Дебют и следующие за ним промоушены, шоу, фансайны и прочие заботы превращают жизнь Джебома и остальных в ад. Целый год они не то что голов не поднимают — едва спать успевают в перерывах между очередными записями. Пара часов на короткую передышку считается чем-то вроде подарка богов, потому что в лучшем случае им удаётся вздремнуть час — и тот в машине во время переезда с одного места на другое.

Сложно приходится всем. Но если Джинён и Джебом более-менее безболезненно вливаются в уже знакомую среду, остальные прикладывают определённые усилия, чтобы не сломаться. Это выматывает, и пару раз Джебом ловит себя на мысли — реально ли это то, чего он хочет? Реально ли ему нравится чувствовать перманентную усталость, реально ли тянет связать жизнь с тем, что эту жизнь укорачивает?

Но затем он смотрит на друзей, которые, стиснув зубы, идут к общей цели, и понимает — да, это именно то. Другого ему не надо.

Джебом меняется внешне и внутренне — так или иначе они все меняются под влиянием новых обстоятельств. Однако сильнее всего сцена и растущая популярность влияют на Ёндже. Он будто вытягивается, распрямляется: плечи становятся шире, уверенность вытесняет зажатость, а стилисты делают то, на что Джебом надеялся и не надеялся одновременно, — они наконец-то находят образ, который делает Ёндже ещё более, почти нереально привлекательным. Что в совокупности с переходным возрастом приводит к тому, что на него начинают обращать внимание. И если поначалу Джебом думает, что это здорово и круто, потом, со временем, это становится проблемой. Потому что в Джебоме нежданно-негаданно просыпается ревность — сперва слабая, но с каждым новым взглядом в его сторону, с каждым постом в интернете становящаяся всё сильнее. Ёндже стремительно превращается в общее солнце, и Джебома это страшно не устраивает.

— Ты скоро искриться будешь в дождливую погоду, — замечает Джинён, когда глаза Джебома опять, уже в который раз неосознанно прилипают к болтающим Сюзи и Ёндже.

Те выглядят весёлыми, радостными, и Джебому бы ощущать удовлетворение, ведь общение с нравящимися исполнителями — самое меньшее, чего Ёндже заслуживает за дьявольски тяжёлый труд. Но подспудная ехидная мыслишка, что девочки-куколки с ангельскими голосами наверняка дают Ёндже возможность почувствовать себя более внушительным, мужественным, чем он кажется в компании парней, заставляет его испытать прилив гадливости. Он чувствует себя мерзким за злую иронию. Чувствует, но не может ничего с этим поделать.

— Если ты однажды вцепишься ей в волосы, я буду болеть за тебя, — задумчиво произносит Джинён, так и не дождавшись ответа.

Он не привык щадить чужие чувства, рубит правду-матку в лицо с безжалостностью серийного маньяка. И Джебому бы разозлиться, на самом деле, сказать что-нибудь соответствующее, излиться желчью, которая копится в нём, будто пыль за холодильником. Но вместо этого он бросает глухое «Говнюк ты» и уходит.

Джебом знает, что Джинён не обидится, не обидится на резкие слова и выпады. Он сможет отбить всё, даже самое злое и несправедливое, понимая, что ярость Джебома — это сублимация растерянности и непонимания. Но поступать так с другом кажется ему низким и несправедливым. Пусть это выжжет его самого, но других не коснётся. Пусть лучше он переживёт это глубоко внутри, чем заставить кого-то ещё испытывать дискомфорт.

Хотя кое в чём Джинён и его уникальный талант видеть Джебома насквозь всё же полезны: они не позволяют Джебому запутаться окончательно, не позволяют наделать глупостей, часть из которых и так уже витает по интернету как неопровержимые доказательства, что они с Ёндже делят не только комнату. Плодить слухи дальше потенциально опасно для имиджа группы, и Джебом быстрее сожрёт свой распухший от записей блокнот, чем позволит чему-то подобному случиться. Разом перечеркнуть всё он ещё успеет — уверен, ему хватит ума (или его отсутствия), чтобы утопить свою репутацию. Но остальные этого не заслуживают. Они и так работают на износ, чтобы страдать от того, что кое-кому не хватает моральных сил взять себя в руки.

Хотя, на самом деле, читать домыслы фанатов порой даже интересно. Они, конечно, делятся на чушь и совсем чушь, но Джебом легко может видеть их глазами то, чего не замечает сам. И это же помогает ему периодически корректировать своё поведение.

Однако у него не всегда получается. Ёндже будто создан для комфорта и обнимашек, и у Джебома мало шансов сопротивляться его очарованию. Так что раз за разом у него срывает тормоза, раз за разом это ловят вездесущие камеры. И раз за разом в интернете плодятся всё новые слухи о лидере и его соседе по комнате, часть из которых заставляет краснеть и нервно смеяться.

Джинён называет Джебома ссыклом, потому что тот отмахивается от пидинима и его недвусмысленных намёков, что фансервис, конечно, хорошо, но «Джебом-а, тебе следует внимательнее следить за собой и своими действиями». Поэтому когда ситуация становится совсем невыносимый, он решается поговорить с Ёндже напрямую.

В тот вечер они оказываются в комнате наедине после уютной попойки в честь успешных съёмок шоу. От Ёндже пахнет соджу, острым соусом и краской — высветленные пару дней назад волосы похожи на пух, Джебому почти нестерпимо хочется прикоснуться к ним. Но он не решается. Вместо этого он лежит рядом с Ёндже на матрасе, смотрит, как тот ковыряется в телефоне, и думает.

Вернее, как думает: разрозненные мысли путаются, выпивка делает их похожими на мюсли — слишком много фрагментов, картинок. Слишком много всего — у Джебома нет сил сопротивляться. Ёндже кажется ему ненастоящим, будто сошедшим со страниц любимых Югёмом веб-комиксов. И молчать вот так, бок о бок, нравится ему больше, чем пытаться выдавить что-то серьёзное.

Но он не для того целую неделю копил в себе уверенность. Поэтому когда Ёндже, просмотрев очередной ролик, разражается смехом и поворачивается к Джебому, тот, наконец, спрашивает:

— Скажи, я не перебарщиваю?

Проходит, наверное, целая минута, прежде чем Ёндже врубается в суть вопроса. Он застывает, глаза медленно округляются, рот приоткрывается. А у Джебома при виде него, такого растерянного и озадаченного, внутри что-то падает и разбивается вдребезги — кажется, самообладание, потому что теперь ладонь едва не зудит от фантомного ощущения прикосновения. Ему хочется трогать Ёндже, нравится это, так почему же, чёрт подери, всё должно быть настолько сложным?

— Ты о чём? — Ёндже убирает телефон и перекатывается на бок, чтобы лучше видеть его, Джебома, лицо. Несколько прядей падают ему на глаза, он сдувает их, это выглядит очаровательно.

В горле Джебома вспухает ком.

— О фансервисе, — с трудом сглотнув, выдавливает он.

Его кривит от того, как это звучит, ведь солидная часть его эмоций завязана вовсе не на притворстве. Но не объяснять же это сейчас, когда язык заплетается, а в голове постепенно сгущается туман. Смущать себя или Ёндже неправильно подобранными формулировками в его планы точно не входит. Хотя, положа руку на сердце, в его сознании сейчас вообще всё неправильно — слишком обнажено, чтобы прятаться за выстроенными нормами. Джебом боится не сдержаться, ляпнуть, толком не подумав.

Но ещё сильнее он боится, что Ёндже на это, поспешное и честное, отреагирует так, как нужно пидиниму и всем вокруг. Он боится, что Ёндже отреагирует «правильно».

Ёндже в задумчивости прикусывает губу. Несколько мгновений он сосредоточенно размышляет, после чего беззаботно фыркает и пожимает плечами.

— Думаю, нет.

Сердце Джебома проваливается в пятки.

— Если что, ты говори, — со всей серьёзностью произносит он, стоически игнорируя вспыхнувшее внутри желание ущипнуть Ёндже за щёку.

Ёндже в ответ хмыкает и улыбается — мягко, лукаво. Джебому кажется, что сердце пропадает совсем — сдавившая тело пронзительная тишина оказывается ошеломительной, оглушающей.

— Хён, — тянет он, подперев щёку ладонью. Джебом не может отделаться от мыслей, что он похож на маршмеллоу — такой же белый, мягкий, сладкий. Во рту скапливается слюна. — Всё в порядке. Ну а если тебе так хочется побеспокоиться, я начну прилюдно называть тебя «оппа», чтобы у фанатов точно появился повод для сплетен. Договорились?

Джебом застывает. Он пару мгновений таращится на Ёндже в полнейшем ужасе, потому что это звучит… приятно? Хорошо? Слишком заманчиво, чтобы изображать нежелание? По телу разносится волна мурашек, волоски на затылке встают дыбом. Джебом ёжится, пытаясь отвести взгляд от сияющих глаз напротив, затем хмыкает, ненатурально изображает рвотный позыв и, пихнув Ёндже в плечо так, что тот со смехом валится на спину, буркает «Да иди ты!». И мысленно добавляет: «И Джинёна с собой забери», потому что у него из-за этих двоих сплошная сумятица в голове. Он уже не может понять, где границы у некоторых желаний, всё становится плоским, размытым. Слишком очевидным. Но Джебом скорее руки себе отгрызёт, чем признает это.

На некоторое время жизнь GOT7 становится почти рутинной, если не считать вечного недосыпа, гонки за популярностью и желания хоть как-то пробить себе путь наверх. Они не замечают ни дней, ни месяцев, превратившись в отборный фарш, замешанный кей-поп-мясорубкой.

А затем на Джебома обрушивается как гром среди ясного неба:

— Хён, как ты смотришь на то, чтобы я поменялся с Джексоном комнатами? — и мир переворачивается с ног на голову.

Джебом не сразу понимает, о чём речь. Голова пустая после изматывающей репетиции, он тупо смотрит в экран телефона, на котором искрит пикселями очередной тайм-киллер, и пару секунд молчит. Лишь после этого, худо-бедно вникнув в суть, он поднимает взгляд на Ёндже и хмурится. Тот стоит возле кресла, дёргает шнурки толстовки с таким видом, будто от ответа зависит его жизнь. И когда смысл его слов достигает адресата, Джебому кажется, что на него падает потолок. На языке морозом застывает «какого хуя?», там застывает «вообще-то я против» и «надеюсь, это шутка» — слова кажутся набившимися в рот булыжниками. Поэтому единственное, что может сделать Джебом, — это пожать плечами. Не то чтобы ему всё равно — вовсе нет, но он соображает туго, словно пытается протолкнуть распухшие мысли сквозь игольное ушко. И ещё он надеется, что это невсерьёз.

Однако Ёндже вдруг становится тусклее, будто выцветает. Он кивает с широкой надтреснутой улыбкой и, не говоря ни слова, идёт в их комнату, откуда спустя мгновения раздаётся звонкое вжиканье молнии сумки.

Джебом остаётся сидеть на месте. Он всё ещё не может поверить в происходящее. У него стойкое ощущение, что сейчас из кухни выпрыгнет донельзя довольный Джексон, верещащий, что они его разыграли, что это скрытая камера и вообще идея Джинёна, у которого ещё с предебюта фатальная беда с чувством юмора. Но вечером, оказавшись с этим же Джексоном наедине, Джебом со всей ясностью понимает — случившееся не прикол. Ёндже действительно собрал вещи и переехал в комнату Марка.

Джексон, как ни странно, тоже не сильно рад. Он с измученным вздохом забирается на свою кровать — ближе к первой годовщине им наконец-то удалось выпросить у менеджеров двухъярусную — и без слов утыкается лицом в подушку. Джебом смотрит на него так долго, что на глазах выступают слёзы. Затем он смахивает их, отворачивается и вдруг до самого горла наполняется ощущением одиночества. Ему ещё ни разу настолько сильно не хотелось провести ночь в гостиной.

***

Утро выдаётся потрясающе хмурым. Джебом несёт тяжёлое тело в кухню, ему хочется кофе и сдохнуть — неважно, в какой очерёдности. Но помирать на голодный желудок не сильно приятно, даже заключённым позволяют последнюю трапезу, поэтому приходится пересиливать себя и шаркать по полу тапками до победного. К тому же кто-то более бодрый, умеющий просыпаться от будильника, а не воскресать, заранее включил кофемашину — заполнивший гостиную запах влечёт, заставляет желудок съёживаться от предвкушения.

— Вы что, поругались? — деловито интересуется Джинён, когда Джебом, зевая и почёсывая поясницу, перешагивает порог.

Джебом в ответ угрюмо гудит:

— И тебе доброго утра, — и поворачивается к буфету, чтобы взять кружку.

Крепкий бодрящий аромат щекочет нос, от фантомного ощущения первого глотка в горле зудит. Поэтому для начала Джебом наливает себе кофе — обстоятельно, вымыв любимую кружку и подогрев молоко. После этого он разворачивается, упирается бедром в столешницу и, прикрыв глаза, отпивает.

В общежитии стоит непривычная тишина: макнэ наверняка уже в студии, Марк и Ёндже торчат в комнате, откуда не доносится ни звука, Джексона нет ещё часов с пяти утра. Они с Джинёном остаются наедине, и кофе почему-то горчит особенно сильно.

— Понятия не имею, — говорит Джебом после продолжительной паузы и, вздохнув, взъерошивает волосы.

Валяясь без сна минувшей ночью, он тоже перебирал все возможные варианты и мысль, что Ёндже и вправду мог обидеться, заставила его припомнить практически всё, что случалось между ними на протяжении последних недель. Однако ни одного внятного объяснения он так и не нашёл. Они регулярно спорили, иногда ругались до хрипоты, бесились друг на друга, играли в молчанку, пока кто-нибудь не сдавался и не шёл на примирение — словом, вели себя ровно так же, как и с остальными. Но это ещё ни разу не расталкивало их по сторонам.

Что же такого мог натворить Джебом, если Ёндже пришлось избавляться от его общества настолько радикальным способом?

— Тогда извинись, — коротко советует Джинён.

Джебом усмехается, делает ещё глоток.

— Знать бы, за что.

Его не то чтобы гордость ест, но желание прояснить ситуацию нагревается в нём, как попкорн в микроволновке — того и гляди рванёт.

— Так спроси, — Джинён закатывает глаза с видом, будто затрахался это делать ещё лет десять назад, — ну, знаешь, как люди обычно делают — через рот, словами. Говорят, реально работает, попробуй.

Джебом, глянув на него, выдавливает кислую улыбку. Язвительность Джинёна обычно его не трогает, за время стажировки и деятельности JJP он привык и не к такому. Но сейчас в его словах Джебому слышится издёвка, и внутри сворачивается что-то ядовитое, гадкое. Кофе из-за этого кажется совсем омерзительным.

— Вот что бы я без тебя делал, — с сарказмом тянет он и, заглянув в свою кружку, кривится. — Ты в кофемашине свои носки постирал или что? Почему у кофе такой противный вкус?

— Как ты мог обо мне такое подумать? Я всего лишь плюнул тебе в кружку — не больше. — Джинён одаривает его тяжёлым взглядом, в котором читается сразу всё. — А вкус самый обычный, не выдумывай. Это просто у кого-то в райском саду черви завелись, причём сразу во всех яблоках. И я очень советую тебе разобраться с этим поскорее. У нас камбэк на носу, не хватает только твоей унылой рожи на фотосетах — и так предпродажи не радуют.

Джебом оскорблённо поджимает губы. Вообще-то он профессионал и при необходимости умеет прятать настоящие эмоции. Но Джинён прав — если Ёндже обижен, нужно это выяснить. И чем быстрее, тем лучше.

***

Поговорить по душам удаётся не сразу. Проходит две или три недели выматывающих съёмок, прежде чем им наконец-то удаётся очутиться в общежитии раньше предрассветной дымки. Все разбредаются по комнатам, пока Джексон с победным кличем оккупирует ванную, и Джебом, поняв, что сейчас самое подходящее время, успевает перехватить направившегося за Марком Ёндже до того, как тот переступает порог — негласную границу, которую Джебом всё никак не решается пересечь.

— Хён?.. — Тот в изумлении оборачивается, когда Джебом осторожно трогает его плечо.

— Можно с тобой поговорить? — мрачнее, чем хотелось бы, бросает тот.

Не дожидаясь ответа, он отворачивается и направляется к своей комнате. Тихие шаги за спиной настигают его спустя несколько мгновений.

Когда они оказываются наедине, Ёндже в замешательстве переступает с ноги на ногу.

— Так… о чём ты хотел поговорить?

Джебом чувствует его смущённый взгляд — он жжёт ему подбородок, шею, плечи, но выше упорно не поднимается. Это чертовски неприятно, такого между ними ещё не случалось, поэтому чтобы хоть немного оттянуть момент, Джебом для начала закрывает дверь. Их едва ли будут подслушивать, но ему всё равно становится немного спокойнее. Затем он поворачивается, скрещивает руки на груди и, нахмурившись, выдавливает:

— Ёндже, что произошло?

Ёндже заметно напрягается. Его взгляд слетает с Джебома, будто его сталкивают, замирает в углу. В самом пыльном, мать его, углу, Джебом мысленно ставит галочку напротив пункта «придушить Джексона за некачественную уборку».

— С чего ты взял, что что-то произошло?

Голос у Ёндже опять бесцветный, шуршащий, сарказм вспыхивает в груди огнём. Джебом усмехается, борется с желанием съязвить, но с языка всё равно слетает:

— Начнём с того, что три недели назад ты поменял комнату, толком не объяснив причин.

Получается резко, неприятно, но гордость бурлит в нём кислым бульоном.

Ёндже немедленно поднимает глаза.

— Так ты как-то… ну, не спрашивал? — Он наконец-то смотрит на Джебома, а не мимо, и в его взгляде читается больше удивления, чем смущения.

Джебому приходится призвать на помощь всё имеющееся терпение, чтобы не ругнуться. Он вздыхает, проводил ладонью по волосам и выдавливает:

— Хорошо, тогда я спрошу сейчас: почему ты решил съехать из нашей комнаты? Я тебя чем-то обидел? Или у нас слишком жарко? Если это из-за шерсти Норы…

Ёндже прерывает его тихим смешком. С его лица вдруг пропадает напряжение, глаза мягким теплом ловят отсвет настенной лампы — он будто выдыхает всем телом, расслабляется. Но Джебома это, как ни странно, только сильнее настораживает.

— Хён, всё в порядке, не волнуйся, — произносит Ёндже тоном, будто Джебом — сердитый ребёнок. — Ты не сделал ничего плохого. Просто, — он пожимает плечами, — захотелось что-то поменять в жизни. Ну, знаешь, типа толчка, чтобы запустить вдохновение, а то песни в последнее время идут с таким трудом, я даже переживать начал, что совсем разучился писать.

Ёндже опять отводит взгляд, смеётся неловко, словно сам не верит в свои слова. Джебом не верит тоже. Он хмуро поджимает губы, пытливо вглядываясь в лицо Ёндже.

— И как сейчас обстоят дела? Ну, с песнями.

Ёндже, запнувшись, опускает плечи.

— Да вроде нормально.

Джебому хочется зло расхохотаться. Большей глупости он в жизни не слышал. Ёндже следует научиться врать правдоподобнее, чтобы это не вызывало такого напряжения, но вместо того чтобы отпустить язвительный комментарий, Джебом протягивает руку. Ёндже машинально перехватывает её. Его ладонь холодная на ощупь, влажная — лучшее доказательство, что ложь даётся ему нелегко. Джебому тоже нелегко удержаться и не вцепиться ему в плечи, чтобы вытрясти правду в самом прямом смысле.

— Ну, раз ты счастлив, — говорит он с ударением, — счастлив и я.

Он тянет Ёндже к себе, чтобы заключить в объятия, вдохнуть немного того самого, родного — того, по чему он успел истосковаться. Но тот, вместо того чтобы прильнуть к нему, хлопнуть по спине — сделать хоть что-нибудь из того, к чему они оба привыкли, едва касается Джебома и тут же проскальзывает мимо. Джебома мажет очередной порцией невыносимой неловкости.

— Хён, хочешь есть? — беззаботно щебечет тем временем Ёндже, опять пряча взгляд. — Я вот подыхаю от голода.

Джебому не хочется есть, зато опять хочется съязвить — сильно, обидно, чтобы Ёндже почувствовал то, что чувствует он. Но он не может. Поэтому он сглатывает собравшуюся во рту горечь и, повернувшись, качает головой.

— Нет. Я лучше спать пораньше лягу.

— Тогда… спокойной ночи? — Ёндже поджимает губы. Его виноватый вид давит Джебома огромной плитой, чувство недосказанности настолько ощутимо, что от него начинает першить в горле.

— Да, тебе тоже, — сипит Джебом, глотая слова, которые сейчас никому не нужны. 

И Ёндже уходит. Дождавшись, когда за ним закроется дверь, Джебом прижимает ладони к лицу. Из груди рвётся глухой отчаянный рык, но он и тут сдерживается. Ёндже ведь наверняка прибежит узнать, что случилось. Он же не в обиде, всё как раньше, они по-прежнему дофига друзья, чуть ли не любовники, если верить вездесущим поклонникам. Но Джебома всё равно не покидает ощущение, что что-то чертовски не так.

— Если хочешь, я пущу слух в интернете, что это из-за нашей с Марком ссоры.

Раздавшийся в тишине голос заставляет Джебома подпрыгнуть. Он убирает руки, поднимает взгляд на стоящего в дверном проёме Джексона, который промокает влажные волосы полотенцем, и, с чувством выругавшись, кривится.

— Не подкрадывайся так больше, иначе вы точно останетесь без лидера! — рыкает он, стараясь подавить пробежавшуюся по спине дрожь. — И при чём тут Марк вообще? С чего ты взял, что я могу этого захотеть?

Джексон хмурится. Сейчас, посвежевший после душа, смывший косметику и образ гиперактивного раздолбая, он смотрится старше и серьёзнее. И Джебом никак не может понять нравится он ему таким или нет.

— С того, что ваши кости моют по всему интернету. Я не знаю, что у вас произошло, но фанаты волнуются. — Джексон проходит в комнату, садится на кровать Джебома и впивается в его лицо испытующим взглядом. — Бэм вон говорит, что слухов насчёт наших взаимоотношений в сети прибавилось втрое, а уж фанфиков — хоть жопой ешь.

— Что ещё за фанфики? — округляет глаза Джебом, уцепившись за незнакомое слово.

Джексон отмахивается.

— Чёрт его знает. Бэм объяснять отказался, а гуглить я чёт ссыкую. Последний раз я гуглил, что такое шипперство, чуть не поседел нахрен.

Джебом хмыкает, припомнив, насколько забавно выглядел Джексон, когда пришёл на кухню, шваркнул на стол свой же телефон и сказал, что отказывается во всём этом участвовать. Они тогда всем коллективом узнали о своей личной жизни много нового и ещё долго стебались, выискивая по сети «доказательства». Марку и Джексону повезло меньше всех, хотя ситуацию с Джебомом, Ёндже и Джинёном тоже сложно было назвать позитивной: часть пользователей в один голос трубила, что Джебом бросил Джинёна ради Ёндже, часть — говорила, что он спит и с тем, и с другим. Однако в одном все шипперы трогательно сходились — Джинёна следовало жалеть. Последний этим страшно наслаждался.

Взъерошив волосы, Джебом тоже присаживается на кровать и вздыхает. Его мало волнуют слухи. В навязанных ярлыках приятного мало, но до критической точки они пока не дошли.

— Ну так что у вас там случилось?

— Ёндже говорит, что всё в порядке.

Джексон вздёргивает брови.

— И?

Джебом нехотя признаёт:

— И я думаю, что он врёт.

Джексон, закатив глаза, стонет. Он откидывается спиной на матрас и, подтянув подушку Джебома, укладывается, будто собирается провести так не один час. Джебом почти хочет этого — тогда у него будет минимум одна причина, чтобы уйти ночевать в гостиную.

— Извиняться пробовал? — спрашивает он после паузы.

Джебом кидает на него осуждающий взгляд.

— Ты серьёзно?

Джексон кривит губы.

— Да чем чёрт не шутит. — Он пожимает плечами. — После сожительства с Марком я научился извиняться даже за то, что существую.

Брови Джебома тоже взлетают.

— Он что, такой тиран? — недоверчиво уточняет он.

Джексон тут же заходится хриплым смехом.

— Да не, я утрирую, он клёвый. Хотя, знаешь, если бы между нами случилось что-то подобное, я, наверное, прилип бы к его ноге и вымаливал прощение до тех пор, пока он не сдался. Ненавижу чувствовать угрызения совести.

Джебом понуро опускает голову. В методе Джексона есть своя прелесть — если качественно затрахать «обиженного», тот реально может психануть и тогда в извинениях появится хоть какой-то прок. Однако проблема в том, что Джебом не Джексон, он так не сумеет.

— Я в душ, — так и не придя к однозначному выводу, буркает Джебом и, не оборачиваясь, выходит из комнаты. Джексон его не останавливает.

Когда он возвращается, Джексон уже спит на своей кровати. Джебом выключает свет, укладывается и, уткнувшись носом в подушку, шипит — та оказывается влажной, пахнущей чужим шампунем. Надо будет утром надавать этой подушкой Джексону по лицу, чтобы впредь неповадно было.

Джебом сползает так, что ноги свешиваются с края кровати, складывает руки на животе и, уставившись прямо перед собой, понимает — уснуть он сможет ещё нескоро. Раньше, когда он мучился бессонницей, разговоры о всякой всячине помогали если не справиться с ней, так хотя бы забить нарастающий вой в голове.

А ещё — песни.

Джебом до сих пор помнит, как приятно было лежать с закрытыми глазами, пока Ёндже тихо мурлыкал под нос. Для него тогда любой мотив автоматически становился колыбельной, даже если это был саундтрек к очередной игре. С Ёндже это почему-то казалось неважным.

Но теперь всё по-другому: Ёндже спит в комнате с Марком, а Джебом следит взглядом за ползущими по стенам тенями и мечтает проснуться в Кояне.

Тоска накатывает с новой силой.

***

Жизнь с Джексоном оказывается не такой уж плохой. Вернее, очень даже наоборот — Джебом не может не замечать, как легко и непринуждённо новый сосед подстраивается под его настроение. Если нужно помолчать, они сидят в полной тишине; если хочется посмеяться, они дружно хохочут над любыми, подчас откровенно тупыми приколами; если требуется обсудить насущные лидерские вопросы, Джексон может дать вполне дельный совет. Он ответственный, серьёзный, умный, а ещё у них с Джебомом оказывается целая прорва общих интересов и тем.

Однако как бы Джексон ни был прекрасен, как бы Джебому ни хотелось расслабиться, в ответ на любые его действия в голове против воли загорается красным «не Ёндже». Джексон заразительно смеётся, но не как Ёндже; Джексон умеет поднять Джебому настроение, но делает это не как Ёндже; Джексон из кожи вон лезет, чтобы создать вокруг лидера комфорт, но по-прежнему не становится Ёндже, хоть тресни.

Джебому временами кажется, что у него крыша едет из-за этого.

— Она и едет, — спокойно замечает Джинён, когда Джебом приходит к нему в комнату и, упав на кровать, разражается сумбурными жалобами.

Джебом в ответ кисло усмехается. Помощник из Джинёна никакущий, но выбирать особо не из кого.

— В который раз удивляюсь, что бы я без тебя делал, — ехидно бурчит он.

Джинён кидает на него пронзительный взгляд поверх обложки. У них впервые за долгие недели выдаётся свободный вечер, каждый старается немедленно заняться чем-то, что давно откладывал на потом: макнэ счастливыми щенками уносятся в зал с игровыми автоматами; Джексон улетает в Китай, чтобы повидать родителей; Ёндже и Марк исчезают в мире интернета. Один Джебом мается от ничегонеделания, хотя у него тоже планов выше крыши. Джинён пытается читать.

— Если ты пришёл ныть, до свидания, — всё также спокойно говорит Джинён и переворачивает страницу.

Джебом оскорблённо поджимает губы. Вообще-то он не ноет, он делится, и если эта жопа с ушами не видит разницы, ему остаётся только посочувствовать, потому что даже у горелой спички эмоциональный диапазон шире.

Впрочем, хватает Джинёна всего на пару минут. Пару минут напряжённой, наэлектризованной тишины, от которой волоски на руках становятся дыбом.

— Твою ж! — цыкает он, хлопнув обложкой. — Твоё молчание в истерику меня вгоняет, так что лучше ной. Что опять не так?

— Всё, — хмуро роняет Джебом.

И под «всем» он подразумевает реально всё. Во всех аспектах.

— В райском саду по-прежнему непогода? — вздыхает Джинён.

Джебому хочется его стукнуть.

— Да ты задрал уже своими садами! — огрызается он, однако Джинён на это реагирует неожиданно остро:

— Нет, это ты задрал! Ты ведь нихера не делаешь, чтобы улучшить жизнь, только ходишь и скулишь, и, знаешь, я уже начинаю думать, что Ёндже, переезжая, случайно упаковал в сумку твои яйца вместе с той уродской шляпой!

У Джебома глаза на лоб лезут от неожиданности. Нет, Джинён не так уж не прав, чтобы обижаться и хлопать дверью, но можно же и помягче слова подобрать…

Хотя это Джинён, какое «помягче».

— Я делаю! Делал… Пытался, — глухо оправдывается Джебом. — Но либо Ёндже реально забрал мои яйца и подвесил их к брелкам на ключах, либо его покусал ты — он молчит как рыба об лёд, а от его «всё в порядке, хён» меня уже тошнит — и это нихуя не фигурально выражаясь.

Джинён запрокидывает голову. Он стонет протяжно и жалобно, умоляя небеса смилостивиться и послать ум в головы его одногруппников, можно даже один на всех, всё равно за раз столько мозгов нигде не найдёшь. Джебом старается не сильно откровенно ухмыляться. Это далеко не первый раз, когда Джинён делает вид, что к общей придурковатости не имеет отношения, но, положа руку на сердце, откуда бы квакало.

Закончив нудно стенать, Джинён прокашливается, поправляет воротник пижамы и вполне будничным тоном произносит:

— Я понятия не имею, как вытащить тебя из этого дерьма.

Джебом, опешив, брякает:

— Спасибо, что не отказал.

Джинён награждает его красноречивым взглядом.

— Лучше не перебивай, пока я не в настроении.

— Да ты всегда не в настроении, — хмыкает Джебом и тут же шипит от хлёсткого удара книгой по плечу.

— Заткнись, говорю, и внимай: для начала ты подберёшь сопли и перестанешь строить из себя брошенную собаку. — Джинён угрожающе замахивается, готовясь прервать очередную попытку перечить, но Джебом только обиженно сопит, потирая ушибленное место. — Умничка, так бы сразу. Второй шаг — смирение. Плыви по течению, привыкни к мысли, что ты неудачник и Ёндже не отвечает тебе взаимностью.

Он снова замахивается, но не успевает среагировать, потому что Джебом молниеносно шлёпает его по бедру — сочный звук эхом виснет под потолком. Теперь шипит Джинён.

— Вот паразит! Я тебе тут, понимаешь, помочь пытаюсь!

— Ты не помогаешь, ты издеваешься! — бросает Джебом. Перекатившись, чтобы избежать мести, он с грохотом валится с кровати, вслед моментально раздаётся торжествующий смех.

— Карма! — изрекает Джинён, свесившись с края, и резко меняет выражение лица. — Хотя про смирение я не шучу. Отпусти уже ситуацию, ты ведь себя заживо сожрал, это нехорошо.

Джебом не может не улыбнуться в ответ. Джинён — язва, каких поискать, он никогда не станет приукрашивать факты и упускать возможность подковырнуть. Однако это никак не умаляет его искренности. И за всех них он на самом деле переживает, как за себя.

— Если бы я мог.

Джинён поджимает губы.

— Ты придурок и бесишь меня. — Он на мгновение испаряется из поля зрения, а затем появляется вновь. — На, — в лицо Джебома впечатывается книга, но вскрикивает он больше от неожиданности, чем от боли, — почитай, полезно будет.

— Твоей добротой можно стёкла резать, — обиженно гудит Джебом, потирая нос.

Джинён на это не реагирует.

— А теперь исчезни, — командует он, вернувшись к прерванному занятию. — Макнэ не будет ещё полчаса минимум, я хочу насладиться. Они, конечно, не ты и пыхтеть мне на ухо не станут, но удовольствие всё равно будет испорчено.

Джебом с кряхтением поднимается. Кинув на Джинёна укоризненный взгляд, он суёт книгу подмышку, не удосужившись даже на обложку глянуть, и выходит. Гостиная встречает его полумраком и тишиной. Джебом на пару мгновений замирает, чтобы привыкнуть к смене освещения, затем выхватывает взглядом тихо работающий телевизор в углу, диван и только после этого видит сидящих на нём рядышком Марка и Ёндже. Те, судя по торопливым щелчкам мышек, опять дуются в какую-то видеоигру, и это почти умилительно, но во рту всё равно появляется кислый привкус.

Сжав зубы, Джебом отворачивается и шагает к своей комнате.

За порогом оказывается ещё темнее. В отсутствии Джексона повисшая в воздухе тишина наполняется звоном, так что голова быстро начинает болеть. Однако если раньше Джебом спасался посредством затыкания ушей музыкой, теперь ему кажется, что этих мер будет недостаточно. Он чувствует себя оторванным куском целого, будто за пределами спальни не остальной мир, а глухой вакуум. Это ненормально, у Джебома мороз по коже, поэтому когда в сознании ярким светом вспыхивает мысль, он хватается за неё, как тонущий за соломинку.

Кинув книгу на кровать, он спешно выскальзывает обратно.

Марка в гостиной уже не оказывается, как и его ноутбука, хотя прошло каких-то две, ну, может, четыре минуты. Джебом мысленно пожимает плечами и, вытащив из кармана шорт телефон, плюхается рядом с Ёндже. Тот на его появление реагирует улыбкой.

— Не спится? — спрашивает он, оторвав глаза от монитора.

— Рано ещё, — буркает Джебом. Поздний вечер не повод идти спать, тем более что он хочет дождаться возвращения макнэ. Дети всё-таки, но он никогда в жизни не признает вслух, что переживает за них.

Ёндже фыркает.

— Для тебя время суток не показатель. Ты ведь как игрушка с плохой батарейкой — можешь отключиться в любой момент, так что я бы не удивился.

Джебом чувствует, как губы тоже растягиваются в улыбке. Закатив глаза в притворном возмущении, он приваливается к Ёндже, чтобы пихнуть того локтем, и больше не отстраняется. Ёндже, впрочем, не возражает. Он возвращается к прерванной игре — какая-то жуткая пиксельная аркада, у Джебома в глазах рябит от квадратных картинок, — и гостиная сразу наполняется уютом.

Джебом листает ленту, греясь о Ёндже, будто тот — живой источник тепла, терзающие его плохие мысли потихоньку теряют резкость. Он накручивает себя каждый день до состояния трясучки, жрёт себя поедом — Джинён, будь он неладен, зрит в корень, — но при этом старается не досаждать Ёндже. В конце концов, желание говорить должно прийти к нему само. И если Джебом вправду где-то его обидел, он готов сделать всё, чтобы заслужить прощение.

Телефон и новости оказываются забыты спустя несколько минут. Джебом почти ложится на Ёндже, всматриваясь в монитор ноутбука так, будто ему действительно интересна происходящая там неразбериха. Голова болит всё сильнее, но он упрямо не отводит взгляда. Должен же он понять, что Марка и Ёндже привлекает в играх подобного характера. Да и вообще в играх.

— Куда делся Марк-хён? — спрашивает Джебом.

— М? — Ёндже чуть наклоняет голову, будто не понимая, о чём речь, затем, опомнившись, торопливо произносит: — А, он сказал, что устал, забрал Коко и ушёл в комнату. Валяется, наверное, на кровати. Если он тебе нужен, можешь смело заходить, он ещё час или два точно будет торчать в телефоне.

Нутро Джебома обжигает.

— Завтра спрошу, если что, — с трудом проталкивая слова сквозь пересохшее горло, хрипит он и утыкается носом в плечо Ёндже. Оно мягкое, ткань пижамной рубашки приятная на ощупь, от неё пахнет кондиционером для белья.

Джебом прикрывает глаза от удовольствия. Ему настолько хорошо, что возвращаться в комнату не хочется. Ему комфортно тут, на диване, с гудящим ноутбуком, ёрзающим Ёндже и долбящими по голове кликами мышки. И дело тут не в отсутствии соседа в комнате. Джексон всем прекрасен, с ним можно обсудить всё — от андронных коллайдеров до длины юбок девчонок из TWICE. Но заполнить пустующее место в душе он не может, хоть и пытается. Ёндже, разумеется, съехал отнюдь не в соседнюю галактику, он живёт тут же, рядышком — стоит только сделать пару шагов, но Джебом всё равно дико скучает — так, что порой бывает сложно справиться в одиночку.

То, что мышка больше не надрывается кликами, Джебом понимает не сразу. Лишь когда Ёндже поворачивает голову, а его губы изгибает бесконечно нежная грустная улыбка, он, холодея от ужаса, осознаёт, что брякнул это вслух.

— Я тоже скучаю, хён.

Его слова приятны и неприятны одновременно. Засевшее внутри Джебома ощущение одиночества идёт рябью, пропитываясь светом. Однако мерзкий тонкий голос в голове портит момент, нудно буравя сознание вопросом: «Почему?».

Почему он решил съехать? Почему старается избегать фансервиса, несмотря на недовольство менеджеров? Почему не может толком объяснить, что произошло? Почему?

Почему?!

Мотнув головой, Джебом обхватывает Ёндже руками. У него всё равно язык не повернётся, да и сомневается он, что Ёндже ответит честно. А от «всё в порядке» и вправду уже тошнит.

Джебом без слов валит Ёндже на диван. Места катастрофически мало, приходится буквально улечься на него, игнорируя нервные смешки и заверения, что лидерская туша его сейчас расплющит. Он стискивает объятия так, будто они снова трейни и у Ёндже тремор от тяжёлых тренировок. Воспоминания затапливают сознание кучей картинок, Джебом действительно скучает по тем временам.

Ёндже поначалу сопротивляется. Он дёргается, пытается что-то говорить, но затем всё-таки затихает. Уткнувшись лицом в шею Джебома, он вздыхает, медлит некоторое время, а потом неуверенно, будто боясь, что его оттолкнут, обнимает в ответ. В ту же секунду мир раскалывается на сотни оттенков, обрушивается на Джебома всем спектром. Но ему не плохо от этого — хорошо. Он слышит в голове щелчок, будто недостающая деталь паззла встаёт на место, а когда ладони на спине начинают осторожно поглаживать его лопатки, голова в момент становится тяжёлой, веки слипаются. Джебом сам не понимает, как проваливается в сон. Он ведь и вправду игрушка с плохой батарейкой. Наверное, его стоит пожалеть.

Просыпается Джебом в одиночестве: под его головой подушка, а сам он заботливо укрыт пледом. Ёндже рядом не оказывается, его ноутбука на столике — тоже. Дверь в их общую с Марком комнату плотно прикрыта.

Джебом очумело встряхивает головой, садится и, вытащив телефон, щурится от резанувшего по глазам света. Время — чуть больше четырёх утра, подъём через полтора часа, нужно срочно досыпать, иначе он запорет готовящееся интервью.

Со стоном скинув ноги с дивана, Джебом на некоторое время замирает, затем поднимается и, волоча за собой плед, идёт к комнате. По пути он заглядывает к макнэ и, убедившись, что те преспокойно дрыхнут, перешагивает порог своей спальни. Там оказывается душно, воздух наполняет кисловатый запах, идущий от коробки с недоеденным рамёном. Джебом кидает на неё пронзительный долгий взгляд и решает — к чёрту. Выкинуть её можно и утром.

Усевшись на кровать, Джебом поворачивается и застывает, заметив оставленную на одеяле книгу. Подвинув её ближе, он прищуривается, чтобы разглядеть название на обложке, и фыркает. «Маленький принц» Сент-Экзюпери. Вообще-то он её читал — Джинён об этом знает. Однако когда Джебом тянется, чтобы убрать книгу и лечь спать, рука будто сама открывает первую страницу.

А затем время теряет счёт.