В замороченной голове Чимина — прорва заскоков и ещё больше тараканов. Там бессчетные толпы страхов и сомнений отплясывают под руки со сводящими с ума чувствами всех вкусов и оттенков, пока сожаления играют им вальс на тонких нервах. Там дурные желания, надежды и твёрдая уверенность в неисправимости мира. Там недоверие ко всему живому и невысказанная нежность к тем, кто её вообще-то действительно стоит.

Чимин ненавидит своё паршивое «я», закостеневшее под напором непрекращающихся мыслей. Каждый день — как сотни молотков, бьющих в виски и затылок: «одному» «одному» «одному»…

«Тебе лучше быть одному»

И это было несложно до тех пор, пока не появился Намджун. Прямой, как палка в своих изъяснениях, но сложный настолько, что даже при вскрытии не разберёшь. Чимин ненавидит нерешаемые головоломки. Намджун в его списке — единственная, с которой хитросплетённый изобретательный мозг Пака до сих пор не справился. И это ещё больше всё усугубляет.

Потому что Намджун — спокойный, искренний, твёрдый в своих решениях и крепкий, как тысячелетний утёс, вокруг которого столько кораблей затонуло, столько волн разбилось, а он всё равно даже трещинкой не прошёл. Намджун смотрит на Чимина — и тому кажется — всё насквозь видит. Намджун говорит, что всё будет в порядке, и Чимин верит. Кажется, если Намджун пойдёт в горящий дом — Чимин не задумавшись кинется следом.

Это что-то патологическое, клиническое, шизофреническое… это похоже на бред сумасшедшего или на манию, и Чимин, блять, не справляется. Его пополам гнёт от необходимости быть рядом, впускать в свои руки, в свои рёбра, в лёгкие, в сердце… а на деле выходит только шипеть, уползать в свою нору и, свернувшись там, проклинать и ненавидеть себя самого, ведь других виноватых нет.

У него никогда и ни с кем прежде такого не было. Этой черт знает откуда взявшейся аномальной потребности, когда только с одним человеком дышать становится свободней, а стоит ему уйти из поля зрения — лёгкие будто скукоживаются. Когда один чужой взгляд может заставить сердце трепетать крохотной бабочкой или сжиматься, блокируя собственные артерии.

Чимин умоляет себя успокоиться и не вцепляться в каждый жест, каждое слово Намджуна, но снова срывается в злобу, как только мужчина задерживает внимание на его проклятой ноге.

Чёртов ненужный отросток. Пак бы сам её отпилил, да от этого легче не станет. Уродом родился, уродом и сдохнет, а будет ли у него слева живая, но изуродованная, или крепкая, но металлическая нога — не имеет особо значения.

«Убожество» — думает парень, глядя на тонкую в сравнении со второй, слабую, стянутую ремнями конечность. Он давно так не переживал из-за этого. Врождённый порок не мешал ему жить, тем более потраченные на лечение детство и юность всё-таки дали сырые плоды, и вместо одной лишь обтянутой кожей кости, нога приобрела относительно здоровый, хоть и истощённый вид. Да и ходить он мог по большей части без дополнительной помощи, за что спасибо проклятым инъекциям и месяцам, проведённым в больницах.

Задумываться о собственной привлекательности он начал на первом курсе, когда пять лет назад к нему подсел в кафешке какой-то мужчина и предложил познакомиться. Они сходили на пару свиданий и даже один раз в клуб, где Пак скорее смотрел, чем участвовал, но было весело, а утром они проснулись голые, и Чимин вдруг понял, что долгие отношения — не его фишка. Потом было ещё несколько встреч «на одну ночь», и всегда неизменное — комплименты его лицу и косой взгляд на ногу.

В целом, его не ебало.

Из своих похождений Пак вывел урок, что он очень неплох собой, и, если бы не его болезнь, наверняка мог бы использовать потенциал на полную катушку.

Долгое время его всё устраивало. Долгое время он об этом и не задумывался.

«Я не жалею тебя и не считаю каким-то там хрупким…»

«Просто есть вещи, за которыми стоит следить, понимаешь?»

Он не знает, почему именно Намджун, но сваливается на пол бесформенной кучей сожалений и ненависти, стоит ему добрести до тэхёновой комнаты. Не думает о том, что кто-то может зайти и не думает, что будет, если сам Тэхён увидит его сейчас. Лишь опускает голову на скрещённые руки и бормочет: «блять…»

Блять. И почему он так накинулся? Зачем огрызался, плевался обидой, отталкивал? Он вспоминает крепко сцепленные на собственном запястье чужие жёсткие пальцы и думает вдруг, что отдал бы всё, чтобы Намджун не отпускал.

Снова начинает болеть голова, а ещё хочется пить, но Чимин не уверен, что старший Ким уже покинул кухню.

— Блять. — повторяет он тихо, обняв колени и мучительно думает, что опять хочет надраться.

∘∘∘

Будь на то его воля, Намджун бы повесил на вход табличку вроде тех, что приклеивают на дверях супермаркетов: «с животными вход запрещён». Вот только это относилось бы вовсе не к слюнявым дворнягам, к которым Ким имел куда меньше претензий, а к одной конкретной банде под претенциозным названием «рассвет», члены которой упорно игрались в самопровозглашённых гангстеров, а на деле вели себя как обыкновенные свиньи.

«Рассвет идиотизма» — за глаза называл шайку псевдо-бандитов Сокджин, и Намджун в кои-то веки был с ним безоговорочно согласен.

— Смотрю, дела идут хорошо, а, Ким? — водружая переспевшие телеса на несчастный барный стул, здоровается Чарли и оглядывает помещение с таким видом, будто он хозяин не только этого места, но и всего гетто в целом.

С предводителем «рассвета» у Намджуна, надо сказать, свои счёты с тех пор, как тот положил свои хитрые мутные глазки на Тэхёна (младший вообще хреново разбирался в людях, зато предложение покататься на крутом байке воспринял так, будто ему десять, а его любимый цвет — это цвет радужки Эдварда Каллена).

— Как поживает твой бизнес?

— Цветёт и пахнет. — спокойно отзывается Ким, призывая всё своё терпение на то, чтобы переварить разговор с утомляющим его одним своим видом придурком.

— Говорят, заходила проверка.

— Ты знаешь. У меня всё чисто.

— Знаю, знаю… — Чарльз достаёт из кармана сигарету и зажигалку и предлагает Намджуну, но тот отказывается, хотя курить хочется до смерти, и дело даже не в нежеланных гостях. — Ты всегда был надёжным парнем.

Намджун понимает, что дело пахнет керосином ещё до того, как мужчина озвучивает следующую фразу, и заранее готовится отвергнуть предложение, но в следующую секунду ловит взглядом мелькнувшую между посетителей фигуру Пака, и все мысли о сидящей напротив проблеме мгновенно откатываются на задний план.

Со дня ссоры они так и не разговаривали. Почти неделю Чимин не появлялся ни в баре, ни в их доме, а Тэхён на все вопросы пожимал плечами и говорил, что Пак «занят».

«Занят», как же… Намджун провожает мальчишку рассеянным взглядом, пока тот не скрывается за особенно крупной компанией «рассветных», и возвращает внимание Чарли.

— …Время сейчас паршивое, сам знаешь. Нужна подстраховка.

— Я ни на кого не работаю. — отрезает Намджун жёстче, чем хочет, и добавляет спокойнее: — Без обид, Чарли, но мне не интересны ваши дела.

— Понимаю, понимаю… — кивает здоровяк, — но лучше тебе подумать ещё. Поставкам ведь могут и помешать.

Так быстро до угроз они ещё не доходили, и Намджун, у которого в голове и так бардак из-за заёбов, среди которых Пак удивительным образом занимает далеко не последнее место, даже не сразу понимает, что именно ему сейчас сказали. Он смотрит на мужчину почти удивлённо, вскинув правую бровь, а затем, поборов желание достать из под стойки любимую биту, склоняется ближе, понизив голос так, чтобы никто другой их не услышал:

— Ты точно уверен, что хочешь со мной воевать?

По лицу Чарли проходит рябая злость, но и он быстро берёт себя в руки и, откинувшись на стуле, говорит почти весело:

— Что ты. Какая мне выгода? Я не хочу проблем, Джун, мне нужно только одно одолжение…

— Помешаю?

И, как и всегда, — в самый нужный момент.

Глава «рассвета» изумлённо оглядывается на невысокого юношу, мелодичный голос которого резко контрастирует с общим звуковым фоном заведения, и растянув губы в улыбке, чересчур приветливо тянет:

— Ну что ты, малыш. Садись рядом, поболтаем.

— Я не к тебе обращался.

И, блять, Намджун готов в эту же секунду дать Паку приз за лучший выход, потому что, судя по выражению лица Чарльза, так быстро его со времён средней школы не отбривали.

— А тебя не учили, что со взрослыми нужно говорить поуважительнее? — заметно мрачнея, всё же старается сохранить лицо мужчина, но он однозначно не в курсе, с кем имеет дело.

— Меня учили не разговаривать с незнакомыми жирными ублюдками, от которых несёт перегаром и тухлой рыбой.

Намджун уже знает, что будут проблемы. Он считывает это также быстро, как спидометр считывает скорость, с которой машина летит навстречу фуре, но успевает отреагировать прежде, чем доходит до рукоприкладства.

— Прости, Чарли. Нам нужно поговорить. Джефф! Налей нашему старику, я угощаю.

Он заталкивает младшего в кабинет так быстро, что сам не замечает, в какой момент его пальцы впиваются в плечи мальчишки, а когда замечает, — не спешит убирать.

— В следующий раз, когда захочешь покончить с собой, — начинает он, с медленной и чёткой расстановкой, заглядывая в глаза пацану, словно читает нотацию недалёкому школьнику, — выбери менее болезненный способ. Мне не хотелось бы снова найти тебя в переулке, но уже в разобранном состоянии, окей?

Это звучит строго, но по-своему заботливо, из-за чего Чимин не сразу считывает — ругают его или предупреждают.

Намджун не ругает. Намджун на самом деле рад видеть мальчишку, поэтому, чем продолжать лекцию, только качает головой и улыбается:

— Хрен с ним, иди сюда.

Пару секунд Чимину кажется — он умер. Так хорошо на земле быть не может. Здесь, притянутый в чужие крепкие объятия, когда запах Намджуна окутывает со всех сторон, и так до одури хорошо дышится, — Чимин почти тает. Сперва робко, но затем решительней прижимается ещё ближе, вцепляется пальцами в ткань серой футболки и жмурит глаза.

Блять, как же он скучал…

— Где пропадал? — отстраняясь, (нет, нет, побудь ещё!) снова заглядывает в глаза. И в этот раз — ни намёка на упрёк. Одна всеподавляющая теплота и такая густая тягучая ласка, что Чимину впору вызывать самому себе скорую.

«Ради всего святого, не относись ко мне, как к одному из своих братьев» — вдруг думает младший, искренне жаждущий любви этого мужчины и так безумно боящийся получать её даже по капле.

— То тут, то там… — невнятно отмазывается Пак, ведя узким плечом. — Как сам?

— Ты не злишься больше за тот случай кухне?

—… нет.

А что ещё сказать? Как признаться, что он и кидался так лишь потому, что мнение Намджуна какого-то дьявола вдруг стало Чимину важнее любого другого? Как объяснить всё, что жжёт изнутри лёгкие и не даёт спать по ночам?

— Я соскучился. — вдруг глухо признаётся пацан, упершись взглядом в носки своих кроссов.

Намджун сперва думает, что не расслышал. Конечно, он давно заметил, что Чимин вовне и Чимин наедине — два полярно разных человека, но даже его сакраментальный Чимин никогда не озвучил бы что-то подобное. Слишком лично. Слишком обнажённо. Слишком честно. Намджун зависает, всматриваясь в задёрнутые тихой печалью черты Пака и пытается что-то разглядеть в отведённых глазах, но Чимин намеренно избегает контакта.

— Чимин? Всё в порядке?

Чимин вдруг чувствует ком, подступающий к горлу.

Ревел Пак в последний раз лет этак десять назад, если не больше. И возобновлять практику, тем более так, — при Намджуне и в абсолютно неподходящих к тому обстоятельствах — совершенно не хочется.

— Ага… — тихо сипит в ответ, но большего не произносит. Боится, что Ким услышит дрожь.

Ким, разумеется, слышит. И, разумеется, не комментирует.

∘∘∘

Хосок, кажется, медленно съезжает крышей. Это не что-то очевидное, что сразу бросалось бы в глаза, но Намджун чувствует это также отчётливо, как лис чувствует присутствие траппера возле своей норы. И его это порядком утомляет. То, как Хоуп затихает, стоит Юнги начать говорить, то, как замученно-тоскливо смотрит вслед (не человек, а поджавшая хвост псина, не иначе). То, как молчит о чём-то отчаянно тяжело, а по его лицу в прямом эфире транслируются все его необъяснимые терзания.

Последней каплей становится, когда за завтраком Юнги о чём-то негромко просит Хосока, а тот, вместо нормальной реакции выдаёт странную кривовато-сшитую ухмылку и, пробормотав: «нахуй», уходит из комнаты.

Намджун наблюдает за всем этим молча, но позже заходит-таки в спальню беловолосого.

Юнги на звук открывшейся двери не реагирует. Продолжает что-то рассеянно набирать в ноуте и, только когда старший садится с ним рядом на узкой кровати, переводит какой-то затуманенный взгляд на брата.

— Чего-то хотел?

— Поговорить.

— О Хосоке?

— А есть что-то, что я должен знать?

Блондин на секунду зависает, отводит взгляд в сторону и тяжело выдыхает:

— Ты знаешь, как с ним бывает сложно…

— Не настолько. — качает головой старший, на самом деле не понимая, что эти двое могли так сильно не поделить.

Юнги, кажется, не слышит. По нему видно, что со сном опять проблемы: тёмные синяки под глазами, взъерошенный больше обычного и уж совсем отчуждённый вид… Намджуну вдруг становится не по себе от ощущения, что он упустил что-то критически важное. Что-то, что происходило в его доме, у него прямо под носом, а он не заметил.

— Расскажешь?

— Да нечего.

— Юнги… — Намджун устало трёт глаза и выдыхает: — знаешь, что бы там ни было, мы должны держаться вместе. Мы столько лет…

— Он поцеловал меня.

И всё, блять. Уже готовая скатиться с языка речь про «семью», «братство», «преданность» и прочую высокопарную хрень, валится куда-то в желудок, а по спине пробегает неприятная дрожь.

— Он… что? — понятия не имея, на что надеется, переспрашивает старший Ким.

— Поцеловал меня. — не пытаясь смягчить, рубит второй раз Юнги.

Раньше Намджуну казалось — он всё повидал и ко всему готов подойти с холодной головой. Теперь понял, что даже представить не может, что нужно делать в подобной ситуации.

— Мы сами разберёмся. — тихо и ровно произносит Юнги, но на старшего так и не смотрит. — Не лезь в это, ладно?

∘∘∘

Намджун не лезет. Не только потому что такое действительно лучше оставить на совесть двоих, но и потому что впервые в жизни абсолютно теряется. Сколько бы дерьма ни происходило в их жизнях — он знал, что делать и что говорить, всегда был готов поддержать, взять ситуацию в свои руки…

Но не теперь.

Теперь он стоит за баром, сверяя счета и даже не реагирует на шутки Сокджина.

— Где ты витаешь? — любопытствует парень, когда очередная его колкость оказывается обделена вниманием.

— В лучших мирах. — мрачно отзывается Джун, но на друга оборачивается. — Чарли ещё появлялся?

— Нет, но пара его ребят ошивались у бара, хотя так и не зашли.

— Гад.

— Что он предложил тебе?

— Работу.

Конечно, не настолько пыльную, как могло показаться. Шайка Чарли славилась грабежами и вандализмом, изредка речь заходила об оружии, и ещё реже — об убийствах. Подпольная продажа наркоты стала новым витком, в котором Ким точно не собирался участвовать. Намджуна «рассвет» всегда хотел в свои ряды, да только прельстить им его было нечем.

В своё время побывавший на посту лидера другой небезызвестной банды, мужчина хорошо помнил, сколько дерьма это несёт в себе, и не горел желанием возвращать себе статус мясника. Тем более сейчас у него есть целых пять причин не наживать себе проблем с законом, две из которых, кажется, сведут его с ума раньше, чем кончится неделя, а ещё одна — только что тихо коснулась его плеча.

Почему-то с Чимином спокойнее. Дрейфуя день изо дня в новые и новые шторма его жизни, Намджун ощущал твёрдую почву, стоило Паку мелькнуть на горизонте. И ещё этот искрящийся блеск в глазах и мелодичный смех…

Иногда, когда мелкий сидит у них дома, играя в спизженную у кого-то когда-то Тэхёном приставку, Ким думает только о том, с каким бесконечным удовольствием свалился б ему на колени. Чимин кажется слишком хрупким, слишком растерянным, слишком уязвимым, скидывающий все свои маски и панцыри и предстающий перед Намджуном таким: беспредельно уставшим и неустойчивым. Его руки слишком малы для всего, что он в них держит, а глаза слишком глубоки, и порой Киму кажется — никогда он не видел ничего проницательнее этих глаз.

— Привет, — облегчённо вздыхает Намджун и приобнимает Чимина в приветствии.

— Привет, — улыбается, тянется в ответ, обхватывает одной рукой и совсем ненарочно задевает кончиком носа чужую шею.

Приятно… аж до мурашек

— Как дела? — Чимин спрашивает без задней мысли, даже, наверное, с глубоко скрытой заботой, но у Намджуна откровенная тошнота и абсолютное нежелание думать сейчас о чём-то, кроме того, чтобы выжрать весь бар в одиночку.

— Давай о чём-то другом.

— Ладно. — понимает, не спрашивает. Переводит взгляд за спину Кима и кивает Сокджину: — Здорово.

— И тебе не хворать. Как учёба?

— Преподы заебали, но я достал их ещё больше.

— Лучшая защита — нападение?

— Типа того.

Они с Джином научились ладить друг с другом и в этом, пожалуй, заслуга второго, смекнувшего, что весь сучизм Пака — защитный механизм, а под ним внутри — сплошная нежная кровоточащая мякоть, да синяки.

Мир огромный, и он с Чимином никогда не церемонился. Стоит один раз понять это, и больше смотреть на пацана по-старому не получается.

— Пойдём в кабинет? — сам не зная, о чём думает, предлагает Намджун. — Джин, подменишь меня?

— Что за вопросы.

Как только они оказываются отделены от хмельного шума и запахов зала, становится как-то полегче. Намджун проходит вперёд младшего — к креслу, где иногда курит одну за одной и часами думает, думает, думает… Чимин непонимающе мнётся у двери, но, когда Ким садится и тяжело вздыхает, всё же подходит к поцарапанному столу и слегка на него облокачивается, не упуская того, как случайно коснулся своим коленом колена Намджуна.

— Ты хотел поговорить?

— Я хотел тишины.

— Это намёк мне помолчать? — насмешливо уточняет младший, и Намджун впитывает пляшущие светлячки с его ресниц.

— Ни в коем случае. — устало качает головой, Ким и улыбается вымученно, не отрывая взгляда снизу-вверх от юноши.

В голову вдруг приходит мысль, что тот возмутительно, просто до боли красив. Не потому что так распорядилась генетика, а потому что Намджун в жизни не видел ничего лучше этой задумчивой полуулыбки.

— Знаешь, что бы там у тебя ни творилось с тем скользким типом или…

«А что у меня творится с тобой?» — не озвучивает Ким, ловя незначительные изменения мимики Пака и себя — на мысли о том, что курить внезапно хочется в два раза больше.

— …Ты всегда всё разруливаешь и сейчас разрулишь, так что…

— Не хочешь? — открывает, предлагая младшему, пачку сигарет и сам достаёт себе одну.

— Прямо здесь? — неуверенно наклоняется за никотиновой трубочкой Пак, на что Ким только посмеивается.

— Думаешь, здесь есть пожарная сигнализация?

Они курят молча, прислушиваясь к шуму за стеной, иногда выхватывая фразы прохожих, долетающие через открытую форточку, и обоим кажется, что они сумели наконец поставить мгновение вселенной на паузу. Чимин стоит близко. Так близко, что может увидеть малейшие мимические складочки в уголках глаз Намджуна, до сих пор не заросший прокол в левом ухе или то, как красиво играют под кожей суставы и вены, когда мужчина лёгким движением сбивает пепел с сигареты. Нужно бы перестать залипать…

— Знаешь, — вдруг нарушает тишину юноша, — это самые дерьмовые сиги из всех, что я пробовал.

Смотрит на Кима невозмутимо пару секунд, и тот смотрит в ответ также, а потом оба, не сдержавшись, начинают смеяться — глупо и искренне.

Намджун не знает, как, но чувствует вдруг, что отпускает сцеплённая до того в белеющем напряжении пружина. Что лёгкие, сжатые в глубоком спазме вдруг дышат, а предвестники конца света, наперебой вывшие в голове наконец умолкают.

— Чимин?

— М?

— Иди ко мне…

Чимин растерянно смотрит на коснувшиеся его руки чужие пальцы, а затем, не сопротивляясь шагает к сидящему в кресле мужчине, чтобы в следующий миг ощутить, как сердце замирает и рушится куда-то в желудок. Потому что Намджун вдруг притягивает его к себе, без силы, без требовательности — с одной только спокойной уверенностью, как будто так всё и должно быть, и… целует.

Так мучительно хорошо, что у Чимина колени позорно подкашиваются, а сердце, забыв о своих первостепенных обязанностях, едва не задыхается. Мысли — бестолковые, восторженные, даже в голове произносимые лишь шёпотом — переливаются, струятся, сбивают друг друга и рассыпаются с тихим хрустальным звоном, не добираясь до того, чтобы сформироваться во что-то хоть более-менее внятное.

Чимину так плохо, так хорошо, так невыносимо — он будто чувствует, как внутри тает сгусток болезненно-невероятного чувства, до этого лишь отравлявшего тело.

Поцелуй длится всего пару секунд и одну крохотную вечность. Намджун отстраняется, но Чимин так и стоит, склонившись, чувствуя чужое дыхание на своих губах, глядя в чужие глаза с расстояния, на котором каждая крапинка с чёрно-коричневой радужки считывается как в сверхразрешении. Чимин думает, что лучше быть не может. А потом Намджун обнимает его за талию, прижимая к себе так до безумия нежно и сильно, кладёт голову на впалый живот младшего и затихает.

Чимин даже вдохнуть боится — таким невозможным всё это кажется. Он робко касается жёстких чёрных волос, сперва на пробу, но после, слегка осмелев, аккуратно и медленно оглаживает коротко стриженную голову, на что Намджун тихо бормочет: «приятно…» и Пак продолжает.

Так трогательно и честно… Ким искренне не может вспомнить дня, когда он чувствовал себя больше на своём месте, чем здесь и сейчас, — в маленьком неряшливом кабинете, сидя перед мальчишкой, как покорный пёс, и обнимая его так доверительно, что самому дурно делалось.

— Тебе не больно? — на всякий случай уточняет у Пака, поняв, что тому может быть дискомфортно так долго стоять в одной позе, но тот только качает головой (чего Намджун, разумеется, не видит).

— Всё хорошо.

И снова — тишина.

Чимин гладит мужчину по голове, а сам упивается тем, каким уязвимым Намджун позволяет ему себя видеть и как это внезапно кружит голову больше любой выпивки и любой дури.

— Ты так пахнешь…

— Как?

— Не знаю. Теплом, радостью… чем-то, чего больше всего не хватает. — Намджун произносит это и, наконец, к огромному сожалению младшего, отстраняется, хотя ладоней с чужой талии не убирает. — С тобой хорошо.

А Чимин смотрит сверху-вниз и даже не чувствует, как щёки греет смущением, — только растерянно кивает и, не отводя взгляда, шепчет:

— С тобой тоже.

∘∘∘

— Готов?

— Готов.

— Смотри, Пак, скидок делать не буду.

— Я надеру тебе задницу даже если моя нога полностью отнимется, Ким.

— Дурачатся? — выходя во двор с чашкой горячего кофе, интересуется Намджун. У него заспанный, но отдохнувший вид, и лёгкая полуулыбка смягчает припухшие губы.

— Он на удивление бодрый. — как-будто в упрёк усмехается Хоуп. — с учётом того, какие у нас тонкие стены, и до скольки вы с ним, очевидно, не спали, я думал — он сегодня даже на кухню не выползет.

— Ему двадцать три. Энергии — на четверых таких как я хватит.

— Молодняк…

С момента, как Чонгук застукал Намджуна с Чимином, целующимися на кухне, прошло около четырёх месяцев. Чимин теперь из постели старшего Кима ночами почти не вылезает, только если на следующий день не нужно вставать на пары в неперевариваемую рань, или если им вдруг не приспичит потрахаться, а затем и заснуть прямо в кабинете бара. Задний двор Кимов, оснащённый сиротливо прозябавшим прежде баскетбольным кольцом, по праву стал местом их с Тэхёном постоянных соревнований, а сам Пак — неотъемлемой частью их малость шизанутой семейки.

— Блестящий бросок! Ещё немного и ты сможешь попасть в детскую сборную округа!

Вписаться труда не составило. Будучи и раньше вхожим в их дом, Чимин легко сориентировался, найдя необходимый подход и дистанцию с каждым из младших Намджуна. Мужчина, конечно, и так не сомневался, но теперь, глядя на то, как Хосок с удовольствием наблюдает за соревнованием мелких, периодически комментируя и подкалывая их, совершенно расслабляется.

Кольцо гремит, когда в него залетает очередной меткий бросок, и Чимин, поправив спавшие на лоб пряди, выдыхает довольное: «а я говорил».

Его нога беспокоит Намджуна. Поначалу он был ярым противником этих мини-матчей, боясь, что одно неудачное падение — и Чимина придётся везти в больницу, где его запрут на долгосрочном лечении, но со временем страх поутих, сменившись более сдержанной формой волнения.

— Как думаешь, это Тэхён настолько плох, что всё время проигрывает, или твой мелкий настолько хорош, что разносит его на своей почти одной?

— И то, и другое. — улыбается Намджун, а затем переводит взгляд на Хосока и, подумав, решает спросить: — Как у вас с Юнги?

— Более-менее мирно. — Хосок достаёт из кармана джинс мятую пачку и зажигалку. — А что?

— Ничего. — качая головой на предложенную сигарету, отзывается Ким. — Просто надеюсь, что вы разберётесь в конце концов.

Всё нараставшие ссоры между Юнги и Хоупом закончились совсем недавно. Когда дойдя до какой-то своей личной отметки предела Хосок выкрикнул старшему, что видел его документы, после чего Юнги побледнел так сильно, что даже его светлый оттенок кожи стал совершенно меловым. Потом — разгромленные гостиная и кухня, проклятия и кровь, хлещущая из носа Хоупа неудержимым потоком. Юнги не выходил из своей комнаты почти двое суток, а когда Намджун рискнул нарушить его уединение, вдруг вывалил всю правду и о своих собственных чувствах, терзавших его большую часть жизни, и о тесте днк, который не только обнулял всякую кровную связь с Кимами, но и давал шанс подумать, что у них с Хосоком действительно может быть… что-то.

«Что-то» пугало до дрожи, но было взаимным. Намджун решил попридержать всякие доводы.

«Они разберутся во всём сами» — решил он и то же сказал остальным, чтоб не лезли.

— Пойду я. — кивает старшему Хоуп и, не туша сигарету, уходит вглубь дома.

Намджун провожает брата внимательным взглядом, а затем оборачивается, чтоб позвать Чимина.

Наверное, это действительно не его дело. Наверное, каждый должен сам выбирать, с кем ему делить свои чувства и мысли. Наверное, любая любовь, если она искренняя, заслуживает место под солнцем…

Чимин — ослепительный, всё ещё совершенно дикий и неприрученный — улыбается, вышагивая навстречу Намджуну с чуть более резким уклоном налево, и, подойдя, повисает у старшего на шее:

— Что сегодня будем делать? Сыграем в шахматы на раздевание? Пробежим марафон? Ограбим банк?

Он разгорячённый и такой абсолютно распахнутых навстречу — Намджун внутренне стонет от этого коктейля, бьющего в голову девяносто-градусным пойлом. Чимин льнёт ближе, клонит голову набок, глядит из под ресниц с лукавой искрой, а губы в азартной улыбке гнёт… старшему дурно становится.

— Тебе нужно выдохнуть. — искренне стараясь не вцепиться в пацана прямо здесь, на заднем дворе, произносит Намджун, а сам убирает вновь упавшие прядки со лба младшего.

— Ты перепутал несколько букв в слове «выпить». — сияет Чимин, а потом быстро, обрывисто, будто какая школьница, целует мужчину в губы и, оставив на них ласковый укус, ускользает прочь.

Они с Тэхёном, смеясь, вваливаются в дом, а Намджун только вслед глядит и думает, какой вселенной он так угодил, что в этой ему досталось такое…

Вспышки агрессии — по прежнему частые. Нелюбовь к людям — стабильная. Усталость… куда меньше, как и синяки под глазами. Чимин будто заново собранный и, хотя не без того же изъяна, — абсолютно идеальный. Он чувствует это в каждом брошенном на него украдкой или долгом внимательном взгляде Намджуна. Он слышит это в каждом хриплом «люблю тебя» с утра или же на ночь. Он чувствует это, когда мужчина вжимает его в горизонтальные и вертикальные поверхности, и когда осторожно целует в плечо, так целомудренно и нежно, что Пак изнутри растекается мёдом.

Чимин с ним — счастливый, восторженный и невыносимо желанный. Чимин с ним — озлобленный, наглый и мстительный. Чимин выворачивает его нервы по ниточке и натягивает на свою новую скрипку, чтобы сыграть жестокий марш, или шипит, вцепляясь взглядом в подставленную глотку. Чимин молча просит прощения, отводит глаза, стыдясь, и честно старается быть лучше. Чимин отдаёт всего себя, сам выдирает из рёбер пульсирующее «ты нужен мне» и отдаёт в чужие руки.

Он — непостоянный, неустойчивый и всё такой же лишний в собственной жизни, но зато безоговорочно необходимый в одной конкретной жизни — Намджуна. Со всеми своими противоречиями, внутренними конфликтами и отрицанием, он старшему нужен как воздух, и, несмотря на ссоры, Ким знает, что всё будет хорошо.

— Ты там идёшь? Или так и будешь пить свой кофе в гордом одиночестве? — окликает через распахнутое окно Чимин, и Намджун, усмехнувшись, направляется к двери.

Лето в самом разгаре, гетто живёт, утопая в своих заботах, а на тесной кухне мальчишка, всё ещё не научившийся говорить о своих чувствах, протягивает слегка подгоревший тост с джемом тому, кто его медленно учит:

— На вот, держи. Не мишленовский завтрак, но я честно пытался.