и много времени утекло с тех пор, как супруг отослал её в Москву, она не позабыла его.

Он поклонился офицеру и отвернулся от него; взгляд его холодных глаз скользнул по Зофье Казимировне, на миг задержался на ней, — и она отшатнулась, чувствуя, что щёки её заливает горячая краска стыда. Близорукий, супруг её щурился и не узнавал её: он, быстро посмотрев на Зофью Казимировну, уже переводил взгляд куда-то в сторону, — но всё равно ей было не по себе.

Зофья Казимировна отвернулась, прикрыла лицо рукою и побежала прочь.

Как ещё недавно что-то влекло её сюда, так теперь то же чувство отталкивало её от этого места; как не могла она остановиться и не прийти сюда, так и не выходило у неё остановиться и не уходить отсюда; и как не понимала она хорошенько, зачем спешит к голове обоза, так и не давала она себе отчёта в том, отчего ей так хочется поскорее покинуть это место.

Дыхание вдруг сделалось тяжёлым, и холодный воздух словно обжигал, как обжигал взор, который никак не шёл у неё из головы. Мелькали столбики ограждения набережной, ворота дворов, купола церквей, крыльца, ступени, колонны, балконы, вывески лавок, заколоченные окна; всё кружилось, уносилось вдаль, сменялось и изменялось; только Зофья Казимировна едва ли видела то, что окружало её — по сторонам она смотрела редко, а если и смотрела, то взгляд её ни на чём не задерживался.

Что с нею теперь будет? — вот единственное, что волновало и сердце, и душу, и разум Зофьи Казимировны. Чего добилась она своим необдуманным поступком? Как будет смотреть на неё супруг, если, не приведи Господь, узнает всё то, что она передумала и перечувствовала? И, наконец, когда же, как и почему случилось то, что случилось — этот ложный шаг, эта пропасть, которая вдруг открылась перед нею, это гнетущее и вместе с тем сладостное чувство?..

Она остановилась, чтоб перевести дыхание.

И снова тишину нарушил звук, так походивший на биение сердца: звонко и чётко стучали по мостовой копыта, и вскоре Зофья Казимировна увидала всадника.

Он натянул поводья, остановил скок коня подле Зофьи Казимировны и воскликнул:

— Как! Неужели это вы?