Войти в привычную колею и смириться, как советует Джинён, оказывается не так уж просто. Джебом старается расслабиться, поверить, что всё хорошо, — и на какое-то время видимость спокойствия становится чем-то вроде второй реальности. Джебом стискивает зубы, давит улыбки, остаётся для всех прежним лидером. Но при этом он делает для себя несколько неприятных выводов.

Во-первых, при всей своей нелюбви к скиншипу, Ёндже ему хочется трогать постоянно. Джебом старается не напирать, давать Ёндже необходимую свободу, но сидящий внутри капризный ребёнок упирается, руки будто сами тянутся к нему. Душа дёргается каждый раз, когда удаётся коснуться его, задеть хоть чуть-чуть. И как бы Джебом ни бесился, не признавать эту слабость он не может.

Во-вторых, Джебом делается мрачнее. И требовательнее. Обязанность лидера — следить за своим мятежным стадом, но в случае Джебома эта обязанность приобретает болезненный оттенок. В стремлении контролировать всё и всех он становится раздражительным и желчным, стычки с командой и стаффом учащаются. Он умудряется достать даже неконфликтного Югёма, который оправдывает лидера до последнего. Но когда и тот обижается, Джинён не выдерживает. Он прижимает Джебома к стенке в перерыве между репетициями и, едва дыша от ярости, шипит в лицо:

— Реши уже свои проблемы, иначе их за тебя начну решать я! — а затем удаляется, так дёрнув напоследок воротник футболки, что тот с глухим треском рвётся.

Джебому в тот момент хочется съязвить в ответ, крикнуть в спину Джинёну, что доводить макнэ можно не только ему. Но вовремя проснувшийся рассудок сцепляет челюсти не хуже клея. Джебом понимает, что разругается с другом в пух и прах, если ляпнет что-то подобное, ведь постоянные придирки со стороны Джинёна — способ проявления привязанности. Со стороны Джебома — попытка сорвать злость. Это совершенно не одно и то же, Джинён прав. Приходится себя худо-бедно контролировать.

Третьим открытием для Джебома становится ревность. Вернее, он и так о ней знает, испытывает периодически и предпочитает игнорировать во избежание очередной вспышки раздражения. Но в последнее время краски сгущаются настолько, что страх вытесняет всё. Джебома выводит из себя буквально любая мелочь: когда кто-то говорит с Ёндже, касается его, привлекает внимание, даже просто смотрит в его сторону.

Но ещё больше его бесит, когда Ёндже делает что-то в ответ. Джебому до зуда на языке хочется говорить пакости — ядовитые, ехидные, мерзкие. Ему противно от самого себя. Будучи единственным, окружённым любовью со всех сторон ребёнком в семье, он никогда не испытывал ничего подобного. Однако теперь, когда он понимает, насколько может быть сильна конкуренция в борьбе за внимание, его захлёстывает с головой. Чувства обостряются, будто Джебома выворачивают наизнанку, приходится прикладывать максимум усилий, чтобы не начать банально орать — от слова, взгляда в свою сторону, от скрипа двери, которую давно пора смазать. И от постоянного напоминания «держи себя в руках, а руки — подальше от Ёндже». Иначе всем будет плохо.

Ёндже будет плохо.

Джебом мается, чувствует себя сплошным «неправильно» в целом океане правил. И никто — вообще никто — не может выдернуть его из этого состояния. Даже он сам.

К счастью, передышка наступает раньше, чем у Джебома срывает крышу. Пак-пидиним говорит, что собирается вдохнуть жизнь в JJP, и для Джебома с Джинёном эта новость становится поистине сногсшибательной. Они ещё пару дней плавают по общежитию как привидения, не в силах толком объяснить, что произошло, а затем с таким рвением приступают к работе, что все проблемы меркнут.

Джебом не поднимает головы, пока пишет песни, обсуждает с Джинёном аранжировку и продумывает концепт. Он словно обретает смысл всего сразу, вливаясь до последней капли в строчки. И Ёндже, до этого старательно обходивший острые углы, снова становится теплее и ближе. Будто в старые добрые времена. Он проявляет интерес к работе, приходит помогать в студию, поит их с Джинёном кофе, на пару с Джексоном следит, чтобы хёны обязательно кушали.

И когда его забота приобретает постоянный характер, к Джебому приходит ещё один, уже четвёртый вывод: он тоскует вовсе не по наличию Ёндже в своей спальне, он тоскует по наличию Ёндже в своей жизни. Ведь можно сколько угодно врать себе, что смена комнат не повлияла на их отношения, но Джебом видит — он чувствует, — что Ёндже выходит куда-то за пределы его атмосферы. Он будто отступает в сторону, причём не на шаг, а на все десять, и Джебому периодически начинает казаться, что даже до непосредственного знакомства они были ближе, чем сейчас.

К счастью, совместная работа стирает выросшие между ними стены. Ёндже опять начинает писать что-то своё, так что Джебом, замученный готовящимся камбэком, впервые за долгое время ощущает себя по-настоящему счастливым.

Во всяком случае, до тех пор, пока Ёндже не сообщает, что собирается в Америку. Ненадолго.

— Зачем? — шокированно выдыхает Джебом, едва не выронив кружку с кофе.

Бессонная ночь давит виски усталостью, в глазах целые горы песка. Джебом постоянно моргает, растирает лицо, чтобы вернуть хотя бы подобие бодрости, но получается плохо. Стоящий у мойки Ёндже всё равно кажется размытой акварельной фигурой на испачканном чёрным и серым полотне.

— Хочу подтянуть вокал. — Ёндже пожимает плечами. — Ну, знаешь, попрактиковаться. Хёны меня вдохновили, не хочу отставать.

Он улыбается открыто и ярко — Джебом цепляется за эту деталь, как утопающий за соломинку. У него сухо во рту, сухо в глазах, но сделать глоток кофе, отвлечься хоть на секунду кажется ему преступлением.

— Вообще-то ты — ведущий вокалист, это мы от тебя отстаём, если быть честными, — прочистив горло, бормочет он.

По лицу Ёндже пробегает тень, он явно ждал одобрения, ну или хотя бы поддержки. Джебому становится стыдно, но единственное, чего ему сейчас хочется, — это вцепиться в Ёндже обеими руками и попросить, нет, потребовать одуматься. Хотя идея хороша — с этим сложно спорить, тем более что у группы из-за возвращения JJP всё равно временный простой. Джексон вон тоже в Китай собирается — говорит, хочет попробовать себя в соло.

Но отпустить Ёндже, тем более неизвестно насколько, Джебом не может. У него не хватает на это сил.

— И ещё, хён, — после долгой паузы опять подаёт голос Ёндже, у Джебома внутри всё поджимается от неприятного предчувствия, — я, наверное, после возвращения к брату перееду. Он тут недалеко живёт, у него просторная квартира, он давно звал. Пак-пидиним уже одобрил, если что.

Джебому кажется, что он по колено проваливается в пол. Край кружки бьёт по зубам, кипяток выплёскивается; Джебом вздрагивает и, зажмурившись, шипит от обжёгшей губы боли. Он со стуком ставит кружку на стол, поворачивается и с остервенением вытирает мокрый подбородок, а затем, глянув на расплывшееся по груди кофейное пятно, ругается в голос. Правда, делает он это вовсе не из-за испорченной вещи.

Вернее, не только из-за неё.

— Хён, ты в порядке? — взволнованно раздаётся сзади.

Джебом, развернувшись, хочет рявкнуть, что всё охренительно прекрасно, лучше не бывает, но, наткнувшись на глаза Ёндже, лишь бледно улыбается. Ёндже смотрит на него не столько обеспокоенно, сколько жалко. Джебому становится тошно от всего сразу.

— Ты действительно этого хочешь? Переехать, в смысле.

Уголки губ Ёндже едва заметно приподнимаются, взгляд соскальзывает к пятну на груди. Джебом давит остро вспыхнувшее желание обхватить его подбородок пальцами и заставить смотреть в лицо, потому что он уже не знает, что думать. Что делать. Ему нужна подсказка, он в растерянности.

— Не очень, но, думаю, это хорошо повлияет на всех. Ну типа личное пространство, взрослеем же.

Джебом опускает голову. Застрявший в горле крик превращается в кактус — ни проглотить, ни выплюнуть; тошнота волнами поднимается из желудка. Ему не хочется ничего говорить, в голове дикий шум из-за всего сразу. Но Ёндже всё ещё ждёт его реакции, поэтому приходится в очередной раз переступить себя и выдавить:

— Если тебя это сделает счастливее, я тоже буду счастлив. Остальным сам расскажешь?

Ёндже кивает.

— Марк-хён уже в курсе. — Эти слова вбиваются Джебому в лоб ржавыми гвоздями. — У нас же собака, пришлось немного поспорить, кто будет за ней ухаживать. — Ёндже ненатурально смеётся, и к гвоздям во лбу присоединяется кочерга.

Да, Марк в последнее время всегда в курсе — он узнаёт новости о Ёндже от самого Ёндже, а не когда кто-то говорит вскользь. От осознания этого хочется то ли расхохотаться, то ли расплакаться — Джебом ещё ни разу не чувствовал себя настолько ребёнком.

— Ёндже-я, — Джебом наконец-то находит в себе силы посмотреть на него, — ты ведь… не обязан…

— Я знаю, — перебивает Ёндже, его улыбка становится менее натянутой, — но так будет лучше. К тому же, когда меня не будет, ты сможешь принести Нору в общагу. Ты ведь по ней скучаешь, не отрицай.

Губы растягивает грустная усмешка. Да, он скучает по своей кошке — Ёндже знает о нём так много, что слова не нужны. Но по Ёндже он тоже скучает. Сильно. Может, даже сильнее, чем по Норе. И как ему с этим теперь жить?

— Думаю, Нора точно не будет против, если я покрою весь пол огурцами и стану каждый день делать огуречные маски, — несмешно шутит Джебом, искренне надеясь, что не выглядит сейчас выброшенной за порог собакой.

Однако Ёндже этого, кажется, не замечает, воспринимает нелепую попытку разрядить обстановку с видимым облегчением.

— Хён, это даже звучит мерзко! — восклицает он, толкнув Джебома в плечо. — Я в тебе почти разочарован!

И пока он смеётся, Джебом в очередной раз ловит себя на мысли, что заблуждался на его счёт. Все заблуждались. Ёндже вовсе не такой слабый и беспомощный, каким кажется на первый взгляд. Да, где-то ему недостаёт навыков, где-то он выматывается быстрее остальных, но его стойкости, упрямству и способности встречать трудности грудью можно только позавидовать. И Джебом завидует. Так, как не завидовал никому. Никогда.

***

Ёндже пишет, что успеет вернуться к камбэку JJP. Он бросает в каток отрывки аранжировки будущей песни и голосовые сообщения, поэтому Джебому снова удаётся убедить себя, что всё хорошо. Он следит за его успехами, сталкерит инстаграм, ощущает себя последним извращенцем, о чём ему пару раз говорит Джинён, который теперь вынужденно в курсе вообще всего, что происходит в его жизни. И если раньше Джебом злился, огрызался, считая, что друг преувеличивает, теперь он лишь обречённо кивает. Да, он извращенец, который не может приступить к работе, пока не убедится, что с Ёндже всё хорошо. Ставьте крест.

За неделю до релиза Джебом предлагает напиться. У них отсняты все материалы, грядущий промоушен жмёт грудь волнением и тихой паникой, так что ему жизненно необходимо расслабиться, иначе он сгорит. Ёндже, конечно, спасательный круг, его голосовые греют слух и что-то глубоко внутри, но Джебом слишком взволнован, чтобы найти в этом успокоение. И Джинён его в этом полностью поддерживает.

Выпивкой делиться ни с кем не приходится. В общежитии пустынно: пользуясь образовавшимся окном, члены группы расползаются, чтобы восполнить накопившийся творческий голод. Югём погружается в танцы, Джексон — в соло, Ёндже — в вокал, а БэмБэм и Марк — в прочую деятельность. Если подумать, у них давно не было возможности реализовать себя как-то иначе, поэтому они всеми руками хватаются за подвернувшийся шанс. И хоть это хорошо и замечательно, хоть Джебом рад за каждого из них, чувства одиночества это не умаляет.

— Скучаешь по ним? — подаёт голос Джинён, когда в воздухе виснет тишина.

Они валяются голова к голове на кровати Югёма, рядом с которой стоят три или четыре бутылки соджу и ещё шесть — пива; на улице нестерпимая духотища, мерно гудящий вентилятор приятно обдувает покрытую испариной кожу. Сознание идёт рябью, как плохо настроенный телевизор, потолок кажется покрытым мелкими пупырышками. Но на душе впервые за долгие-долгие месяцы наконец-то по-настоящему спокойно, Джебома будто отпускает смявшая его огромная рука.

— Скорее да, чем нет. А ты? — Он поворачивает голову, задевает лбом висок Джинёна.

— А я вот скучаю, — без раздумий отвечает тот и, подвинувшись, морщит нос. — И зачем только мы на кровать Югёма улеглись? У меня уже крыша едет от его запаха.

— Ты его чувствуешь? — Джебом специально принюхивается, но любые посторонние ароматы вытесняет кисловатый хмель. Он настолько концентрированный, что Джебом невольно хмурится: они одеяло-то не заляпали пивом? Югём расстроится.

— Я живу с ним под боком столько лет, сколько тебе не снилось. Порой кажется, что я смогу унюхать его на любом расстоянии, даже если он будет на полпути в Намъянджу.

Губы Джебома растягивает ехидная улыбка.

— Фу, какой же ты извращенец.

Джинён реагирует незамедлительно:

— Откуда бы шуршало.

Но Джебом, вздохнув, только отмахивается. У него не то настроение, чтобы спорить, да и стоит ли вообще начинать. Джинён уже видел всё, что с ним происходило, любые попытки опровергнуть этот факт вызовут лишь шквал насмешек.

— Не преувеличивай, я за всеми наблюдаю, если ты не заметил.

Джинён фыркает:

— Ну почему же, заметил. А ещё я заметил, что твоя одержимость идёт на убыль, меня это радует. А тебя?

Джебом, зажмурившись, с шипением втягивает воздух сквозь зубы. Джинён трезвый-то периодически становится невыносимым, а с пьяным с ним совсем сладу нет.

— Интересно, Пак-пидиним сильно расстроится, если на промоушене у тебя будет фингал?

Со стороны Джинёна слышится смешок.

— Думаю, он будет в бешенстве, потому что у тебя появится точно такой же. Лучше не начинай, я всё ещё сержусь на тебя за то время, когда ты был мудаком, могу не удержаться.

Джебом чувствует укол совести. Вспоминать тот период неприятно, ему за него действительно стыдно, хоть перед Югёмом он тогда и извинился. Но Джинён всегда отличался омерзительно прекрасной памятью на чужие промахи. И промахи Джебома он помнит особенно хорошо.

— Югём меня вообще-то простил.

— Я в курсе. А Ёндже?

Вопрос застаёт Джебома врасплох. Он Ёндже не обижал, если не считать рабочих моментов, когда влетало всем без исключений. Или он что-то упустил, пока барахтался в жиже из уныния и тлена?

— Не скрипи так мозгами, у меня голова из-за тебя болеть начинает, — ворчливо произносит Джинён, когда молчание затягивается. Приподнявшись на локтях, он разливает остатки пива по стаканам, затем вталкивает один из них в ладонь Джебома и поднимает руку. — Чтобы камбэк удался.

Джебом чокается с ним. Лихо опрокинув свою порцию, он снова устраивается и складывает руки на животе. От пива приятно прохладно в желудке, пузырьки щекочут язык, а на потолке теперь расходятся широкие круги — как по воде, в которую бросили камешек.

— Чувствую себя, как перед первым дебютом, разве что прыщи не беспокоят, — говорит Джинён, тоже вернувшись в исходную позицию. — Почти хочу, чтобы тебе опять выжгли волосы и покрасили чёлку в розовый.

Джебом, хрюкнув от смеха, вслепую лениво шлёпает его. Попадает то ли в плечо, то ли в грудь.

— Молчал бы, мятежный макнэ. До сих пор не могу нарадоваться, что в группу набрали других мелких. С тобой в роли младшенького я точно спятил бы.

Джинён отвечает ему таким же ленивым смешком и неожиданно произносит:

— Знаешь, а ведь я до дебюта GOT7 жалел, что мы не остались дуэтом. Новые лица, неуклюжие детишки, хёны, которые по поведению недалеко от этих детишек ушли. Я был в перманентной внутренней истерике от каждой их выходки. Думал, облысею за пару лет из-за нервов. — Джебом слышит, как он ерошит волосы и снова смеётся. — Удивительно, до сих пор на месте.

Джебом сдвигается, поворачивает голову, чтобы видеть лицо Джинёна: глаза закрыты, ресницы чуть дрожат, на губах играет пьяная улыбка. Его нечасто можно увидеть таким расслабленным и спокойным — это настоящая роскошь.

— А сейчас? Жалеешь?

Джинён резко открывает глаза. Он тоже поворачивается, встречается взглядом с Джебомом, его улыбка становится шире, мягче, появляется ощущение, будто на них с потолка сейчас начнут сыпаться конфетти.

— Сейчас я счастлив быть с вами, даже несмотря на то, что в семи случаях из десяти я хочу передушить вас как попугайчиков.

В груди Джебома тепло и приятно вспыхивает свет, его словно мажут мягкой кисточкой по сердцу. Такие слова ведь сродни признанию в любви, только звучат они сильнее, глубже, затрагивая то, до чего сложно дотянуться.

— Твою ж, — Джебом накрывает лицо ладонью и, отвернувшись, смеётся сам, — теперь я понимаю, что ты имел в виду, когда говорил про влюблённость. Я, кажется, тоже чувствую это к вам. К нам, вернее.

Джинён замолкает так надолго, что Джебом успевает пожалеть о своей откровенности. Затем он вздыхает, слабо пихает Джебома в плечо кулаком и буркает:

— То есть ты только сейчас врубился? Тогда скажу тебе то же, что говорил в тот раз: ты фантастически узколобый.

В его голосе при этом нет ни намёка на разочарование. Напротив, в нём слышится столько веселья, что Джебом, поддавшись настроению, вдруг чувствует нестерпимое желание написать Ёндже. Он даже телефон в руку берёт и открывает диалоговое окно, но затем, подумав, отключает экран. Лучше он скажет ему это сам. Лично. Джебому необходимо увидеть его реакцию.

***

Возвращение JJP получается даже лучше, чем они рассчитывали. Продажи альбома с головокружительной скоростью взлетают на первые места, Джебома и Джинёна едва не рвут на части. Однако Пак-пидиним и тут не даёт им выдохнуть: во время промоушена он говорит про камбэк GOT7 и предупреждает, что работать придётся много. Но парней это особо не пугает. Работать на износ они привыкли задолго до того, как дебютировали, новый виток занятости вызывает скорее нетерпение, чем вымученный стон.

Единственное, что не радует — на фоне поднявшейся кутерьмы Джебом упускает из виду Ёндже. Тот возвращается точно к дате релиза и в перерывах между работой над своими песнями непостижимым образом успевает помогать и им: шоукейс, съёмки, встречи с фанатами — его присутствие чувствуется во всём. И Джебома это расслабляет — возможно, даже слишком.

Реальность наваливается чуть позже, когда по совету Пак-пидинима Джебом заводит аккаунт в инстаграме. Вернее, сначала завершается продвижение альбома JJP, затем начинается активная работа над песнями для GOT7 и лишь многим позже, когда заглавка, концепты и предстоящие мероприятия оказываются утверждены, Джебом вдруг понимает, что ему чертовски одиноко. Не в том смысле, что он остаётся один или с ним никто не общается — с этим проблем нет. Джебом неожиданно осознаёт, что у остальных появляется куча своих дел, которые связаны с групповой деятельностью лишь косвенно или не связаны совсем. И у Ёндже, который, как и предупреждал, съезжает к брату, — в том числе.

Джебом кусает ноготь, в сотый раз пролистывая инстаграм Ёндже, и с недовольством морщится, обнаружив под одним из его фото комментарий от того певца из Америки. Как его имя правильно читается? Санджой? Или как-то по-другому?

Джебом встряхивает головой.

Неважно. Важно то, что у Ёндже теперь есть друг, а у Джебома — нахрен никому не упавшая возможность отслеживать любые его телодвижения с помощью интернета. Это ужасно тупо, потому что Джебом ведёт себя как ревнивый муж, но очередной комментарий, лайк или ниочёмная заметка действуют на него как удар хлыстом. И чем больше Ёндже общается с кем-то за пределами их круга, чем чаще в разговорах всплывают чужие имена, тем отчётливее Джебом чувствует его нехватку. Кто бы там ни был, Санджой, да хоть сам Бруно Марс, ему, Джебому, Ёндже нужен куда сильнее. И будет хорошо, если он поймёт это как-то сам, без необходимости говорить настолько смущающие вещи прямо.

Апогей случается в середине промоушена нового альбома GOT7.

Джебом, успевший съездить на остров, возвращается в общежитие уставшим как собака. Он едва волочит ноги, спотыкается о собственную сумку, пока пытается протиснуться в дверной проём — длительные перелёты и не самые комфортные условия жизни на шоу высосали из него все соки. Однако едва он переступает порог, его тут же настигает надрывный крик:

— Хён вернулся! — и все неприятные ощущения, усталость и желание упасть и сдохнуть смазываются, теряют остроту и чёткость.

Джебома прямо с порога засасывает в многорукие, пахнущие на разные лады, почти до слёз родные объятия. Он заходится смехом, хрипло жалуется, что у него сейчас кости к хренам треснут, а сам жмётся к своему стаду с отчаянной жаждой. Он будто не несколько дней, а весь год отсутствовал, изголодался по этим придуркам до боли в каждой мышце. И выпутаться из цепляющихся за него пальцев получается далеко не сразу. Джебом хохочет, его голос тонет в восторженном оре, так что когда ушей остальных наконец-то достигает вопль Джексона «Да дайте вы ему разуться хотя бы, обезьяны!», он чувствует себя помятой банкой газировки.

Джебом выдыхает, выскальзывает из кроссовок, торопливо наступая на пятки, а затем, взявшись за молнию куртки, натыкается взглядом на Ёндже. Тот стоит чуть в сторонке и оживлённо говорит что-то Марку, который с заинтересованным видом смотрит в его телефон и кивает на каждое слово как болванчик. Джебома цепляет, после возвращения ему хочется быть центром внимания, особенно внимания Ёндже, но любопытство оказывается сильнее. Едва избавившись от верхней одежды, он первым делом подходит к ним.

— Что смотрим?

Ёндже поднимает голову, улыбается и, восторженно сверкая глазами, тыкает в лицо Джебома экраном, на котором мелкой вязью набрана целая прорва текста. Джебом прищуривается, напрягает уставший мозг, чтобы разобрать хоть слово, но смысл ускользает, потому что вязь — это английские буквы. И их действительно дохренище.

— Хён, Санджой-ним говорит, что ему понравилось со мной сотрудничать, он предлагает как-нибудь повторить. Представляешь? Я так взволнован!

Джебому кажется, что его бьют в живот гирей весом с хорошо откормленного телёнка. Стараясь не морщиться, он машинально прижимает ладонь к фантомно пострадавшему месту и, выдавив ответную улыбку, бормочет:

— Звучит… увлекательно.

Марк, бросив на него нечитаемый взгляд, сжимает губы. Его красноречивое молчание пускает по спине вереницу колючих мурашек, Джебому не нравится, что кому-то может показаться подозрительным его замешательство. В смысле, друзья все как один уверены, что Ёндже имеет особые привилегии в его, Джебома, глазах, но делать на этом акцент не самая хорошая затея. У него и без того навалом геморроя.

— Думаешь? — Ёндже, однако, перемен в настроении Джебома не замечает. Он всё с таким же сияющим видом опять утыкается в телефон и дёргает Марка за рукав. — Хён, поможешь мне набрать ответ?

Марк без раздумий соглашается. Джебом мысленно называет его предателем.

Пока Марк и Ёндже, рассевшись на диване в гостиной, занимаются сообщением для Санджоя, общежитие стремительно пустеет: Джексон и БэмБэм уносятся в алкогольный магазин, Югём под предводительством Джинёна отправляется в соседнюю закусочную. Готовить нет ни времени, ни желания, но отпраздновать возвращение члена семьи надо, так что все сходятся на готовой еде. Джебом сидит в кресле напротив дивана и усиленно делает вид, что ковыряется в ленте. У него слипаются глаза, хочется залпом выхлебать цистерну воды и упасть всем телом на ближайшую горизонтальную поверхность. Но он всё равно не шевелится и молчит. Суперклей под названием «ревность» держит его в неподвижности вот уже минут двадцать, если верить часам.

— Добавь тут «xoxo», — с невинным видом говорит Марк, ткнув пальцем в экран телефона.

Ёндже одаривает его осуждающим взглядом.

— Хён, я вообще-то в курсе, что это значит.

И пока Марк заливается зловредным хихиканьем, Джебом торопливо гуглит. В отличие от Ёндже, он понятия не имеет, что означает загадочное «хохо», и найденное объяснение его совершенно не радует. Джебом мысленно называет Марка предателем ещё раз и, дождавшись, когда Ёндже закончит, а Марк наконец-то возьмёт за свой планшет, суёт телефон в карман.

— Ну что? — с улыбкой спрашивает он. — Чем занимались, пока я был в отъезде?

— Подыхали, — с убийственной серьёзностью говорит Марк, не отрывая взгляда от экрана. — Впахивали до десятого пота, прикрывали отсутствующих и снова впахивали. У меня ощущение, что мы за последнюю неделю отработали как за весь год. — Он бросает мимолётный взгляд на Джебома. — Или ты рассчитывал на другой ответ?

Джебом мрачнеет. Вообще-то да, он надеялся, что этот промоушен доставит им больше удовольствия, чем всего остального, но обстоятельства сложились так, как сложились. И ему, наверное, следовало проявить эмпатию и первым делом поинтересоваться, как дела у Джексона.

— Как он? — глухо спрашивает Джебом. Имени он не называет, но это и не нужно.

Марк пожимает плечами.

— А то ты его не знаешь. Старается никого не обременять, а у самого в глазах чёрная дыра.

Джебом хмуро кивает. Джексон всегда был таким. Был, есть и будет. Страшно представить, насколько ему тяжело дались последние дни. Хорошо бы поговорить с пидинимом, чтобы ему дали небольшой перерыв, потому что даже зная силу Джексона, зная его чувство ответственности перед остальными и желание сделать всё для группы, Джебом не был уверен, что он не сломается.

— Хён, — Ёндже мягко вклинивается в поток сумбурных невесёлых мыслей, Джебом поднимает взгляд, — не волнуйся. Джексону-хёну сейчас тяжело, но мы и фанаты не даём ему утонуть в этом. Он это видит, ценит и старается справляться. Как сказал Марк-хён, ты же его знаешь.

От теплоты его голоса и слов хочется улыбнуться. Всё-таки замечательное, что в их суровом мире с суровыми правилами и не менее суровым расписанием есть место чему-то настолько доброму и хорошему. И сердце Джебома волнительно сжимается, потому что его сразу отпускает одно чувство и захватывает другое. Повинуясь неясному порыву, он пересаживается с кресла на диван и сгребает Ёндже в крепкие объятия. Марк, хмыкнув, тактично испаряется.

— Хён! — Ёндже смеётся, делая неуклюжие попытки вывернуться из хватки, но Джебом только сильнее стискивает руки. — Задушишь же, а у нас вообще-то промоушен в разгаре!

— Ничего, Джинён будет петь за тебя, он уже делал так, когда ты болел, — буркает он, уткнувшись носом в плечо Ёндже.

Приятные ощущения окутывают его, знакомые ароматы проникают в нос, голова почти кружится от захлестнувшей душу нежности. Джинён не так давно упоминал, что у него крыша едет от запаха Югёма, так вот у Джебома, кажется, те же проблемы, только в отношении Ёндже. Они не делят спальню уже несколько месяцев, а последние недели Ёндже и вовсе живёт у брата, но даже если Джебому завяжут глаза, он безошибочно найдёт его среди толпы. И от осознания этого становится смешно и страшно одновременно.

— Хён, отпусти, ну правда! — настаивает Ёндже, всё ещё дёргаясь в объятиях.

На что Джебом ехидно усмехается.

— Ты по мне совсем не скучал, что ли?

— Скучал, — Ёндже реагирует честно, без капли сомнения, Джебом едва не задыхается от нахлынувших эмоций, — но висеть на тебе не собираюсь, если ты об этом!

— Тогда, боюсь, у тебя нет выбора. — Джебом прищуривается, поймав обескураженный взгляд. — Я твой хён, подчиняйся.

Ёндже не сразу понимает, что руки Джебома соскальзывают с его плеч. Он несколько мгновений моргает, с недоумением глядя в его лицо, а затем, когда пальцы, безошибочно находят самые уязвимые места и впиваются в бока, по-девчоночьи взвизгивает. Джебом кривится от повисшего в ушах звона, но щекотать Ёндже не прекращает. Он искренне наслаждается его захлёбывающимся смехом, скулежом и мольбами сжалиться.

Он дома, чёрт подери, он вернулся, и ощущение причастности к этой семье возвращается с ним в тысячекратном размере. 

— Хён, я сейчас точно умру, а Джинён-хён плохо справляется с высокими нотами! А-а-атпусти-ихы-хы!

Безуспешно пытаясь отцепить от себя лидерские руки, Ёндже в бессилии заваливается на диван, Джебом незамедлительно оказывается сверху.

— Жаль, что он тебя сейчас не слышит, — пыхтя от напряжения, отзывается он, — тогда тебе точно пришлось бы туго. Джинён мстит изощрённее, уверяю тебя.

Ёндже едва не плачет, пытаясь спихнуть Джебома, но его сил едва хватает, чтобы держаться за его запястья. Пользы это, впрочем, никакой не приносит.

— Скажи Марки-хёну, что Коко остаётся на его попечение! — хрипит Ёндже ослабшим от смеха и бестолковой возни голосом.

С кухни тут же раздаётся воодушевлённое:

— Джебом, продолжай! Я позабочусь о нашем ребёнке, Ёндже-я, не переживай!

— Ах ты предатель! — воет Ёндже с такой мукой на лице, что Джебом, не выдержав, сам заходится хохотом. Он падает на Ёндже, снова стискивает его в объятиях и впервые за прошедшее с камбэка JJP время ощущает себя счастливым. По-настоящему, по-человечески, без привязки к сцене и карьере.

Ёндже, посмеиваясь, неловко хлопает его по спине.

— Ты тяжёлый, — деликатно напоминает он и неделикатно пинает его куда-то в бедро.

Джебом испытывает облегчение от мысли, что не лёг на пару сантиметров левее. Он задыхается, чувствует, как бешено колотится сердце — то ли от шутливой потасовки, то ли от волнения, — и, всё ещё находясь под влиянием момента, вдруг выпаливает:

— Ёндже-я, оставайся сегодня тут. — Ёндже застывает. — Я выпровожу Джексона к Марку, поделюсь вентилятором, а ты покажешь мне, в какие игры сейчас рубишься. Я вдруг понял, что на острове мне всего этого страшно не хватало. Ну, чтобы мышки там кликали, вы с Марком вели себя, как неандертальцы с дубинами…

— Эй! — возмущённо доносится с кухни, но Джебом это игнорирует.

Он напряжённо смотрит на Ёндже в ожидании ответа, чувствует себя взволнованным как никогда. Соглашайся, мысленно просит он, ты не можешь мне отказать, потому что испытываешь то же, что и я. И на миг, коротенький, почти мимолётный, глаза Ёндже вспыхивают. Его лицо светлеет, по нему проскальзывает что-то отдалённо напоминающее восторг. Но затем он отводит взгляд и сжимает губы в нитку.

— Прости, хён, сегодня не получится.

Сердце проваливается в пятки. Счастье сходит так быстро, будто его не было, тело, на несколько секунд обретшее невесомость, тяжестью вдавливается в диван.

Джебом сглатывает, моргает и внезапно чувствует, как его наполняет глупая, почти детская обида.

Да почему, блять?!

— А завтра? Послезавтра? Когда закончится промоушен? На новогоднем отдыхе, в конце концов? — с нажимом, уже даже не пытаясь контролировать сквозящую в голосе горечь, спрашивает он.

Ёндже вздыхает.

— Хён…

— Что?!

В Джебоме всё кипит от негодования. Он заколебался строить чёртовы отношения в одностороннем порядке, хочется какой-нибудь отдачи, шага навстречу — хоть чего-то, что создаст ему иллюзию, будто он бьётся об этот берег не зря.

Однако Ёндже смотрит на него по-прежнему отрешённо и грустно и тихо роняет:

— Ты перебарщиваешь.

На долю секунды тело Джебома снова становится невесомым: он летит, падает, уже практически чувствует шлепок о землю. А затем его будто что-то отталкивает от Ёндже. Он отшатывается, с шумом втягивает носом воздух, но так ничего и не произносит. Собственные слова бьют по ушам вакуумным хлопком, перед глазами рассыпаются мириады звёзд.

«Я не перебарщиваю?» — спрашивал он когда-то давно, практически вечность назад. И тогда Ёндже совершенно точно сказал: «Нет».