Той летней ночью, когда время близилось к двенадцати часам, а небо было устлано мерцающими звёздами, Чонгук сбито дышал, хватал губами тёплый воздух, ясно ощущая, что ещё чуть-чуть и задохнётся. Некошеная трава, протянувшаяся до сарая и поднавеса, с ласкающим слух шумом рассекала воздух, когда поднявшийся ветер, намекающий на возможную грозу, склонял её своим порывом. Где-то вдалеке, чуть касаясь крон могущественных деревьев, что негусто росли у подножия увала, рядом с единственным в деревне кладбищем, вовсю набегали тёмно-серые тучи с отливом в синий, изредка подсвечиваемые яркой вспышкой, а в их сердцевине сверкала молния, следующая за усиливающимися раскатами грома. Когда тучи добрались до звёзд, в то же мгновение погасших, стало до жуткого темно. Веющий прохладой назревающего дождя ветер обдувал оголённую кожу Чонгука, посылая мурашки и дрожь по телу.

      Подросток уселся на место, где ещё несколькими минутами ранее сидел молодой мужчина, и прислонился спиной к нагревшемуся за день металлу, что служил обшивкой самодельному душу. Чонгук перевёл взгляд с почерневшего, налитого свинцом неба в сторону двора, куда ушёл Тэхён, не забыв напоследок бросить безразлично-сдержанное «не засиживайся», вызвавшее у юноши едва слышимую усмешку. Чонгук ещё живо помнил теплящийся в памяти момент. Размазанными пятнами он всплыл в образе неторопливо удаляющейся спины, облачённой в не до конца застёгнутую светлую рубашку с короткими рукавами, что точно кричала о всей серьёзности своего владельца. Перед тем как уйти, Тэхён ещё некоторое время сидел под открытым ночным небом и считал звёзды, что своим бело-лунным светом покрывали землю. Их было бесчисленное множество — крохотные и хрупкие, дружно собирающиеся вместе в созвездия. Именно их, казалось, высматривал с таким неподдельным интересом молодой мужчина и при этом, словно заворожённый, шевелил губами, в то время как подросток, затаив дыхание, лишь молча наблюдал со стороны, стесняясь потревожить. Но вскоре Тэхён покинул Чонгука, и всё, что он оставил после себя — лишь призрачная тень, повисшая где-то возле сарая, что смутно напоминала о том, что ещё совсем недавно там проходил живой человек. Оборванный клочок воспоминания, который, вероятно, запомнится парню на ближайшие несколько лет. По крайней мере, он готов был поклясться сберечь этот обрывок, сделать всё, что в его силах, чтобы сохранить его в своей памяти, потому что это — всё, что у него было; всё, что не пропало так же внезапно, как и Тэхён, который, вернувшись во двор, оставил подростка наедине с мыслями, безжалостно вгрызающимися в голову.

      Когда первые мелкие капли ледяного дождя сорвались с неба, Чонгук передёрнул плечами и тряхнул головой, тем самым будто смахивая с себя липкий, колючий холод, опустившийся с тёмно-серых, почти чёрных, туч на землю. Парень поднялся с нагретой деревянной лавочки и направился в сторону двора, на крючок закрывая за собой калитку, ведущую в огород. Никого из домашних на улице уже не было, а в большой спальне, окно которой выходило в сад, прямо на разросшиеся кусты малины, зажёгся свет. Пёс улёгся возле будки и опустил морду на сложенные лапы, провожая глазами неспешно вышагивающего человека, что следом взобрался на крыльцо и сбросил резиновые сланцы с ног.

      — Кажется, гроза начинается, — посчитал нужным оповестить Чонгук, как только оказался в доме, полном снующих людей, готовящихся уже отойти ко сну. — На увале сверкает, дождь мелкий капает.

      — Окна позакрывать надо, — отозвалась бабушка монотонным голосом, выскочив из зала и прошмыгнув в кухню, откуда впоследствии раздался хлопок и щелчок уже закрытого окна.

      Напоследок бросив короткий взгляд в сторону кухни, Чонгук направился в свою комнату, в которой кто-то забыл погасить свет, когда уходил. Дверь осталась приоткрытой, что решительно не понравилось подростку, и порывы поднявшегося ветра, подхватив, раскачивали её туда-сюда. Юноша нахмурился, заприметив в своей комнате присутствие постороннего, и ускорил шаг, подогреваемый раздражением. Влетев в комнату, подобно поднявшемуся ветру, доносящемуся из открытых нараспашку окон, Чонгук замер в немом ужасе, напрочь сбитый с толку.

      В комнате, которую занимал Чонгук на время своих летних каникул, всегда стояло две кровати, одна из которых предназначалась его старшему брату, Хосоку. Однако уже второе лето подряд эта кровать пустовала, изредка перепадая Чимину, когда тот оставался на ночёвку, поскольку Хосок не имел возможности приехать. В прошлом году парень защищал диплом, а в этом уже, пройдя стажировку, устроился на работу. Отныне Хосок редко мог вырваться из душного города и то всего лишь на пару дней — в зависимости от того, насколько позволял его график работы.

      Перед взором обескураженного Чонгука предстал Тэхён, что сидел на корточках к нему спиной и, ни о чём не подозревая, копошился в своём чемодане. На кровати, поверх заправленной постели, лежали некоторые вещи мужчины, при этом, как и предполагалось, со всей педантичностью их хозяина аккуратно сложенные. Не выдавая своего присутствия, Чонгук бесшумно наблюдал за нехитрыми действиями Тэхёна и сгорал от смущения.

      — Значит, мы в одной комнате спать будем, — невесело подытожил подросток, толкнув язык за щёку, со сложенными на груди руками.

      — Вижу, ты не рад этому, — усмехнулся Тэхён и поднялся на ноги, поворачиваясь к парню, очевидно, безмерно расстроенному.

      — Не то чтобы, — бросил Чонгук как можно более равнодушно и отвёл взгляд в сторону. — Почти то же самое, если бы тут был Хосок.

      Совсем скоро дом погрузился в сонливую молчаливость, невыносимо давящую на уши. Время было давно за полночь. Ночь пленила деревню, погрузив её улицы во мрак. Ливень сопровождался яркими вспышками молний и раскатами грома, а ветер с привычным во время грозы гудением проносился между домов, поднимая пыль с неасфальтированных уличных дорог. По всей деревне отключили электричество. Шёл второй час, а Чонгуку всё никак не удавалось уснуть. Он ворочался на постели, путаясь руками и ногами в скомканных одеяле, пледе и собственной футболке. Иногда, испугавшись своего невыносимо громкого, грозу перебивающего копошения, подросток усаживался на кровати и замирал, прислушиваясь к звукам у противоположной стены комнаты. Ни на миг не утихающий ливень, смешавшись с оглушающими раскатами грома и попеременным завыванием ветра, не позволял толком услышать несбивчивое, размеренное сопение Тэхёна.

      Почти погрузившись в долгожданный сон, Чонгук с ленцой приподнялся на локтях и уставился в окно, потревоженный усилившимся ливнем. Грузные капли дождя разбивались о толстое стекло и барабанили по карнизу, стекая вниз и продолжая свой путь до земли. Стянув мобильный телефон со стола, вплотную приставленного к окну, Чонгук убедился, что пошёл уже третий час ночи. И где-то далеко, возможно, такой же человек, даже, быть может, ровесник, не спал в ту ночь и смотрел на крупные дождевые капли, которые на перегонки сбегали вниз по оконному стеклу, смешивались с землёй и образовывали грязные лужи.

      Откинувшись на подушки, облачённые в белые с мелким рисунком наволочки, Чонгук закрыл глаза. Он невольно улыбнулся, когда сквозь мелко подрагивающие пушистые ресницы просочился образ Чимина, что тоже мог мучаться в тот час от напавшей бессонницы. В Чонгуке, подобно костру, в который бросили горящую спичку, разожглось стойкое желание притянуть к себе за талию Чимина, прижаться к его спине, носом уткнувшись куда-то в районе затылка, и вдыхать-вдыхать запах родного тела. Ресницы Чонгука затрепетали, при очередной вспышке молнии отбрасывая причудливые тени. Юноша лишь представил, как, невзирая на расстояние длиною в три улицы, их с Чимином души прочно переплелись: тянутся друг к другу, несясь в бешеном танце вслед за грозой. Но Чонгук и Чимин оставались в своих комнатах, засыпая под дождевую колыбель.

      Когда новая вспышка осветила улицу, повиснув над соседскими домами, молнии ослепительно-белыми нитями расползлись по иссиня-чёрном небу, лишь на мгновение показавшись, и вскоре раздался оглушающий раскат грома, от которого, казалось, даже стены задрожали. Кожа покрылась мурашками, отчего Чонгук тут же поёжился и нырнул под одеяло с головой, оставив снаружи лишь несколько прядок смоляных волос, разметавшихся на подушке. Однако в действительности это ровным счётом ничего не значило. На самом деле, Чонгук совсем не испугался. Более того, он никогда не боялся ни молнии, ни грома, ведь с малолетства прекрасно знал, что гроза — это обычное природное явление, каких много. Но факт того, что Чонгуку не с кем было разделить тепло нагретой постели, не вселяло чувства безопасности — наоборот, одиночества, ненужности и пустоты.

      Высунувшись из-под пухового одеяла, чтобы словить губами прохладный воздух, Чонгук машинально приподнялся на локтях и бросил взгляд на соседнюю кровать. Подростку вдруг вспомнилась одна из ночей в грозу из не такого уж и далёкого детства. Родители с бабушкой тогда задержались в гостях из-за непогоды, в то время как Хосок остался в городе со своими школьными друзьями. По крайней мере таким образом события той ночи отложились в памяти Чонгука. Тётушка Ким в те дни навещала родственников в соседней деревне, а Тэхён мучался от головных болей, поэтому отказался от поездки. Маленький Чонгук, обычно храбрящийся больше всех, в ту ночь трясся от страха. Даже не столько из-за грозы, сколько от осознания, что в огромном доме, полном мрачных комнат, кроме него и юноши, больше никого не было.

      Пока Чонгук пытался заснуть, Тэхён сначала, будучи в гостиной, около получаса рассматривал стеллаж, заставленный книгами, начиная от бабушкиных рецептов выпечки и заканчивая бессмертной классикой, а потом, когда электричество всё-таки отключили, направился в комнату к мальчишке, что трясся под пуховым одеялом, прижав худые коленки к груди. Тэхён с тихим, полусонным «спокойным ночи», так и оставшимся не расслышанным маленьким Чонгуком, расстелил постель и улёгся на кровать, тут же отозвавшуюся скрипом. Подогреваемый любопытством мальчишка высунулся из-под одеяла и замер — прислушивался к милому сопению старшего. Новая яркая вспышка молнии озарила детскую комнату всего лишь на долю секунды, но этого было вполне достаточно бурному воображению ребёнка, чтобы нарисовать тени, скачущие из угла в угол, кажущиеся разъярёнными, злыми монстрами, готовыми напасть в любое мгновение. Чонгук прислонил ладошку к открытому рту и в немом крике зажмурил глаза, пуще прежнего содрогаясь, чем, по-видимому, разбудил Тэхёна, потому что тот зашевелился на соседней кровати.

      — Чонгук, — позвал старший, и мальчик потёр кулачками глаза, пытаясь разглядеть в темноте чужой силуэт, — что такое?

      — Мне страшно, — едва разлепив губы, пролепетал Чонгук, смотря на Тэхёна испуганно-умоляюще.

      Юноша отбросил в сторону одеяло, поднялся с нагретой постели и, прихватив с собой подушку, босыми ногами пошёл к кровати Чонгука, залезая на мягкий матрас. Под внимательным взглядом младшего Тэхён кинул свою подушку на постель и улёгся поудобнее, после чего ладонью тёплой накрыл детскую спину и притянул мальчика ближе к себе, утягивая в объятия. Маленький Чонгук прильнул к груди старшего, уткнулся носом в чужую шею, и Тэхён пригладил его взъерошенные чёрные волосы, оставляя на макушке невинный поцелуй.

      — Не бойся. Я буду рядом с тобой.

🍃

      Ближе к полудню Чонгук проснулся, ощущая, как тишина вылизывала его душу. В окутавшем дом безмолвии не было слышно ни тонкого скрипа двери, ни топота босых ног, ни навязчивого пения птиц. Подросток упрямо таращился на стену перед своим лицом, водя заспанными глазами по веющей холодом поверхности и будто бы пытаясь отыскать малейшие неровности, или, может, как минимум, тем самым собираясь с силами, чтобы влиться в уже давно начавшийся день. Чонгук чувствовал, как стенки его души неустанно бились друг о друга, и от этого тревога нарастала, звоном отзываясь в ушах.

      Вдоль позвоночника парня холодок прошёлся, мурашки собой нагоняя. Страшась, что догадки подтвердятся, и головой, на самом деле, осознавая, что иначе быть даже не могло, Чонгук нехотя перевернулся на другой бок, просовывая руку под подушку для большего удобства, и зажал между бёдрами невнушительную часть одеяла, чтобы ноги не касались друг друга и не раздражали кожу жаром нагретой за ночь постели.

      Тишина гремела, и Чонгук это чувствовал. Постель на соседней кровати была заправлена — и так хорошо, что можно было подумать, что минувшей ночью она, как и всегда, никого не согревала в затянувшуюся до рассвета грозу. Только покоящийся рядом с кроватью чемодан, на свету отливающий тёмно-серым, который, по всей видимости, в спешке забыли до конца застегнуть, напоминал о том, что ночью в комнате, помимо подростка, ещё кто-то был.

      «Куда делся? Уже завтракает, наверное. А может, даже успел пообедать», — предположил Чонгук, перебирая в голове возможные варианты. Лицо вовлечённого в свои размышления подростка оттеняла лёгкая грусть из-за того, что он не смог увидеть сонного и вместе тем наверняка смешного Тэхёна. У молодого мужчины с утра, быть может, даже видно колючую щетину, а его голос, вероятно, приобретает хрипотцу, тягучую, с горчинкой, подобно мёду. За представлением подобной картины Чонгук растянул уголки губ в нахальной улыбке, едва сдерживая подкатывающий к горлу смех. Может, это именно тот достаточно веский повод, которого так не хватало, для того, чтобы ложиться спать и вставать пораньше?

      Обойдя комнаты во всём доме, Чонгук никого не обнаружил. В гостиной, на стеллаже с книгами, красовались старинные часы, стрелки которых показывали, что время не так давно перевалило за полдень. Юноша выскочил на крыльцо, тут же падая в жар нового летнего дня, и поспешил в летнюю кухню с натянутыми наспех резиновыми сланцами, то и дело слетающими с пяток из-за влаги, что осела за ночь на обуви, забытой на ступеньках. Погружённый в мысли, что заполнили голову ещё минувшим вечером, Чонгук с учащающимся по мере приближения к времянке сердцебиением предвкушал скорую встречу с Тэхёном, на ходу набрасывая, как мог бы завязаться их немногословный, сдержанный разговор: может быть, подросток, заприметив начавшуюся по телевизору передачу, нарочно бы сказал, что тем летом, в прошлый раз, когда мужчина приезжал, тоже показывали эту передачу, словно спустя столько лет её по-прежнему кто-то да смотрит, а тот, в свою очередь, промолчал бы, одарив парня многозначительным взглядом.

      — Проснулся наконец-таки. Я уже хотела пойти тебя будить, — обратила внимание бабушка на замершего в дверном проёме внука, а после отвернулась к гудящему телевизору и со звоном ударяющейся ложки отпила из кружки свежезаваренный чай, малиново-смородиновый запах которого разнёсся по всей летней кухне. — Все уже давно поели, почти ничего не осталось, — сообщила женщина. — Блины утром испекла. Со свежим малиновым вареньем будешь?

      Слова бабушки никоим образом не повлияли на Чонгука: он даже бровью не повёл. Кажется, то был один из немногих случаев, когда парню, несмотря на бурчащий, изнывающий желудок, что к позвоночнику за ночь прилип, не было никакого дела до намасленных блинов, оставляющих на подушечках пальцев жирный блеск.

      Во времянке, помимо бабушки и задремавшего на скамейке кота, больше никого не было, а подросток, точно не веря собственным глазам, заглянул за перегородку — туда, где стоят умывальник и электрическая плита, желая убедиться. Тэхёна в самом деле нигде не было, отчего Чонгук понуро опустил голову, заметно расстроившись. Парень ведь даже не хотел рассматривать тот вариант, в котором он не смог бы увидеть молодого мужчину, едва только спросонья откроет веки.

      — Буду, — шмыгнув носом, произнёс Чонгук, в нервозности жующий нижнюю губу. — А где все?

      — Разъехались, — пожала плечами бабушка. — Родители на работе, а тётушка Ким с Тэхёном уехали к родственникам в соседнюю деревушку. Они только к вечеру, наверное, будут, так что мы с тобой вдвоём тут.

      Осознание, что должно пройти ещё несколько часов, прежде чем увидеть Тэхёна представится возможным, ни с того ни с сего свалилось Чонгуку на голову, застав врасплох. На короткое мгновение могло показаться, что в комнату, где по обыкновению стояла духота, закрался холод, цепляющийся за топорщащиеся на затылке волосы, словно гроза, которой не было в прогнозе погоды, разразилась средь бела дня. Небо покрылось ливневыми тучами, заслонившими собой жаркое солнце, и, насвистывая, подул ветер, безжалостно срывающий сочно-зелёные листья с деревьев и разносящий этот холод на многие километры. По крайней мере так ощущалась тоска, что наполнила сердце Чонгука.

      — Здорово, не так ли? — усмехнулся парень, обогнув стол и усевшись на скамейку рядом со спящим котом, и полез под вафельное полотенце, привычно накинутое поверх продуктов, тут же натыкаясь на уже остывшие блины и пиалочку со сладким вареньем. — Когда тихо, вокруг никого, нет никакой суматохи и неразберихи... Ты же любишь это, — невесело прибавил он, отправляя в рот сложенный блин, обмакнутый в ароматное варенье из малины. Так же, как и бабушка, Чонгук любил бывать в тишине, но не тогда, когда эта тишина вызвана отсутствием Тэхёна.

      — Но быстро наскучивает, — призналась пожилая женщина с улыбкой. — За зиму успею насладиться тишиной, когда все разъедутся: кто на работу, кто в школу, кто ещё куда, поэтому пусть летом дом будет полон гостей.

      Дальние родственники, хорошие знакомые бабушки или же кто-то ещё — не важно, кто именно приезжал погостить, Чонгук никому не был рад, за исключением Тэхёна. Честно говоря, до самого приезда тётушки Ким и её уже взрослого племянника подросток убеждал себя, что забыл все свои детские переживания и совсем не соскучился. Сам себе не веря, Чонгук лгал окружающим. Лгал, что не скучал до покалывания в кончиках пальцев, до учащённого сердцебиения и до того, когда всё внутри сжимается. Однако после того, как проснулся, в течение дня и даже перед тем, как ложиться спать, Чонгука посещали мысли о Тэхёне. Он представлял себе, как тот мог бы измениться спустя столько времени: из подростка, мечтающего, находящегося в поиске себя, в утратившего блеск в глазах мужчину, окончившего университет и уже устроившегося на работу. Чонгуку было волнительно узнать нового Тэхёна. Он даже побаивался увидеть мужчину и не признать в нём того юношу, которого знал, будучи ещё мальчишкой.

      — И сегодня к Чимину поедешь? — полюбопытствовала пожилая женщина, на что подросток выгнул бровь и вопросительно уставился на неё, искренне не понимая, к чему бабушка задавала престранные вопросы, ответы на которые, казалось бы, были для всех очевидны.

      — Будем купаться в бассейне, — сказал Чонгук, сворачивая очередной блин и зачерпывая немного варенья. Сладость растеклась во рту, приятно окутывая язык. — Вчера было жарко, но сегодня, кажется, ещё больше парит. Вода должна была прогреться.

      — Ливень ведь ночью был. Думаешь, вода не холодная? Мне кажется, холодная. Замёрзнете, — прибавила она, и в её неровном голосе отчётливо слышалось беспокойство.

      — Да какая разница? — буркнул Чонгук и засеменил к выходу из летней кухни, на ходу доедая блин. — Мне всё равно. Думаю, что и Чимину тоже. Не в первый раз же! — крикнул он вдогонку, а после скрылся в старом гараже, со скрипучими, накренившимися дверями, где стоял его велосипед, спрятанный от чужих глазах, солнечных лучей и капель предполагаемого дождя.

🍃

      На насыщенно-зелёных листьях яблоневого и грушевого деревьев, расположившихся в саду, рядом с небольшим домиком, отражались всплески неспокойной поверхности воды. В воздухе витал запах свежескошенной травы, спелых ягод и раствора для бассейна. За сараем, на пледе, что был накинут поверх деревянной садовой качели, стояли две кружки с недопитым смузи на основе миндального молока и шоколада с бананом, а рядом с ними — тарелка с несладкими вафлями и клубникой, сорванной с кустов, что заполняли половину сада.

      Обжигая кожу, солнце било по лицу и груди распластавшегося в бассейне Чонгука, убаюкиваемого мелодичным звучанием воды. Нехотя приоткрыв один глаз, юноша, морщась, глядел на ярко-голубое небо, чистое, не занесённое пушистыми облаками. С привычной ленцой он проследил за полётом птицы, прилетевшей с соседского участка, а после — за шмелём, оторвавшемся от горшочков с цветущими розами, расставленными неподалёку от бассейна, и с еле слышным из-за воды в ушах жужжанием поднялся в воздух, пролетая над неподвижным телом подростка.

      За пределами бассейна, зайдя в тень, упавшую на траву от крыши сарая, Чимин с накинутым на голову и плечи полотенцем уткнулся в телефон, выясняя, кто ему позвонил, когда он был в воде. «Ты снова с Чонгуком? Когда вернёшься?». Друзьям парня, оставшимся на летние каникулы в городе, не нравилось, когда тот ездил в деревню. Они относились сдержанно к тому, что Чимин проводил большую часть своего времени с Чонгуком, сбегая к нему из города. Тем не менее, периодически подросткам было сложно скрывать ими испытываемую неприязнь.

      По прошествии года у Чимина вошло в привычку не делиться некоторыми вещами с друзьями, часто скрывать правду, в частности о том, что Чонгук ему чуть больше, чем друг, при этом поддельно, фальшиво улыбаясь и отмахиваясь от назойливых вопросов, ответы на которые он и сам, если честно, не знал. Чувствуя зияющую дыру в груди, с каждым годом всё больше разрастающуюся, Чимин говорил, что всё в порядке, хотя сам нередко задумывался, правильным ли решением было смаковать губы Чонгука, пока тот дрожащими пальцами печатал сообщение бывшему со словами о любви, или всем своим телом вжимать его в кровать, о стену бьющуюся козырьком, и мыслями возвращаться к другому. Чимин прятал эту часть своей жизни от чужих глаз, не желая впускать в неё кого-то ещё и, должно быть, в какой-то степени стесняясь показаться глупым, испорченным. Так или иначе, всё это не имело для Чимина никакого смысла, пока рядом с Чонгуком всякие слова пропадали в тишине, бесследно растворяясь, теряя свою значимость. Им не нужно было разговаривать, чтобы понимать боль друг друга и разделять её на двоих.

      Однако порой проскальзывали слова, пропитанные самоутешением, когда в груди всё начинало кровоточить — в юношеские сердца закрадывалась малейшая доля сомнения в правильности их не всегда однозначных поступков. Со временем всё, как и всегда, сглаживалось: Чонгук и Чимин, глубоко закапывая тайну возле беседки в саду, сходились на том, что у каждого должны быть свои секреты и что нет ничего ужасного в том, чтобы не делиться некоторыми вещами с другими людьми. Именно это Чимин и пытался донести своим друзьям, сгорающим в переполняющем недовольстве.

      Вибрирующий телефон, экран которого то и дело загорался при получении очередного гневного, возмущённого сообщения, был спрятан от прямых солнечных лучей, до обжигающего горячих в летний знойный день, каким тот выдался. Достаточно обсохнув для того, чтобы залезть обратно в бассейн, Чимин ловким движением руки скинул с плеч махровое полотенце, пропитавшееся влагой, и накрыл им свой мобильник.

      Глядя на расслабленного, мирно лежащего на воде Чонгука, который, кажется, уже дремал, пригревшись на солнце, Чимин не сдержался и с разбегу прыгнул в бассейн, разразившись звонким смехом. Всё началось с этого, а должно закончиться, как минимум, убийством. Почти коснувшись скользкого дна грудной клеткой и левым коленом, Чимин позволил воде вытолкнуть его на поверхность. Для него этот прыжок был безобидной шалостью: подростки делают такие вещи. И Чонгук, казалось бы, никогда не возражал против чего-то безобидного. Но это был не совсем тот случай.

      Вода заложила Чонгуку уши, в его голове всё жужжало и тряслось, точно он был на самом ужасном аттракционе, и в какую-то секунду парню даже показалось, что он не сможет сдержаться и опустошит желудок прямиком в бассейне. Когда вода начала успокаиваться, подросток хотел было всплыть наверх и открыть глаза, но кто-то схватил его за лодыжку, утягивая обратно вниз. Если бы в бассейне были ещё люди, Чонгук всё равно сказал бы, что это пальцы Чимина сжимали его ногу, чуть сдавливая и не разрешая лишний раз дёрнуться. Кто не поверил бы, если бы младший сказал, что сможет узнать старшего по одному только прикосновению?

      Барахтаясь в воде, Чонгук пару раз наотмашь ударил Чимина по ногам, задевая колено и даже царапая кожу по неосторожности. Юноша всеми возможными способами пытался показать, что дышать ему было уже нечем: в нос попала вода, а лёгкие обжигало. Сквозь оглушающие всплески воды, создаваемые за счёт неустанного дёрганья конечностями, Чонгук мог расслышать приглушённый смех веселящегося Чимина, который ослабил хватку только после того, как получил пяткой в грудь.

      Пользуясь тем, что старший отвлёкся, потерял бдительность, морщась от боли и потирая место удара, младший тут же всплыл на поверхность. Едва шевеля посиневшими губами, Чонгук жадно глотал раскалённый воздух в попытке отдышаться, а после, выровняв дыхание, метнул злобный взгляд в парня. Позабыв об ударе, пришедшемся под дых, Чимин вздёрнул подбородок и поймал чужой взгляд, тут же расплываясь в улыбке и еле сдерживая напрашивающийся смех.

      — Вот ублюдок, — выругался Чонгук, нахмурившись, и маленькая, еле заметная складка залегла меж его бровей. — Я убью тебя, — прибавил он разгневанно, но страха этим он уж точно не вызывал: поджилки не тряслись и ноги не подкашивались.

      — Не страшно, — хмыкнул Чимин, ехидно поблёскивая глазами в солнечном свете. Бесстрашие старшего ещё больше выводило Чонгука из себя.

      Когда Чимин, рассекая руками воду, пенящуюся от дурно пахнущего раствора, направился к лестнице, недовольному Чонгуку оставалось лишь сверлить взглядом его ссутуленные плечи и в возмущённом жесте сложить руки на груди, гадая, что парень был намерен сделать. Иногда младшему хотелось очень сильно ударить старшего, искренне надеясь, что тот наконец-то придёт в себя. Перестанет выкуривать полпачки сигарет в день, отмахиваясь тем, что «нервы ни к чёрту», называть друзьями людей, что нисколько не ценят его, как друга, переживать из-за непростых отношений с родителями, убиваться из-за очередного мудака и не спать ночами. А пока Чимин убегал из города, скрываясь в деревне, в объятиях Чонгука, друга детства, от насущных проблем, которые периодически всё же напоминали о себе.

      — Зря, — заявил младший и гордо вскинул подбородок. — Недооцениваешь меня, как и всегда.

      С этими словами Чонгук отвернулся, не зная, куда себя деть. Подросток пытался спрятать смущённые глаза то в тёмно-зелёных кустах клубники, то в шелестящей листве деревьев, в то время как в его груди щемило до колющей боли, стерпеть которую едва ли представлялось возможным. В мысли Чонгука закрался Тэхён с его извечно болючими упрёками, периодически на смех пробивающими своей излишней серьёзностью. По-взрослому недовольное, вымученное выражение лица молодого мужчины зависло перед глазами Чонгука, что был не в силах удержать глупую улыбку, зацепившуюся за уголки губ.

      Пребывая в своих мыслях, Чонгук не обратил внимание на нарастающий плеск воды за спиной и даже не сразу среагировал, когда ощутил крепкую хватку чужих похолодевших пальцев на своей талии. В следующее мгновение подростка безжалостно утащили на дно бассейна, не позволив как следует набрать воздуха в лёгкие. С опаской, ничуть не доверяя, открыв глаза, что ранее были зажмурены из страха перед неизвестностью, Чонгук наткнулся на теплоту, граничащую с азартом, в глазах напротив. Подростки смотрели друг на друга под водой, и Чимин знал наверняка, что всем вокруг, будь то соседям за забором или пролетающим над водой насекомым, было на них плевать, поэтому старший без зазрения совести разрешил себе коснуться младшего. Чимин положил руку Чонгуку на талию и притянул его тело ближе к себе, а затем смотрел долго, неотрывно, точно не мог насмотреться, а оторваться — тем более; до тех пор, пока парень не всплыл. Вслед за Чонгуком Чимин поднялся на поверхность, будто по выработанной привычке. Старший привык следовать за младшим: привык видеть его прямую спину, обязательно цепляясь глазами за широкие плечи, и засматриваться на вьющиеся тёмные волосы, привык, что шлейф чужого запаха рушился на него спереди и что парень оборачивался через плечо, чтобы его голос было слышно чуть лучше.

      Не без пелены, застилающей глаза, парни смотрели друг на друга, будучи немного пьяными без единой капли алкоголя во рту, и, если честно, приближались друг к другу, бессознательно сокращая расстояние. Чимин подумал, что было бы неплохо поцеловаться, даже если бы после сожаление его за горло схватило и сдавило, не жалея сил. А Чонгук нарочно ещё больше распалял: по-хозяйски уложил свои ладони на плечи старшего и, прикрыв глаза, улыбнулся. Он был так близко. Но ничего не делал. Чимин не понимал.

      Будучи сконфуженным чужим бездействием, старший, нахмурившись, даже не раздумывая, подался вперёд и тут же врезался в припухлые и податливые губы младшего. Чонгук распахнул глаза — перед собой он увидел лицо Чимина, обрамлённое своевольно плывущими прядями волос, его полуприкрытые глаза с трепещущими ресницами. Почти не шевелясь, парни застыли под тёмно-синей, кристально-чистой водой, полной миллионов пузырьков воздуха. Сверху — неспокойная водная гладь, очерченная ярким светом, обещающим согреть в своих объятиях, стоит только вынырнуть, снизу — темнота, от которой веет холодом, настойчиво хватающимся за ледяные пальцы ног, а перед глазами — те самые звёзды, что не видать на небе во время надвигающейся грозы.

      Чонгук приподнял уголки губ в улыбке, широко открыв глаза, и потянул Чимина на себя ещё больше. Воздух довольно быстро покинул лёгкие, горло обожгло водой, разбавленной слабым раствором перекиси водорода, оставив после себя неприятную кислость в полости рта. В какой-то момент язык Чимина скользнул, кажется, слишком глубоко, отчего Чонгук, почувствовав острую нехватку в кислороде, смешавшуюся с неприятными ощущениями саднящего горла, крепко ухватился за руку старшего — так крепко, что его кожа сохранила отпечаток чужих ногтей. Во время поцелуя Чонгук даже успел усмехнуться одной единственной мысли, на которую его натолкнула принципиальность Чимина, собравшегося идти до конца, несмотря на покидающие тело силы, — «с любимым человеком забываешь даже о потребности в кислороде».

      — Переоценил свои возможности, — заговорил Чимин сразу после того, как вынырнул из-под воды, ещё не успев вдоволь надышаться. — Начал то, что не в состоянии закончить. Таков ты, да, Чонгук?

      — Мне кажется, или ты действительно нарываешься? — не смог удержать себя младший от насмешливого тона.

      Активно двигая обнажёнными ногами под водой, Чимину удаётся в скором времени настигнуть стену бассейна и упереться в неё спиной. Он небрежно целует похолодевшие губы Чонгука, смоченные водой из бассейна, оставаясь на поверхности воды. Мокрые пряди чёлки не успели упасть на лицо, как их тут же заботливо убрали назад, пригладив для надёжности. Чонгук завёл руки за голову Чимина и сомкнул пальцы в замок на его затылке, прижавшись своим телом, пропитавшимся влагой и нуждающимся в тепле, к телу старшего, после чего по-хозяйски оседлал его напряжённые бёдра, скользя голенями по ногам и обвивая их. По правде говоря, у Чимина интерес нарастал с каждым новым касанием губ Чонгука, которые тот щедро оставлял на его коже, опаливая разгорячённым, сбивчивым дыханием, мурашки собой нагоняющим.

      — Не торопись, — прохрипел Чимин, и уголки его губ дрогнули, создавая подобие улыбки.

      — И это говоришь мне ты?

      Брови младшего невольно взметнулись от услышанного. Подросток был вынужден отстраниться от манящей шеи, усыпанной родинками, чтобы посмотреть на старшего и убедиться в искренности им сказанного. Чонгук заглянул в глаза Чимина, а после, как бы ни пытался, не смог оторваться от них. В глазах светловолосого парня блеск воды, словно звёзды, сиял. Нет, словно в этих глазах целая галактика. Точно заворожённый, младший неуверенно кивнул, затаив дыхание, и судорожно прошёлся языком по своим уже опухшим губам.

      — У нас ещё есть время, — прибавил Чимин вполголоса.

      «Ошибаешься. У нас его нет», — хотел бы ответить Чонгук, но стойко подавил в себе это рвение.

      Старший коснулся пальцами щеки младшего, костяшками едва ощутимо скулы очерчивая. Чонгук покорно ждал чего-то и думал о том, что, возможно, таким образом Чимин пытался вернуть его в состояние душевного равновесия. Признаться честно, выходило так себе. Чонгуку ещё сильнее, чем прежде, хотелось прижаться к Чимину, зацеловать каждую его родинку и, если повезёт, до непозволительной красноты истерзать блестящие на свету губы. Но и это рвение он в себе подавил.

      — Что с тобой? — настороженно полюбопытствовал Чимин, ведя едва гнущиеся пальцы к спутанным смоляным волосам младшего, желание зарыться в которые с каждым мгновением только возрастало. — Похоже, тебя что-то беспокоит. Что это? — и до костяшек погрузил пальцы в чужие локоны, неторопливо массируя кожу головы. — Неужели ты всё-таки обиделся на меня? — всё же вырвался смешок у старшего.

      — Ещё чего. Даже не надейся, — нахмурился Чонгук, упрямо глядя в тёмно-карие глаза с небольшим отливом золотого оттенка. Подросток неспешно двигал головой навстречу новой порции удовольствия, будучи не в состоянии сопротивляться чужим ласкам, пока за уголки его губ цеплялась тоскливая полуулыбка.

      — Тогда что? Неужели с таким хмурым выражением лица вынашиваешь план мести? — смех Чимина приобрёл новое звучание: отразился в воде, отскочил от стен бассейна, взметнулся вверх и растворился в воздухе вместе с шелестом листвы яблоневого дерева и жужжанием низко пролетающих пчёл.

      — Не будь таким самоуверенным, — заявил Чонгук и демонстративно вздёрнул подбородок. — Я ещё смогу тебя удивить. Сам ведь сказал, что у нас ещё есть время.

      Чимин не стал отвечать. Обделил даже кивком. Наверное, то, с каким напором он, недолго думая, впился в чужие губы своими, было во много раз красноречивее любых слов, что могли бы прозвучать в то мгновение. Чонгук любил чувствовать, как губы Чимина горячо целуют его. Больше этого он любил только их форму, припухлость, то, какими они были на вкус, что каждый раз раскрывался с новой стороны, точно бутоны цветов по окончании летней ночи.

      «Прости за мою слабость перед тобой. Прости, что не могу закрыть глаза на свои чувства, чтобы быть для тебя просто другом. Прости, что моя слабость рвётся наружу и причиняет тебе боль», — вспышками появлялось в мыслях Чонгука, неустанно твердя об одном и том же.

      Это должно было прийти Чонгуку в голову немного позже — определённо не в тот момент, когда он всё ещё был в руках Чимина. Если бы Чонгук пребывал во сне, то можно было бы с уверенностью сказать, что не дающая покоя живость его подсознания, те переживания, что обычно, едва наступит день, оказываются закопаны как можно глубже, разбудили парня, наполнив его сердце непонятным чувством тревоги и страха, точно последствия приснившегося кошмара. Чонгук почувствовал тошноту, как будто неожиданно заболел. Или, может, это Чимин, двигая бёдрами, волновал воду в бассейне?

      Влажные, грязные поцелуи, что ещё недавно отчаянно жаждал, подобно глотку освежающей воды в жаркий день, и дарящая ласки рука, в какой-то момент переместившаяся с талии в купальные плавки, больше не приносили удовольствие. Напротив, вызывали искренний ужас, что с каждым мгновением разбухал до масштабов оседающего на плечи облака из ненависти к себе, отвращения и сожаления. Чонгуку вдруг захотелось выскочить из крепких объятий и не чувствовать чужое возбуждение, упирающееся во внутреннюю часть бедра. Ему было нужно оказаться как можно дальше от Чимина, от бассейна, от гнетущих мыслей, от осознания того, что они вот-вот могли сделать вместе. А хотел ли Чонгук этого на самом деле? В любом случае юноше было просто необходимо почистить зубы, хорошо прополоскав рот, и провести не меньше получаса в душе, стоя под прохладной струёй воды, или, как минимум, до тех пор, пока железный бак не будет опустошён.

      Когда Чонгук в порыве страсти нашёл время для подобных размышлений? Он не должен был думать об этом, но странные мысли всё ещё плавали в его голове, словно насекомые, что, оказавшись в воде, из последних сил барахтаются, изначально не имея ни малейшего шанса на спасение.

      В какое-то мгновение — вернее сказать, именно в ту секунду, когда член оказался в чужой руке, ловко переместившейся с талии и нырнувшей в купальные плавки, — Чонгук наконец-то осознал, что уже никогда не будет прежним. Не противясь ласке со стороны старшего, подросток зажмурил глаза и погрузился в размышления, раскрыв рот в тихом, будто утонувшем, полустоне-полувздохе. Как Чонгук позволил Чимину сделать с ним все эти вещи? Почему тот так охотно участвовал в них и потакал его прихотям? Зачем всякий раз брал инициативу в свои руки? Однажды переступив эту ужасную черту, путь назад естественным образом оказался заблокированным.

      — Мне нравится, когда ты так делаешь, — прочистив горло, надломленным голосом пробормотал Чонгук над самым ухом Чимина. Парень почувствовал, как его голова начала кружиться, провоцируя новые рвотные позывы, и как пальцы его ног немели, неприятно покалывая и вызывая судорогу нижней части тела.

      А что было бы потом? Что почувствовал бы Чонгук сквозь года, вспоминая об этом? Юноша никогда бы уже не смог вернуться в мыслях к временам летних каникул и полюбить их вновь без воспоминаний о кошмарном чувстве стыда и отвращения, что испытал. Это бы преследовало Чонгука и очерняло, безжалостно растаптывая, всё хорошее о когда-то проведённом лете.

      — Ты сейчас кончишь? Тебе не стоит делать это здесь.

      Стоял ещё один жаркий день, каких летом в самом деле много, но свет внезапно потух, и от холода едва ли можно было укрыться. Особенно, когда этот холод глубоко внутри, где всё оказалось скомкано, а ещё безжалостно вопило и, казалось, было разбито на множество мелких осколков. Чонгук замёрз, хотя на улице — он действительно готов был поклясться — градусы достигли, кажется, отметки в тридцать пять или, может быть, даже чуть больше.

      Чонгук устал чувствовать. Он не знал, что ему делать, что сказать, как поступить. Оттого, наверное, юноша покорно ожидал в бодрящей воде бассейна, мотор которого разгонял всё, кроме, пожалуй, гнетущих мыслей, пока Чимин в очередной раз разговаривал по телефону, словно иначе не мог поступить — может, это действительно было так важно? Чонгук не знал — ни того, кто звонил, ни то, что чувствовал Чимин, ни даже то, во сколько точно должен был вернуться Тэхён вместе с тётушкой Ким.

      Не издавая ни звука, юноша просто сидел в воде и считал пролетающих мимо него насекомых, пара из которых за это, казалось бы, недолгое время, при этом тянущееся невыносимо медленно, имела наглость сесть ему на плечо и в истерике жужжать у самого уха. Вместе с усевшейся на предплечье букашкой Чонгука посетила мысль, что, возможно, у Чимина, наконец, появился тот самый человек. Именно тот человек, который услышал его негромкий голос, зовущий на помощь, и тянущуюся в пустоту руку и крепко схватил её. Чонгук сбросил в воду тут же начавшую барахтаться букашку, тем самым отмахнувшись от надоедливой мысли, ужас нагоняющей.

      — Кажется, накрылись наши планы, — невесёлым голосом оповестил Чимин, всем корпусом повернувшись к бассейну. Точно одолеваемый разного рода сомнениями, он в нерешительности переминался с ноги на ногу и виновато глядел на Чонгука, что бесцветным взглядом смотрел даже не на него — больше похоже было на то, что тот смотрел куда-то мимо. — Мне нужно в город. Я поеду на ближайшем автобусе.

🍃

      — Напишешь, как доберёшься? — бросил Чонгук вдогонку Чимину, что, как и другие люди, двинулся к распахнувшимся дверям автобуса, зовущим как можно скорее оказаться внутри салона, тем самым спрятаться от слепящих лучей закатного солнца и поджидающих в высокой траве комарах.

      — Обязательно.

      Вложив мелочь в раскрытую ладонь водителя, по своей форме лодочку напоминающую, со словами «один до города», Чимин прошёл почти что в самый конец автобуса, заблаговременно заняв место на той стороне автобуса, что большую часть пути обычно находится в тени. Парень сел у окна, уперевшись головой в стекло, и тускло всматривался в пейзаж, попеременно сменяющийся с невысоких домов на многолетние деревья и раскинувшиеся степи. Автобус довольно скоро нагнал усиленно крутящего педали Чонгука, который рассекал горячий воздух на своём велосипеде, возвращаясь домой по центральной улице. Нахмурившись, Чимин невольно растянул уголки губ, когда поймал себя на мысли, что на лице Чонгука красовалась улыбка, сияющая не меньше, чем летнее солнце, когда тот, вовремя повернув голову к поравнявшемуся с ним автобусу, активно помахал покидающему деревню другу.

      В скором времени, смешавшись с голосами рядом сидящих людей, музыка в наушниках начала бить по вискам. Чимин несколько раз с усилием потёр разболевшуюся голову, вместе с тем совершая попытку пригладить растрепавшиеся волосы, которые раздувал и ерошил ветер, заскочивший в автобус через открытые над сидениями окошки. У Чимина волосы оттенка пшеницы, которую со дня на день должны скосить, но теперь казалось, что они стали немного светлее за те часы, что парень находился под воздействием прямых солнечных лучей. В другой руке подросток крепко держал телефон, на разбитом экране которого то и дело высвечивались приходящие уведомления; провод от наушников с отходящими в нём контактами был плотно заклеен скотчем. На коленях покоился рюкзак из варёной кожи, своим тёмно-синим оттенком схожий с глубоким цветом океана в час непогоды, а на плечи небрежными движениями рук накинута выцветшая от времени и частой носки светло-голубая джинсовка, с потрёпанными рукавами и пожелтевшим воротником.

      Когда автобус сделал остановку в следующей деревне, Чимин мысленно посчитал, сколько ему ещё осталось ехать, провожая уставшими глазами заходящих в салон людей. А после вновь отвернулся к окну, подперев щёку ладонью, стоило только незнакомому мужчине небрежно фыркнуть и сесть на свободное рядом с ним место. Услышав несколько пришедших в порядке очереди уведомлений, что собой безжалостно прервали долгожданный припев песни, Чимин тяжело вздохнул и опустил взгляд на экран своего телефона. Это были сообщения от Юнги.

      «Ты уже выехал? Через сколько будешь? Я встречу тебя». Ветер принёс с собой не только запах молчаливой степи, холодеющего воздуха, ощущения умирающего дня, но и вкус лишения свободы.

      С одной стороны, если бы Чимин немедленно зашёл в диалог, сделав тем самым сообщения «прочитанными», это тут же разрушило бы стену непокорности и свободолюбия, которую он так старательно возводил. Но, с другой стороны, если бы парень отложил прочтение, он не смог бы думать о чём-либо другом в оставшееся время поездки. Кроме того, встреча с Юнги вмиг стала бы бессмысленной — чего хорошего принесла бы холодная война, что, безусловно, грозит разрушающим скандалом, неизбежным, с непредсказуемыми последствиями? По всей видимости, Юнги не оставил бы чужое пренебрежение без должного внимания — отыгрался бы как следует.

      «Ты игнорируешь меня? Не стоит этого делать». Значит, Юнги предупредил? Нет, как бы не так. Это в самом деле была угроза. Вот что он вложил в свои слова.

      Осознание настигло Чимина с минутным отставанием, но оно наполнило его мгновенной тревогой и грустью, всепоглощающим желанием побега. «Нет, тебе показалось. Я уже подъезжаю». Хотел ли Чимин видеть Юнги сейчас? Нуждался ли он в предложенной встрече? А была ли она в самом деле предложена? Казалось бы, ответ очевиден. Но, если Чимин действительно не хотел, то как бы он прожил оставшиеся часы ещё одного безбожно испаряющегося на солнце дня, зная, что в том же городе, может быть, на той же улице и в то же самое мгновение Юнги проживал точно такой же день, но без него? Дыхание спирало от одной только мысли об этом.

      До въезда в город оставались считанные минуты. Последний раз с таким волнением, парализующим всё тело, Чимин ждал, когда бабушкин дом опустеет, чтобы, пока все заняты хозяйством, вытащить из комнаты отца сигарету, а после, бросив что-то о срочном деле, убежать на соседнюю улицу и покурить за гаражами. Или, например, когда он ждал годовые оценки, прямо перед летними каникулами, и надеялся, чтобы ему не прилетело от родителей за успеваемость. Столько времени наблюдать, призраком существуя, и ощущать, будто бы вся жизнь кем-то на паузу поставлена. Для Чимина не было ничего хуже утомляющего ожидания и невольной зависимости от течения жизни других людей.

      Ещё с кольца на въезде, слева от которого расположилась автобусная остановка, Чимин заприметил знакомый до скрипа сжатой челюсти силуэт. Щёки уколол румянец, а пульс, как и прежде, повысился, едва ли не зашкаливая, — в ушах он отбивал только себе известный ритм, тем самым заглушая уже давно наскучившую песню. С привычным упрямством глядя на Юнги через толстое стекло, в незначительной степени покрывшееся степной пылью, Чимину всё-таки удалось считать мелькнувшее на чужом лице раздражение, заметить нервные движения руками и тяжёлый взгляд, брошенный в толпу снующих людей.

      Когда автобус наконец-то затормозил, распахивая двери и впуская в салон воздух, пропитанный вечерним холодом, Чимин на негнущихся ногах поспешил к выходу. И парень невольно замедлил шаг, стоило только ему наткнуться на выражение чужих глаз, неотрывно глядящих на него. Безразлично-холодное и несдержанно-давящее. Казалось, будто Юнги знал наверняка, как заставить сердце Чимина биться чаще. Стоило просто задержать свой взгляд на его губах на одну сотую долю секунды дольше, чем, возможно, это требовалось, а потом снова вернуться к глазам. И повторить это несколько раз.

      Чимин неуверенно шагнул за пределы автобуса, его ступенек, давно не мытых, с клочками земли и пыли, и сразу же оказался в чужих объятиях, пропитанных удушающим запахом табака, смешавшимся с потом. Помедлив немного, он нерешительно обнял Юнги в ответ и заметил, как тот дышал ему в плечо. Тепло; хотя, может, до дрожи в зубах холодно. По сравнению с луной, показавшейся на небе, которую окружали тысячи мерцающих звёзд, Чимин чувствовал себя потерянно и одиноко. Хотелось стереть эти несчастные километры, преодолеть их на автобусе и утонуть в объятиях Юнги. Но теперь, оказавшись в них, Чимина одолевало желание сбежать и укрыться от колючего холода, гуляющего в спутанных волосах и меж рёбрами. Там, где-то за луной, — быть может, и дальше, — но, вероятнее всего, в получасе езды от города, парню совсем не было бы больно. У Чимина сердце разрывалось каждый раз, когда он понимал, что ему с Юнги не быть.

      — Почему так поздно? — спросил Юнги требовательным голосом, словно строгий учитель, что не стерпит малейшей поблажки, и наконец-таки выпустил Чимина из своих объятий.

      — Не знаю, — незамысловато ответил тот, пожав плечами, и растерянно улыбнулся, не ожидав так глупо напороться на чужое раздражение. — Так получилось.

      — Я провожу тебя, — в своей привычной манере оповестил Юнги и дёрнул Чимина за руку в сторону пешеходного перехода, где красный свет должен был в считанные секунды смениться на зелёный.

      В спешке переходить на другую сторону улицы, повернув голову к затормозившим машинам, показалось Чимину чем-то непривычно волнующим в плохом смысле этого слова. Каждый новый шаг давался тяжелее предыдущего: соприкосновение подошвы поношенных кроссовок с раскалённым асфальтом ни с того ни с сего ощущалось так отчётливо, а ноги, ко всему прочему, словно перестали слушаться. Чимин подумал бы про себя: «Как же, твою мать, вовремя!», если бы не полнейшее отсутствие мыслей в его разболевшейся голове. Парень лишь чувствовал лёгкий ветер с ароматом остывающей улицы города и смотрел в чужие глаза, щедро делясь обжигающей обидой, которую выражал его взгляд.

      Чувство влюблённости уничтожает Чимина, бросая его сердце куда-то к ногам и безжалостно растаптывая. И это чувство настолько болезненное, всепоглощающее, что выразить его словами едва ли представляется возможным. Может быть, оно напоминает опоздание на последний автобус до деревни, когда досада от осознания накрывает с головой. Похоже и на ту обиду, граничащую с разочарованием, когда оценка за экзамен оказывается гораздо ниже той, что можно было бы ожидать. Похоже на разбитый по неосторожности телефон или залитый чем-то сладким ноутбук, потерянную любимую, особо ценную вещь и многие другие неприятные происшествия, которые только может вообразить себе человек. Чимин поймал себя на мысли, что его взгляд, брошенный на Юнги, настолько же грустный, раздосадованный, насколько полный желания. Таким ведь взглядом обычно смотрят на пачку сигарет, зажатую в руке? На вредную привычку, которую трудно бросить?

      — И что вы собираетесь там делать? — нахмурившись, спросил Чимин с читающимся недовольством в глазах, когда Юнги завёл разговор об очередной вылазке за город со своими друзьями. Отчаянный порыв, который, Чимин знал, никогда не сойдёт ему с рук.

      — Просто проведём время компанией. Что в этом такого? — ответил он, не скрывая нарастающее раздражение. — Почему ты так реагируешь?

      — Разве там не будет твоей бывшей? Не говори, что я ошибся, — нарочно проигнорировав чужие вопросы, выдал Чимин и тут же остановился посреди одного из дворов, хотя до дома было уже рукой подать. Юноша надеялся, что его слова прозвучали так, будто он, не прилагая значительных усилий, раскрыл чужой обман благодаря своему незаурядному уму, когда в действительности они воспринимались как истеричные выпады неуверенного в себе подростка. Тем не менее, Чимин до последнего хотел услышать, что в той компании, о которой заговорил Юнги, не будет никого, чьё присутствие могло бы не просто смутить, но и стать причиной возникновения конфликтной ситуации.

      — Снова? Почему ты делаешь это? — разгневанно спросил Юнги, разведя руки в стороны от бессилия, когда заметил, что парень, едва поспевавший за ним всё это время, отстал, и, увидев, что тот вовсе остановился, последовал его примеру, развернувшись. — Что ты хочешь? Мы ведь уже говорили об этом.

      — И какой смысл был от нашего разговора? Я ведь сказал уже. Сказал, что мне не нравится это! Почему ты снова будешь проводить время с ней? — продолжил нападки Чимин, сложив руки на груди, и даже не заметил, как тон его голоса повысился, что не осталось без внимания Юнги. — Просто признай, что ты ищешь повод, чтобы увидеть её. Каждый раз, когда вы решаете позависать вместе, она там, с тобой!

      — Какого хрена? — прикрикнул парень. — Нет?.. Нет. С чего ты вообще это взял? — и затем постарался как можно осторожнее отрезать вариант, при котором Чимин посчитал бы действия Юнги сомнительными, но из-за чрезмерной неуверенности, не пойми откуда взявшейся, его «нет» прозвучало почти как вопрос.

      — Уверен? — вдруг обронил Чимин и поднял на Юнги взгляд, тем самым будто отвечая вызовом на вызов. — Может, вы трахаетесь, а я не в курсе? Расскажешь, как часто? Каждый раз, когда вы вместе? Да?

      — Не разговаривай так со мной, — сказал парень твёрдо.

      — А то что? Что ты мне сделаешь? — отозвался Чимин надломленным голосом. До парня с очевидным опозданием дошло, что его напускная уверенность, граничащая с безрассудством, лопнула, точно мыльный пузырь, напоровшийся на препятствие в виде мелких камушков на асфальте или тонкой веточки дерева, когда последняя фраза Юнги наконец-то осела в голове, встряхнула, приведя в чувства.

      — Ты ведь знаешь, что будет.

      Да, Чимин знал, но отчего-то продолжал испытывать чужое терпение. Вернее сказать, он вновь и вновь расшатывал то, что ещё осталось от нервной системы Юнги. Зачем? Он и сам не знал. По всей видимости, хотел проверить, как далеко способен зайти человек, движимый гневом. Или — нравилось балансировать на грани дозволенного.

      — Да, я знаю это. Знаю, да, — согласился Чимин и активно закивал головой, пытаясь сдержать себя от резких высказываний: то, запрокинув голову, смотрел в небо, считая появившиеся звёзды, то отворачивался в сторону и провожал глазами прохожих людей. Но у него всё равно не получилось — может быть, не так хорошо старался, как мог бы? — Да, я знаю, что будет. И что с этого? Ты каждый раз поступаешь так. Просто уходишь от ответа! Твою мать, что с тобой не так? Может, тебе стоит...

      Чимина оборвали, не дав возможности закончить начатое: Юнги в два счёта настиг парня, схватил его руку и сильно сжал её, тем самым вызывая болезненный вздох, едва не переходящий во что-то вроде вскрика, хорошо слышимый для прохожих, — очень навязчиво и до неприятного знакомо. Но, честно говоря, Чимин был настолько ошеломлён, будто подобное происходило с ним впервые. Он тут же попытался высвободиться из-под чужой руки, что не увенчалось успехом. Юнги смотрел на Чимина с нескрываемой насмешкой.

      — Теперь ты доволен?

      — Отпусти мою руку, — выдавил из себя Чимин обиженно. Он был так оскорблён, унижен. Прижать бы ладони к лицу и заплакать тихо — так, чтобы никто больше не стал участником этого позора. В подобные моменты парень чувствовал себя таким уязвимым, таким обнажённым. — Я сказал, отпусти.

      Очевидно, Чимин вновь перешёл границы дозволенного. Впрочем, как и Юнги.

      — Ладно. Извини, — обронил парень после того, как отпустил чужую руку, и у него действительно не было иного выбора, кроме как признать свою опрометчивость. Тем более, что это был не столько лёгкий способ, сколько уже знакомый, работающий безотказно: слова извинений, сорвавшиеся с уст парня, были не в новинку ни для него, ни для Чимина.

      То мгновение, когда солнце, напоследок поцеловав горизонт, скрылось из виду, было омрачено страхом. И, казалось, этот страх навис над головой Чимина, словно россыпь звёзд, блекло мигающих в ещё не остывшем закатном небе. Подросток не знал, что именно его пугает, почему он так взволнован — до неприятных ощущений в животе, прерывистого дыхания и трясущихся коленей. То, с каким грохотом билось сердце Чимина, когда он виделся с Юнги, не на шутку пугало парня. Тому причиной была влюблённость? Значило ли это то, что всё в порядке, что нет весомого повода для волнений? Ощущения ведь вызваны далеко не негативным чувством — вполне светлым и безобидным. Всё в порядке, ведь так? Чимин, правда, не знал.

      Шум из открытых окон, гул редко проезжающих машин, что, возвращаясь после насыщенного дня, заезжают на парковку, отстранённые голоса людей, лай собаки, доносящийся со стороны верхних этажей многоэтажки, неугомонное щебетание птиц — всё это до определённого момента неплохо разбавляло затянувшееся молчание. Чимину нечего было сказать Юнги. Но и двинуться с места он не решался. Если честно, Чимину захотелось разойтись с Юнги и в одиночестве дойти до дома.

      В какое-то мгновение, пока тайком наблюдал за чужой жизнью через окна, Чимин обнаружил, что Юнги не сводил с него взгляд. По всей видимости, он ждал, пока Чимин заговорит с ним. Но парень не знал, что сказать. Более того, он боялся даже посмотреть на Юнги в ответ. Впервые Чимин бросил взгляд в его сторону и сразу же отвёл глаза: боялся вновь разжечь костёр, угли в котором уже почти дотлели, не хотел выдавать себя и признавать, насколько был огорчён и разбит, показывать, как сильно робел, едва ли не обмякая под сжигающим взглядом напротив. Кажется, между парнями стало на одну преграду больше.

      — Я сам дойду до дома. Осталось совсем немного, — наконец сказал Чимин, не выдержав, когда мучительная тишина того молчания начала на него давить.

      — Точно? У меня ещё есть время, — произнёс уклончиво Юнги, будто он решил уступить, пытаясь загладить вину за произошедшее.

      — Да, — ответил Чимин. Его сердце уже не билось так неистово, сил было достаточно, чтобы говорить связно. — Лучше иди сейчас. Если не поторопишься, пропустишь свой автобус.

      — Ладно, — сказал Юнги. — Я позвоню тебе завтра.

      И он ушёл. Так просто и естественно, на деле это оказалось для Юнги не сложнее, чем купить пачку сигарет в супермаркете, чем проводить время со своими друзьями и бывшими подругами.

      «Лучше бы я ничего ему не говорил», — подумал про себя Чимин, ощутив, как новая волна сожаления захлестнула его. Если раньше подростка не терзали столь глубокие противоречия, то в тот миг это было что-то сродни ярости, бушующей внутри, переливающейся через края.

      Тогда, за всё время, что провёл с Юнги тем вечером, Чимин, кажется, впервые осмелился поднять глаза и пристально посмотреть на парня, стремительно удаляющегося от него. У Чимина не осталось ни единого проблеска надежды. Его взгляд был многозначительным — он выражал жажду, которую едва можно утолить. Вернее сказать, Юнги не был способен её утолить.

      «Да, определённо. Так было бы лучше», — подтвердил свою ужасную мысль Чимин, что охватила его беспокойный разум. Тем не менее, в какой-то степени парень всё-таки был благодарен. Юнги дал Чимину понять — понять то, что он так отчаянно желал получить от других.

      Чимин хотел, чтобы Юнги стало больно. Хотел, чтобы он ощутил нечто более пронзительное, всеобъемлющее, чем печаль, и сокрушительное, не дающее дышать, чем сожаление. Не важно, сколько времени пришлось бы ждать, прежде чем наступил бы этот момент, — завтрашний день, следующий месяц, много лет.

      — «Почему так долго, придурок? Ты в порядке? Хорошо доехал? Неужели ты всё-таки забыл отписаться? Точно придурок», — подражая интонации, Чимин полушёпотом читал полученные сообщения от человека, находящегося в деревни. Парень был так рад, что на некоторое мгновение замер в прихожей квартиры, промахиваясь связкой ключей мимо комода; выбежавший из кухни кот сразу же отпрыгнул, испугавшись звона металла.

      «Я уже хочу обратно в деревню». Это было тем, что ответил Чимин.