POV. Игнасио
Я в тайне от Деметриоса, Эстебана и Самии, вёл слежку за Иеронимой и её любовником.
Никем не узнаваемый, закутанный в дырявый нищенский плащ, стоял я у дворца Пацци и следил за этой женщиной с Марино.
Все принимали меня за нищего, поэтому подозрений я ни у кого не вызывал.
Неделю я следил за Иеронимой и Марино. Даже разузнал, где они уединяются от посторонних глаз, чтобы предаваться не столь невинным делам… Донна Пацци и Марино арендовали маленький особняк в окрестностях Фьезоле, поближе к Фонтелюченте. Они знали, какой дом выбирать. О Фонтелюченте ходила дурная слава. Чего только люди не выдумают!
Ведьмы там шабаши устраивают, совершаются жертвоприношения приспешниками дьявола, дикие оргии каждую ночь и много чего интересного я узнал…
Но на самом деле на Фонтелюченте находили приют все несчастные и обездоленные люди Флоренции. Нищета, болезни, людская жестокость гнала их туда, где они жили в полуразвалившихся хижинах. Людей несчастные отщепенцы напоминали только внешне.
Из-за дурной славы все сторонились этого места. Расчёт Иеронимы и Марино оказался верный.
Я уже научился определять время, когда они бывают дома. Изучил их распорядок дня от и до…
Фьора постоянно спрашивала меня о том, когда же я выполню обещание, с кокетливым ехидством. Сейчас мы были с ней наедине в кабинете Деметриоса, где она, сидя за столом, переводила текст с испанского языка.
— Игнасио, любовь моя, как там поживают Иеронима и Марино? Они всё ещё живы? — на губах Фьоры мелькала хитрая улыбка.
— Это лишь вопрос времени. Я наблюдал за ними всю эту неделю. Только где гарантия того, что ты сдержишь своё слово? — задал я Фьоре провокационный вопрос, надеясь вызвать на откровенность.
— Я сдержу слово. Женщина моего положения не лжёт… — Фьора встала из-за стола и, подойдя ко мне, тесно прижалась, обнимая меня за плечи и касаясь губами шеи. — Я всегда буду твоей, пока смерть не разлучит… — Фьора потянулась на носочках и поцеловала меня в губы. — Daría cualquier cosa por estar ahora libre de las ataduras del matrimonio… Para casarse en la iglesia y para ser su esposa… (Я бы всё отдала, чтобы сейчас быть свободной от уз брака… Чтобы обвенчаться в церкви и стать твоей супругой… — исп.), — заговорила вдруг Фьора с севильским акцентом, откуда я был родом, из Севильи. Такое ощущение, что она насквозь видит мою душу и знает, какие затрагивать струны. — Quiero que nuestros hijos fueran como tú (Я так хочу, чтобы наши сыновья были похожи на тебя — исп.)… — пожалуй, если бы Фьора поупражнялась ещё немного, она сошла бы за мою андалузскую соотечественницу. Она делала уже не малые успехи в изучении испанского языка. — Nunca vas a enterrar a un hombre bajo su manto negro, Ignacio Ortega (Тебе никогда не похоронить в себе мужчину под твоей чёрной рясой, Игнасио Ортега! — исп.)! — пылко воскликнула Фьора.
Я хотел было притянуть её к себе, но Фьора вдруг отскочила от меня, как ошпаренная, торопливо поцеловала в щёку и убежала из кабинета.
Ненавижу, когда она так делает… Прямо злость в душе закипает, когда она сперва волнует меня, а потом делает вид, что она не при чём! Сперва Фьора воспламеняет мою кровь своими прикосновениями, а потом срывается с места и куда-то убегает, как только что сделала!
Она заставляла моё сердце биться всё чаще, у меня перехватывало дыхание, стоило мне ощутить её прикосновения. Фьора околдовывала меня своим голосом. Её мелодичный сопрано неустанно звучал в моей голове. Меня околдовывали её серые глаза, похожие на затянутое тучами небо, её грациозная походка, гибкий стан и даже руки.
Фьора интриговала меня, всегда оставляя немного голодным…
Она опьяняла меня лучше, чем любое вино…
Постоянно играла со мной в «кошки-мышки». То была холодна, как лёд, то окружала меня теплом и лаской, объясняя это тем, что ей было очень плохо, но она просит прощения. Никогда бы не подумал, что к одной и той же женщине можно испытывать два чувства: любовь и желание придушить! Я ревновал её к Эстебану, который учил её испанскому языку и фехтованию. Я ревновал Фьору к её мужу. Что, если её ненависть к Филиппу де Селонже наигранная? Что, если она всё ещё его любит?
Но у Фьоры был талант гасить мой гнев, когда он только назревал в моей душе.
— Мой родной, ну что ты? — шептала мне на ухо Фьора с нежностью. — Неужели ты ревнуешь? У тебя нет причин, потому что люблю я только тебя одного… — нежные губы Фьоры касаются моего виска, потом она гладит сквозь чёрную сутану мою руку. — Я бы никого больше не смогла так любить…
— Никого? — задаю я ей вопрос, который повергает её в шок. — А как же муж твой, который где-то в Бургундии воюет?
— Господи, Игнасио! — восклицает Фьора с оскорблённым видом. — Ты меня ещё к прошлому ревновать будешь?
— Я хочу знать… — не уступаю я.
— Если ты будешь ревновать меня к моему прошлому, которое я хочу забыть, то станешь его частью! — Фьора делает попытку вырваться, но я крепко удерживаю её. — Я повторяю тебе в тысяча двести пятый раз, Игнасио, не люблю я мужа, не люблю! — срывается Фьора на крик.
— А Эстебан, Фьора? — хочу я развеять последние подозрения. — Эстебана ты тоже не любишь?
— Господи, горе ты моё… — звучит в голосе Фьоры усталая нежность. — Эстебан всего лишь учит меня фехтованию и испанскому, я не интересую его, как женщина, пойми ты это уже, наконец! Перестань изводить меня своей ревностью!
— Прости меня, но мне сложно не думать об этом… Ты, твой ум и красота совсем мне разум туманят! — я прижимаюсь губами к руке Фьоры. — Как будто мужчины, рядом с такой женщиной, как ты, об игре в шахматы думают!
— Да, ты-то думаешь сейчас уж точно не о шахматах, — поддразнивает меня кокетливо Фьора.
— Прости, что усомнился в тебе, прости меня… — как безумный, целую её изящные руки. — Прости меня, я не должен был так вести себя с тобой.
— Уверяю тебя, моя любовь, тебе незачем сомневаться в моей любви и верности… — мягко высвободившись из моих объятий, Фьора целует меня в губы и уходит заниматься во двор фехтованием с Эстебаном.