Эндрю

      Эндрю никогда не был похож на других детей своего возраста. Когда он был младше, это было менее заметно; он был застенчивым, тихим и много читал. Но когда он закончил среднюю школу и начали появляться шрамы, а его тело невольно вздрагивало каждый раз, когда кто-то приближался к нему, стало очевидно, что дело было не только в его личности. Тишина, хмурые взгляды — все это были защитные реакции, которые люди замечали, но никогда не комментировали.

      А сейчас? К настоящему времени его одноклассники, товарищи по команде, его брат, все они знали, что лучше держаться как можно дальше от едкого человека, в которого он превратился за эти годы. Именно поэтому Эндрю прямо сейчас был на корте, ближе к полуночи, накануне начала второго года обучения. Никто не станет его искать, и несколько часов он мог побыть в настоящем чёртовом одиночестве. По крайней мере, так проходили его летние ночи в течение трёх месяцев. По-видимому, еще одного месяца было бы слишком много, чтобы просить.

      Эндрю остановился в нескольких футах от закрытой двери поля, оглядывая пустые трибуны в поисках бродяг. Эндрю адски ненавидел бродяг, что забредали на корт в те единственные часы, когда он был в здравом уме. Кроме того, Эндрю может и ненавидел бродяг, но зато неохотно наслаждался и понимал экси. Он знал игру как никто другой, за исключением разве что Кевина Дэя и Рико Мориямы. Эндрю отличал хороших игроков от посредственных, а затем мог разделить их на собственные подкатегории: сильные, но недостаточно агрессивные; хорошая скорость сейвов, но неаккуратная передача после этого нападающим. В его голове постоянно вертелась статистика как по его товарищам по команде, так и по школьным соперникам, а также по командам колледжа, профессионалам и университетским командам. По крайней мере, об этом можно было подумать, когда альтернатив становилось слишком много.

      А мальчик, занимающий место Эндрю сегодня вечером? Он был хорош. Может быть, даже очень, если Эндрю присмотрится достаточно внимательно. Да, он ненавидел бездомных, но он уже давно не тренировался с кем-то своего уровня. Кроме того, в это время там никого больше не было; никакой Аарон не бросал на него грязные взгляды, а затем еще более грязные проклятия, когда Эндрю отвечал безразличием. Никакого Ники, нависающего над ним, задаваясь вопросом, будет ли сегодня тот день, когда Эндрю сорвётся и убьет одного из них. Ни учителей, ни учеников, никого, кроме него и этого таинственно-хорошего игрока.

      Едва Эндрю повернул ручку двери, как мальчик остановился на полпути и посмотрел на вошедшего. Мяч упал на землю с тремя лёгкими отскоками, когда стало очевидно, что его владелец не собирается делать бросок. Эндрю вошёл внутрь, закрыв за собой дверь, и склонил голову перед собой. Тот не мог быть старше самого Эндрю, с худощавым телом и ростом всего на несколько дюймов выше Эндрю. С расстояния в шесть футов Эндрю наблюдал, как он провел рукой по грязно-темным волосам, а такие же темно-карие глаза смотрели от двери на Эндрю и на остальную часть поля.

      Ищет другой выход, с опозданием понял Эндрю.

      Эндрю мог видеть в его глазах желание бежать, в основном потому, что это чувство текло и по его собственной крови большую часть времени. Эндрю не помнил, когда в последний раз чувствовал себя в безопасности среди других людей, не мог вспомнить, когда ложился спать без запертой двери, со стулом под ручкой и комодом, загораживающим единственное окно. Он не сказал ни слова этому парню, простояв там две минуты, но Эндрю инстинктивно чувствовал, что хочет сделать. Даже до Дрейка Эндрю никогда не был тем, кто всех утешал, и, тем более, незнакомцев, но голос в его голове — тот самый, который хотел просто поиграть в экси и, блять, забыть обо всем, что происходит в его голове, сказал ему заставить этого ребенка остаться. Хотя бы для того, чтобы ненадолго удержать его подальше от дома.

      — На какой позиции ты играешь? — спросил Эндрю. Парень, похоже, не хотел ему отвечать, поэтому продолжил говорить. — Я вратарь.

      — Нападающий, — ответил он. Кроличьи глаза все еще бегали по периметру двора.

      — Не хочешь побросать? — и, как будто Эндрю задал совершенно другой вопрос, его тело расслабилось, а глаза встретились с глазами Эндрю, когда он кивнул.

      Эндрю играл часами, уверенный, что он пожалел бы, если бы его мысли были заняты чем-то ещё помимо корта. Каждый отраженный бросок вызывал прилив адреналина в его венах и гул под кожей, который не имел ничего общего с жёсткими руками или горячим дыханием на затылке. Нет, такое с ним делало только экси. Эндрю чувствовал себя свободным, как никогда раньше. Каждый раз, когда он брал в руки клюшку, он вспоминал, зачем ежедневно вставал по утрам.

      В конце своей… тренировки, оба потные и тяжело дышащие, они встретились посреди поля. С такого близкого расстояния Эндрю мог разглядеть цвет его клюшки, — темно-синий с серым — что подозрительно напоминало его школьные цвета. Его теория получила подтверждение только тогда, когда он посмотрел на логотип, выбитый на мяче.

Собственность Окленд Хай

      Но не похоже, чтобы Эндрю это особо заботило, поэтому он никак не прокомментировал. Вместо этого он спросил: — Как тебя зовут?

      — Абрам.

      — Хорошо, Абрам. Я Эндрю. Завтра в то же время? — спросил Эндрю.

      Тот кивнул, оставив его одного на корте. В то утро Эндрю лег спать в три часа, и впервые, с тех пор, как он вышел из тюрьмы, Дрейк ему не приснился.

***

      Абрам, верный своему слову, появился на следующую ночь. И на следующую, и вдруг прошло целых два месяца игры в полуночный экси. Эндрю не знал, в какую Абрам ходил школу, не знал, чем занимаются его родители или где он жил, черт возьми, он даже не знал его фамилии. Но Эндрю знал, что его любимой едой были все фрукты — клубника, манго и персики — и он знал, что у него был акцент, который можно было описать как восточно-британский. Он знал, что Абрам предпочитает правую руку, но умел играть левой, если нужно; знал, что он бегло говорит по-французски и по-немецки (с последним он помогал Эндрю в большинство ночей).

      Абрам тоже кое-что знал об Эндрю. Например, что раньше он был приемным ребенком, а его двоюродный брат теперь имеет полную опеку над ним и его братом-близнецом, который был проклятием его существования. Абрам знал, что Эндрю не стал бы есть овощи, если бы это зависело от него, и предпочитал диету из сахара, углеводов и минимального количества белков только потому, что хотел. Абрам знал, что он не общается со своей семьёй, несмотря на то, что его двоюродный брат был самым гордым человеком на планете. Самое главное, однако, что Абрам не принуждал его к этой истине, и за каждую правду, которая ему открывалась, давал одну взамен.

      Эндрю любил равные сделки. Ему нравилось, когда вещи имели смысл, и еще больше нравилось, когда он придавал вещам смысл в своей голове. Абрам, несмотря на истины, которые он озвучивал, все еще был одним большим знаком вопроса. Эндрю хотел знать, откуда у Абрама тонкий шрам на левой руке, и взамен хотел показать ему свои руки, изрешеченные бело-розовыми шрамами. Но Абрам так и не рассказал, а у Эндрю было слишком много гордости, чтобы попросить.

      Вместо этого они практиковались. Когда разговор заходил в тупик, Абрам показывал ему новое упражнение или просил Эндрю показать ему вратарские приемы. Им было комфортно вместе. А Эндрю… Эндрю начал думать, что у него появился друг.

***

      — Ты уверен, что это нормально? — прошептал Абрам в спину Эндрю.

      Они поднимались по лестнице его дома в два часа ночи. Это был вечер пятницы, и команда Эндрю только что выиграла игру, которая позволила им претендовать на победу в турнире. Кровь Эндрю под кожей была ещё горячей, адреналин всё ещё горел маленькими огоньками по всему телу. Если бы это была дурацкая идея, в которую он на самом деле не верил, он бы обвинил в этом исход игры и надеялся, что Абрам ему поверил.

      — Уверен. Аарон ушел на одну из вечеринок и, вероятно, не вернётся до завтра, а Ники спит, — заверил своего друга Эндрю.

      — А если он проснется?

      Эндрю усмехнулся. — Он не проснется.

      Наверху лестницы Эндрю подождал, пока Абрам его догонит, и повел его в свою комнату. Эндрю никогда не показывал свою комнату никому, кроме него самого и сотрудника службы пробации, конечно. В обычное время он бы не стал рисковать отвращением или неприятием Абрама относительно той части себя, от которой он никогда добровольно не отказывался, но сегодня все было по-другому. Абрам пришел на его игру.

      Он появился без ведома Эндрю.

      Эндрю не мог вспомнить ни одного случая, когда кто-нибудь приходил к нему. Ники ходил на игры только для того, чтобы увидеть Аарона, а Аарон ходил только потому, что так у него было больше шансов поступить в колледж. Но Абрам не сидел на трибунах ни по какой-либо другой причине, кроме Эндрю, и Эндрю не знал точно, как сравнять счёт. Единственное, о чем он мог думать, это сделать себя таким же уязвимым, каким был Абрам сегодня вечером, свернувшись калачиком, в верхнем углу школьного стадиона.

      Однако это было нечто большее, даже если Эндрю еще не признался в этом самому себе. Абрам пытался спрятаться как мог, но Эндрю был не слеп. Он мог сказать, когда тот ничего не ел перед их ночными тренировками, когда не мог спать, ориентируясь по кругам полуночного цвета под его карими глазами. Эндрю видел, как Абрам отклонялся, когда их разговор переходил от лёгких тем к более серьезным, касающихся его дома и его семьи. Эндрю не стал бы давить, но даже он мог сказать, когда кто-то не хотел идти домой.

      В основном потому, что он чувствовал то же самое каждый день.

      Эндрю покрутил тарелку в руках, наблюдая, как Абрам усталыми глазами цепляется за две бутылки с водой. Он на короткое время задался вопросом, когда в последний раз Абрам спал. Затем, менее кратко, задумался, к чему тот возвращается после их тренировок дома. Если он идёт домой после их практик, разумеется.

      — Здесь ты в безопасности, Абрам, — успокоил Эндрю.

      И уже не в первый раз он задавался вопросом, когда он стал одним из тех людей, кто утешает, а не обижает. Когда он стал с Абрамом не нежным, но чем-то близким к этому? Каким-то, помимо грубого и психованного.

      Абрам вздохнул. — На твоей двери есть замок?

      — Не задавай глупых вопросов, — ухмыльнулся Эндрю.

      Когда плечи Абрама расслабились, Эндрю почувствовал, что снова может дышать. Эндрю открыл дверь в свою комнату ключом, висевшим у него на шее, жестом пригласив Абрама войти первым, прежде чем закрыть и снова запереть дверь. Комната Эндрю была скудной, в основном потому, что у него не было привязанности ко многим материальным вещам, а также потому, что на самом деле у него не было много тех самых вещей. Большинство его вещей были подарками от Ники или безделушками от Аарона, что на самом деле не должно было быть безделушками, ведь Эндрю был на две минуты старше Аарона.

      Его постельное белье было черным: простыни, наволочки, одеяло, покрывало. Пол был устарелого кремового цвета, который, как подумал Эндрю, когда-то был белым, но теперь слишком пропитан сигаретной копотью Эндрю и Тильды… чем угодно (Он не знал, какой была эта комната до того, как он переехал к ним). Стены комнаты были выкрашены в светло-серый цвет, и, если не считать единственного плаката с логотипом Корта США — клюшкой для экси в с накинутым на неё американским флагом, — были пусты. Это был не дом, и он редко чувствовал себя здесь в безопасности, но все это принадлежало Эндрю.

      — Мне тут нравится, — объявил Абрам после того, как покрутился по кругу прямо на пороге комнаты.

      — Я живу, чтобы угождать, — сказал Эндрю, ставя тарелку на стол между школьным учебником и сочинением по английскому, исписанным красными чернилами учителя.

      — Ты много читаешь? — Абрам провел тонким пальцем по переплету книг Эндрю, единственному имуществу, которое оставалось у него все те годы, что он был в приемной семье, тюрьме, а теперь и у Тильды.

      Книжная полка Эндрю даже близко не была наполненной, но книг у него было явно больше, чем одежды в шкафу. Его брат думал, что они были просто для галочки, хотя Эндрю не понимал, как тот не додумался, что Эндрю ничего не делает без своего желания. Хвастовство было не в его характере, а если кто-то этому и верил, Эндрю полагал, что это скорее их проблема, чем его. Однако, Эндрю думал, что Абрам поймет его. Под своей маской апатии, которая была у него по отношению ко всем остальным, Эндрю чувствовал все с такой совершенной ясностью, что чаще всего это было агонией.

      Чтение, посещение школы, игра в экси — всё это отвлекало от того, что происходило в его голове. Алкоголь иногда помогал, но Эндрю был слишком мал, чтобы чувствовать что-либо, кроме опустошения после нескольких доз в большинстве ночей. Что больше всего помогало Эндрю, так это то, что требовало критического мышления, концентрации. Если его внимание было сосредоточено на статистике нападающего или альтернативном мире книги, он не думал об отпечатках ладоней на своем теле или синяках на бедрах.

      — Иногда, — сказал Эндрю. Абрам встретился с ним взглядом и, как и думал Эндрю, посмотрел на него с полным пониманием в его мутных глазах.

      — Какая твоя любимая? — спросил Абрам, снова поворачиваясь к полке.

      — «Над пропастью во ржи», — не подумав, сказал Эндрю, присоединяясь к нему у полки и сталкивая книгу с места. Обложка помята, а страницы пожелтели от времени и преисполнены беспорядочными примечаниями Эндрю.

      — Логично, — фыркнул Абрам. Эндрю слегка ударил его своим плечом, а глаза закатились к затылку.

      — А у тебя есть любимая? — спросил Эндрю.

      — Нет, — Абрам, казалось, отключился от вопроса. — Но меня больше интересуют эта экси-схема и сэндвич на твоём столе.

      Эндрю жестом приказал ему покончить с этим, плюхнувшись на кровать, когда Абрам начал есть. Позже ночью, когда Эндрю помогал ему стелить кровать из одеял на полу перед дверью, Эндрю подумал, что это была, наверное, самая спокойная ночь, которую он мог только вспомнить в доме Тильды. Он помнил, как Абрам бросал картофельные чипсы через всю комнату ему в рот, помнил звук смеха Абрама, когда тот падал с вращающегося стула Эндрю, и помнил частоту глубокого дыхания Абрама во время сна.

      На долгие годы Эндрю запомнит мечту о том, что это может длиться вечно.