Джебом ненавидит, когда на него вешают лишнюю ответственность. Сперва это позиция старшего в дуэте JJ Project, затем — навязанное лидерство в постепенно формирующейся группе.

Однако его новая ответственность по степени важности и раздражительности с успехом перевешивает все предыдущие, потому что теперь у неё есть ноги, руки и имя, которое Джебом благополучно пропускает мимо ушей, потому что замерший перед ним пацан занимает всё внимание: не особенно высокий, едва ли старше их макнэ и поразительно некрасивый. Джебом разглядывает маленькие глаза, широкий лягушачий рот и нависающий над губами нос и думает: «Пиздец». С такими внешними данными дебютировать — самоубийство, нетизены сожрут его с говном. Его и всю группу заодно.

— Приятно познакомиться, хён, — говорит тем временем новичок и кланяется.

Джебом выныривает из не самых весёлых мыслей. Он криво улыбается, протягивает пацану руку и хорошо отрепетированным голосом произносит:

— Им Джебом. Можешь звать меня ДжейБи-хён.

Парень, секунду помедлив, обхватывает его пальцы ладонью — влажной, липкой, ледяной. Джебом едва сдерживает желание скривиться.

— Чхве Ёндже, — выдавливает он и вдруг улыбается так, что у Джебома перехватывает дыхание: резковатые черты лица смягчаются, за долю секунды преобразившись до неузнаваемости, морщинки весёлыми лучиками собираются вокруг глаз, и комната будто доверху наполняется светом и теплом.

По лопаткам толпой разбегаются мурашки.

— Ну, надеюсь, вы поладите, — хмыкает наблюдающий за ними Пак-пидиним и, сделав знак одному из своих помощников, удаляется.

Джебом вздрагивает от хлопка двери и только после этого понимает, что остался со своим личным геморроем наедине.

До общежития они добираются без приключений. Ёндже всю дорогу молчит, будто воды в рот набрал, но Джебом этому даже рад. Он мысленно прикидывает, куда его утолкать. У них всего три просторных комнаты, две из которых уже плотно укомплектованы. Остаётся третья. И его, Джебома, которая больше похожа на клетку для канарейки.

Джебом усмехается, представив лицо Джинёна, если он предложит тому взять новенького к себе. Судя по всему, выбора у него нет, придётся делиться своей не особенно вместительной берлогой. 

Парни встречают Ёндже настороженно. Они принюхиваются к нему, как дикие коты к новому члену стаи, никто не решается подойти и заговорить первым. И только Джексон, который, кажется, умеет находить общий язык даже с ложками, налюбовавшись на замешательство остальных, шагает вперёд. Он обхватывает остолбеневшего Ёндже за плечи и громогласно, нарочно коверкая язык акцентом, заявляет:

— Добро пожаловать в семью!

Ёндже в ответ оторопело моргает. Его явно сбивает с толку такое вопиющее нарушение личного пространства, однако вместо того чтобы отпихнуть Джексона, попросить его держать руки при себе, он робко улыбается.

Джебом повторно лишается дара речи. Вот как можно быть настолько некрасивым и красивым одновременно? 

Атмосфера быстро разряжается, когда макнэ узнают возраст новичка. Они тут же обступают Ёндже, будто крошечное племя папуасов, и утаскивают его к себе. Джебом ловит его полный мольбы взгляд, но в ответ лишь беспомощно улыбается. Он думает, что это к лучшему — в конце концов, ему меньше париться из-за налаживания отношений в группе. Но крохотный червячок всё равно всверливается куда-то под лопатку.

Не пожалеют ли они?..

— Надеюсь, он станет последним, — раздаётся из-за спины полный усталости голос.

Джебом, дёрнувшись, оборачивается. Джинён смотрит на него взглядом замученной в край мамаши, и Джебом понимает его на все сто.

— Я тоже, — бормочет он, вздохнув.

Потому что пятеро детей, один из которых старше названных родителей, — это вам не шутки.

***

Ёндже остаётся спать в гостиной. На диване откровенно мало места, но раскладывать его никто не решается после того, как Джексон, заигравшись с Югёмом, рухнул на него всей массой. Раздавшийся после этого душераздирающий хруст убедил парней, что теперь на диване они будут только сидеть, иначе у них вообще не станет дивана. Но Ёндже и тут не жалуется — смиренно устраивает подушку, расправляет плед, с усилием пропихивает объёмный рюкзак под журнальный столик, чтобы под ногами не мешался.

Джебом наблюдает за ним со смешанными эмоциями. Ему не хочется признавать, но отказ Ёндже заселяться в его комнату вызывает всепоглощающее облегчение. Он, конечно, лидер, коммуникабельный, общительный и всё прочее, но делить спальное место с незнакомцем он пока не готов. Матрас — это всё-таки личное, а одеяло — личное вдвойне.

— Тебе точно будет нормально? Ты можешь пойти к менеджеру, если что, у него вроде есть свободная кровать.

Джексон кудахчет над Ёндже наседкой. Он поправляет подушку, проверяет толщину пледа, затем уносится на кухню и притаскивает стакан с водой. «На всякий случай!» — говорит он оторопевшему Ёндже. Кажется, за один неполный день он проникается новичком так, что Джебому становится немного стыдно. Для него Ёндже пока слишком незнакомец, слишком чужой, чтобы вести себя хотя бы отчасти настолько же дружелюбно. А притворяться у него никогда не получалось.

— Всё в порядке, — улыбается Ёндже, после чего зачем-то вытаскивает рюкзак из-под столика и дёргает пальцами застёжку.

У него там, судя по всему, куча вещей, которые надо будет куда-то деть. Джебом судорожно вспоминает — есть ли у него в шкафу пара свободных полок.

— Если что, вон там, — Джексон небрежным взмахом руки указывает на одну из дверей, — спим я и Марк. Станет страшно — приходи, будем спать вместе.

Джебом замечает, как уголки губ Ёндже на один неуловимый миг опускаются, но затем снова растягиваются. Кажется, единственное его желание сейчас — чтобы все наконец-то отстали.

— Спасибо, хён, со мной всё будет хорошо, честно.

Джебом нарочно внимательно вглядывается в напряжённое лицо Ёндже. Он видит его ненатуральную, будто приклеенную улыбку и вдруг со всей ясностью понимает — ему сейчас приходится сложнее всех. Пройти прослушивание и, толком не привыкнув, оказаться в группе без предварительной притирки действительно трудно. И Ёндже, старательно улыбающийся и пытающийся выглядеть воодушевлённым, посреди этой кутерьмы кажется немного жалким.

Знать бы ещё, как его подбодрить, чтобы не утопить окончательно…

Джебом на миг отворачивается. Он взъерошивает волосы ладонью, хмурится, затем ловит красноречивый взгляд Джинёна и поджимает губы.

— Ёндже-я, — прочистив горло, зовёт он, пока Джексон громко сокрушается, что ребёнку в гостиной наверняка будет холодно, — если станет страшно, лучше приходи ко мне. Джексон храпит как трактор — он тебя только сильнее напугает, а на спальное место Марка вы вместитесь, только если ляжете друг на друга. У меня, конечно, всего один матрас, но он большой — думаю, его вполне хватит на двоих.

Когда Джебом замолкает, в гостиной виснет пронзительная тишина. Джексон ошеломлённо моргает, Джинён, опустив голову, пытается спрятать усмешку. И только Ёндже смотрит на Джебома с щемящим душу благоговением. Кажется, лидер-ним в его глазах только что обзавёлся нимбом и парочкой крыльев в комплекте. Джебома это не сильно радует.

Но, впрочем, и не расстраивает.

Первым молчание нарушает Ёндже. Он опять улыбается, широко и расслабленно, и кивает:

— Спасибо, хён, буду иметь в виду.

В груди Джебома моментально расцветает что-то большое и тёплое. Несколько долгих секунд он не может оторвать взгляда от лица Ёндже, пытаясь понять, что именно вызывает в нём эти эмоции. Однако когда его губы почти трогает ответная улыбка, возмущённый вскрик Джексона полностью разрушает момент:

— В смысле, «как трактор»?!

***

У Ёндже оказывается потрясающий голос, а также — нулевые навыки во всём, что касается танцев. Джебом слушает его пение в студии, поражаясь чистоте и силе звука, а затем — до кровавых мозолей гоняет его по залу, отрабатывая простейшие движения. Он пытается уговорить себя, что талантливый человек талантлив во всём, но чем больше Ёндже старается, тем хуже у него получается. Он не запоминает связки, растяжка оставляет желать лучшего, а постоянно сбивающееся дыхание мешает нормально брать ноты. Джебом ломает себя и свои педагогические навыки о непроходимую деревянность Ёндже, но результат выходит настолько же далёким от необходимого минимума, как Луна от Земли. И со временем Джебому начинает казаться, что проще остальных сделать статичными, чем заставить Ёндже танцевать правильно. Однако попыток вылепить из него хоть что-нибудь он всё равно не бросает.

Пак-пидиним хмурится, наблюдая за их тренировками. Морщинка между его бровей становится всё глубже с каждой ошибкой Ёндже, а когда тот в очередной раз спотыкается на ровном месте, он вздыхает, жестом подзывает Джебома и, кивнув на дверь, выходит из зала. Махнув остальным, чтобы те не останавливались, Джебом на ходу подхватывает полотенце и со стоном утыкается в него лицом. Кожу печёт от пота, прохлада махровой ткани немного сбавляет зуд.

— Ну что скажешь? — спрашивает Пак-пидиним, когда они оказываются одни в длинном пустом коридоре.

Над головой напряжённо гудят лампы, в уставшем от репетиций теле напряжённо гудит абсолютно всё. Сухой воздух после душного, пропитанного потом помещения студии кажется пыльным. В горле из-за этого начинает першить.

Джебом промокает лоб, облизывает губы и, прокашлявшись, уточняет:

— По поводу чего?

Не то чтобы он не в курсе — очевидное недовольство пидинима замечают все. Но противное сосущее чувство внутри заставляет вести себя глупо. Хочется оттянуть неприятный момент.

— По поводу вашего новенького, — терпеливо поясняет Пак-пидиним, решив не заострять на этом внимание. — Его прогресс не слишком заметен. Сколько он уже тренируется с вами? Две недели? Три?

— Четыре, — вздыхает Джебом.

Пидиним хмурится ещё суровее.

— И за четыре недели нулевые результаты? Не очень хорошо.

По лопаткам проскальзывает мороз. Приходится сглотнуть, прежде чем заговорить снова:

— Нет, результаты не нулевые. Он справляется намного лучше, чем когда пришёл. По многим показателям он до сих пор отстаёт, но это вопрос времени, так что…

Договорить Джебом не успевает — осекается, когда Пак-пидиним впивается в него испытующим взглядом. Обычно это не предвещает ничего хорошего, внутренности слипаются в ледяной комок.

— Джебом-а, скажи честно: Чхве Ёндже обуза для вас?

Джебом почти давится застрявшим в горле воздухом, зажатое в пальцах полотенце едва не трещит.

Он знает, что необходимо говорить правду, пидиним старается для них, думает об их будущем. Однако язык всё равно приклеивается к нёбу. За месяц пребывания в команде Ёндже успел стать настолько «своим», что вышвыривать его сейчас будет жестоко — как по отношению к нему, так и по отношению к остальным. Далеко не каждый начинающий трейни может похвастаться мгновенными успехами, некоторым приходится работать над собой годами. Ёндже, в свою очередь, старается выжать из себя всё. Он не жалеет себя, не ноет и работает на износ — порой усерднее, чем все они вместе взятые. Джебом действительно считает, что ему нужно дать шанс.

— Чхве Ёндже — часть команды, он дополняет нас. И если пока это не сильно заметно, уверен, в будущем вы вспомните этот вопрос и пожалеете, что вообще его задали, — вскинув голову, говорит он.

Заявление получается по-детски дерзким, будто Джебом не лидер начинающего бойз-бэнда, а главарь стайки хулиганов. Но Пак-пидиним, вместо того чтобы отчитать его за бахвальство, вдруг хлопает его по плечу и улыбается.

— Что ж, верю. И, надеюсь, в следующий раз вы меня удивите.

Душа проваливается в пятки. Джебом уже не рад, что решил показать характер, потому что теперь с него будут спрашивать вдвойне, а то и втройне. Поэтому в зал он возвращается мрачнее тучи и всё оставшееся время гоняет Ёндже особенно жестоко.

В общежитие парни возвращаются заполночь. Не обмениваясь пожеланиями сладких снов, они расходятся по комнатам, чтобы без сил упасть на кровати, и только Джинён почему-то идёт не к себе, а к Джебому, чтобы когда дверь за их спинами закроется, гневно прошипеть:

— Ты ебанулся, что ли?! Убить нас захотел?!

Джебом чувствует себя слишком уставшим, чтобы препираться. Он со стоном растягивается на матрасе, закрывает лицо руками и глухо бросает:

— Я сам чуть не сдох, отвали.

Он честно надеется, что Джинён оскорбится и уйдёт. Нудная боль в мышцах плавно трансформируется в гул, голова практически не соображает. Однако Джинён и не думает испаряться в обнимку со своими претензиями. Вместо этого он шагает к измученному Джебому, пинает его вытянутые ноги и шипит ещё яростнее:

— Ты видел, до чего Ёндже довёл? Он же едва живой остался, придурок ты этакий! А он ведь новичок, твою мать, ему сложно угнаться за нами!

Его ледяной тон обжигает Джебома, внутри сворачивается тугой горький ком обиды. Как будто ему нравится видеть чужие страдания! Особенно страдания Ёндже, который всё также не жалуется и старается ещё больше, ещё сильнее, из-за чего Джебом чувствует себя чудовищем.

Но Джинёну это, разумеется, не видно с высоты обитого состраданием трона. Поэтому когда он снова толкает колено Джебома ногой, тот убирает руки от лица, приподнимается на локтях и, едва разжимая губы, цедит:

— Да неужели! Мне прям интересно, каково это — стоять в сторонке в белом и давать советы, потому что лично мне постоянно приходится принимать сложные решения и оказываться ёбаным злодеем. И это нихера не круто, Джинённи, просто пиздец как. — Он запинается, переводит дыхание, прежде чем продолжить. — Знаешь, зачем пидиним отозвал меня в середине тренировки? Спешу разочаровать: не ради того, чтобы похвалить. Он спрашивал — стоит ли выгнать Ёндже к хуям собачьим, потому что у него складывается ощущение, будто тот тянет нас вниз. А теперь вруби мозг поверх жалости и подумай, что случится, если он придёт через пару-тройку дней и увидит в точности аналогичную ситуацию.

Выражение лица Джинёна не меняется, но щёки заметно теряют цвет. Кажется, до него доходит вся серьёзность ситуации, и Джебом чувствует что-то похожее на мрачное удовольствие. Наконец-то не он один будет нести этот крест. Наконец-то кто-то ещё ощутит всю тяжесть сраной ответственности.

— Сегодня мне удалось заговорить ему зубы, но в следующий раз он меня даже слушать не станет, — произносит Джебом после короткой паузы, стараясь замаскировать резкостью трясущее нутро неприятное чувство. — Ёндже сейчас самое слабое звено, но я не собираюсь оставлять его за бортом. Я сделаю его сильным, чего бы мне это ни стоило. И пусть ты и все остальные считаете меня монстром — похуй. Я хочу, чтобы он остался.

Выдохшись, он откидывается на спину. Горло печёт от натужных, выдавленных из глубины души ядовитых слов, глаза жжёт от желания разрыдаться от усталости, несправедливого отношения и бессилия. Но делать это при Джинёне не следует — никто не должен видеть лидера разбитым. Поэтому он делает над собой очередное усилие, зажмуривается и практически выплёвывает:

— А теперь съеби, у меня нет ни сил, ни желания спорить с тобой.

Джинён, постояв ещё немного, уходит. Молча. Не хлопает дверью, не топает — тихо выскальзывает в коридор, оставляя Джебома наедине с рвущим грудь воплем.

Мало кто может понять лидера, которому приходится давить в себе человеческое, чтобы думать не отдельными людьми, а целой командой. И хоть он осознаёт правильность слов пидинима, знает, что если Ёндже останется на настолько низком уровне, самым правильным решением будет заменить его, принимать это как данность ему не хочется. Ему нравится нынешний состав, нравится устоявшаяся атмосфера, крепнущая связь. Но как найти равновесие между рационализмом, эгоизмом и совестью, он пока не представляет.

Отключается Джебом внезапно. Он проваливается в сон, утопает в нём, будто в болоте, и чувствует себя слишком отвратительно, чтобы отдыхать. Его одолевают видения-тени прошедшего дня, монстры, в которых превращаются испытанные эмоции. Так что когда пересохшее горло даёт о себе знать назойливым першением, просыпается он со смутным ощущением облегчения. Тело ломает после тренировки, мышцы трещат от каждого движения, но Джебом всё равно поднимается, выходит в гостиную.

И застывает, увидев сидящего на диване Ёндже.

У того на коленях ноутбук, в ушах — вакуумки, а в руках — стакан с водой. И всё бы ничего, но на часах начало третьего, ему по-хорошему давно пора спать, потому что утром всё повторится: и репетиции, и накал, и давление.

Вздохнув, Джебом взъерошивает волосы. Он пару мгновений сомневается — стоит ли вернуться в комнату, пока Ёндже его не заметил, но затем, подумав, сдаётся. Он мысленно говорит себе, что готов к осуждению, готов к неприязни и ненависти, и хоть это немножечко обидно, ради общего будущего он потерпит. Лишь бы всё получилось.

Ёндже вздрагивает, когда Джебом плюхается рядом. Он поворачивается, выдёргивает из ушей наушники и немедленно растягивает губы в улыбке — теплой и яркой, без единого проблеска недовольства.

В груди ёкает.

— Ты чего не спишь, хён? Устал ведь.

Джебом опускает взгляд, разом устыдившись своего малодушия. Ёндже беспокоится о нём больше, чем о себе, и от этого то ли петь, то ли плакать хочется, потому что это ведь он, Джебом, лидер, ему не положено проявлять слабость. Но с Ёндже почему-то всё получается наперекосяк.

Горло перекрывает ком. Приходится с натугой проглотить его, прежде чем хрипло проговорить:

— Ты вообще-то тоже. И тоже не спишь. Нехорошо, утром синяки под глазами будут.

Улыбка Ёндже на мгновение гаснет. Он в замешательстве отводит глаза, на его лице отпечатываются мучительные раздумья — что бы такого правдоподобного соврать. И Джебому снова становится не по себе.

— Мне… не спится. Но я сейчас досмотрю и лягу, честное слово. У нас же в семь подъём? Или в шесть?

— В десять, — хмыкает Джебом, мельком глянув на экран ноутбука. Там на паузе стоит кино про супергероев. Вроде что-то про Халка.

Лицо Ёндже разглаживается.

— Тогда я точно успею выспаться, — произносит он с облегчением и добавляет: — Не волнуйся за меня, хён, ложись.

Джебома опять дёргает от кольнувшего грудь чувства вины. Он поджимает губы и в задумчивости проводит ладонью по лицу. Если бы это было так просто. Не переживать, не думать. Забыть и не париться ни о чём, кроме своих интересов.

Но Джебом давно так не может.

Снова посмотрев на экран ноутбука, Джебом напрягается, пытаясь сообразить, какие ещё аргументы привести, чтобы загнать Ёндже под одеяло. Затем он переводит взгляд на до сих пор зажатый в его руках стакан, вода в котором идёт едва заметной рябью, и догадка озаряет голову с силой вспышки сверхновой.

Ёндже не спит не потому, что у него бессонница. Он не может уснуть из-за боли — скручивающей, жгущей, скребущей под кожей боли в каждой клеточке тела. Он не привык к подобным нагрузкам, не впахивал годами в студии, тренируя мышцы, так что если даже Джебом, всю юность пропрыгавший в группе бибоев, испытывает дискомфорт, Ёндже наверняка приходится в десятки раз хуже.

Стыд накатывает удушающей волной. И вместе с ним на ум приходит идея, от которой щёки обжигает румянцем.

Джебом морщится, кидает взгляд на Ёндже, сомневается несколько мгновений, будто даёт себе время передумать. Но затем прокашливается и хмуро буркает:

— Идём.

Глаза Ёндже округляются.

— К-куда? — оторопело выдавливает он, вцепившись в край ноутбука с такой силой, что костяшки пальцев белеют.

Джебом не обращает на его замешательство внимания. Вместо этого он выхватывает из его рук стакан, махом осушает его и, почувствовав себя значительно лучше, поднимается.

— Сегодня ты будешь спать со мной.

Глаза Ёндже непостижимым образом становятся ещё круглее. Он в растерянности смотрит на опустевший стакан, после чего переводит взгляд обратно на Джебома и сглатывает.

— Н-но, хён, мне тут хорошо, правда, менеджер обещал принести одеяло, если станет совсем холодно, но мне и под пледом жарковато, так что не стоит беспокоиться, всё действительно в порядке, — частит он, едва не захлёбываясь от волнения.

Джебом выслушивает его молча. Он терпеливо дожидается, когда у Ёндже закончится воздух, после чего берёт его за руку и без лишних слов направляется в сторону комнаты. Жажду он утолил, теперь неплохо бы доспать положенное, и если у Ёндже есть какие-то возражения, пусть выскажет их утром.

Ёндже отключается, едва коснувшись головой подушки. Поначалу он мнётся, долго устраивается на матрасе, осторожно тянет на себя край одеяла, но когда Джебом уверенным взмахом укрывает его едва ли не по самую макушку, сразу затихает. Джебом не может сдержать улыбки, разглядывая его умиротворённое лицо. Он то ли радуется, то ли смущается, в груди расцветает теплом незнакомое чувство. От осознания, что он наконец-то обрёл гармонию со своими желаниями и совестью, становится хорошо.

Однако когда Джебом, успокоившись, сам закрывает глаза, тонкое жалобное хныканье буквально выдёргивает его из мягко наползающей дрёмы. Он вздрагивает всем телом, подскакивает, обводит комнату ошалелым взглядом, пытаясь понять, откуда раздаются звуки. Затем снова поворачивается к Ёндже и чувствует, как горло стягивает.

Странные скулящие звуки исходят от него.

— Эй. — Джебом облизывает пересохшие губы, придвигается. — Эй, ты в порядке?

Он легонько трогает Ёндже за плечо, но тот не реагирует. Он, кажется, продолжает спать, в то время как напряжённое тело мелко-мелко дрожит.

Джебома прошивает паникой. Он вновь чувствует себя глупым и беспомощным.

— Ёндже-я, — наклонившись, зовёт он.

Сердце тяжело ухает под рёбрами, кровь с такой скоростью струится по венам, что Джебом едва не глохнет от шума в ушах. Становится так страшно, что внутри зарождается трусливое желание побежать к Джинёну и попросить его решить все проблемы. Однако после случившейся между ними ссоры это будет по меньшей мере эгоистично, по большей — тупо. Поэтому Джебом выдыхает, дожидается, пока сковавший его ужас ослабнет, и со всей осторожностью обхватывает постанывающего Ёндже руками.

Дыхание на миг перехватывает.

Джебом зажмуривается, когда покрытый испариной лоб утыкается в шею. Ёндже весь липкий, холодный — прямо как при первом знакомстве. Джебом невольно вспоминает их неуверенное ледяное рукопожатие и чувствует, как его захлёстывают те же эмоции — с той лишь разницей, что в этот раз он не испытывает отвращения.

Бережно стиснув Ёндже в объятиях, Джебом кладёт ладонь на его макушку. Спутанные влажные волосы скользят между пальцами, дробью бьющее в ключицы дыхание постепенно выравнивается. Дрожь идёт на убыль, всхлипы затихают — прижав кулаки к груди, Ёндже наконец-то погружается в спокойный сон, и Джебом, выждав для верности ещё несколько минут, убирает руку с его головы. Объятий он при этом не размыкает — боится упустить момент, если приступ Ёндже повторится. Сон в такой позе, конечно, не сильно удобен и к моменту пробуждения у него наверняка онемеют все конечности, но так ему немного спокойнее. Так он хоть отчасти сможет держать ситуацию под контролем.

Утро начинается с невнятной возни. Сперва Джебом ощущает копошение, затем слышит натужное пыхтение прямо над ухом и лишь после этого, поняв, что сон ему больше не светит, лениво приоткрывает глаза. Несколько мгновений он медленно осознаёт, что обволакивающее грудь и шею тепло исходит от другого человека. От мягкого, пахнущего чем-то кислым и сладким одновременно человека. А затем в голову с грохотом падает мысль, что этот человек — Ёндже и он сейчас усиленно пытается отцепить от себя стиснутые в замок лидерские руки, и резко проснувшийся стыд махом вышибает из тела остаточную сонную негу.

Вспыхнув, Джебом мгновенно разжимает пальцы. Он с громким выдохом перекатывается на спину, закрывает лицо ладонями и зажмуривается. Картинки минувшей ночи калейдоскопом проносятся в памяти, грудь сдавливает глухим стоном.

Господи, как же не по себе! Как же… странно, непохоже на то, к чему Джебом привык.

— Прости, хён, я тебе помешал, — виновато шепчет Ёндже, пока Джебом тщетно пытается собрать себя по кусочкам.

— Ничего, — буркает тот, не потрудившись смягчить тон.

Полное отсутствие у него настроения вряд ли связано с досрочным пробуждением или с тем, что он всю ночь тискал Ёндже, как плюшевую игрушку. Тут всё куда глубже и запущеннее, но Ёндже едва ли стоит об этом знать.

Хотя, с усмешкой думает Джебом, если отбросить предрассудки, выспался он великолепно. Давно так не высыпался.

И об этом Ёндже тоже знать не следует.

— Ты как? — справившись с желанием сочно выругаться, хрипит Джебом. Повернувшись, он ощупывает лицо Ёндже внимательным взглядом.

— Хорошо, — улыбается тот и, сморщив нос, вдруг добавляет: — Только сейчас понял, насколько неудобный диван в гостиной. Вот почему я никак не мог толком отдохнуть.

Он тихонько фыркает, Джебому кажется, что его пронзает уютом и светом — чертовски приятно и в то же время немного больно. Странное сочетание, горькое, но Джебома отчего-то не тянет грустить. Он впитывает лучистую улыбку Ёндже, смотрит в его искрящиеся глаза и невольно попадает под влияние момента. Ему всё ещё неудобно из-за прошедшей ночи, сложно привыкнуть к мысли, что он добровольно подпускает едва знакомого человека на непозволительно близкое расстояние, но… это Ёндже — он удивительным образом располагает, буквально заставляет доверять. Постепенно, шаг за шагом.

Снова накрыв лицо ладонями, Джебом честно пытается подавить рвущийся наружу смех, но когда Ёндже всё-таки хрюкает, его будто срывают с тормоза. Сдавленный хохот бьётся по стенам эхом, сгустившаяся атмосфера разряжается. В комнате сразу становится на несколько тонов светлее.

Отсмеявшись, Джебом трёт заспанные глаза.

— Сколько времени?

Ёндже пожимает плечами.

— Понятия не имею. Я не в курсе, где у тебя часы, а попытка встать и поискать их, как видишь, окончилась твоим пробуждением. У тебя пипец какая хватка, ты в курсе?

Джебом хмыкает — конечно в курсе, затем, вывернув шею, отыскивает взглядом стоящий на полу будильник. Часы показывают, что у них есть ещё около пятнадцати минут, прежде чем зомби из соседних комнат начнут паломничество в ванную, — значит, можно либо поваляться, либо использовать время с пользой и побриться по-человечески, без спешки.

— Ну что, подъём? — Джебом с хрустом потягивается.

Ёндже, кивнув, сморщивается. Он тоже потягивается, открывает рот, чтобы как следует зевнуть. И тут же давится воздухом, потому что дверь в лидерскую комнату с треском распахивается.

— Джебом, у нас Ёндже пропал!

Похожий на заводную сирену голос Джексона врывается первым. Лишь после того, как его звон замирает где-то под потолком, в поле зрения показывается сам виновник беспочвенной паники — он влетает в спальню на крейсерской скорости, словно торопится на пожар — не меньше. Однако когда мечущийся взгляд падает сперва на оторопевшего Джебома, а затем — на не менее оторопевшего Ёндже, его будто замораживают.

В воздухе тягуче разливается неловкая тишина.

Вошедшего следом Марка Джебом замечает не сразу. Тот, меланхолично жуя залитые молоком хлопья, молча оценивает обстановку, перехватывает тарелку одной рукой, кладёт ладонь второй на макушку Джексона, разворачивает того к выходу и всё также безмолвно выводит. Он не произносит ни слова, даже не оборачивается напоследок, но Джебом всё равно почему-то краснеет.

— У меня ощущение, будто нас поймали за чем-то непристойным, — свистящим шёпотом говорит Ёндже, когда дверь с тихим щелчком закрывается.

Джебом рассеянно хмыкает. Он поворачивается, собираясь сказать что-нибудь вроде «не бери в голову, тут все ведут себя как придурки», и с немалым удивлением замечает, что щёки Ёндже тоже горят. Видимо, Марк своей тактичностью умудрился сделать то, что не сумел Джексон бестактностью — вогнал их в краску при полном отсутствии оснований.

— Смирись, — с напускным безразличием роняет Джебом, — когда дебютируем, начнётся фансервис, так что ты в любом случае узнаешь о себе много нового.

Ёндже, зажмурившись, неразборчиво произносит какую-то белиберду. Джебому чудятся ругательства на сатури, но переспросить он не успевает, потому что Ёндже вдруг натягивает одеяло до самых глаз и, прищурившись, усмехается:

— То есть мне уже сейчас привыкать звать тебя «оппа»?

Джебом, опешив на мгновение, скалится.

— Рискни здоровьем.

Ёндже в ответ заливается хохотом. Он ловко уворачивается, когда Джебом шутливо замахивается подушкой, перекатывается к стене и, не рассчитав, с размаху влетает в неё затылком. По комнате разносится глухой сочный гул, Джебом, застыв, впивается обеспокоенным взглядом в скривившееся от боли лицо. Он ждёт чего угодно, почти боится, сам не понимая причин своей паники. Однако когда изо рта Ёндже плотной чередой вырываются презабавнейшие ругательства на диалекте, он заходится таким громким смехом, что теперь в общежитии точно должны проснуться все.

К счастью, следом за этим раздаётся надрывный вой будильника.

Щёлкнув переключателем, Джебом откидывается на спину, чтобы привести сбившееся дыхание в норму, и неожиданно выдаёт:

— Прости за вчерашнее.

Ёндже резко замолкает. Несколько секунд он не произносит ни звука, смотрит на Джебома в полном недоумении, словно понятия не имеет, о чём речь. Затем хмурится, поджимает губы и несколько сконфуженно уточняет:

— За что?

Джебом думает: «За то, что я осёл», а вслух произносит:

— За то, что я требую от тебя столько же, сколько от остальных. Ты ведь новичок, и то, что у тебя что-то не получается, нормально.

Ёндже затихает снова. Он продолжает сверлить Джебома внимательным взглядом, будто прощупывает его, анализирует, после чего моргает раз, другой и, наконец, улыбается.

— Тебе не за что извиняться, — качнув головой, говорит он. — Я и вправду новичок, но это не даёт мне никаких скидок. Вам некогда ждать, когда я вырасту, а у меня нет времени расслабляться, поэтому не волнуйся. И, прошу, не чувствуй себя виноватым.

Черты его лица становятся мягче, нежнее, Джебом с уже привычным трепетом ощущает, как перехватывает дыхание. Он прекрасно помнит первое впечатление о Ёндже, помнит, как подумал, что он непривлекательный, нескладный, не… подходящий для их группы. Сейчас он готов взять свои слова обратно, даже с учётом того, что он их, к счастью, так и не произнёс. Ёндже красивый. По-настоящему красивый — отрицать это глупо и бессмысленно.

— Ты отличный лидер, хён, кто бы что ни говорил, — продолжает Ёндже, не обращая внимания на ступор Джебома, — и твоя вера придаёт мне сил. Она… помогает мне держаться, хотя, знаешь, совладать с давлением действительно сложно.

Ёндже усмехается, теребя пальцами край наволочки. Он не смотрит на Джебома — в себя, скорее, смотрит, в свои проблемы — прошлые и будущие, поэтому Джебом, воспользовавшись моментом, отворачивается. Он не хочет смущать себя, не хочет смущать Ёндже ещё сильнее, так что чтобы хоть как-то вернуть атмосферу в прежнее русло, он поднимается с матраса, потягивается и, оглянувшись, хмыкает:

— Думаю, ты себя недооцениваешь. Мы все тебя недооцениваем. И пора с этим что-то делать, как считаешь?

Лишь когда последнее слово соскальзывает с губ, Джебом пугается. Своей откровенности, реакции Ёндже, резко изменившегося настроения, в котором вдруг появляется что-то более личное, почти интимное. Поэтому уходит он сразу, едва закончив говорить. Ему не хочется знать, что ответит Ёндже. И ответит ли он вообще хоть что-нибудь.

Пусть лучше всё останется как есть.

Влетев на кухню, Джебом зажмуривается, чтобы перевести дух. Сердце колотится как сумасшедшее, губы тянет улыбка, в животе катается что-то приятное, воздушное. Однако когда Джебом опять распахивает глаза и поворачивается к плите, это чувство испаряется. Потому что за столом сидит Джинён. В одной руке он держит книгу, а во второй — кружку, на лице при виде Джебома не дёргается ни единый мускул, в то время как атмосфера сгущается так, что воздух начинает липнуть к коже.

Несколько пронзительно долгих секунд они сверлят друг друга глазами: не желают доброго утра, не обмениваются дежурными фразами — будто ждут, кто начнёт первым.

И первым, как ни странно, сдаётся Джинён.

Отпив, он отставляет кружку, степенно кладёт раскрытую книгу на столешницу, затем откидывается на спинку стула и, скривившись, кивает на чайник.

— Если думаешь, что я предложу налить тебе кофе, ты жестоко заблуждаешься. Я в жёны не нанимался, да здравствует самообслуживание.

Джебом всё ещё ощущает напряжение, но игру принимает.

— А я тебя в жёны и не звал, расслабь булки, — фыркает он.

Шагнув к плите, он трогает бок чайника, чтобы лишний раз убедиться — его только вскипятили, после чего берёт его и едва не роняет, когда из-за спины вдруг раздаётся негромкое:

— Прости, я вчера наговорил лишнего.

Джебом крепче стискивает ручку чайника и пожимает плечами. Он не обижается. Вчера у всех был тяжёлый день, он тоже вспылил и сказал то, о чём сейчас жалеет. Но раз уж это произошло…

— Ответственность — жуткая штука, — продолжает Джинён. Джебом не смотрит на него, зная, насколько тяжело даются такие слова. Лишнее внимание будет как кость в горле. — И то, что ты до сих пор не сломался, восхищает меня. Заметь, я говорю это без капли иронии.

Джебом, вздохнув, закатывает глаза. Ну начинается… У него только восстановилось настроение, тратить его на выяснение отношений, которое им, уже устоявшемуся дружескому дуэту, даром не нужно, он не намерен.

— Джинённи, — Джебом щедро плескает в кружку кипятка и поворачивается, — если ты сейчас ещё радугу из жопы пустишь или, не знаю, бабочек там с букетами полевых цветов, я точно блевану. Так что давай закончим на этом. Мы оба мудаки, и я тоже извиняюсь. Забыли?

Джинёна такой поворот событий только радует. Он встречает взгляд Джебома ехидной усмешкой, дёргает плечом и, снова уткнувшись в книгу, фыркает:

— Ну слава богу, меня самого чуть не стошнило. И, кстати, — он вдруг приподнимает бровь, мельком глянув на Джебома, — как спалось? Судя по отсутствию Ёндже на диване и тому, что Джексон едва не захлебнулся от ревности, пока Марк конвоировал его в комнату, весьма продуктивно.

Джебом с грохотом ставит чайник обратно на плиту и утомлённо стонет. Приехали. Они дебютировать-то не успели, а уже развели викторианский дворец, полный интриг и запретных отношений. Стадо гормонально нестабильных долбонавтов. А ведь он до последнего верил, что Джинёну хватит ума промолчать.

Видимо, зря.

— Да не красней ты так, — издевательски ласково тянет Джинён, нарочно не поднимая глаз от страниц книги. — Я же не осуждаю. Трудно не очароваться таким чудесным ребёнком. Я прав?

— Ой, заткнись уже! — раздражённо обрывает его Джебом и, отставив кружку с недопитым кофе, молча выходит из кухни под аккомпанемент зловредного хихиканья.