— Констанция, дорогая, скорее! — леди Винтер, схватив за руку госпожу Бонасье, потащила молодую женщину к выходу. — Люди кардинала скоро будут здесь, молю, пойдёмте со мной!

Тревожно вскинув голову, Анна прислушалась к странным, по её мнению, звукам, доносившимся с улицы.

— Прошу, не медлите! — не оставляла попыток белокурая красавица заставить Констанцию сдвинуться с места.

Извне Анне было слышно, как кто-то неистово колотил в подъездные ворота, но никто не отзывался, и на мгновение женщину посетила не самая приятная догадка, что её враги тоже здесь.

— За стенами монастыря ждёт мой брат, он отвезёт нас обеих в безопасное место, а потом пошлёт за мессиром Д’Артаньяном, — предприняла Анна попытку уговорить не замечающую явной опасности Констанцию, ибо за стенами монастыря шпионку ждал вовсе не её предполагаемый брат, а Рошфор.

Но, судя по огоньку оживления, вспыхнувшему в ясных голубых глазах галантерейщицы, отравленная стрела миледи достигла своей цели, что не укрылось от сосредоточенного внимания лучшего агента Ришелье.

— Констанс, ну же! Пойдёмте со мной скорее, кардинальские ищейки с минуты на минуту будут здесь! — Миледи пыталась заставить молодую даму идти за ней, но Констанция тяжело осела на холодный каменный пол кельи.

— Я не могу… нет сил, — был еле слышен её слабый голос, — не могу… бегите, спасайте себя, а обо мне забудьте! — с трудом дались эти слова обессилевшей женщине.

— Дорогая моя, — зазвучал елейно голос миледи, сладким ядом льющийся в уши Констанции, — как же я могу вас бросить в такой беде, совсем одну? — Анна крепко обняла её и, подхватив под руки, помогла встать на ноги, на которых та не могла твёрдо стоять от сильного нервного напряжения.

— Ах, оставьте меня, леди Винтер, оставьте! — воскликнула с отчаянной мольбой Констанция, упав на колени и утянув за собой миледи, не желающую от неё отстраняться. — Хоть свою жизнь спасите… Бегите, обо мне не беспокойтесь!

— Душа моя, как вы можете так говорить?! — возмутилась миледи, хотя это была не более чем актёрская игра, которую Констанция приняла за чистую монету. — Бросить вас на произвол судьбы, тогда как сама обещала мессиру Д’Артаньяну позаботиться о вашем благе и спрятать в безопасном месте, куда бы он потом приехал за вами? – Тяжело вздохнув, она продолжила свою хитрую игру: — Да никогда я не сделаю этого, узами верной и святой дружбы я поклялась мессиру Д’Артаньяну уберечь вас от любой опасности и сдержу свою клятву! — ничуть не постеснялась леди Винтер этой лжи, беглым взглядом окинув убранство кельи, будучи потревоженной звуками чьих-то шагов в отдалении по коридорам.

Попавшая под власть слов и голоса этой смертоносной и обольстительной сирены, Констанция, нервно прикусив губу, мучительно размышляла над тем, как ей поступить.

Прелестная камеристка Её Величества, королевы Анны Австрийской, оказалась перед непростым для неё выбором: пойти с леди Винтер значило обрести надежду на скорую встречу с возлюбленным Шарлем, а остаться — попасть вновь в руки кардинала.

Но очаровательную темноволосую головку Констанции, к её беде, не посетила мысль, что столь добрая и любезная с ней леди Винтер как раз и заманивает её в западню, из которой будет почти невозможно выбраться. Новоявленная союзница лишь расставляла свои силки, толкая в них мадам Бонасье сладкими речами, бросая на неё умоляюще-тревожные взгляды голубых со стальным оттенком глаз.

— Миледи, я, правда, не в силах идти, — тихим подавленным голосом прошептала Констанция, — прошу вас, спасайтесь сами!

— Ничего, выпьете вина, это придаст вам сил! — Миледи отпустила молодую женщину и метнулась к шкафчику для посуды, достав бокал и бутылку вина, которые поставила на стол. Повернувшись спиной к мадам Бонасье, Анна высыпала на дно бокала порошок, откинув украшенную топазом крышку перстня. Распущенные длинные волосы шпионки заслоняли от взора намеченной жертвы всё происходящее.

«Ничего, мессир Д’Артаньян, уже скоро я вам за всё отплачу!» — думала миледи, беря в руки бокал с отравленным вином, и подошла к Констанции, опустившись на колени рядом с ней.

— Констанция, выпейте, — упрашивала шпионка, поднеся бокал к её бледным губам. — Выпейте, это вас взбодрит, — стали уговоры Анны настойчивее.

Но обе женщины были потревожены звуком открывшейся двери, в проёме которой возник одетый в дорожный костюм молодой мужчина, с лицом, будто навечно отмеченным печатью холодной суровости, скрывающей трудно сдерживаемый гнев.

Граф де Ла Фер узрел миледи с бокалом вина в руках и другую молодую женщину, сидевшую на полу, обхватив колени.

Потрясённая, миледи с недоверием и суеверным ужасом смотрела на вошедшего мужа испепеляющим взглядом. Но в эту же секунду сидевшая на полу женщина резко вскочила на ноги, случайно выбив из рук Анны бокал вина. Страх за себя и за ту, кого Констанция Бонасье по наивности мнила своей подругой по несчастью, много выстрадавшей от козней кардинала, удесятерил в ней силы и желание сражаться до последнего.

— А, я знаю, зачем вы пришли, кардинальский прихвостень! — схватив бутылку за горлышко, мадам Бонасье вооружилась ею и угрожающе замахнулась на гостя. — Даже не надейтесь, живой вам в руки не дамся, а причинить зло моей подруге я не дам!

— Что в бокале? — сурово спросил он, глядя на жену, прекрасно зная о её способности пойти на всё, даже убийство.

— Разлитое вино на полу когда-то было в бокале, — съязвила Констанция, загораживая собой впавшую в состояние прострации миледи и крепче сжав в руках бутылку за горлышко. — Не приближайтесь к нам или пожалеете! — огонь ожесточения сверкнул в её голубых глазах, ранее ей неведомый.

— Госпожа Бонасье, оставьте нас. Шарль приехал за вами и ищет вас этажом ниже, — спокойно сказал мушкетёр.

— Так вы не из прислужников кардинала? — удивившись, Констанция опустила руку, в которой держала бутылку, минуту назад готовая ударить ею молодого мужчину.

Миледи нервно сглотнула, окинув келью испуганным взглядом, поняв, что дело принимает для неё не самый приятный оборот.

— Нет, я служу с Д’Артаньяном, — всё так же спокойно ответил ей Атос, развеяв последние сомнения.

— О, я так рада, что самая страшная из моих догадок не подтвердилась! — воскликнула с радостным облегчением Констанция, положив бутылку на пол. — Миледи, спасибо вам за ту поддержку, которую вы мне оказывали! — поцеловав совершенно разбитую и ничего не понимающую агентессу в её похолодевший лоб, Констанция пожала руку Атосу.

«Благодари случай, принесший сюда на мою голову этого изверга, дура сентиментальная!» — так и хотелось выкрикнуть миледи, чтобы услышал весь монастырь, но она лишь мстительно сжала губы.

— До свидания, сударь, и всего вам хорошего, — пожелала напоследок Констанция графу и стрелой вылетела из кельи, дверь которой с шумом захлопнулась за выбежавшей молодой дамой.

Вскоре бесконечно счастливая госпожа Бонасье покинула столь гостеприимно принявшую её обитель, уехав со своим возлюбленным и его друзьями — Портосом и Арамисом.

С опустевшим сознанием, миледи, оцепеневшая и застигнутая врасплох, стояла коленопреклонённая на белом каменном полу кельи, пристально глядя в одну точку и нервными движениями тонких длинных пальцев теребила шейную косынку.

— Ну, а теперь поговорим, супруга! — суровый голос Атоса, не сулящий миледи ничего хорошего, холодный и надменный, разрушил то забытье, в котором она пребывала.

Но миледи, сил которой придал ужас от одного только вида этого человека, его желания поговорить отнюдь не разделяла. Вскочив на ноги, она опрометью кинулась к двери, стремясь во что бы то ни стало, покинуть келью.

Оливье бесцеремонно схватил её за руку и швырнул женщину на пол, как тряпичную куклу.

— Куда же вы, мадам?

— Больно же! — с яростной обидой прошипела миледи, упав на колени, и приземление оказалось для неё не самым мягким, ибо колени при падении пронзила острая боль. Отбила она и ладони. — Все планы вы мне разрушили, так что же ещё вам нужно?

— А вы заслужили иного обращения? — адресовал он ей встречный вопрос, сев на стул у двери.

— Горите в Аду, граф де Ла Фер, отринувший от себя свою жену за то, в чём не было её вины! — бросила она ему в лицо с ядовитой издёвкой, криво усмехаясь своим же мыслям, потирая запястья и неловко поднявшись с пола, с которым едва не поцеловалась.

Колени болели и ныли, но Анна, встав на ноги, кинулась к двери снова, заметно прихрамывая, но так спешила, что наступила себе на подол и вновь упала, успев всё же ухватиться за дверную ручку. Но тут же ей в спину резко ударила подушка, пущенная сильной и ловкой рукой мушкетёра, сбив миледи с ног. Падая, она стукнулась лбом о дверь, сдавленно застонав от пульсирующей боли, отдающей в виски.

— Лучше не пытайтесь сбежать, вам же хуже будет, — преодолев расстояние, равное двум прыжкам, Оливье оказался рядом с ней и сгрёб в охапку, после чего буквально бросил на кровать. — Начнём, пожалуй, наш разговор.

— Н-не-уж-жели… в-вы… — Миледи упёрлась ладонями в его плечи, пытаясь оттолкнуть от себя и сильнее вжимаясь спиной в матрац. — Вы убьёте меня?! — пришёл на смену заиканию её отчаянный крик. — Нет, не убьёте? — совершенно неожиданно её прелестную белокурую голову посетила не менее пугающая догадка. — Возьмёте силой прямо здесь, в этих стенах? — Молодая женщина вдруг ощутила, как неприятный холодок поселился в груди и в животе.

— Всего лишь сделаю то, что давно следовало с вами сделать, а именно научить вас правильно жить.

— О, благодарю покорно, тот случай на охоте меня многому научил! — слетела небрежно с её уст язвительная насмешка. — Прекрасный вы учитель, муженёк, чёрт вас дери! Да будьте же вы прокляты, — Анна плюнула ему в лицо, извиваясь угрём и силясь освободиться от этой стальной хватки. — Прокляты!

— Ах, ты ж язва! — граф отвесил ей пощёчину, отчего у Анны от возмущения перехватило дыхание. — Мало вас пороли в монастыре, так я это исправлю!

Обозлённая таким с ней обхождением, миледи с яростью голодной волчицы вцепилась зубами в его руку, царапая ногтями. Ногами и руками она принялась яростно его пихать и вырываться, за что Оливье дал ей вторую пощёчину и, резко схватив миледи, перевернул её на живот.

Закусив до крови нижнюю губу, чтобы сдержать сердитые слёзы обиды и унижения, миледи всё равно не прекратила своего сопротивления, издавая нечто похожее на сдавленное рычание. Освободив правую руку, она что есть сил, пихнула локтем супруга.

Тяжёлая пятерня графа красным отпечаталась на нежной и белой коже её щеки, которая от удара саднила и горела.

— Перестаньте, вам же больнее… За каждое своё прегрешение вы получите дюжину ударов, это немного…

— Ни за что! — за этими словами последовал новый удар локтем. — Вы ошибаетесь, если думаете, что я позволю беспрепятственно выпороть себя, как провинившуюся служанку!

— Вы хуже, — проговорил глухим голосом Оливье, — ваше поведение можно сравнить лишь с поведением куртизанки, не более, да и те скромнее, — он расстегнул и снял с пояса широкий кожаный ремень, поставив колено на её спину, чтобы она не вырывалась, задрав ей юбки.

— Не смейте оскорблять меня, грязный предатель, не смейте! — миледи отплатила своему мужу тем, что ударила его ногой.

С лёгкостью он разорвал тонкую ткань панталон, не собираясь облегчать наказание, и нанёс первый — пробный удар.

Анна издала вскрик и резко дёрнулась, судорожно вцепившись пальцами в простыни.

— Первое, вы с самого начала врали мне о своей непорочности, — с яростным свистом ремень рассёк воздух и опустился на тонкую кожу Анны, оставив на ней алую полосу.

— Чтоб ты сдох! — с самой искренней ненавистью выплюнула она эти слова, пытаясь скинуть мужа с себя и вырваться.

Ещё пять ударов нанёс ей граф, каждый раз всё сильнее и сильнее.

— Чтоб тебя, деспот, проказа поразила! Да помогите же кто-нибудь, он меня убить хочет! — кричала миледи как буйно помешанная, извиваясь под ним змеёй.

— Вы сами этого захотели… эти шесть за непослушание, — резко и отрывисто ещё шесть раз он ударил её ремнём, отчего ягодицы покраснели ещё больше.

— Ненавижу, гореть вам в Аду, палач недоделанный! — дрожащим от подступивших комом к горлу слёз выдавила из себя Анна, не теряя надежды освободиться, хоть и начала уже слабеть.

— Вы окажетесь там раньше меня, сударыня, — совершенно неожиданно для себя самого, Оливье провёл рукой по оголённой части спины супруги.

— Не смейте прикасаться ко мне! Я вас ненавижу, и придушила бы с радостью, будь возможность! Вы думаете, что после того, как вы обошлись со мной, я так сразу и отдамся вам?! — негодование придало миледи сил сопротивляться дальше.

— Кто вам сказал, что я захочу взять распутницу, побывавшую во всех постелях французской и английской знати? — придавив жену к кровати сильнее, граф шлёпнул её рукой пониже спины, но испытанная Анной боль была не меньше, чем если бы он прошёлся ремнём.

Анна издала стон, переходящий в злобное рычание.

— Ну вот, теперь вы рычите и не плюётесь ядом, это уже хорошо. Думаю, двух дюжин вполне хватит, чтобы впредь вы не совершали дурного. — Не сдержавшись, он едва ощутимо провёл рукой по её немало пострадавшей пятой точке, испытав мимолётное чувство вины за то, что столь сурово обошёлся с той, кого в своё время клялся у алтаря любить и оберегать.

Анна, такая нежная и хрупкая, глубоко подавленная сейчас, невольно вызвала в нём сочувствие и какую-то виноватую нежность.

Что-то предательски дрогнуло в его груди и мучительно сжалось.

С трудом мужчина боролся со своим желанием сказать ей хоть одно ласковое и ободряющее слово, укутать в тёплое одеяло и взять на руки, прикасаться губами к её светлой макушке и крепко прижимая к себе.

Но мысли о сожалении насчёт того, не слишком ли он жестоко обошёлся с женой, Атос отогнал как ненужные.

«Это лишь малое из того, что она заслужила своими поступками!» — стремился он уверить себя в этом.

Анна, ослабев после продолжительной и утомительной для неё борьбы с человеком, не преминувшим её выпороть, затихла и прикусила уголок подушки, обхватив её руками. Она больше не рычала, не плевалась ядовитыми обидными словами и не делала отчаянных попыток вырваться.

— Вы совсем затихли… странно… — тихо проронил, удивившись, Оливье, и провёл ладонью по её нервно напрягшейся спине.

Анна уткнулась лицом в подушку. Дыхание её стало сбивчивым и прерывистым. Всё тело её дрожало, как если бы в келью ворвались порывы ледяного зимнего ветра, несмотря на испепеляющее летнее солнце. Светлые волосы разметались, точно сетью опутывая свою обладательницу.

— Скольких же вы заманили в свои силки вот этим телом? Вам самой не противно превращать себя в разменную монету? — задумчиво глядя на лежащую без движения супругу, Оливье провёл ремнём по её ягодицам.

— Я… — почувствовав прикосновение кожаного ремня к своей пылающей коже, пострадавшей от ударов, миледи вздрогнула и поёжилась. — Я никогда не превращала себя в разменную монету, получая только тех мужчин, которых хотела сама, — произнесла она, чеканя каждое слово, но голос её дрожал и срывался.

— Вы получали тех, кто хотел вас и мог дать то, что нужно вам, а точнее нужно вашему патрону, — резким тоном заметил он.

— Я лишь выживала… — прошелестел едва слышно её сиплый голос. — … выживала, чтобы обеспечить себе и своему ребёнку безбедную жизнь; чтобы Фелина никогда не знала нужды, которой в своё время пришлось хлебнуть мне… выживала в том кошмаре, изведанном, благодаря вам!

— Вы прекрасно знали, что будет, когда станет известен ваш обман.

— Я не знала, что вы меня вышвырнете из своей жизни, не утруждая себя выяснением правды! — выпалила миледи в гневе, подняв голову и дерзко взглянув в лицо мужу. Но, вспомнив, что её лицо и глаза покраснели и опухли от рыданий — что не очень-то и красит белокожих блондинок, — вновь уронила белокурую голову на подушку и закрыла лицо руками.

— Слёзы делают вас настоящей, — бережно приподняв за подбородок, он вытирал указательным пальцем скатившуюся из её глаза слезу.

Анна совершенно ничего не понимала. Она ощущала себя рыбой, выброшенной беснующимися морскими волнами на берег, прямо под нещадно палящее солнце.

Душу ей отравляло чувство, что в чём-то даже резкие слова супруга справедливы насчёт неё. Но Оливье нанёс сильный и болезненный удар по гордости и самолюбию этой обычно стойкой женщины, подвергнув её такому наказанию.

— Что вам нужно от меня? — спросила она подавленно, до сих пор ощущая обжигающую боль в ягодицах, небрежным движением дрожащей руки поправляя юбки. — Позор на мою голову, меня пороли, как какую-то плебейку… кому сказать, не поверят…

— Кто вам сказал, что я закончил? — слетел с уст Оливье хмурый вопрос, задравшего ей юбки на этот раз выше. — Чего я от вас хочу? — хороший вопрос, но я не стану на него отвечать… пока…

— Вам было мало моего унижения, так решили до смерти забить? — без всяких эмоций на бледном лице, абсолютно холодно проронила она. — Как так вы не додумались хлыстом меня высечь, точно дурную прислугу?

— Увы, хлыста у меня с собой нет, но если вам не нравится ремень, ножны прекрасно подойдут… — Оливье даже стало вновь немного жаль её, но не сказать ей нечто колкое он не мог, да и чёртовы инстинкты вновь напоминали о себе…

— Когда же вам надоест издеваться надо мной, когда?! — выкрикнула Анна в исступленном и яростном бессилии. — Вы сделали всё, чтобы унизить меня столь жестоким образом, видели меня слабой… так чего вам ещё от меня надо?! — Зарывшись лицом в подушку глубже, Анна больше не старалась сдерживать всхлипываний и рвущихся из груди рыданий, давая волю слезам и дальше. — Поправьте хотя бы мне юбки, наконец, — выдавила она из себя сквозь слёзы, — что вы там не видели?

Но Атос и не подумал уступать её просьбе, в немыслимом и непонятном ему порыве распоров кинжалом все одежды на ней, и отбросив обрывки на пол.

— Последние четверть часа вы сами только и делали, что издевались надо мной!

— А чего же вы хотели от меня, милый супруг, после всей той боли, что причинили мне много лет назад, как и сейчас?!

Охваченный желанием загладить перед ней свою вину, Оливье молча скользил от её шеи к крестцу, нежно касаясь горячими сухими губами.

— Странный метод вы избрали для наказания своей неблагонравной жены, — обронила миледи без издёвки или ядовитого сарказма, даже с какой-то отрешённой безмятежностью. — Сходили бы к матери-настоятельнице, у неё бы нашлись розги по такому случаю. — Устав от рыданий и успокоившись, она даже криво улыбнулась.

Больше всего графиня не хотела признаться даже самой себе, что от трепетно-нежных прикосновений мужа и звука его голоса глубокого и тёплого тембра по её телу пробегает дрожь и кровь в венах горит огнём. Сердце в груди отбивает волнительные ритмы, а мысли в голове путаются и никак не хотят упорядочиться.

— Вам хочется испробовать, насколько хороши здешние розги? — ласково усмехнулся мужчина, склонившись ниже над ней и очертив пальцем контуры её лилии. — Или этот способ всё же лучше? — прошептал он супруге на ушко, чуть касаясь губами раковины и легонько покусывая мочку, поцеловав за ухом. — Мне всё-таки пройтись за розгами? — ласково поддел он, не дождавшись ответа.

— Премного благодарна, ремня вполне хватило, — с нотками завлекающего кокетства отозвалась наказанная. — О, Боже мой, я неделю сесть не смогу, наверно. Рука у вас тяжёлая, хочу заметить, — вырвалось у неё невольно.

— Вот как?! — Оливье нежно коснулся губами её шеи и тут же слегка прикусил кожу.

— А-а-а… Оливье, вы придумали изощрённую пытку, — ответила на приятную ей ласку ехидным замечанием графиня.

— Надеюсь, вы из этой пытки вынесете для себя урок… — мушкетёр поцеловал смирившуюся противницу между лопаток.

— Оливье, пытка довольно приятна, не скрою… — Анна позволила себе предаться неге и расслабиться. — Но не прервут ли наше уединение монахини, или вы предусмотрели даже такой вариант? — спросила она, повернув голову в пол-оборота к мужу.

— Увы, замки здесь не предусмотрены… — кончиком указательного пальца Атос очертил контуры её губ.

Глядя на мужа с тёплой и ласковой усмешкой во взгляде голубых глаз, Анна трепетно прикоснулась губами к его руке. Оливье ласково ей улыбнулся и приник к её губам, чувствуя на них солёный привкус недавних слёз и кровь.

Впервые Анна отвечала на поцелуй немного робко и неуверенно, будто в ней заново возродилась та юная и неискушённая девушка, какой она была двенадцать лет назад, когда ей едва исполнилось четырнадцать… Она не решалась дать волю своему пылу, словно боясь, что её оттолкнут и с холодным презрением отвергнут, посчитав распущенной.

Раньше, до сегодняшнего уходящего дня, она никогда не утруждала себя размышлениями об этом, но с Оливье всё было по-другому, ведь сам он был другой…

Не из тех, кому случалось использовать её в своих целях, растоптав чувства. Только для Оливье она была человеком, а не просто красивой куклой, согревающей постель.

«Она оробела?! — не верилось ему. — Этого не может быть!» — но в противовес разуму он чувствовал, как она взволнованно дрожит, как её губы несмело касаются его губ.

Анна поёрзала, попытавшись перевернуться на спину, вытащив из-под головы подушку. Верно поняв её намерение, он перевернул её, подложив подушку под ягодицы, боль и жар в которых стали понемногу утихать.

Она чуть улыбнулась мужу, сама обвив его шею руками и подставив искусанные в кровь губы для поцелуя, к которым мягко прильнул Оливье, стараясь не вскрыть чуть запёкшиеся ранки.

— Оливье, скажи: ты по-прежнему любишь меня и желаешь? — выпалила Анна, густо покраснев и крепче обняв мужа.

— Нет, — он пылко обнял её и вдохнул пьянящий запах её горячей кожи, — по-прежнему никогда не будет… — Граф целовал её пылающие щёки со следами высохших слёз. — А вот любить по-другому… не так, как раньше, ещё сильнее и неудержимо… Бог свидетель, я обожаю тебя! — за этим страстным признанием для Анны последовал бережный поцелуй в кончик тоненького носика.

— Это когда всё на пути сметается, да? — она приподняла своё обнажённое тело от кровати, соприкасаясь с Оливье, и мягко прильнув к его губам.

— Да… — пылким поцелуем ответил супруг на её порыв, одновременно поглаживая бёдра женщины.

— Оливье, раз вы любите меня и желаете сильнее прежнего, я ваша… — слетели с уст Анны, забывшей даже о святости окружающих её стен и умоляюще глядевшей в глаза супругу, самые искренние слова. — … всецело, Оливье, телом и душой…

— Здесь не место, — был вынужден он ей напомнить, — нам лучше уехать.

— Мы могли бы уехать домой. В предместье Сен-Жермен у меня есть небольшой особняк, где живёт под присмотром гувернантки и слуг с няней наша дочь… — тёплая дрожь зазвучала в голосе Анны, когда она упомянула о самом драгоценном для неё, о ребёнке. — Наша Фелина, Оливье.

— Дочь?! Как дочь… — резко оборвался голос смертельно побледневшего мушкетёра. — Ты была беременна?

— Да… Когда ты выгнал меня прочь из своих земель, узнав о лилии и не захотев слушать, я унесла под сердцем из Берри ещё одну маленькую тайну, боясь, что по прошествии срока беременности ты лишишь меня ребёнка… Фелина — вылитая ты, лишь цвет глаз у меня наследовала…

— Я не смогу показаться ей на глаза, — чтобы скрыть от жены своё помрачневшее лицо, Атос зарылся в её волосы, — из-за меня ты была вынуждена выживать, а моя дочь никогда не знала отца…

— Мой второй муж — Джеймс Винтер, умер от яда, подсыпанного в вино его братцем, за три месяца до рождения Фелины. Я рассказывала ей, что её отец отправился воевать, но пропал без вести…

— Мы обязаны вернуться к ней как можно скорее, — граф провёл рукой по её растрёпанным волосам. — Она, должно быть, красавица, даже если от тебя ей достался лишь цвет глаз, — проговорил он задумчиво, целуя жену в её охотно подставленный для этого лоб. — А теперь отдыхай, верхом ты всё равно ехать не сможешь.

— Я тоже по ней тоскую, любимый, — отозвалась с мечтательной грустью Анна, — а насчёт верхом — ты верно подметил.

— Ты ведь сама только недавно сетовала на то, что у меня рука тяжёлая. Я это хорошо запомнил. — Плавным и мягким движением руки Оливье убрал с её лица несколько прядей, имевших наглость выбиться из того, что когда-то было причёской его горячо любимой и нежной супруги.

— Да, говорила такое, — пришлось ей признать, — но боль уже не такая сильная, — заявила Анна с уверенностью и даже долей упрямства.

— Долгой поездки сейчас ты не выдержишь, так что отдыхай. — Сняв сапоги, Оливье присел на край кровати рядом с женой.

— Да, родной, как скажешь, — был её кроткий ответ.

Не без помощи Оливье встав с кровати, она положила подушку на прежнее место и улеглась на живот, накрывшись одеялом.

— Ты же со мной будешь, да? — вдруг почувствовалась в её голосе одновременно неуверенность и робкая надежда.

— Да, но кровать узкая, я буду спать в кресле, — граф указал кивком головы на старое, но добротное кресло в углу.

— Ничего подобного, — упрямо возразила Анна супругу, двигаясь ближе к стене и освобождая ему больше места рядом с ней, — мы поместимся.

— Хорошо, упрямица моя, только я лягу у стены. Не хочу, чтобы ты застудила спину. — Оливье лёг рядом, притянув её к себе.

— Ты не бойся за меня, я же буду спиной к тебе спать, а ты тёплый… — на мгновение довольная улыбка тронула губы Анны.

Улыбнувшись и закрыв глаза, она прильнула ближе к своему супругу, отдавшись целиком этому радостному и светлому чувству, что отныне всё плохое в прошлом и рядом будет тот, кто всегда защитит и поддержит. Они вместе, вот что для неё важно, а значит, со всем справятся.

Вместе они возродят из пепла то, что когда-то сгорело в огне ненависти.

Сквозь окутавшую её полудрёму Анна всё же чувствовала, как Оливье с нежностью гладил её спину и касался губами её плеча.

Мужчина не верил и одновременно радовался тому, что вновь живёт.

Пригревшись рядом с мужем в обнимку, Анна вскоре уснула, попав во власть Морфея. Впервые сон её был спокоен, не преследовали кошмары тяжёлого прошлого, частью которого были устранённые ею с дороги люди. Не снился ей больше палач, заклеймивший её из мести за нежелание делить с ним кровать.

Тепло, хорошо и безопасно, как девять с половиной лет назад. Больше не просыпалась она от своих же истошных криков, вся покрываясь холодным потом.

Впервые она видела светлые и не омрачённые сны, где она вместе с Оливье наблюдает за неловкими первыми шагами маленькой Фелины, готовясь в любой момент подставить ей руки и уберечь от падения на землю. Черноволосая кроха радостно смеялась и улыбалась родителям. Такая маленькая, а уже чертами милого детского личика походила на своего папу, лишь цвет глаз унаследовав от мамы.

Граф де Ла Фер спал, чувствуя спокойное дыхание жены и её ровное сердцебиение, которое стало для него лучшим снотворным за последние девять лет.

Ночь опускалась тёмно-синим, переходящим в чёрный, покрывалом, усеянным звёздами, на бетюнский монастырь и его окрестности.

Вновь обретшие друг друга мужчина и женщина спали глубоким сном, крепко обнявшись. Оба заново познавали забытые когда-то долгожданные счастье и покой.

Обоим эта ночь принесла на своих крыльях лишь радостные видения.