— Все свободны, можете идти, — заявил их классный руководитель и соцпедагог Лахар Уигр, взявшись за костыль и отодвинувшись от стола здоровой ногой. — Найтуолкер, останься, поговорить надо.

Эрза закатила глаза и откинулась на спинку стула, скрестив руки. Она сидела в конце кабинета, отчасти потому что уступила первые парты слабовидящим и отчасти потому что не хотела лишний раз ловить бестолковые взгляды. Бестолковых одноклассников, эти взгляды на неё бросавших, такая мелочь, правда, не останавливала: они вертелись, тянули подбородки к лопаткам, издевательски кривили рты, — и Найтуолкер искренне не понимала, как они ещё не свернули себе шеи.

Или не поняли, что она их слышит. Хотя, как это часто бывает, они прекрасно это понимали, но всё равно говорили. Такую вольность, если не нахальство и гадливость, им обеспечивала либо сравнимая с детской наивность, мол, если шепчешь, то и стесняться нечего, либо чувство безнаказанности. Полтора года назад Найтуолкер, справедливости ради, сломала одному поганцу нос и потаскала одну курву за волосы, но получила за это нагоняй — и не абы от кого, а от самого Фауста Франсера! Он божился, что сей же час не сел составлять приказ об её исключении только памятуя об её интеллектуальных и физкультурных победах на олимпиадах, но «с сего же дня» снял с себя этот долг и при следующей такой выходке (сломанный нос и выдранные волосы случились за одну и ту же перемену) вышвырнет её за «погулявшую» шкирку. Или пинком под «развратный» зад, Найтуолкер не запомнила — была занята тем, что направляла зуд двинуть по бородатой харе в дёрганье ногой.

Зато она запомнила, как мать, через пару дней узнав о происшедшем, чуть ли не снесла дверь в директорский кабинет. Эрза не знала, что она сказала Франсеру (мама говорила тихо, когда по-настоящему сердилась), но мудлан на следующий день пригласил её и извинился за непотребные слова, объяснил свои неизбирательность и «забывчивость» («Забыл он, старый хуй, как же») оповестить мать шоком, что «такая дисциплинированная и умная девочка позволила себе неприкрытую агрессию в адрес других учеников» («Зато пиздёжь из уст «других учеников» тебя не шокирует, а, сука?»), но угрозу об отчислении оставил в силе.

Так или иначе, тот срыв только подкрепил чужую веру в справедливость сплетен и слухов, но теперь у Найтуолкер не осталось даже вербальных средств запугивания: все знали, что она стояла на учёте.

Вот и теперь одноклассники шушукались и кривили ухмылки в её сторону. Эрза научилась отсеивать их сюр, однако фразы по типу «семестр не начался, а она уже с мужиками зажимается, во даёт» и «горбатого могила исправит, а потаскуху…» всё равно кольнули. Найтуолкер, без того раздражённая воспоминаниями о директоре, сильнее сжала кулаки, сцепила челюсти и выдохнула.

Все вышли, и Найтуолкер встала из-за стола, не задвинув, а со стуком швырнув стул к столу и убрав руки в карманы толстовки.

— Ой, завалите ебало, слышать вас тошно, — фыркнули на кого-то в коридоре.

— Эшли, лексика! — крикнул вдогонку Уигр. — И чтоб завтра в форме пришла! Ты тоже, — кинул он Найтуолкер.

— Сорян, господин Уигр! — Эшли высунулась из коридора. — Да-да, обязательно, первым же делом! — она отсалютовала педагогу и, развернувшись на пятке, захлопнула дверь.

Лахар покачал головой, впрочем не сдержал смешок. Он поднялся и опёрся на костыль. Насколько знала Эрза, он служил в той же горячей точке, что и её отец, но вернулся калекой и теперь ходил в корсете и с костылём. Найтуолкер не любила, когда он стоял. Частью (вопреки всеобщему мнению) из сострадания, частью по знанию, что если Уигр встал перед разговором, жди какой-то архисверхважной и неприятной мути.

— Да, господин Уигр?

— Кто фонарь поставил? — он махнул на её лицо.

— Не знаю, о чём Вы.

— Об опухоли у тебя под глазом. Мама противоотёчное пить не учила?

В том и было дело, что Найтуолкер выпила противоотёчные как на ночь, так утром, и пила достаточно, чтобы не отекать, но бессонница и сила удара пересилили родной супрастин.

— Ну, допустим, учила. Я упала.

— На чей-то кулак?

Ну, вообще-то на локоть, но учителю об этом говорить не хотелось.

— На бордюр. Неудачно заборчик перепрыгнула.

— М, — Лахар хмыкнул, нахмурился. — Слышал, твой отец вернулся после лечения. Здоровья ему.

Эрза кивнула, а про себя подумала, что отсутствие старшего Найтуолкера можно было обозвать и по-другому.

— Я говорил с твоей мамой после линейки, но скажу и тебе, — Уигр понизил голос так, что и в пяти шагах их бы никто не услышал. — Если ты вдруг… «неудачно упадёшь» или почувствуешь, что «заболеешь», скажи мне. В том и есть моя работа.

Эрза усмехнулась, фыркнув.

— В собирательстве небылиц и слухов? Отец не бьёт ни меня, ни мать.

Если на то пошло, скорее она его теперь ударит. Он-то её существование был мастаком не замечать.

— Как знаешь, — он поправил костыль под мышкой. — Я знаю, какими с войны возвращаются даже любящие отцы.

Технически, отец и Лахар вернулись со «специальной технико-военной операции» или как там её, но ни один здравомыслящих жителей Эдоласа не клевал на эту чушь.

— И какими гордыми бывают такие женщины, как твоя мама.

О-о-о, господин Уигр не имел и малейшего представления о той степени гордости, которой обладала Керлин Найтуолкер, но Эрза сдержала усмешку.

— Это всё?

— Нет, только начало, Найтуолкер. Сегодня нас вызвали господин Рахкоку, сказали, надо поговорить о твоей посещаемости.

— А я и прогулять ещё не успела, вот блин, — фыркнула Найтуолкер, подавив желание выругаться. Лахар усмехнулся, но продолжил серьёзно.

— Ты прекрасно знаешь, что твой перевод в выпускной класс держится на соплях да честном слове.

Не то чтобы Эрза так уж просила дать ей второй шанс, но кто ж её спрашивал.

— График пересдач ещё не составили, насколько я знаю, но основной упор будет на посещаемости. Я пойду с тобой, буду либо ждать за дверью, либо зайду с тобой, как сама захочешь. Собираемся после занятий, в 14:40. Всё поняла?

Эрза кивнула.

— Тогда бывай, малая. Остался всего год.

Да. Год, полный мозгоёбства, подготовки к экзаменам, терпения перед слухами и жёлчью за спиной и в лицо и стыдом перед матерью.

***

— Джерар, здравствуй, у тебя свободно? Не против, если я с тобой сяду?

Первое, что он заметил, оторвавшись от книжки, были светлые карие глаза и насыщенного тона каштановые кудрявые волосы, собранные в аккуратную, объёмную гульку.

— Да, конечно, — он вежливо улыбнулся под маской и сдвинул вещи с середины стола на свою половину.

Он не знал, как зовут новую одноклассницу, и не мог вспомнить, чтобы они раньше учились в одном классе, посещали одни кружки или ездили на олимпиады. Перевелась? Поступила, пока он торчал дома? Но уже знала его имя. Джерар не удивился.

Просто внутри что-то тяжело навалилось ненадолго да вспыхнул испуг попасть в ситуацию «м-да, неловко получилось». Он привык. К тому же, девушка не стала занимать его вежливым разговором. Риторическим или даже «фатическим», если хотите. Который тоже разговор, но призван заполнить пустоту, а не обменяться чем-то важным.

Джерар продолжил читать, пока не начался классный час. Благо, Лахар Уигр проводил перекличку, потому Джерар узнал, что его соседку зовут Каной Аристон, и познакомился с ещё тремя четвертями класса. Впрочем, он предполагал, что какое-то время точно будет путать Джета и Дроя. Не то чтобы он горел желанием начать с ними диалог, но спутать имена было бы невежливо и неловко.

Классный час прошёл спокойно. Господин Уигр в выпускном году посоветовал сосредоточиться на «ампутации хвостов», посещаемости и подготовке к экзаменам. Блистать на каждом уроке не обязательно, с его слов, можно просто прийти и отсидеть, главное не нарушать дисциплину, но Джерар отчётливо помнил, что Уигр отличался от других преподавателей своеобразной лояльностью и определённой долей пофигизма.

«Пришёл на занятие? Уже наскрёб баллов на двойку. Знаешь, на какой пришёл предмет? Чудесно, у тебя уже три. Что-то сделал по учебнику? Получи четыре!» — так можно было описать его подход. Впрочем, господин Уигр вроде ничего не преподавал, занимавшись только выходом на замены, ведением лекций о законодательстве да классным руководством.

Прочитав почти весь классный час, отвлекаясь от книги только в самые важные моменты, Джерар высидел. Отпустили всех, кроме Эрзы Найтуолкер.

Джерар знал её плохо — вроде спортсменка да отличница, с чего вдруг задержали? Помнил её ещё хуже — так, иногда пересекались на олимпиадах и спортивных состязаниях. Она с ним не говорила, отвечала либо чопорно вежливо, либо холодно. Ну и пусть, Джерару не очень-то и хотелось с кем-то говорить. Что тогда, что сейчас.

— Семестр не начался, а она уже с мужиками зажимается, во даёт, — хихикнули вполголоса какие-то его одноклассницы.

Теперь поймите правильно: Джерар не любил подслушивать чужих сплетен и не сплетничал сам. Его бабушка (как, по любопытному совпадению, и любимый ютубер, чьи видео он засмотрел до дыр) заклинала его не говорить за спиной чего-то, что у него не хватит духу сказать обсуждаемому человеку в лицо.

Именно поэтому его «пригретые» уши были ничем иным как способом сбора пропущенной информации. Не столько о Найтуолкер, сколько о сплетниках. Он замедлил шаг.

— Горбатого могила исправит, а потаскуху… — хмыкнул другой одноклассник. Возможно, подлиза. Возможно, просто посредственность. — Не знаю, может, в этом году его очередь её объезжать. Авось укротит.

— Найтуолкер-то? Будто физрук её кому отдаст.

— Ой, да завалите уже ебало, слышать вас тошно! — фыркнула, чуть ли не сплюнув, Эшли и остановилась перед сплетниками, как айсберг перед Титаником: грудью, руки в боки и вздёрнув подбородок, оскалившись.

Люси Эшли Джерар помнил. Она всегда кое-как сохраняла стипендию, каждый день опаздывала в лучшем случае на 20 минут, материлась через каждое слово, бегала друзьям за перекусами в магазин через школьный забор и однажды пришла с чубом. Разумеется, самостоятельно выбритым. Сейчас она носила два хвостика, которые имели за собой особенность молодить девушек, но на Эшли выглядели угрожающе. В чёрном комбинезоне на рваную белую рубашку, с чёрными серёжками-гвоздиками в форме… гвоздиков и в грубиянах, чья подошва давала ей пару-другую сантиметров, она выглядела внушительно.

И даже окрик господина Уигра не отнял этой внушительности.

— Эшли, лексика! И чтоб завтра в форме пришла!

Люси, ни разу не задетая, улыбнулась классному руководителю, закрыла дверь в кабинет и оскалилась на группку.

— Ебала завалите, короче, мочи нет вас слушать.

— Так ты не слушай, — фыркнул парень, выпятив грудь.

— Так не орите на весь коридор, блять, — фыркнула уже Эшли, выпятив уже свою грудь.

— Тебе-то какое до неё дело?

— Да никакого, нахуй: ебала я Найтуолкер и её личную жизнь. Поэтому не хочу, чтобы мне каждый, сука, день ей в уши ссали.

Джерар не мог вспомнить, чтобы Эшли действительно дралась в стенах школы. Возможно, не подойди к ней Драгион, история сотворилась бы прямо на глазах юноши.

— Люси, пойдём, — Драгион дёрнул её за рукав. Эшли фыркнула, толкнула парня плечом и, убрав руки в карманы, позволила другу увести её под локоть.

— Драться ещё за неё, аж два раза. Но я серьёзно, кончайте хернёй маяться! — кинула она через плечо. Сплетники не придумали ничего лучше, чем показать ей в спину средний палец, но Эшли, вопреки её образу, такая мелочь спровоцировать не смогла.

Джерар наблюдал за всем у подоконников. Группка сплетников продолжили обсуждать уже Эшли, если он правильно истолковал слова «бешеная», «ненормальная», «как с цепи сорвалась», и он перестал их слушать.

Несмотря на то, что его отец был директором школы, Джерар варился во всём социальном котле так же, как варится масло. Никак. Он плавал на самой поверхности, иногда волнуемый, задеваемый кипящими пузырями, но едва проникал хотя бы в середину, не то что на дно. Он знал куда меньше, чем другие предполагали; слышал меньше процента от того, о чём говорила школа.

Год затворничества только отдалил его от социума. Джерар не считал это чем-то плохим. И всё же этот странный, агрессивный и противный диалог задел его на каком-то неожиданном уровне. Словно он имел к этому отношение. Имел отношение к Эшли или Найтуолкер.

Это не его дело. Его дело учиться, как можно лучше избегать отца, наладить отношения с Венди и ухаживать за ворчливой, упрямой и любимой бабушкой.

И всё же Джерар догнал Эшли и Драгиона. Стянув маску с лица, он спросил:

— Эшли, Драгион, привет. Вы куда сейчас?

— В столовку, — небрежно кинула Эшли и тут же усмехнулась, будто одна эта мысль её успокоила. — Сегодня сахарные булки подают, надо успеть, пока не разобрали.

— Вы не против, если я присоединюсь?

Эшли изогнула бровь. Посмотрела на Драгиона, он посмотрел на неё. Они вдвоём посмотрели в другую часть коридора, где виднелись Грей Сёрж и Леви Вольфрам, качнули головой то ли в сторону Джерара, то ли вниз. В общем, пообщались, как умеют только хорошие друзья, прошедшие вместе не только через время, но и через не одну ссору и примирение.

— Валяй, принц, — Эшли пожала плечами. — Ребята не против.

Почему-то прозвище Джерара не задело.