На первом же мероприятии после приезда Джебом чувствует себя настолько отвратительно, что будь у него возможность спрятаться под столом и провести там остаток дня, он так и поступил бы. Он мается, не знает, куда себя деть, постоянно смотрит на часы, пытаясь подвинуть стрелки силой мысли. Однако время тянется нестерпимо долго, встреча с фанатами никак не заканчивается. Приходится давить из себя улыбки и сверлить глазами Ёндже, который то смеётся над шуткой БэмБэма, то пародирует Югёма с его глуповатыми танцами, то цепляется за Марка, пытаясь забраться тому на спину — словом, ведёт себя так, будто ему нормально и ничего не жмёт.

Джебома такая непринуждённость бесит. Хочется, чтобы Ёндже хоть немного нервничал, суетился, ощущал себя не в своей тарелке, потому что… ну, Джебома ведь жрёт поедом происходящая между ними сумятица. Так почему же Ёндже — нет? 

Джебом чувствует прилив тоски. Тянет подойти к Ёндже, утащить того в укромный уголок и расставить, наконец, все точки над запятыми. Он устал от того, что между ними висит больше вопросов, чем ответов, устал от недоговорённостей, увёрток и отрицания очевидных вещей. И пусть Ёндже отвернётся, пусть свербящие на языке откровения оттолкнут его окончательно, молчать Джебом уже не в силах. Ему необходимо выговориться, столкнуть с души булыжник, даже если это повлечёт за собой необратимые последствия.

Хуже уже не будет. Всё и так в пизде.

Момент, когда рядом оказывается Джинён, Джебом упускает. Он чувствует скользнувшую по шее руку, дёргается и, наткнувшись на ледяной взгляд, столбенеет.

— Сделай рожу попроще, — ослепительно улыбаясь в сторону камер, цедит Джинён, после чего щипает Джебома за щёку и отступает.

Фанатки заходятся восторженными возгласами. Фансервис, особенно после воссоединение знаменитого дуэта, действует на них, как ведро валерьянки на кошек, в интернете теперь столько их совместных фото, что остальным не хватает сетевого пространства. Даже хэштег «2jae» значительно сдаёт в популярности. Джебома это почти удручает.

Подражая Джинёну, Джебом тоже улыбается камерам. Он машет снимающим его мастернимам, строит рожицы, пытается вести себя так, как делал десятки, сотни раз раньше. Но его всё равно не покидает ощущение притворства. Он максимально нечестен и с собой, и с фанатами, которые пришли отнюдь не ради его кислой физиономии. Джинён прав, нужно отвлечься и дотянуть до конца хотя бы на чувстве долга. А там хоть трава не расти. Жаль только, что сделать это оказывается не так-то просто.

Завернувшись по самые уши в подаренный одной из фанаток шарф, Джебом замирает у края сцены, чтобы попозировать. Щелчки камер и неровный гул голосов, разбавляемый редкими выкриками, на время выталкивают из головы лишние мысли. Джебом тонет в любви окружающих, купается в ней, пытается уговорить себя, что ему хорошо. Но глаза всё равно раз за разом соскальзывают к Ёндже, который стоит у стола. Тот копается в куче ободков с нелепыми ушами, выбирает с таким сосредоточенным видом, что хочется подойти и ткнуть его пальцем в щёку. Джебом почти поддаётся. Но его опережает Марк, который ужом юркает мимо Джексона, виснет на плече Ёндже и быстро проговаривает что-то тому на ухо. Ёндже моментально начинает смеяться.

Внутри Джебома разверзается пропасть. Чёрная, наполненная рёвом пламени пропасть. Сейчас не время и не место, но усталость от ситуации, от собственного бессилия наваливается, давит к земле и, что самое страшное, пробивает возведённую вокруг сознания защиту. В голове болезненными вспышками возникают картинки из прошлого.

Джебом вспоминает, как они с Ёндже ночи напролёт строили планы, из-за чего засыпали только под утро, а потом целый день напоминали зомби и по виду, и по состоянию. Вспоминает, как Ёндже первое время хватался за него, будто ребёнок, нуждающийся в защите, и кто бы с ним ни заговорил, что бы у него ни спросили, он всегда старался найти опору в лидере. И находил. Джебом никогда не скупился на поддержку, хотя временами его это слегка раздражало.

Ещё Джебом вспоминает, как Ёндже однажды обжёгся фейерверком на сцене, но вида не показал, достойно выстояв до конца, а потом, уже в гримёрке, глотал слёзы в ожидании врача, уткнувшись лицом в шею Джебома и баюкая пострадавшую руку. Или как он всё свободное время торчал в больнице, развлекая повредившего спину Джебома, который валялся бревном и мог только кряхтеть от боли и недомогания. Ёндже тогда смертельно уставал от выступлений и репетиций, но всё равно находил силы, чтобы заглянуть хотя бы на пару минут, и от его бодрой улыбки и болтовни ни о чём Джебому действительно становилось лучше.

Присутствие Ёндже есть практически в каждом мало-мальски важном воспоминании, начиная с момента их знакомства. Они всегда шли рука об руку. Но сейчас эта связь истончается в нитку — того и гляди лопнет. И Джебом почти до истерики боится момента, когда это произойдёт. Он не хочет, но чувствует, что не в силах этому помешать. Скоро всё решится, потому что дальше так продолжаться не может.

***

В общежитии они оказываются поздним вечером — вымотанные, но довольные. Мероприятие заканчивается без особых помарок, фанаты остаются удовлетворёнными — редкая удача, на самом деле, повод выпить. Или даже нажраться в хлам. Времени, правда, нет — вот что обидно, да и желания особого — тоже. Повисшее в воздухе напряжение чувствуют все. Поэтому большая часть пути домой и посиделок проходят в кромешной тишине.

— Мы молодцы! — Джексон первым нарушает молчание. Он с хрустом потягивается и, откинувшись на спинку стула, с усталой улыбкой смотрит на остальных.

— Да, определённо, — с видимым облегчением подхватывает Марк. Югём и БэмБэм поддерживают его вялыми возгласами.

Судя по осунувшимся бледным лицам, энергии нет ни у кого. Джебому кажется, что их в полном составе можно смело выпускать на кладбище — всех вампиров распугают. А если ему в напарники дадут Джексона, они смогут гонять по погосту готический молодняк хоть до самого рассвета.

— Заебались только, а в остальном — и вправду молодцы, — усмехается он, после чего отворачивается, чтобы налить себе воды, и едва не роняет стакан, когда за спиной вдруг раздаётся скрипучее:

— А знаешь, почему мы так заебались? Кое-кто — не будем показывать пальцем — решил, что роль унылого говна увлекательнее привычного концепта, так что нам пришлось разбиться в сопли, чтобы отвлечь на себя внимание. Спасибо тебе, блять, большое, лидер-ним, два пальца вверх. У кого-нибудь есть Оскар?

Джебома резко отпускает жажда. Он отставляет стакан, шумно втягивает носом воздух и, круто развернувшись, напарывается на сердитый взгляд Джинёна. Тихо тлеющая злость вспыхивает напалмом. Внутренности обдаёт огнём, жар поднимается вверх вместе с краснотой, которая ярким румянцем расцветает на щеках.

— Ты за языком-то следи, — цедит он, прекрасно зная, что от этого станет только хуже.

И ощущения его не обманывают — глаза Джинёна превращаются в щёлки. Сгустившийся воздух едва не трещит от напряжения, Джебом практически слышит, как Джинён обрушивает на его голову целое море заслуженных обвинений. Однако продолжить обмен любезностями они не успевают, потому что между ними вдруг вырастает долговязая фигура Югёма.

— Не ссорьтесь, пожалуйста, — жалобно просит он и, глянув на Джебома, нехотя бормочет: — Хотя Джинён-хён прав. Хён, у тебя было довольно… странное поведение.

— Странное? — вклинивается БэмБэм. — Да агасэ уже вдоль и поперёк обсосали и его, и его причины! Я мог бы зачитать самые колоритные предположения, но, боюсь, Джебома-хёна это только расстроит.

Джинён демонстративно громко фыркает. Джебом кидает на него предупреждающий взгляд, ведь всё можно обсудить наедине, без необходимости приобщать к его страданиям остальных. Но тот его ожидаемо игнорирует.

— Дай угадаю, — ехидно тянет Джинён, — самое популярное предположение — недоебит? И кто, по мнению агасэ, ему не даёт? Я? Или, может, Ёндже?

Джебома захлёстывает возмущением. Он мимолётно косится на Ёндже, боясь его реакции, видит, как тот после слов Джинёна вжимается сам в себя, и нешуточно злится. Сам не понимает, на кого и за что, но от гадкого чувства во рту становится кисло, а в горле — жарко.

БэмБэм прокашливается.

— Ну по сути так и есть. — Он тоже поворачивается к Ёндже, и тот удивительным образом вжимается в себя ещё сильнее. — Большая часть склоняется к версии, что Джебом-хён и Ёндже-хён поругались. Меньшая — предполагает, что из-за Джинёна-хёна.

Джинён картинно ахает:

— С ума сойти! Так я, получается, яблоко раздора? Жаль, мне больше нравилось быть жертвой.

Джебома дёргает от ощущения, что его макают лицом в яд. Он резко поворачивается к Джинёну, обжигает его взглядом.

— Я, кажется, просил тебя следить за языком! — шипит он, но Джинён прерывает его ответным шипением:

— А я просил тебя разобраться со своими проблемами!

Джебом едва не задыхается от очередного всплеска ярости. Он сжимает руки в кулаки, стискивает челюсти так, что зубы едва не крошатся, и делает шаг к Джинёну. Перепуганный Югём немедленно оказывается у него на пути.

— Не ругайтесь, — испуганно блеет он и бестолково топчется на месте, не зная, к кому кидаться в первую очередь.

Джебому на миг становится совестно, что они заставляют его так беспокоиться, но злость на Джинёна, беспомощность, желание поговорить с Ёндже, освободиться, наконец, от того, что сожрало ему душу, сбиваются в комок, лишают его остатков эмпатии.

— Я-то разберусь, а вот ты от своего желчного характера уже никуда не денешься, — выплёвывает он.

Губы Джинёна ломает язвительная усмешка.

— О, поверь, мой желчный характер — последнее, что должно тебя беспокоить, — отбивает он, превращая пожирающий Джебома огонь ярости в апокалипсис.

Джебом рычит сквозь стиснутые зубы, делает ещё шаг, пытаясь прорваться через цепляющиеся за него руки Югёма и Марка, чтобы впиться пальцами в воротник чужой футболки, выплеснуть эмоции в полном объёме. Но внезапный громкий хлопок обрывает начинающийся скандал на полуслове. Все поворачиваются к Джексону, который медленно поднимается со стула, и синхронно вздрагивают, когда тот вдруг рявкает:

— Блять, вы серьёзно?! — Он обводит притихших одногруппников полным тоски взглядом, накалившаяся атмосфера резко наполняется всеми оттенками стыда. — Я что-то не понял, с каких пор я остался единственным, у кого в этом курятнике остались мозги?! Мы вернулись с новым концептом, с новыми песнями, с новым всем, нам нужно показать себя с лучшей стороны перед фанатами, а вы устроили из всего этого сраную дораму! Мне пиздец как стыдно за вас! Особенно за тебя, Джебом. У Джинёна, конечно, говняный способ доносить свои мысли, но он прав. Сделай уже что-нибудь с этим, хватит втихушку жрать себя заживо!

Он резко замолкает и отворачивается, сжав губы в нитку. Джебом знает, что это означает, видел не раз, как тяжело давались Джексону подобные разборки, особенно среди них — людей, которых он привык считать семьёй. Его затапливает искреннее раскаяние. Он опускает голову, сердце колотится так, что боль разносится по телу вместе с кровью, в ушах пульсирует в такт ударам. Ему не нравится происходящее, не нравится давление, не нравится грёбаная ответственность, которая опять — снова! — обступает его со всех сторон. Он будто возвращается на несколько лет назад и вновь охреневает от слов Пак-пидинима, который говорит, что он, Им Джебом, теперь должен тянуть на себе всё. И кто бы знал, насколько ему настохренело это всё. Кто бы знал…

— Хён, — продирается сквозь повисший в ушах пронзительный писк.

Джебом с трудом поднимает отяжелевшую голову. Он фокусирует расплывающийся взгляд на невесть как оказавшемся рядом Ёндже и с немалым удивлением вдруг понимает, что на кухне, кроме них, больше никого не осталось. Как и когда испарились остальные, он не имеет ни малейшего представления.

— Хён, я… прости, — тихо говорит Ёндже. — Прости меня за всё, пожалуйста.

Джебом в недоумении приподнимает брови. Он слишком устал даже для того, чтобы удивляться, поэтому в ответ лишь сухо переспрашивает:

— За что?

Ёндже скукоживается. Он пару раз судорожно сглатывает, вздыхает, выдавливает:

— За то… — и запинается снова.

Несколько секунд вынужденного молчания растягиваются в вечность, но Джебому больше некуда торопиться. Он знает, что сейчас тот самый момент, другого точно не будет, поэтому терпеливо ждёт, когда Ёндже прокашляется, соберётся с мыслями и продолжит. И когда тот, справившись с временной немотой, вымученно произносит:

— За то, что я своим желанием сделать лучше, кажется, всё угробил, — Джебом окончательно теряет связь с логикой и пониманием.

Он моргает, смотрит на Ёндже с нескрываемым шоком. Сказанное звучит как… бессмыслица? Ёндже ничего не гробил, их непростая ситуация целиком и полностью лежит на совести Джебома и его желания усидеть на двух стульях. Но Ёндже всё равно сидит ни жив ни мёртв, едва не стекает на пол от придавившего его чувства вины, поэтому приходится шевелить мозгами и пытаться врубиться в то, что никак не укладывается в голове.

— Не могу взять в толк, о чём ты, — сдаётся Джебом, запустив пальцы в волосы.

Ёндже смотрит на него с таким отчаянием, что подсознательное желание взять его за руки и пообещать решить все проблемы на миг заглушает здравый смысл. Говоря начистоту, решальщик из Джебома так себе — он со своими насущными разобраться не может, что уж говорить об остальных. Но рациональное мышление уже давно не самая сильная его сторона, а Ёндже и вовсе персональная слабость, поэтому ему хочется защищать, оберегать, помогать — всё как раньше, но в десятки раз сильнее.

Ёндже медлит ещё несколько мгновений. Он вздыхает, мнётся, но потом всё-таки бормочет:

— Я ведь стал отдаляться от тебя не просто так.

Джебом, резко позабыв обо всём, чувствует, как волосы на затылке встают дыбом.

— Вот как…

Между ними опять виснет молчание. Джебом едва не дрожит от хлынувших в душу эмоций — хочет ли он знать правду, готов ли к ней, понравится ли ему то, что он услышит. Ёндже медленно переводит дух. Они не смотрят друг на друга, словно боясь пересекаться взглядами. Поэтому Джебом внутренне сжимается, когда Ёндже наконец-то набирается мужества и скороговоркой выпаливает:

— После всего, что было в интернете, мне показалось это лучшим решением, ну типа, знаешь, избавить фанатов от фансервиса, лишить их привычной дозы, чтобы снизить градус, а то они уже действительно стали переходить границы, поэтому я решил, что разделение даст именно такой эффект, я и подумать не мог, что это приведёт к чему-то подобному, ну то есть, что тебя это настолько сильно заденет, я ведь действительно хотел как лучше, прости меня, пожалуйста, хён.

Он осекается, натолкнувшись на точку в конце предложения, громко вдыхает и испуганно смотрит на Джебома, будто боится, что тот его сейчас стукнет. Джебому становится смешно. Он по-прежнему никак не может врубиться в суть извинений, и это, наверное, нервное. После всего случившегося ему точно понадобится отпуск.

Очередной молчаливый блок виснет над их головами огромным грозовым облаком. Предчувствие дождя и грома проносится по спине мурашками, но предотвращает это не Ёндже и даже не Джебом. Со стороны двери вдруг доносится измученное джинёново:

— Ёндже-я, к сожалению, твой лидер тупой, попробуй ещё раз, — и Ёндже, дёрнувшись, оглядывается.

Джебом почему-то испытывает прилив всепоглощающего облегчения. Он вытягивает шею, чтобы разглядеть появившуюся между косяком и дверью щель, и гаркает:

— Я намажу твои волосы клеем ночью, сгинь уже и дай нам пообщаться!

Джинён это игнорирует — как, впрочем, и всегда. 

— Ёндже-я, — чётко произносит он, — когда начнёшь заново, говори как можно медленнее, а ещё лучше — повтори дважды. Может, хоть тогда до него дойдёт, — и, не дожидаясь ответа, удаляется.

Джебом посылает ему вслед унылый вздох. Он дожидается, пока топот за дверью стихнет, и нехотя признаёт:

— Мне, конечно, стрёмно и всё такое, но в чём-то он прав. Я действительно не понимаю, что ты хочешь сказать. Можешь повторить ещё раз и, ну, попонятнее?

Ёндже вжимает голову в плечи. Видно, что слова даются ему с трудом, и Джебом не может осуждать его за вынужденные паузы. Ему самому предстоит признаться в том, что он до сих пор не может принять в себе до конца, он тоже внутренне собирается и готовится ко всему сразу, даже к самому плохому.

Ёндже упирается локтями в столешницу, прячет лицо в ладонях и вздыхает. Джебом видит, как трясутся его пальцы, давит вспыхнувший внутри порыв протянуть руку и коснуться их, чтобы унять дрожь. Мешать нельзя, иначе его очередь говорить настанет раньше, чем он успеет набраться мужества.

Ёндже вздыхает ещё раз, а затем — ещё. Он молчит так долго, что Джебом успевает разнервничаться и подумать, что у них ни черта не выйдет. Опять. Но затем он отнимает руки от лица, смотрит Джебому в лицо, в глаза — прямо в душу и медленно, но удивительно уверенно проговаривает:

— Я не хотел, чтобы тебя ненавидели, хён. Но ещё больше я не хотел, чтобы ты возненавидел меня, потому что, — Ёндже сглатывает, — ты мне нравишься. Больше… — ещё одна пауза, но значительно короче предыдущих, — больше, чем друг.

У Джебома пропадает дар речи.

В смысле?!

— В смысле? — выдавливает он.

Он, конечно, не глухой и не такой тупой, как о нём думает Джинён, смысл слов доходит до него быстро. Но генератор реакций ломается на самом примитивном уровне, потому что Джебом с размаху напарывается на застывший внутри ком из страхов, сомнений и недоверия как к себе, так и к окружающим, происходящее тут же начинает казаться сном. Глупым, чертовски неправдоподобным сном.

Такого ведь не бывает в жизни, чтобы всё внезапно оказалось так… взаимно.

Ёндже зажмуривается, опять вздыхает. Затем открывает глаза и впивается в Джебома прямым решительным взглядом.

— Я знаю, что ты не переносишь такие… отношения между парнями — в шоу, где вы с Ёндже-хёном ходили в кафе, ты дал это понять весьма недвусмысленно. Поэтому когда я понял, что ты мне небезразличен, я испугался. Твоей реакции, реакции фанатов, если они узнают. А ещё я испугался, что это разрушит между нами то, что лично мне дороже всего остального — нашу дружбу.

Теперь сглатывает Джебом. Он смотрит на Ёндже во все глаза, не может поверить тому, что слышит, а ещё — испытывает что-то похожее на отвращение. Отвращение к себе прежнему, который мог брякнуть не подумав и задеть своими словами сотни, нет, тысячи людей. Он ведь уже тогда знал, что к Ёндже у него особые чувства, и то, что тот станет первым, кто попадёт под ядовитый подтекст его неосторожного высказывания, кажется ему особенно гадким.

Каким же он был слепцом.

Каким же слепцом остался.

— Я потом столько гнусностей про тебя в интернете прочитал, — продолжает Ёндже, сцепив пальцы в замок. Он опускает взгляд, не видит, какие гримасы корчат лицо Джебома, как больно ему слышать эти откровения. — Такого количества ненависти в твою сторону я ещё ни разу не видел, стало по-настоящему страшно. После этого я решил, что будет лучше, если мы… в смысле, между нами появится дистанция. Ну вроде чем меньше мы будем давать поводов, тем меньше фанаты будут строить теории и нервировать тебя. И, — он на миг поднимает глаза, — тем меньше будет вероятность, что ты поймёшь, какие чувства я к тебе испытываю.

К щекам Джебома приливает кровь. Господи, он так боялся стать очевидным со своими неоднозначными эмоциями, что совсем упустил из виду то, что кто-то мучился в разы сильнее. Кто-то близкий, подверженный сомнениям и страхам не меньше него.

Горло продирает сухостью, Джебом натужно прокашливается.

— А когда ты… ну, понял, что чувствуешь ко мне что-то? — спрашивает он в надежде, что это даст ответ и для него.

Губы Ёндже растягивает грустная улыбка.

— С самого начала? — Он пожимает плечами. — Я не знаю, хён, правда, у меня ощущение, что это было во мне с момента нашего знакомства, а потом просто расцвело и окрепло. Но это всё равно ничего не меняет. Мы по-прежнему команда, мы друзья, и я искренне надеюсь, что моё признание никак на это не повлияет. Я хочу… — он вдруг захлёбывается словами, будто расплакаться собирается. Джебом едва не подпрыгивает. — Я хочу, чтобы ты остался моим дорогим хёном, и обещаю, что начну вести себя более… — улыбка сползает уголками губ вниз, голос едва ощутимо надламывается, — сдержанно. Только не ненавидь меня, пожалуйста. Ладно?

Ёндже опускает голову, сжимает руки в кулаки и всхлипывает — тихо, но так отчаянно, что в горле опять вспухает ком. Некоторое время Джебом сидит неподвижно, вглядывается в такого же неподвижного Ёндже с ощущением, что если он сейчас сделает что-то не то, это будет конец. А затем медленно, боясь ошибиться накрывает ладонью стиснутый кулак. Ёндже не вздрагивает, не вскидывает голову — лишь застывает, даже дышать перестаёт в ожидании того, что случится дальше.

И Джебом, набравшись смелости, действует.

Он мягко оглаживает побелевшие от напряжения костяшки, протягивает вторую руку к лицу Ёндже и также мягко проскальзывает кончиками пальцев по горячей щеке. С губ Ёндже снова срывается всхлип. Хочется перегнуться через стол, обхватить Ёндже обеими руками и прижать к себе отчаянно и сильно, но вместо этого Джебом продолжает гладить его по щеке до тех пор, пока кулаки не разжимаются, а сам он не приникает к ладони, принимая предложенную ласку, будто ребёнок, тянущийся к теплу.

Ком в горле становится больше, Джебому приходится приложить усилие, чтобы проглотить его.

— Ты поэтому сбежал от меня к Марку? — спрашивает он, не до конца осознавая, что сейчас следует сказать.

Лицо Ёндже сморщивается, становится похожим на печёное яблоко.

— Я знал, что ты начнёшь меня переубеждать. Ты ведь стараешься терпеть, даже если тебе что-то доставляет неудобства. — Уши Джебома вспыхивают. В словах Ёндже есть резон, хоть это и не оправдывает его скрытности. — Но в тот момент мне нужно было разобраться кое в чём, поэтому… — Ёндже вздыхает, — я предложил Джексону-хёну поменяться комнатами. Когда я сказал тебе об этом, ты отреагировал так спокойно и безразлично, что я только убедился в своих подозрениях.

Джебом думает, что тупее ситуации не придумаешь, когда один невесть как накручивает себя, а второй — не может толком выразить эмоции. Их растянувшаяся на месяцы драма выеденного яйца не стоит — это почти смешно, но больше — грустно, потому что один внятный разговор смог бы решить всё, помочь им выяснить отношения и, возможно, пустить их в новое русло. Но они предпочли копаться в себе самостоятельно. И если Джебом больше боялся себя и происходящих с ним метаморфоз, Ёндже переживал за всё сразу. Это так… нечестно. И стыдно. И…

— Охренеть, парни, они оба неумные, в общем, расходимся, — раздаётся вдруг из-за двери, и Джебом на пару с Ёндже синхронно подскакивают.

Джебому кажется, что это БэмБэм, он мысленно ставит себе задачу взгреть его потом за нахальство.

— Ёндже-я, хён разочарован! Разочарован! — прерывает его мысли ещё один голос — настолько театрально оскорблённый, что в груди зарождается сдавленный смех. — И второй хён — тоже! Ты использовал нас! Марк, молчи, ты тоже разочарован и раздавлен!

— Вообще-то нет…

— А я сказал — да!

Ёндже краснеет сильнее, хотя, казалось бы, куда. Джебома же скручивает от желания расхохотаться. Глупейшая же ситуация, а они — и вправду два кретина, которые взяли на себя слишком много. Джинёну следует купить молока за вредность, он наверняка всё это время видел происходящее насквозь и специально не давил, чтобы дать им возможность разобраться самостоятельно. Джебом бы на его месте не выдержал.

Джинён, будто подслушав, тут же подаёт голос:

— Сам мудак, — насмешливо говорит он, заставив Джебома фыркнуть, — и не нужны мне твои извинения! — а затем вся компания с грохотом и шумом удаляется, попутно обсуждая то ли грядущие мероприятия, то ли планы на поздний ужин.

В кухне снова становится пронзительно тихо. Ёндже кусает губы, боясь поднять взгляд, Джебом думает, что им предстоит многое наверстать.

— Ну что, идём? — Он поднимается с места и протягивает Ёндже руку.

— Куда? — оторопело спрашивает тот, но руку хватает — машинально, скорее, некоторые привычки вытравить сложнее, чем кажется.

Джебом этому страшно рад. Он сдёргивает Ёндже со стула и, сморщив нос, фыркает:

— Я несколько ночей не спал нормально, так что будешь спать со мной, охранять сон и всё такое. И не вздумай отпираться, я уже знаю, что нравлюсь тебе, и буду этим пользоваться всеми возможными способами.

Глаза Ёндже становятся размером с тарелки. Он в немом шоке приоткрывает рот, смотрит на Джебома, будто тот цитирует матерную частушку из тайского репертуара БэмБэма. Затем отмирает, пихает Джебома в плечо и неуверенно, будто боясь поверить в происходящее, усмехается.

— Я сейчас возьму свои слова обратно.

— Не посмеешь, — нахально хмыкает Джебом и сгребает Ёндже подмышку.

— Тогда я стану называть тебя оппа! — слабо угрожает тот, пока его конвоируют к выходу из кухни.

— Да ради бога, — легко отмахивается Джебом. — Только потом не жалуйся, когда в интернете опять появятся теории.

— Не буду, — буркает Ёндже, но сопротивляться всё-таки перестаёт, так что мимо гостиной они проходят в тишине.

— Пошутите про презервативы — найдёте их у себя в самом труднодоступном месте, — предупреждающе говорит Джебом, когда БэмБэм, привстав, открывает рот.

— И в мыслях не было, вы ведь друг другу доверяете, — с самыми честными глазами роняет Джинён.

Джебом награждает его кривой ухмылкой, хотя на самом деле он страшно рад, что Джинён не сердится. Им всегда будет что делить, не зря же их отношения выросли на непрекращающихся спорах и соперничестве. Но если даже спустя годы Джинён умеет держать себя в руках лучше Джебома, всё не так уж плохо.

В комнате оказывается свежо. Из приоткрытого окна веет осенней прохладой и сыростью, так что когда Джебом, устроившись, обхватывает Ёндже рукой, вместо жара он чувствует приятное тепло. И спокойствие. Впервые за чёртову прорву месяцев ему хорошо и комфортно просто быть, просто находиться рядом и молчать, потому что говорить больше не хочется.

— Хён, — зовёт Ёндже, когда Джебом перестаёт возиться и застывает, — ты вправду… в смысле, всё в порядке? Я тебя не раздражаю?

— Раздражаешь, — отзывается Джебом наигранно сердитым голосом, — когда начинаешь нести чепуху.

— Хён! — Ёндже пытается повернуться, но Джебом лишь крепче стискивает руки. Он не хочет, чтобы Ёндже видел сейчас его лицо. — Я серьёзно!

— Я тоже, — усмехается Джебом и, вздохнув, прижимается носом к мягкому, пахнущему мятным шампунем затылку. От скользнувших по коже волос становится щекотно, тянет фыркнуть и почесаться, но Джебом не шевелится — дышит глубоко и размеренно. А затем произносит: — Нам с тобой ещё многое предстоит выяснить, во многом разобраться, так что это далеко не последний наш разговор. Но сегодня, — он замолкает на мгновение, чтобы коснуться затылка Ёндже губами, затаить дыхание от захватившей сердце нежности, — давай просто поспим.

— А как же фанаты? — шёпотом спрашивает Ёндже. Он не шевелится, стиснув обхватившую его руку ладонями. — Вдруг что-то просочится в сеть? Они сожрут и нас, и всю группу.

Джебом улыбается, снова прижавшись губами к его затылку. Ему нравится это делать.

— Мы им не скажем, обещаю.

— Хён! — В голосе Ёндже опять слышится возмущение.

Из груди Джебома вырывается смешок.

— Я серьёзен, правда. В смысле, ну, обещать тебе что-то сверх того, что я уже сказал, я не могу, как бы мне этого ни хотелось. Сам подумай, какие в нашем положении могут быть гарантии, кроме наших же попыток вести себя скрытно и незаметно?

— Никаких, — нехотя признаёт Ёндже.

— Вот и я о том же. — Джебом крепче прижимается грудью к его лопаткам, ощущая что-то среднее между восторгом и эйфорией. Он и подумать не мог, что для счастья ему нужно так мало. — Фанаты умудряются строить теории и на пустом месте, однако я не считаю, что их дикий интерес к нашей личной жизни должен как-то на эту жизнь влиять. В конце концов, большая часть агасэ любит нас за нас самих — за музыку, творчество и индивидуальность, а не за то, что рождается в их головах из предположений, поэтому перестань париться. Я вот перестал.

Джебом не видит лица Ёндже, но всё равно каким-то образом слышит его улыбку и не может не улыбнуться сам. Кажется, длительное время давящий на его плечи груз наконец-то теряет вес.

— Теперь я чувствую себя немного глупо, — тихо произносит Ёндже после недолгого молчания.

— Почему? — искренне изумляется Джебом.

Ёндже вздыхает.

— Потому что я столько времени мучился от страхов и сомнений, а нужно было всего-то прийти и поговорить с хёном.

Из горла Джебома вырывается смешок.

— Ничего, ты не один такой недальновидный. Знал бы ты, сколько раз Джинён советовал мне выяснить с тобой всё и прекратить страдать.

— Так много? — Ёндже тоже усмехается.

Джебом фыркает.

— Честно говоря, я до сих пор удивляюсь, как он не отпиздил меня за упрямство.

— В таком случае надо будет прикупить хёну сувенир, — решает Ёндже и, завозившись, глубже зарывается в джебомовы объятия. — А теперь давай спать.

Джебом чувствует, как его начинает распирать от прилива чувств.

— Давай.

Они наконец-то затихают. Спустя пару минут Ёндже дёргается — проваливается в сон так быстро, что Джебом ему почти завидует. Он думает, что им действительно предстоит ещё столько всего, что голова заранее начинает кружиться. Но ему уже не страшно. Их отношения сложно маркировать привычными штампами, на испытываемые эмоции никак не натягиваются ни «любовь», ни остальные приторно-сладкие ярлыки. Потому что у их чувств куда больше оттенков, чем привыкли видеть окружающие, — и это проблема в какой-то мере. Но Джебом мысленно обещает себе, что обязательно во всём разберётся, всему научится. Потому что он больше не намерен тратить ни минуты, и ему это чертовски нравится.

Эпилог

Голос МС гремит где-то под потолком, от душного, липнущего к телу воздуха хочется передёрнуть плечами, но Джебом сдерживается, даже когда между лопаток медленно скатывается капля пота. Он цветёт улыбкой, отвечает на скабрезные вопросы, даже, кажется, умудряется попадать в заученный текст. Фанаты истошно верещат на каждое произнесённое им слово. Фанмитинг идёт как по маслу.

— Финальный вопрос! — провозглашает МС, взмахнув карточками с подсказками. У него так блестит от пота лицо, что Джебому хочется сердобольно предложить ему полотенце. — Думаю, вас не раз спрашивали об этом, но статистика беспощадна: ваши поклонники очень хотят знать, какой же он, ваш идеальный тип?

Джебом поджимает губы, с усмешкой смотрит на Джинёна, которому выпадает отвечать первым. Тот пространными обтекаемыми фразами описывает человека, образ которого подойдёт если не каждой агасэ, то явному большинству. Затем эстафету подхватывает Марк, «идеальный тип» которого тоже мало чем отличается от собравшейся восторженной публики, Джексон и остальные. До Джебома очередь доходит, когда фанаты, кажется, устают кричать. Они наверняка готовятся услышать что-то аналогичное, ведь в написанных заранее текстах всё строго и всё регламентировано. Но у Джебома появляется идея, от которой тянущая губы улыбка на миг становится красноречивой до безобразия. Он мельком косится на Джинёна и едва не смеётся, потому что тот с ходу улавливает его настроение: лицо вытягивается, глаза округляются, губы беззвучно шепчут «Блять, не вздумай!». Но останавливаться уже поздно, да и не хочется. Поэтому Джебом берёт микрофон, прищуривается.

— Мой идеальный тип? — тянет он и окидывает взглядом притихших фанатов. Те ждут ответа, от напряжения воздух становится не просто липким — плотным, как воздушный шарик.

Джебом хмыкает и прикусывает губу, делая вид, что задумался. Затем он дёргает плечами, поворачивается к сидящему на самом крайнем стуле Ёндже, который также ждёт продолжения с искренним интересом, и отчётливо произносит:

— Чхве Ёндже.

Секунда абсолютной тишины длится, кажется, целую вечность. Агасэ молчат, молчит МС, весь мир, кажется, молчит, переваривая сказанное. А затем рёв толпы едва не сносит крышу огромного развлекательного комплекса. Джебом заливисто смеётся, к нему тут же кидаются члены группы, чтобы изобразить тычки и оплеухи за откровенную провокацию, лица — красные, покрытые испариной, но отчего-то совершенно счастливые — мелькают перед глазами калейдоскопом. И только горячий шёпот Джинёна прямо в ухо «Я ненавижу тебя, грёбаный ты придурок! Какого хера ты натворил?!» слегка портит впечатление.

Хотя…

Джебом косится на Ёндже, который так и остаётся сидеть на месте. Тот смотрит на него в ответ, хохочет и показывает большой палец вверх, в его глазах нет ни капли осуждения — смущение разве что. И, глядя на него, Джебом понимает — нет, ничто не способно испортить этот момент. Даже Джинён, который потом наверняка сожрёт его мозг чайной ложкой. Но это явно того стоило.