Вьющиеся волосы Чонгука тонули в лучах вечернего солнца, а тёплый ветер, поднявшись с нагретой травы, в тени которой прятался большую часть дня, нежно целовал его в лоб, заботливо провожая до дома. Подросток крутил педали на велосипеде, проносясь по пустынной центральной улице деревни. Его сердце бешено стучало — то ли от активной работы ног, то ли от страха свалиться на неровной каменистой дороге, на которую пришлось свернуть, то ли от мысли, что, быть может, Тэхён и тётушка Ким уже вернулись.

Лучи закатного солнца исчезали, растворяясь на увале оранжево-розовым пятном, словно сладкая вата, на которую по неосторожности попали капли воды. Чонгук исчезал вместе с ними. Достаточно разогнавшись — так, чтобы велосипед смог докатиться до деревянных ворот бабушкиного двора без дополнительных прокручиваний педалей — парень съехал с пригорка и с шумом дорожных камней пронёсся мимо нескольких соседских домов.

Чонгук чуть притормозил, останавливаясь у закрытой калитки, и с некоторым стеснением, вдруг обвившим оголённые ноги, слез с сидушки велосипеда. Луна, повиснув над многоскатной крышей дома, будучи в окружении слабо мерцающих звёзд, наблюдала за нехитрыми действиями юноши: как он завёл транспорт во двор и оставил его в полупустом гараже, как на пару мгновений затормозил перед домом и по привычке опустил взгляд на обувь, что покоилась на крыльце, прежде чем войти внутрь.

Оказавшись внутри бабушкиного дома, Чонгук вернулся в не такое уж и далёкое детство: когда, помимо домашних, был кто-то ещё: нагрянувшие родственники из других городов или деревень, соседка, разделявшая один день рождения с отцом парня, по какому-нибудь случаю заглянувшие попроведовать давние приятельницы бабушки, с которыми она вместе работала, или их связывала иная история, не менее занимательная для любителей прикоснуться к прошлому, оставшемуся запечатлённым лишь в памяти участников тех событий. Воздух, как и прежде, пропитан запахом влажной от росы ягоды, собранной днём ранее, негромкими разговорами между пожилыми женщинами вперемешку с приглушённым звучанием включённого телевизора и попеременным шумом ударяющихся светло-красных бусин о стенки пластмассовых вёдер. По полу гулял ветер, вздымая кремового оттенка занавески, что скрывали содержимое комнат от глаз людей, только попавших в дом.

Заглянув в зал, откуда и доносились голоса, Чонгук обнаружил бабушку и тётушку Ким, снаряжённых ведром свежесобранной земляники и несколькими мисками, облегчающими перебирание ягоды от лишней травы, грязи и насекомых. По телевизору показывали местные новости, где, как обычно, упоминались проблемы района, в котором находилась деревня, и, соответственно, близлежащих территорий с населёнными пунктами: к примеру, любители ловли рыбы больше не могли рыбачить у привычных им с детства озёр, бессовестно проданных мелким чиновникам и частным предприятиям.

— Дети хорошо едят варенье из земляники, — сказала тётушка Ким, занявшая место на диване, и набрала ещё горсть ягоды, ловко просеивая прочий мусор между перепачканными пальцами.

— Нужно будет ещё в саду смородину собрать, сделать из неё варенье. Тоже вкусно, — прибавила бабушка, качнув головой на чужие слова. Между делом она закинула пару ещё не мытых ягод в рот — всегда так делала — и тут же сморщила лицо, причмокивая губами, — по всей видимости, недоспевшая попалась.

Чонгук застыл в умиротворении, в детство полыхающим воспоминаниями сердцем возвращаясь. Он наблюдал за привычной картиной из коридора ещё несколько мгновений, прежде чем показаться в дверном проёме комнаты. Бабушка и тётушка Ким, заметив чужое присутствие, повернули головы к подростку, замеревшему у кремовых занавесок, что оживлённо заколыхались от сквозняка, проникшего в дом.

— Когда успели собрать землянику? — спросил Чонгук, хотя в действительности он не желал услышать какой бы то ни было ответ: его незаинтересованный взгляд переметнулся с ведра, зажатого между бабушкиными ногами, на телевизор, потом — на тётушку Ким. Вопрос Чонгука служил некоторой прелюдией перед основной частью разговора, в особенности способом сообщить о своём присутствии; этот не особо хитрый приём парень усвоил ещё в детстве, чтобы наиболее безболезненно вклиниться в разговор других людей.

— Перед тем, как ехать обратно, — ответила тётушка Ким. — Рядом с деревней, в которой живут родственники, целый кладезь земляники! Провели время с пользой: проехались по знакомым закоулкам, повидались с роднёй, ещё и земляники набрали ведро.

— А ты почему вернулся? Ты же у Чимина собирался остаться, — напомнила бабушка, удивлённая скорым возвращением Чонгука, и прибавила, весело усмехнувшись: — Поругались?

— Нет, — отрезал Чонгук, тем самым показывая, что бабушка не просто ошиблась, но ещё и сделала неверный вывод, толком не оценив ситуацию: поведение подростков больше не похоже на то, как обычно себя ведут мальчишки лет десяти, которые ссорятся по пустякам и в молчании расходятся на несколько дней.

— А что тогда?

— Чимин уехал в город, — голос Чонгука был расстроенным, но подросток не хотел, чтобы это хоть кто-либо понял, поэтому постарался состроить вид, словно для него отъезд друга в сущности ничего не значил. — С братом сидеть некому.

— Ничего страшного! Ещё успеешь с Чимином наобщаться, — выдала бабушка, на глазах повеселев. — Теперь хоть с Тэхёном посидишь, пообщаешься. Некрасиво, что он здесь один, скучает, а ты шляешься где-то.

— Вот именно, — вторила ей тётушка Ким, силясь подавить напрашивающийся смешок. Их слова, многозначительные улыбки, смешки, подмигивающие глаза — они уже говорили об этом между собой? — Вы ведь столько лет не виделись!

— Ладно, — произнёс Чонгук, смущённый смехом пожилых женщин, и поспешил скрыться в другой комнате.

«Что они имели в виду? Неужели всё поняли?» — забеспокоился Чонгук. Поначалу, когда ещё не чувствовал излишнее волнение, способное сдать с потрохами и тем самым разрушить игру, подростку казалось, что он стойко выдерживал взгляды понимающих глаз, направленные в его сторону. Однако, по всей видимости, Чонгука выдали его дрожащие от волнения колени и закушенная изнутри щека, или, может, то, как он переминался с ноги на ногу, не зная, куда себя деть, или, возможно, то, как его глаза бегали в растерянности, — что-то явно его выдало.

В своей комнате Чонгук сбросил рюкзак с плеч и оставил его на кровати. Из-за спешки, подталкивающей поскорее покинуть дом, он даже не заметил, что на соседней кровати уже лежала полуразобранная дорожная сумка, которую Тэхён брал с собой, и некоторые вещи.

— Там ещё дыня со вчерашнего дня осталась. Доешь, а то она испортится. Жалко ведь выкидывать, — последнее, что слышал Чонгук перед тем, как захлопнуть дверь в дом и слететь с крыльца, едва натянув на ноги сланцы.

Подросток ринулся к летней кухне, в комнатке которой горел свет, каждый раз исправно загорающийся с наступлением вечера. Настежь открытая дверь, в мае обновлённая коричневой краской, приглушённый звук включённого телевизора, оставленные снаружи шлёпанцы, что ощущались чужими до недавнего времени... Во времянке не было никого, кроме Тэхёна. Чонгук настолько же обрадовался, насколько испугался. Сердце забилось с такой силой, что его звучание засело в ушах, заглушая при этом пение птиц, готовящихся ко сну, и стрекотание насекомых, но непонятно от чего: то ли от страха остаться с мужчиной наедине, то ли от счастья быть рядом с ним в это недолгое мгновение, что будет бережно храниться в памяти сквозь года.

Чонгук вдруг остановился перед летней кухней, казалось, не в силах сделать и шагу дальше. Его пробирала дрожь, сковывая тело и не давая шанса даже пошевелиться. «Почему я чувствую себя так, будто мои ноги настолько ослабли, что я вот-вот рухну?» — думал подросток, ощущая, как сильно нагрелся за день бетон, в то время как от Тэхёна его отделяла лишь стена.

— Почему стоишь? Не зайдёшь? — послышалось из того единственного окошка, перетянутого белой марлей, в котором нет стекла. Чонгук в ужасе обернулся и наткнулся на озадаченное лицо Тэхёна. В это мгновение подросток подумал, что, даже если в другой Вселенной они не встретились бы, не поговорили бы друг с другом, их пути не пересеклись бы, его бы это совершенно устроило. Однако в этой Вселенной, когда Чонгук может знать Тэхёна, его имя, как выглядит его лицо, на котором через несколько лет, когда мужчина отметит тридцатый день рождения, появятся первые морщинки — в первую очередь, во внешних уголках глаз, какие прекрасные его глаза ещё без морщинок и какими прекрасными они будут с ними, как блики июньского солнца, почти скрывшегося за горизонтом, отражаются в этих самых глазах, в недоумении разглядывающих подростка, по-прежнему глупо стоящего перед летней кухней, не знающего, что ему делать.

Мысли роем зажужжали в голове, бесконечно крутясь по кругу, словно мотыльки у лампочки, склонившейся под крышей дома, в поздний вечер. «Он заметил меня! Когда? Как только я подошёл? Или когда я ещё не показался из-за дома?» — и чем больше Чонгук думал об этом, тем страшнее ему было переступать порог времянки. С мыслями, что необходимо придумать очевидную глупость, неумело замаскировать её под оправдание, Чонгук неуверенно прошёл внутрь комнаты, чуть шлёпая босыми ногами, успевшими загореть от продолжительного пребывания в бассейне.

— Засмотрелся, — проронил юноша, пытаясь оправдаться, точно его уличили в чём-то неприличном. — Показалось, что в кустах малины пробежал соседский кот. Они вечно опустошают миски нашего.

Брови Тэхёна, обычно прямые, ничего, кроме сдержанности, не выражающие, приподнялись в немом удивлении. Чонгуку даже показалось, что мужчина хотел о чём-то спросить — может, из любопытства, — но в конечном итоге предпочёл оставить вопрос так и не озвученным. Лишь неоднозначно, с запозданием, словно всё это время что-то обдумывал, кивнул, проведя кончиком языка по нижней губе. «Привычка облизывать губы осталась при нём...» — отметил Чонгук, силясь не улыбнуться своим же наблюдениям. Парня, наконец, будто отпустило: в тревоге похолодевшие кончики пальцев вновь порозовели, чуть покалывая, ноги больше не подкашивались, а ощущения, словно тело, растеряв все силы, вот-вот рухнет на скрипучий под ногами пол, пропало, точно до этого его и не доводилось испытывать. Подросток выдохнул с облегчением, надеясь, что этого никто не заметит. Однако Тэхён заметил. Он в Чонгуке всегда всё замечал, но тот, казалось, забыл об этом.

В комнате, где стоял обеденный стол, действительно был включён телевизор, но так тихо, что с немалым трудом можно было разобрать, о чём говорили ведущие незамысловатого вечернего шоу, — видимо, он служил фоном для другого занятия. «Ему тяжело находиться в тишине?» — с досадой подумал Чонгук, взглянув на Тэхёна, чью улыбку не было видно со вчерашнего вечера. На скамейке, привычно покрытой самодельным ковриком, рядом с Тэхёном, разлёгся чёрный кот, беспечно свесив задние лапы, — пережидал, когда жара окончательно спадёт, чтобы вновь отправиться на улицу. На столе, рядом с тарелкой, полной привезённых с рынка фруктов, лежала кверху раскрытая книга, в старом переплёте, с пожелтевшими от времени страницами, хрустящими от бережных прикосновений пальцев. Это был Чарльз Диккенс из бабушкиного стеллажа, стоящего вдоль стены в гостиной. «Словно тех семи лет, что прошли, и не было даже...» — и Чонгук улыбнулся собственной мысли, переведя взгляд с книги на Тэхёна.

— Что читаешь? — спросил подросток. Он знал наверняка, какое произведение занимало мужчину.

— «Большие надежды».

Кто-то, кто не отличается проницательностью в подобных вопросах, мог бы предположить, что Тэхёну было необходимо побыть одному, чтобы решить какие-то дела, или же в деревне было так скучно, что ему ничего не оставалось, кроме как в уединении коротать время, жалея, что вообще приехал, точно его вынудили это сделать. Однако Тэхён, по всей видимости, чувствовал дикую усталость. Она была не то чтобы физической — вернее сказать, моральной. Чонгук это понял ещё вчера, когда застал мужчину курящим в огороде. Тэхён продолжал проводить кончиком языка по нижней губе, закусывая её по окончании своеобразного ритуала, ставшего с течением времени, как оказалось, дурной привычкой, и Чонгук был убеждён, что способен представить эту тянущую боль с отзвуком металла. Можно было подумать, что мужчина чувствовал горечь на кончике языка, которую больше не мог держать в себе. Тэхён чуть сгорбился, напрягая плечи, словно на них опустилось что-то действительно тяжёлое, от чего никак не избавиться. Словно ему хотелось снова дышать полной грудью, расправив плечи, но ему не удавалось этого сделать, как бы он ни хотел, и не думать о том, что, возможно, бесповоротно погряз в собственных мыслях. Словно Тэхён устал ощущать, как в груди что-то кошмарно ноет...

— Диккенс, значит, — проговорил Чонгук, кивнув сам себе, точно пробуя на языке. На вкус оказалось кисло, будто раскусил тёмно-красные ягоды вишни, едкий сок которых перепачкал футболку, что никак не отстирать. Вероятно, следовало быть осторожнее.

— Читал?

— Ещё нет, но хочу, — ответил подросток, а после кинул смеющийся взгляд на книгу в чужих руках. — Пока не получается этого сделать.

Тэхён неоднозначно покосился на Чонгука. Возможно, он закончит чтение произведения английского писателя через несколько дней, а может быть, станет растягивать до самого отъезда. В любом случае, когда мужчина уедет, всё, что он оставит парню после себя знойным летом — воспоминания, цветущие в голове подобно крупным бутонам нежно-розового пиона; ещё, если повезёт, занимательные пометки в книге, которые подросток будет перечитывать по множеству раз, прокручивая варианты, почему были выделены именно они. Однако — об этом Чонгук знал наверняка — Тэхён не стал бы оставлять записи в книге, что ему не принадлежит: особенности характера и уважение к другим, проявляющееся даже в таких мелочах, не позволили бы.

Стоя у стола, почти оперевшись вытянутой рукой о его деревянную поверхность, Чонгук горел изнутри. Он был готов поклясться самому себе забыть про глупости, что надумал в отношении Тэхёна ещё прошлым вечером, но теперь, услышав сдержанный, отдающий бархатом голос, перебивающий звуки телевизора, он не в силах отказаться от этих чувств.

— Думаешь, удастся понять всё, что вложил в произведение автор? — бесцветно отозвался Тэхён.

— Не знаю. Посмотрим, — ответил Чонгук, пожав плечами. — Считаешь, я не смогу?

— Посмотрим.

Сначала парень оторопел, не поверив тому, что услышал; но вскоре запрокинул назад голову, тем самым вынудив пряди волос, за месяц успевшие отрасти, небрежно упасть на плечи, подрагивающие от накатывающего смеха. Чонгук в панике забегал глазами по потолку, выкрашенному в белый; он передёрнул плечами, когда почувствовал, как мурашки пробежались от шеи до затылка, теряясь и путаясь в смоляных вихрях. Тэхён, значит, решил подразнить его? Чонгук едва успел накрыть ладонью лицо, когда на нём показалась непрошеная улыбка, способная в то же мгновение выдать искрящуюся радость, что охватила всё тело.

Парень понял, что за семь лет ровным счётом ничего не поменялось. Правда, Чонгук теперь почти догнал Тэхёна в росте. Однако мужчина по-прежнему любил дразнить парнишку понемногу, делал он это с изяществом, без старания перейти грань дозволенного. Чонгук всегда злился, но никогда не обижался: с шуточными кулаками нападал на старшего и одаривал того несильными ударами по бокам, после чего победно улыбался, наблюдая, как выпускник школы с особым драматизмом потирал саднящую кожу. В минуты разлада с друзьями или когда дома старшие ругались из-за вещей, которые теперь едва можно было вспомнить, Чонгук, ненавидя всех, в том числе и себя, со всех ног бежал от проблем, отчаянно пытаясь отвязаться от липкой безысходности. В эти минуты он так или иначе оказывался в объятиях Тэхёна, прижимаясь щекой к груди старшего и плачась ему, словно потом гордость не сдавливала беспощадно его горло. Теперь память об этих днях вызывала у Чонгука тоскливую улыбку.

Младший убрал ладонь от лица и перевёл взгляд на Тэхёна, на губах которого нежно-розовым, точно вишня, расцвела улыбка. В это же мгновение Чонгук ощутил жгучую боль в районе виска. «Так мило улыбается, а пока никто не видит, облизывает губу и потом закусывает, смотря прямо в мои глаза... Зачем ты это делаешь?» — не понимал парень. Он нахмурился. Тэхён преуспел в своём мастерстве, это больше не казалось чем-то безобидным. По крайней мере, так виделось Чонгуку.

— Ты должен мне фруктовый лёд, — выдал подросток, нервно покусывая щёку изнутри. Стойкое ощущение, будто уговора не было, и Чонгук сам выдумал его, точно глупый мальчишка, каким был прежде, ничуть не щадило.

— Я помню.

«Неужели ему не всё равно? Для него это тоже что-то значит? Или мне только кажется?» — никак не мог унять мысли парень. Чонгуку не давало покоя плохое предчувствие, что то, как он тянется к Тэхёну, словно жаждущее тепла растение к слепящему солнцу, обернётся чем-то трагичным. Что, если мужчина отвернётся от него? Чонгук неоднократно ловил себя на мысли об этом, но ему почему-то не хотелось прекращать, уходить ни с чем, ведь фейерверк в груди не заканчивался, когда Тэхён одаривал его внимательным взглядом. В такие минуты подростку хотелось наплевать на всё, даже на то, как это могло выглядеть со стороны. Он был готов уговорить мужчину вновь почувствовать себя юным: спрятаться в постели, утром помятой от полуночных движений двух тел, в пустые сигаретные пачки, которые они скурили бы на двоих, в переулки, где нет никого, кроме лунного света и отдалённого лая переполошившихся собак. Чонгук хотел, чтобы Тэхён знал, что для него всё это значило гораздо больше, чем могло, вероятно, показаться.

🍃

Духота июньского дня, подошедшего к концу, заполнила квартиру. В дальней комнате ещё горел свет; он проскальзывал в коридор через щель под дверью, мягко расстилаясь на линолеуме. Лишь человеческий силуэт, не видный глазу, отбрасывал хаотичные, пляшущие тени, что собой перебивали поток приглушённого света, завладевшего частью коридорного пространства. У Чимина в мешках под глазами непонимание и присущая ему агрессия, не нашедшая своего выражения. Парень зажал между пальцев тлеющую сигарету; он попеременно открывал рот, разнося сигаретный дым, и блаженно прикрывал глаза. В это самое время Чимин пританцовывал посреди комнаты под музыку, что негромко доносилась с его захламлённого стола, на котором также был расположен ноутбук. Поступающие сообщения то и дело заглушали песни из любимого плейлиста парня, что изрядно раздражало.

«Её здесь нет, она не приехала. Так что не переживай, ладно?» — крайнее сообщение, что отправил Юнги, теперь занимающее все мысли Чимина. От этой новости должно было стать легче, но не стало. Парню избавиться бы от образа под сомкнутыми веками, где Юнги вместе со своей бывшей, и закипающей, бурлящей по венам ненависти. Чимину хотелось ответить, написав, что ничуть не верит, но в конечном счёте оставил сообщение непрочитанным; недосказанность, не испытывая жалости, прошлась по ране, что ещё даже не начала заживать, и оставила после себя неприятный осадок, осевший в горле, подобно горечи табака.

Чимин разлепил веки и мутным взглядом посмотрел в сторону настежь открытого окна, впускающего по-летнему освежающий ветер — такой, как правило, бывает перед портящейся погодой в преддверии грозы. Казалось бы, обычное окно, но в тот вечер оно выражало собой нежелание быть одному, словно парню хотелось привлечь к своей истории незнакомцев, что могли, подняв голову к четвёртому этажу, заприметить одинокий силуэт. В домах напротив почти нигде не горел свет, завлекающий с улицы мотыльков потанцевать вокруг лампочки, что висит под потолком, — и это было ожидаемо: время близилось к полуночи. Чимин тоже погасил свет, не желая привлекать комаров, с чьим писком под ухом не так-то легко мириться во время сна, а после залез на подоконник, по привычке свесив босые ноги из окна. Он вновь пропустил через себя дым и, в полумраке увидев компанию оживлённых фигур, шумно скользящих по улице, лишь хмыкнул, стряхивая пепел прямо из окна, не заботясь о том, что тот, быть может, окажется в чьих-то спутавшихся за день волосах.

Когда отзвучало новое уведомление, Чимин потушил сигарету о водосливный откос и выбросил её в окно, спешно возвращаясь внутрь комнаты. Он взял со стола телефон и стал просматривать уведомления, среди которых было аудиосообщение от общей с Юнги знакомой. То, что может сохранить чью-то связь, избавив от смутных сомнений, или окончательно разрушить её, это обязательно те самые слова, что принадлежат свидетелям совершённого на их глазах преступления. В любом случае, это было тем, в чём нуждался Чимин. Он никогда не любил ждать: терпения в нём было от силы три процента, но необходимых слов, заключённых в одно аудиосообщение, он был намерен смиренно прождать вечность.

«Не знаю, что между вами произошло, — с этих слов, смешавшихся с шумом разгоревшегося веселья, началось то самое аудиосообщение, которое Чимин выкрутил почти на полную громкость, поднеся динамик ближе к уху, — но Юнги явно лжёт. Это не так, она тоже здесь. Не знаю, почему он не сказал тебе правду, но, я клянусь, она здесь. Кажется, они снова вместе или что-то вроде того. Слышала, кто-то из девчонок видел, как она тёрлась рядом с ним, или, может, они вообще отходили в другую комнату. Я точно не знаю. Почему тебя, кстати, это так интересует? Расскажешь, что происходит? Может, я...».

Не дослушав до конца, Чимин швырнул телефон на кровать, но тот, отскочив, с дребезжащим звуком отлетел прямиком на пол. Он злился, и его злость была оправданной. От безысходности хотелось биться головой о стену, рвать волосы на голове — по крайней мере, кричать, срывая голос, но парень не мог себе это позволить, зная, что в соседней комнате младший брат видел уже не первый сон. В тихом океане отчаяния, в котором оказался Чимин, можно было бы утопить целый город. Значит, между тем, чтобы быть рядом, и тем, чтобы быть с кем-то ещё, Юнги выбрал второе? Неужели он не понимал, какие последствия принесёт это решение? Не понимал, что без него жизнь Чимина будет пустой и безжизненной?

Чимин просто хотел, чтобы его искренне, всем сердцем любили. Не за то, что он мог предложить себя всего, теряя личность в обретении человека рядом, не за то, что у него было и чем он мог бы завладеть, чтобы угодить другим, не за его тело, изнемождённое больными навязчивыми идеями, и совсем не за то, что он мог продемонстрировать в сексе, от чего его, по правде говоря, выворачивало. Чимин хотел, чтобы его любили таким, какой он есть, без притворства, не отказываясь от его недостатков и не причиняя боли. Ему хотелось дарить любовь в ответ. Разве его желание слишком весомое, совершенно недопустимое?

Чимину хотелось просыпаться, ощущая на теле мягкие поцелуи вперемешку с жаркими прикосновениями. Ему хотелось чем-то заниматься — будь то что-то не особо значительное или же, наоборот, требующее полного сосредоточения, — при этом чувствуя, как кто-то родной обнимает со спины, чьи руки тёплым касанием ложатся на живот, а губы — с предельной нежностью оставляют поцелуй на макушке головы. Чимину хотелось сплетать пальцы вместе, когда они с Юнги сидели в привычной компании, а ещё гулять в обнимку поздними вечерами, тайком от посторонних глаз. Ему хотелось, чтобы всякий раз, когда он чувствовал себя паршиво, Юнги срывался на остановку, ловил нужный автобус и мчался к нему. Чимину просто хотелось, чтобы Юнги был тем самым, кто способен заполнить пустоту в его груди, и ему совсем не хотелось думать о том, что это невозможно.

— Он врёт мне, — тихо прошептал Чимин, не шевеля губами. — Он, сука, врёт мне...

Сладкое Чимин не особо любил, но ложь Юнги запихивал в себя ложками и глотал, даже не пережёвывая, словно у него компульсивное переедание. Ему не нужны были улыбки, натянутые, точно вымученные, и грубовато-насмешливый тон, от которого внутри всё распалялось не от желания, а от нарастающей тревоги, пульсирующие отзвуки которой затылком ощущались. Чимин сказал бы, что и Юнги ему не нужен, если бы его язык не начинал неметь при одной только мысли об этом, если бы он мог отказаться от Юнги, точно зная, что вынесет зияющую пустоту меж рёбрами, — но он не был до конца уверенным.

Той ночью пропахший зеленью деревьев ветер, свободно врываясь в раскрытое окно и бегая по полу, как непослушный ребёнок, трепал спутанные волосы. Чимин тонул в своём одиночестве; ему казалось, что под этой луной, с осуждением глядящей на него из-за сбегающихся в кучу облаков, он остался совершенно один. Хотя ещё совсем недавно чужие руки ложились на его плечи в успокаивающем жесте, а на шее чувствовалось согревающее дыхание. Где теперь это всё? Почему так произошло?

Разве Чимин, глядя в глаза напротив, в какой-то момент ставшие родными, не видел в них отражение не только своей души, но и всего мира? Он всякий раз заглядывал в эти глаза, когда не знал, чего ожидать от Юнги: они выдавали его истинные намерения и чувства. В этих глазах, глубоких, одаривающих бьющим по сердцу холодом, Чимин видел, как Юнги бесила своенравность, непокорность, желание подначить в отместку. Он был так зол в эти моменты, что Чимин терялся, не зная, куда себя деть, только чтобы спастись от чужого гнева. Ему пришлось переступить через себя и стать покладистее, чтобы не провоцировать Юнги. «Прекрати закатывать глаза!» — говорил тот, скалясь в очередном приступе нарастающей агрессии. Чимин знал, что Юнги так угрюм, в особенности по утрам, что могло показаться, словно он вообще не способен на какие-либо положительные эмоции, но он продолжал тянуться к этому человеку. Чимин знал ещё и то, что его выходки вызывали раздражение Юнги, и ему пришлось меняться, прятать свой характер. Чимин полностью доверился Юнги. По правде говоря, он просто боялся потерять его. И хотел быть счастливым. Ему казалось, что его жертвенной любви хватит, что он сможет дать Юнги всё, в чём тот нуждается, и Чимин действительно это делал. Вот только Юнги было не угодить: всё равно что-то было не так, всякий раз он срывался — казалось, даже не требовался повод, после этого он уходил, пропадая на какое-то время, при этом не давая возможности даже поговорить, а потом возвращался, как ни в чём не бывало, отчего градус вязкого отвращения только повышался.

— Он изменяет мне? — осознание, по всей видимости, и не собиралось приходить к Чимину. В голове он тщетно продолжал прокручивать эту мысль, и её звучание всё больше казалось неестественным.

Боясь взглянуть правде в лицо, Чимин стал искать оправдания для Юнги. Может, в самом деле ничего не было? Покусывая нижнюю губу, припухшую от следов зубов, парень семенил по комнате туда-сюда — от окна до стены, где расположена дверь, и обратно, пару раз оступившись из-за брошенного у кровати рюкзака и джинсов, нуждавшихся в стирке. Чимин ещё раз прослушал полученное аудиосообщение, засомневавшись, что верно воспринял информацию и что всё им услышанное действительно было, что это — не очередная навязчивая мысль, рождённая больным мозгом. Честно говоря, Чимину хотелось признаться, что он в курсе происходящего. По крайней мере, самому себе. Однако он не хотел верить, что их история могла плохо закончиться. Ведь та началась весело, по-весеннему, когда щёки обдувал лёгкий ветер, и они розовели от ещё морозной прохлады, а цветы намеревались распуститься прямиком в грудной клетке, где всё от чувств клокотало, — а Чимину семнадцать, он не знал, что такое вправду могло произойти.

В свои семнадцать Чимин, казалось, перестал доверять самому себе — до этого он не влюблялся в парня, даже мыслей не допускал о возможности таких отношений. Впрочем, как и сам Юнги; ему, по всей видимости, ещё сложнее было застукать себя за мыслью об этом — доказывал обратное с уже знакомой Чимину агрессией. А потом делал вид, что это не они втайне от окружающих одаривали друг друга многозначительными взглядами, что это не они при первом же выпавшем случае вгрызались пламенным поцелуем в губы друг друга, что это не они во время секса стучали козырьком кровати о стену после ссоры, возникшей на почве ревности Юнги. Чимин думал, что это в порядке вещей, и продолжал делать вид, что они самая счастливая пара. Ведь это не его упрекали в неверности, когда в телефонном разговоре мелькал чей-то голос — будь то включённый телевизор или прохожий на улице. Не у него появлялись гематомы только из-за того, что его приревновали. Не его трахали, вбивая в постель, до дикой боли в пояснице, непременно дававшей о себе знать с наступлением утра.

Чимин терпел. Казалось, это было в порядке вещей. Парень думал, что так и должно быть, что всё это он определённо заслужил. Ведь до Юнги он никого не любил. Чимин слепо шёл на поводу у своих чувств и совсем не думал о себе. Попытки соткать из себя идеала Юнги вышли Чимину боком: он старался угодить во всём, но не заметил, как попал в ловушку. Теперь, когда прозрел, Чимин хотел бы стереть себе память, чтобы никогда не вспоминать о Юнги, не волноваться о том, как он проводил время и с кем, думал ли о нём, когда оставался один, или для него это не имело даже малейшего значения. И, если бы у Чимина была только возможность всё изменить, он бы никогда не встречал Юнги на одной из тусовок, в компании знакомых и друзей, вслушиваясь в чужой размеренный голос, который тотчас свёл его с ума.

— Я ненавижу его, — выпалил Чимин с придыханием, и в то же мгновение побелевшие костяшки пальцев, плотно сжатых в кулак, впечатались в стену комнаты, обои на которой были кое-где подранными — после тех случаев, когда парень не знал, чем занять руки, находясь в тягостных размышлениях. — Ненавижу всё, что связано с ним... Ненавижу его.

Чимин был так переполнен злобой и ненавистью, что, если бы не выпускал их наружу горькими слезами, молчаливыми криками, сжатием ладоней в кулаки до кровавых полумесяцев и ударов в стену, — он бы уже наверняка взорвался. Он взорвался бы, разлетевшись на такие мелкие частицы, что его уже никогда не смогли бы собрать в единое целое. И тогда бы Чимин собой всех уничтожил, и это никого бы не удивило. Ведь все знали, что Чимин не являлся созидателем с самого своего рождения. Он пил до беспамятства и накуривался до тошноты, к утру разучившись стоять на ногах; на завтрак у него неизменно была сигарета, а после он убивал себя руками тех людей, которые никогда не ценили его, и за их счёт пытался заполнить звенящую пустоту внутри себя. Всё это — разрушение в чистейшем его виде. По-другому будто было нельзя, словно по-другому не получалось, а может — по-другому Чимин просто не умел.

Теперь, когда эмоции разом выплеснулись, рука нещадно ныла, пульсацией напоминая о том, что произошло, а кожа, разошедшаяся при встрече со стеной, щипала от проступившей крови. Парень прислонился спиной к месту недавнего удара, а затем, шаркая о бетон, сполз вниз, уткнувшись лбом в оголённые колени, с ещё не успевшими зажить ссадинами. Глаза начинали болеть от заполняющих их слёз, готовых вот-вот сорваться с уже намокших ресниц, в то время как тело пробило неприятно сковывающей дрожью. Значит, любовь имеет такой привкус? Разочарование вперемешку с болью, граничащей с ненавистью и непониманием? Любовь, что каждый день остервенело разбивает сердце, а после, словно извиняясь за свою выходку, утешающе зализывает раны, но лишь для того, чтобы вскоре заставить его разлететься вновь.

— Умоляю, давай поменяемся местами... — вполголоса проговорил Чимин, поднеся телефон как можно ближе к лицу, мокрому из-за дорожек слёз, которые он усиленно старался смахнуть рукой. — Хотя бы на несколько часов или даже грёбаных мгновений... Но встань на моё место. Я устал испытывать это, больше не могу, оно сдавливает всё внутри... — и он прижал разбитую руку к груди, в которой не было ничего, кроме пустоты и неравномерного стука измотанного чувствами сердца. — Я хочу, чтобы ты, наконец, понял, что я испытываю. Тоже ощутил эти ноющую боль, ярость и грусть. Чтобы ты выл от бессилия и досады, тоже рыдал навзрыд от осознания того, что над твоими чувствами посмеялись. Я хочу, чтобы ты понял, как мне тяжело сейчас. Я хочу избавиться от ненавистных мне чувств к тебе.

🍃

Лето — нечто большее, чем просто время года. Чонгук знал это не понаслышке. Ведь самые яркие моменты юности случаются именно там, где есть лето. Для многих новый год начинается с января, в то время как для Чонгука — с приходом знойных июньских дней. Это время, когда можно, не зная забот, пробежаться под вдруг разразившимся тёплым дождём без страха заболеть, облить себя и своих друзей водой в разгар безоблачного дня, съездить на велосипедах до набережной, где было бы не лишним помочить уставшие от прокручивания педалей ноги или даже искупаться в реке, сбросив одежду на берегу. Это время, когда можно, оставив кого-то настороже, залезть в чужой сад, набрать в снятую футболку слив и абрикосов, а после ломануться прочь, когда хозяин участка всё-таки показался из дома; когда можно проводить поздний час за карточной игрой, которой научились, будучи ещё в младших классах, от родной тётки, узнавшей о ней в одной из поездок по Европе в период своего студенчества.

Ещё это время, когда в груди случается звездопад, спровоцированный чувствами к другому человеку, что до конца жизни остаётся в памяти в виде праздных песен и счастливых воспоминаний, отдающих ни с чем не сравнимым ощущением лета — солнечным днём вперемешку со спелостью чёрной смородины. И Чонгук с замираем сердца ждал каждое следующее падение звёзд.

Июньский вечер тихо таял, расстилаясь розовой сладкой ватой на увале, в сторону выезда из деревни. Воздух был пропитан влажностью предстоящего дождя, что, вероятнее всего, шутливо застучит по окнам ближе к рассвету, и обильным цветением яблоневых деревьев на частных участках, мельтешащих на периферии. Чонгук предложил пройтись за мороженым до центра деревни, где ещё остались магазины, не закрывшие двери для покупателей, и Тэхён согласился, отложив чтение на потом.

Теперь, когда первый шаг был сделан, Чонгук не знал, как ему быть. Он безмолвно и пристально смотрел на ночное покрывало, на котором кто-то небрежно рассыпал лишь пару десятков звёзд. «По-видимому, скоро пойдёт дождь?» — размышлял парень, сводя брови к переносице, ведь, погрязнув в собственные мысли, он избегал необходимость начать разговор с молча вышагивающим рядом Тэхёном, который, казалось, тоже не стремился проявить инициативу — вероятно, даже не хотел. По правде говоря, слова бурлили в Чонгуке, оставляя липкие отпечатки сомнений изнутри и перебивая даже биение грохочущего сердца, а он сам стоически продолжал их подавлять. Терпел, мучаясь от ноющего чувства внутри, намеревающегося вырваться наружу, словно несущий песок ветер, влетевший в дом через распахнутое настежь окно. Начавшийся звездопад уже нельзя было остановить. Только если последние звёзды, сорвавшиеся с неба, бесследно потухнут.

По другую сторону улицы уже не осталось ничего, что хотелось бы рассматривать с притворным интересом, будто там в самом деле разгорелось что-то, чего в обычный день застать невозможно, и Тэхён с огорчением подметил это для себя. Одни и те же невысокие деревянные заборы, скрывающие за собой дворы и огороды, откуда попеременно слышался лай встревоженных собак, по-одинаковому возвышающиеся вдоль дороги деревья, шелестящими листьями заслоняющие спешно плывущие на склоне грозовые тучи. Поддавшись нахлынувшей порывистости, Тэхён перевёл взгляд на Чонгука. По телу тут же пробежала волна колючих мурашек. Глаза парня, что горячее солнца, то, какими они были, когда он смотрел на небо, темнеющее с приближением ночи, были вдохновенно-задумчивыми, а губы — по-невинному раскрытыми, как бы вопрошающими... Тэхён не мог одёрнуть себя. Он не мог и дерзнуть заговорить с Чонгуком, когда видел, как неровно вздымалась его грудь, уже, вероятно, чем-то взволнованная, но то, каким выглядел облик юного лица в то мгновение, каким чистым и нежным он был... Тэхёну было дорого это мгновение — и то, как звучало его бьющееся сердце.

— Какое мороженое ты любишь? — наконец негромко заговорил Тэхён хрипловатым голосом, завидев впереди магазин.

Льющийся из окон свет озарял улицу, погрузившуюся во мрак предстоящей грозы. Верхушки деревянных столбов, связанных между собой проводами линии электропередач, устремились в небо, отливающее глубоким синим цветом. Они не были снабжены достаточным количеством работающих фонарей, отчего почти ничего не было видно, но свет, доносящийся из магазина, оживлял центр деревни, что ещё не успел погрузиться в сон и застыть, ожидая наступления нового дня. Ветер пробирался через траву, склоняя её к земле, и взметался вверх; пахло резедой и хвоей.

Из магазина развязной походкой вышел посмеивающийся мужчина — по-видимому, между делом разговорившийся с продавщицей, как это бывает, — с охапкой закусок к выпивке. В его машине звучало радио вперемешку с приглушёнными голосами пассажиров. Вскоре они тронулись с места, оставив после себя лишь поднявшуюся в воздух дорожную пыль.

— Фруктовый лёд, — ответил Чонгук будничным тоном, одаривая мужчину мягкой полуулыбкой, словно всё это время держал наготове заготовленную фразу. В удивлении вскинув брови, Тэхён повернул голову и взглянул на парня. Однако выражение лица Чонгука оставалось неизменным. В чём дело? Предпочтение не сместилось ни в пользу вафельного рожка, начинённого ванильным мороженым с добавлением сиропа из лесных ягод, ни в пользу того же пломбира на палочке, облитого тёмным шоколадом.

— Неужели? Только такое? — не поверил Тэхён. Губы, что были плотно сжаты, теперь подёрнула улыбка, а почти следом за ней раздался удивлённый смех. Чонгук не ожидал увидеть первые неглубокие морщинки в уголках чужих глаз, на которых ему тут же захотелось оставить невесомое прикосновение пальцев и даже смазанный поцелуй. От этой мысли, прочно засевшей в голове, он ещё долго не сможет избавиться.

По правде говоря, Чонгук сказал неправду. Он не мог сознаться в этом, уж точно не после того, как увидел долгожданную улыбку на лице Тэхёна и услышал его бархатистый смех, с текущей, словно мёд, хрипотцой, появлению которой способствовали сигареты. Парень просто не мог лишить себя этого. На самом деле, с тех времён, когда Тэхён, ещё будучи юношей, уехал, Чонгук больше не покупал фруктовый лёд. Не делал он этого только потому, что знал — мороженое уже не будет таким вкусным, как раньше. И виной тому отъезд Тэхёна, который никак нельзя было миновать, который рано или поздно наступил бы, не важно, как сильно Чонгук сопротивлялся бы, пытаясь что-то изменить. Со временем парень вообще стал равнодушным к мороженому. Даже возвращение Тэхёна, когда он уже стал настоящим мужчиной, не вернуло Чонгуку любовь к мороженому. Тем не менее, подросток не терял надежды, что спустя года, вновь попробовав фруктовый лёд, воспоминания ударят его по голове вместе с сокрушающим холодом мороженого. По крайней мере, Чонгуку этого очень хотелось.

— Покупаю два фруктовых льда, верно? — вскочив на крыльцо магазина, проговорил подросток, поднимая руку в воздух и пальцами показывая нужное количество. Поразмыслив немного, мужчина закивал головой в подтверждение слов Чонгука, который тут же прибавил: — Никуда не уходи. Я скоро вернусь.

Ненарочно громко стуча дверью, юноша спрятался в магазине, влетев в него почти как порыв игривого ветра незадолго до начала грозы. Он словно вынырнул из океана собственных чувств, разом хлынувших, чтобы отдышаться. Столкновение с реальностью, засевшей в глазах продавщицы, вопросительно смотрящей на парня, ощущалось не так болезненно, как могло бы. Чонгук усиленно прятал улыбку меж рядов с полками, в конечном счёте спешно отвернувшись к морозильнику у стены, рядом с входной дверью. Казалось, стоило только покинуть магазин и взглянуть на небо, как его тут же озарил бы яркий луч света. Однако облака над деревней лишь всё больше темнели. Надвигающиеся тучи не внушали опасения.

Чонгук был не в том состоянии, чтобы до конца осознать происходящее. Его затрясло от волнения, когда он понял, что вот-вот окажется на улице, где его ждал Тэхён. Хотелось сбежать по ступенькам с крыльца магазина и упасть в объятия мужчины. И Чонгук задыхался, когда, стоя у кассы с мороженым в руках, поймал себя на фантазии об этом. Парня не покидало ощущение, что он потерял своё счастье где-то на центральной улице деревни, виднеющейся через колеблемые ветром жалюзи на окнах. Чонгуку не терпелось почувствовать тепло, оказавшись рядом с Тэхёном.

— Не самая подходящая погода для мороженого, да? — проговорил парень, виновато улыбаясь. Он проследил глазами за тем, как мужчина открыл фруктовый лёд и поднёс его к губам. Вместе с подтаявшим соком, Чонгук чувствовал, растекалось и его желание. Блестящие под светом магазина губы Тэхёна покрывал, немного смягчая, сладкий сок со вкусом сочных фруктов. «Наверное, так даже вкуснее и приятнее поцелуи», — отметил для себя подросток.

Ещё один вечер в компании Тэхёна, под негрузный такт движений и окрыляющих чувств, что испытывал парень относительно мужчины. Дыхание, что всякий раз сбивалось, несмотря на освежающий ветер, ненавязчиво подгоняющий в спину. По воздуху плыли приметы позднего июня: рыжее солнце, одарившее жаром, прежде чем скрыться за увалом, набирающая сил гроза, шатающаяся в округе, фруктовый лёд на палочке, плотно сжатой в руке, запах дождя, что должен вот-вот начаться, молодая крапива на обочине дороги и влюблённость.

Кутая плечи в теплоту впечатлений от времени, проведённого вместе, Чонгук выдохнул в темноту летнего вечера и задрал голову к небу. Если бы желание близости с человеком можно было описать в ощущениях, то оно непременно было бы подобно откушенной части от фруктового льда, стремительно таящей на языке, при соприкосновении с которым холод отзывается в чувствительном теле приятными покалываниями.

Тэхён был в плотной майке тёплого коричневого цвета, заправленной в свободные хлопковые штаны, с накинутой на плечи белой рубашкой, что всякий раз разлеталась при порыве ветра. Чонгук попеременно бросал взгляд на шлёпанцы мужчины, на его загорелые длинные пальцы ног, виднеющиеся из-под штанов при каждом новом шаге, неторопливом и нешироком. Ещё больше его забавляло, как Тэхён кривил губы, еле слышно ими причмокивая, когда к холоду мороженого вдруг примешивалась кислинка фруктов. Чонгук не мог унять собственное сердце, грохот которого, казалось, был слышен даже на соседней улице. Майка, облегающая торс, карие глаза, с привычным спокойствием глядящие куда-то вперёд, блестящие от сока фруктового льда губы, виднеющиеся из-под сползающей рубашки плечи, с несколькими маленькими родинками. Летний рай Чонгука действительно был создан из этих вещей.

— У меня сводит зубы, — сказал Тэхён, морщась от холода, ударившего по зубам. — У тебя тоже?

— Не особо, — ответил Чонгук, пожав плечами, и в тот же миг рассмеялся, когда обратил внимание на лицо мужчины: оно выглядело по-забавному мило с образовавшимися морщинками на носу, лбу и щеках. — Предпочёл бы свежесваренный кофе со сливочной пенкой с видом на цветущий сад?

— Думаю, что да. Этот вариант привлекательнее, — не без улыбки согласился Тэхён, качнув головой.

— Возраст берёт своё, — прибавил Чонгук чересчур обыденно. Он разразился смехом, что тут же разлетелся по улице, сопровождаемый ветром, и осел в колышущейся траве, под внимательный и вместе с тем недобрый взгляд мужчины.

— Хочешь поговорить о моём возрасте? Уверен, что дорос до этого? — хмыкнул Тэхён и глянул на посмеивающегося Чонгука, вырвавшегося чуть вперёд.

— Дорос. Можешь не сомневаться, — ответил подросток и, развернувшись всем корпусом к мужчине, демонстративно закатил глаза.

В момент, когда вглядывался в открытое лицо Чонгука, подёрнутое нахальной улыбкой, Тэхён ощутил непомерную тяжесть, не пойми откуда взявшуюся. Его придавило тонной сожалений от ещё не успевших родиться неправильных решений. Ветер трепал вьющиеся смоляные волосы, что были и без того запутанными. Мужчина вовремя сдержал себя, чтобы не коснуться парня, его по-милому торчащих волос, с выбившейся прядью, закрывшей треть лица. Тэхён просто не мог себе этого позволить. Как бы его действие выглядело со стороны? Что бы подумали люди, с которыми Чонгуку ещё не раз придётся столкнуться на улицах деревни?

Тэхён влюблялся в Чонгука ещё сильнее. Он был не в состоянии сдержать довольную улыбку, ведь ему казалось, что в груди расцветало то самое чувство, ощущения от которого успели позабыться за пару лет, прошедших без нарастающего трепета в груди. Тэхёну хотелось поддаться порыву, будто он точно такой же юноша, и взять Чонгука за руку, позволить накрыть себя волной невероятного спокойствия, вызванной этим прикосновением. Хотелось попробовать переплести пальцы, а потом делать это снова и снова, но уже по привычке, и каждый день вместе провожать садящееся солнце. Что чувствовал Чонгук, беспечно вышагивая тем поздним вечером по неровному асфальту? Такое же бесконечное умиротворение, что и Тэхён? Или его сердце волновал кто-то того же возраста, что и он? Может, Чонгук уже знал, что нет смысла держать руку человека, которую всё равно скоро придётся отпустить?

— Почему ты сейчас не со своим другом? — спросил Тэхён, когда подросток, замедлив шаг, поравнялся с ним.

— Он уехал в город, — буднично ответил Чонгук, тут же заглянув в лицо мужчины, которое ничуть не изменилось — оно не выдало ничего из того, что могло бы правдиво рассказать об отношении человека к услышанному. И это, честно говоря, немного расстроило подростка.

— Вернётся ведь ещё?

— Думаю, что да, — уже без прежней уверенности произнёс Чонгук, вопросительно нахмурив брови. — Почему спрашиваешь?

— Стало любопытно, — ответил Тэхён, пожав плечами, а затем прибавил таким же размеренным голосом: — К тому же я подумал, что тебе может быть скучно. Мне бы не хотелось, чтобы ты проводил летние каникулы в одиночестве.

— С чего ты взял, что я одинок? — не понял подросток.

Странное ощущение, обдавшее тело знакомым неприятным холодком, резким движением очертило грань между Чонгуком и мужчиной. Это то самое ощущение, возникновению которого способствуют надоедливые разговоры взрослых о вещах, ещё, быть может, закрытых для юношеского сознания, но в обязательном порядке преподносящихся с явной надменностью или — что ещё хуже — неприкрытым пренебрежением. До тех пор, пока уроки, связанные с этими вещами, не будут усвоены, подростки мучаются, думая, насколько почти невозможным кажется преодоление этого расстояния, отмеченного разницей в возрасте и уровнем жизненного опыта, как невыносимо им становится от осознания, что кто-то уже перешагнул эту страницу и смотрит на неё свысока, с какой силой дрожь прошибает тело от одной лишь мысли об этом. Столкнувшись с этим ощущением, Чонгук ясно видел разницу между собой и Тэхёном, он чувствовал, как к этому ощущению примешивались знакомые дистанция и холодность.

— Твоя бабушка сказала, что ты ни с кем не общаешься, кроме Чимина.

— По-твоему, это плохо? — спросил подросток, заглядывая в лицо мужчины.

— Нет, — поспешил ответить Тэхён, споткнувшись о беспокойство в чужих глазах, и мотнул головой в знак отрицания. — Только если такое положение дел не доставляет тебе дискомфорт.

— Я не знаю, что чувствую, когда думаю об этом, — прибавил Чонгук, неожиданно остановившись посреди улицы. Его лицо обрамляли спутанные волосы и переживания, на фоне покачивающихся ветвей деревьев и мелькающих на перекрёстке машин парень выглядел очаровательно.

— Нет ничего плохого в том, что ты не имеешь большого количества друзей, — утешающе произнёс мужчина, всем телом повернувшись к парню. — Качество, а не количество, верно?

— Верно, ты прав, — воспрянув духом, согласился Чонгук, но его энтузиазм утих так же быстро, как и появился: — Хотя иногда это действительно беспокоит меня. То есть я знаю, что являюсь неплохим другом, но какова вероятность того, что не найдётся никого лучше? У Чимина много друзей, в отличие от меня. Как я могу быть полностью уверенным в том, что рано или поздно я не останусь один?

— Даже если такое и правда произойдёт, ты не будешь один. Я не сомневаюсь в этом, — сказал Тэхён, дёрнув уголок губ в приободряющей улыбке.

— Откуда ты можешь это знать? — выпалил подросток ещё более расстроенным голосом. — Это тоже одна из тех раздражающих вещей, которую я пойму, только когда достигну какого-то определённого возраста?

Голова раскалывалась под влиянием вдруг испортившегося настроения, но Чонгук в самом деле прилагал много сил, чтобы не заплакать. В это время у подножия гор противно сверкнула молния. Он даже не пытался напроситься в утешающие объятия мужчины, хотя это могло выглядеть именно так. Парню ничуть не хотелось объяснять, насколько сильно было разбито его сердце собственными тревожными мыслями. Однако окончание того позднего июньского вечера было тем, к чему одна из версий Чонгука отчаянно стремилась. Тело было в порядке, несмотря на осколки, оставшиеся от сердца, что дрожали внутри, точно мучались от охватившей их судороги. Душа была тоже в порядке, хотя местами, вероятно, в ней появились дыры, как у протёртой старой футболки, от которой было бы неплохо избавиться.

— Нет, я просто знаю это, — сказал мужчина, и его голос звучал ниже, чем обычно.

— Мне этого недостаточно, — проговорил парень, задыхаясь от волнения, обвившего ноги. Вероятно, он звучал слишком истерично.

— Ты не будешь один. Хотя бы по той причине, что я всегда буду на твоей стороне.

Чонгук почувствовал, как внутренности скрутило в клубок и как необъяснимая лёгкость засела внутри, заставляя неосознанно улыбаться. Парень немного знал о любви, вряд ли смог бы дать точное определение тому, что ощущал в тот момент, но он уж точно не сомневался в нежности своих чувствах и непреодолимом желании ощутить теплоту чужих губ.

Тем летом Чонгук влюбился в Тэхёна. Если быть немного точнее, то в его взгляд, внимательный до деталей и убеждающий в правдивости серьёзных намерений. Подросток чувствовал себя счастливцем, ведь, пока другие люди кутались в теплоту ностальгии и мечты быть с кем-то рядом, его плечи обвивал ветер, что уже не ощущался по-неприятному холодным. Тем летом, где-то между разговорами о творчестве Чарльза Диккенса, бьющем по зубам холоде мороженого и внезапными откровениями, парень понял, что хотеть держать за руку другого человека — совсем не странно.

— Правда? Уверен, что сможешь сдержать это обещание? — выпалил Чонгук взволнованно, подойдя к Тэхёну чуть ближе и исподлобья пялясь на него.

— Да, — ответил тот без промедлений.

Недолго помявшись на месте, подросток впритык подошёл к мужчине, утыкаясь лбом в его плечо, и сглотнул откровенно громко. Тэхён перестал двигаться, и, возможно, дышать, не сразу найдя в себе достаточно смелости, чтобы положить руку на спину Чонгука. Губы парня тронула улыбка — он осознал, как сильно ему были необходимы прикосновения Тэхёна. С лёгким напором рука мужчины коснулась спины подростка на уровне пояса, а после поднялась выше. Тепло на плече, оставленное желанным касанием, успокаивало, хотя сердце всё ещё колотилось, точно обезумело. Чонгук судорожно выдохнул, прогибаясь под чужой рукой, и сильно зажмурился, почувствовав негрубое прикосновение пальцев в районе позвонков. Стойкое ощущение нереальности происходящего не отпускало парня ни на секунду. «Он просто утешает меня. Для него, наверное, это ничего не значит. Вероятно, он сделал бы то же самое, будь на моём месте кто-либо другой...» — колебался Чонгук, кусая губы, и ещё больше жмурил глаза, которые неприятно жгло от подступающих слёз.

Сумев совладать с дрожью, разлившейся по всему телу, парень замер, выжидая, каким будет следующее действие Тэхёна. Может быть, мужчина едва был способен найти в себе достаточно сил, чтобы сдержать смех, намереваясь резко отпустить подростка, при этом выдав что-то из разряда: «Приди в себя уже и перестань заниматься глупостями. Тебе пора повзрослеть»? Хотя, если предположить, он мог бы действовать куда жёстче. К примеру, как насчёт варианта, где Тэхён, не пытаясь подавить гневный порыв, отталкивает Чонгука, накинувшись на него с криками, от которых перехватывает дыхание? Чонгук мотнул головой. «Нет, он бы так никогда не сделал», — он был полон уверенности.

Подросток ещё никогда не чувствовал себя таким обнажённым. Ни в моменты признаний, касающихся истинных намерений, ни в часы публичных выступлений, на которых никак избежать пристальных взглядов, ни во время физической близости с Чимином, когда оказывался полностью голым. Чонгук поднял голову, чтобы вновь заглянуть в лицо Тэхёна. Он пытался уловить в глазах напротив вдруг разгоревшиеся огоньки, манящие своей неизвестностью. Чувство обнажённости, сравнимое с ощущением, когда кто-то вошёл в комнату, не дав даже малейшего шанса успеть хоть чем-нибудь прикрыться, заставляло парня рвано дышать в губы мужчины. На лицо Тэхён был всё таким же серьёзным, немного хмурым, будто он о чём-то задумался, отчего желание Чонгука коснуться его выгоревших на солнце волос и заключить в объятия, обхватив руками поперёк талии, лишь возрастало.

Казалось, одно опрометчивое движение, вызванное прихотями цветущего сердца, одно лишённое решительности прикосновение к чужому телу могло убить Чонгука. Однако вскоре Тэхён ответил, и стало не так страшно. На улице вовсю пахло приближающейся грозой. Прохладный ветер страстно обнимал лицо Чонгука, оставляя полный нежности и сомнений поцелуй, заставивший щёки порозоветь. Тэхён поступил точно так же. Он целовал парня глубоко, подушечками пальцев считая родинки на мягких щеках. Пальцы Чонгука запутались в русых волосах, другой рукой он хаотично водил по складкам рубашки, вскоре касаясь горячей кожи на затылке. Дыхание сбивалось, потому что парень всё больше поглощался в поцелуй, унесённый ветром и без остатка растворившийся в нём. На языке осел полусладкий привкус фруктового льда.

Улица, деревня, июнь — всё исчезло. Подросток никогда раньше так не растворялся в поцелуе. Всем своим телом он чувствовал, как пространство между ним и мужчиной неумолимо взрывалось. Руки Чонгука не могли приблизить Тэхёна достаточно близко — он уже и так прижимал его к себе изо всех сил. Парень и раньше влюблялся, но это было совсем не так. Он и раньше целовался, но это не сжигало его заживо. По ощущениям, может быть, это длилось не больше минуты. Чонгук не знал этого наверняка. Всё, что он знал, это тот поцелуй посреди улицы, несмотря на высокую вероятность быть кем-то увиденным, и то, что даже если он не знал этого до сих пор, то теперь был полностью уверен — он ждал Тэхёна целую вечность.

Чонгуку казалось, что это всё сон, что всё происходит точно не с ним. Он был убеждён, что не мог встретить Тэхёна просто так. Вплетая пальцы в светлые волосы, оставляя поцелуи на губах, парень мечтал только о том, чтобы то мгновение, само то лето затянулось подольше. Ему не хотелось прощаться с тёплыми днями, полуночными грозами и Тэхёном.