Глава 1

«Он всего лишь человек».


Так пишет Царица на хрупкой бумаге, сотканной изо льда Заполярного дворца. Тонкий лист покрыт инеем, исчезающим от прикосновений. Письмо складывается в трепещущие крылья бабочки, тает в руках, грязной водой стекает на землю Ли Юэ, совсем как Фатуи внедряются в организм региона контрактов чем-то незаметным, но ощутимо отравляющим. Навязчивой опасностью одного лишь появления здесь. Ядовитая преданность своим идеалам, цветастые океаны глаз, острота сложных имён – они улыбаются, в этом виднеется хищный оскал. Царица пишет письма с утешениями, театрально лживыми, рождёнными усмешкой тонких губ, хитростью изощрённого плана, презрением к устоявшемуся укладу жизни. В театре деревянные марионетки прыгают по сцене и бросают друг в друга свои бумажные сердца. В королевствах правители готовят зонты для предстоящего кровавого дождя. Ненависть скверной оплетает Ирминсуль, сердца сомневающихся, фальшивое небо над Тейватом. 


Царица смеётся – Фатуи склоняют голову перед её счастьем.


Человек убивает Архонтов. Яд стирает с губ ладонью. Спрыгивает с прибывшего в порт корабля озорным ребёнком, смеётся задорно, от звука его голоса трещат доски прилавков с рыбой. Местные жители отводят взгляды в сторону. Будущее пылает на горизонте ужасами неизбежной войны. Человек убирает с глаз чёлку всполохов огня, рукой прикрывается от поцелуев солнца и приказывает что-то своим людям на языке, который невозможно выучить без металлического привкуса во рту. Под ноги летят осенние листья. Человек оставляет после себя кровавые разводы.


Боги наблюдают за ним с настороженностью.


Царица отправляет своему старому другу снежинки, внутри которых узоры сверкают каплями бушующего океана. Предупреждение – угроза с нотками веселья.


В ритуальном бюро «Ваншэн» властвует отрешённость от мирских забот. Кисть методично выводит чернилами на пожелтевшей по краям бумаге иероглифы, ищет в пламени свечи спокойствие, устало бьётся о деревянный пол, упав из ослабевшей ладони. Души заблудившихся в пространстве и времени завывают унылые песнопения. Чай из женьшеня, заваренный по всем правилам, вдруг кажется совершенно безвкусным. С улицы тянет чем-то неприятно маслянистым.  


Иногда Чжун Ли чувствует, как беспокойство золотой кровью бежит по венам, чудом не выливается наружу проблеском моры в волосах. Он заканчивает отчёт о последнем отправленном в загробный мир, едва слышно напевает себе под нос древнюю мелодию, избегает угрожающе низких туч – не вмешивается. Разве может всего лишь бог как-то помешать убийце Архонтов? 


Чжун Ли молчаливо наблюдает. Смывает с ладоней невидимую кровь убитых, из окна наблюдает за прохожими и привычно работает с документами. Ху Тао с дурашливой улыбкой получает посылку от искусного мастера по дереву, прибивает к доске для объявлений таблички с обещанием скидки и куда-то убегает. Не обещает вернуться. У неё из дел лишь веселье да приятные случайности. В списке важного не значится тревога.


Не каждому такое под силу. Как и все взрослые, Чжун Ли опасается, потому выходит на улицу только в сопровождении тоскливой, самую малость стеклянной, луны, когда вечер побеждает в битве за трон и горделиво красуется перед притихшими подданными. Ветер играет с серёжкой, мягким одеялом ложится на плечи, тычется мокрым кошачьим носом куда-то в солнечное сплетение. 


Гавань рассказывает о произошедшем за день – любовью, нерушимой в неизменности, подобно скалам каменного леса Гуюнь.


Чжун Ли останавливается у моста, пристально вглядывается в горизонт, мысленно выводит бессмысленные узоры на тёмном небосводе, думает о многих вещах сразу. О том, как Гуй Чжун заплетала волосы своего бога в косу и размышляла о сложном. О том, как сотни лет спустя Царица говорила то же самое, когда они собирались за чашкой горького чёрного чая. О том, как сейчас мир раскалывается на части от одного рваного вдоха в сумраке вечера.


— Я всё знаю, – звучит в тишине надломанной храбростью, демонстративной смелостью, годами неискренности. Больше он ничего не говорит. Только довольно улыбается.


Деревянные балки моста покрываются трещинами. С деревьев падают листья, бегут подальше, беззвучно кричат «уходи», «спасайся», «береги себя ради земли, которая считает тебя солнцем». У горы Тигра появляется трещина.


Чжун Ли поворачивается медленно, опасаясь обжечься, слегка удивляясь, когда в темноте показывается голубое свечение гидро глаза бога. Это создаёт иллюзию спокойной водной глади – под толстым слоем льда прячется шторм.


Человек улыбается тому, кого должен будет убить. Бог вежливо приподнимает уголки губ и склоняет голову набок. 


Перед ним чужеземец – огненная стихия в волосах, обманчивое спокойствие глаз, напряжение мышц под одеждой. Темнота вьётся у его ног преданным питомцем.


— Удивлены? – смеётся Тарталья, почти как звонкий ручей бежит по деревне Цинцэ. Шарф спадает с плеча, открывая шрамы на шее – безобразное доказательство преданности лютой стуже. Чжун Ли смотрит, как океан бушует в руках этого мальчишки из Бездны, как огонь согревает снега Снежной, как вода грубеет от разрядов электричества, как Предвестник скрещивает руки на груди. Рукава испачканы. Его одежда впитает в себя кровь последнего Архонта, этому суждено случиться. — Я и правда всё о вас знаю.


Как глупо со стороны человека пытаться одурачить бога. 


Его знания – листы из архива управляющей Ху с историей, выдуманной одним холодным зимним вечером, когда хранитель облаков нагоняла на горы туман, а дитя ветров с любопытством поглядывал, как на бумаге расцветают глазурные лилии и цветы цинсинь.


Рождённый выдуманными людьми, выросший в деревне без названия, знающий языки без прошлого – вежливо улыбающийся консультант ритуального бюро «Ваншэн». Всего лишь человек. Предвестник – тоже. Так говорила та, кому он готов принести мечи побеждённых в качестве трофеев.


Чжун Ли тяжело вздыхает, ночью всегда начинает болеть голова, множество мыслей упрямо следуют по пятам, охотничьими собаками преследуют убегающую добычу. Чжун Ли крутит кольцо на большом пальце, чтобы отвлечься. Вспомнить об умении ядовитой стрелой поражать цель без малейшего усилия. Вдохнуть испачканный присутствием Фатуи воздух. Привыкнуть к тому, как чужой взгляд мажет по ханьфу, словно разрезает тонкую ткань на лоскуты. 


Тарталья смотрит жадно, каждое движение ловит диковинной заинтересованностью, подходит ближе, будто бы не замечая, как вокруг него собирается холод и тянет назад. Позёмка просит вернуться домой, под белоснежное крыло Царицы, в толпу десяти кристальных бабочек с оторванными крыльями. 


На крыше чайного дома дитя ветров сжимает древко копья до побелевших костяшек. 


Чжун Ли качает головой бесконечно устало, как и положено бессмертному. 


Предвестник зачем-то делает шаг назад. То ли с уважением к принятому не им решению, то ли боясь не сдержаться.


— Пусть будет так. 


Чжун Ли соглашается с тем, что его личное дело у Фатуи блещет правдивостью. Будто бы кто-то способен разгадать его секрет. Будто бы когда-нибудь крепкий щит треснет по прожилкам гео элемента, как вновь кровоточащие застарелые шрамы.


Их взгляды встречаются. Встретившиеся на поле боя мечи, сверкающий в лучах славы сталкивается с ржавым от времени. Юность волной бьётся о мудрые скалы, выносит на берег острые камни, утягивает обломки древних кораблей на самое дно. Бездна оставляет на песке отпечатки побед. Мальчишка позволяет гидро мимику родиться в своей ладони и умереть, шмыгнув в расщелину. Он улыбается ребячливо и неуверенно размыкает губы, чтобы сказать нечто наверняка бесконечно глупое.


— Хотите поужинать со мной? – ласково урчит хищный зверь, зазывает в свои липкие сети, забрасывает наживку на полезное знакомство, умело прячет острые когти в мягкости лап. 


Предвестник хочет коснуться мудрости, чтобы побольше узнать о чужом Архонте. Чжун Ли думает, это даже смешно. Смерть приглашает сыграть в занимательную игру.


— Пойдёмте, – Тарталья тянет к нему руку, напрочь забывает обо всех манерах и слишком радостно улыбается, когда пальцы ловко хватают Чжун Ли за рукав. Касание чувствуется сдвигом звёзд в небесных сферах, произнесённым вслух запретным заклинанием, ледяной водой в пылу пожара. Он забирает Чжун Ли, безрассудно, глупо, преступно, почти как злые духи мутных вод озера затаскивают детей на глубину.


Дитя ветров отмахивается от прилетевшего в глаза оранжевого листа. Бог нехотя принимает приглашение своего будущего убийцы на ужин, который принято проводить в узком кругу семьи. 


Гавань журчит редкими переговорами бредущих домой рабочих, звоном ключей запирающихся магазинов, шуршанием горящих бумажных фонариков. В ресторане дочка повара с огнями жаровни в глазах играет с друзьями в карты, а шеф Мао поглядывает на внезапных посетителей с опаской. Его губы поджаты. Руки скрещены на груди. У Фатуи нехорошая репутация, от них чересчур много проблем. 


Кровь другого цвета – шёпотом разговаривающая со страхом.


Тарталья обворожительно улыбается. Прикрывает жетон офицера ладонью. С ним проблема всего одна – мимолётная влюблённость в лживую ауру очарования. Он глупым ребёнком не замечает ничего рядом с новой игрушкой, осуждающие взгляды стойко игнорирует, упрямо идёт напролом. И толкает Чжун Ли к столу. 


— Я заплачу за всё, – машет рукой Предвестник беззаботно. Его рукава всё ещё испачканы остатками судеб неизвестных, завтра утром Чжун Ли наверняка увидит их семьи в ритуальном бюро. Через несколько месяцев серый костюм получит узоры после смерти последнего Архонта. Через пару лет Предвестник начнёт носить красное. 


Тарталья – искренняя радость от очередной выходки – достаёт мешочек с морой. Что-то говорит о банке Северного королевства, слушать не хочется, смотреть на его улыбку странно. Разговаривать о бренности – глупость пьесы о врагах, притворяющихся никем. 


Ли Юэ застывает притихшим океаном перед тайфуном. В горах адепты заваривают чай из сухих цветов, сплетают свинцовые тучи в полотно истории, танцуют в тростниковых зарослях.


Боги наблюдают за человеком с вежливым интересом.


Перед ним тарелки традиционной еды народа с тёмными глазами. Морепродукты и дары горных вершин. На палочках узор с божественным зверем. Но Тарталье что-то не нравится.


— Мне нужно что-нибудь нормальное. Пожалуйста, – добавляет Предвестник с флёром аристократа в манерах. Сян Лин смотрит на его вежливую улыбку нечитаемо, поджимает губы и вдруг понимающе хмыкает. Фатуи не любят палочки. Фатуи разрезают еду ножами и втыкают в овощи острые зубья вилки. 


Чжун Ли прячется за чашкой. 


Сян Лин, сдувая с глаз чёлку, говорит:


— Я принесу то, что есть, – безапелляционно, не позволяя даже избраннику Ледяной Императрицы возразить хоть что-то в ответ. 


Она кладёт на стол деревянную ложку с золотыми иероглифами на ручке и быстро прячется за спину отца. 


Тарталья возмущённо пыхтит. И фыркает так шумно, что Чжун Ли отрывается от созерцания чаинок и позволяет себе слегка приподнять бровь в искреннем недоумении.


— У Моракса сложные отношения с ножами?


Чжун Ли затягивает в вязкую топь мыслей о прошлом. Он думает, да. Ножи не должны покидать поле боя. Так было решено. С Мораксом вообще не бывает легко и просто. 


Но вслух только тяжело вздыхает. 


Тарталья рассматривает письмена на ложке, вглядывается в незнакомый язык, такой же сложный, как и бог, который его придумал. Такой же, как и люди, которые на нём говорят. 


— Ножи похожи на любовь, – очевидная метафора, топорная, излишне пафосная и до ужаса подходящая. Чжун Ли ловит взгляд Предвестника где-то на границе понимания, в голубизне чужих глаз топит горечь прожитых лет, пачкает неспокойную гладь фонтана чернилами. И словами, написанными золотом на дереве. «Придёт весна, и цветы распустятся сами» насмешка над тем, кто никогда не любовался весной. Какое хорошее изречение. — Твой Архонт не умеет любить.


Тарталья возвращается к палочкам. Вкладывает их в руку на манер оружия перед боем, вступает в ожесточенную схватку с куском мяса, почему-то хмурится. 


Чжун Ли может ничего не отвечать. Но считает своим долгом бросить негромкое:


— Это неправда, – подцепив палочками несколько кусочков овощей и опустив их в тарелку упрямца.


Тарталья притворяется равнодушным, вот только хмуриться вдруг перестаёт. 


В следующий раз, когда их взгляды встречаются, он смотрит на Чжун Ли с неправильной, царапающей нутро, нежностью. На внутренней стороне век выжигает ускользающий в темноту образ. Что-то бормочет себе под нос, тянется к чайнику, когда чашки пустеют, ничего не требует, ни о чём не говорит, просто сидит напротив, словно они давние друзья, не видевшиеся несколько тысячелетий и тут вдруг нашедшие друг друга в городе с тоскливой луной. 


От него пахнет битвой, исход которой предрешён, написан на ладони линиями ума и сердца, скрыт от глаз посторонних за преградой перчаток.


Тарталья играет в придуманную ими игру нечестно. Чжун Ли в задумчивости стучит кольцом по фарфору. Перед ним загадка без ответа, зашифрованные письмена забытого народа, головоломка со сломанной деталью. То, что невозможно понять.


В существование Тартальи невозможно верить.


Когда чёлка падает на глаза, он улыбается. Тянет кончик шарфа прикрыть ужасные шрамы. Пальцем стирает с манжетов кровь. Подпирает голову рукой и разглядывает Чжун Ли, как именитый коллекционер присматривается к очередной безделушке. Как ребёнок радуется новой игрушке.


— Почему ты согласился? – вдруг спрашивает он, когда ресторан получает от одного клиента выручку за месяц, а Сян Лин провожает их с весёлой улыбкой. У Тартальи в руках подарочная коробка с ложкой, он рассматривает её не слишком внимательно, больше смотрит на Чжун Ли с трепетным ожиданием ответа. 


Всё это странно. Бог вспоминает слова Царицы о «человечности» и складывает руки за спиной. 


Луна целует Предвестника в рыжую макушку, освещает дорогу до резиденции Фатуи, заставляет каждого случайно выглянувшего в окно любоваться только им. А Тарталья смотрит на Чжун Ли.


— Нужно было отказаться? – вполне очевидно. Бесконечно просто. Стоило вежливо ответить на сомнительное приглашение, соблюсти все формальности и уйти домой до того, как гавань поразит новость о том, что консультант ритуального бюро будто бы работает на Снежную. 


Тарталья неуверенно кивает.


— В таком случае, в следующий раз откажусь, – обещает Чжун Ли, наблюдая за тем, как Предвестник расплывается в улыбке поистине детского счастья. В его глазах отражаются звёзды – соль безмятежных океанов, пена бегущих волн, сияние небесных светил в ласковых водах.


Водная гладь окрасится кровью. 


Чжун Ли провожает Тарталью до массивных дверей и задумчиво поджимает губы. Фамильярность ему не к лицу. Глупость – тем более. 


— Меня зовут Чжун Ли, – на всякий случай произносит он, освобождаясь от невидимой горы вины на плечах. 


Тарталья недоумённо поднимает вверх брови. И, только несколько мгновений спустя, хмыкает. Так, словно ищет в каждом мимолётном движении намёки.


— Я ведь сказал, что всё о вас знаю, – хитрый прищур голубых глаз зазывает на глубину поиграть. А, может, наоборот уговаривает держаться подальше. Словно «выбирай, как будет веселее». — Думаю, вы тоже что-то обо мне слышали.


Люди говорят, он жестоко устраняет тех, кто отважится помешать грандиозным планам. Слухи ходят, он готовится убить Гео Архонта по приказу своей госпожи. Царица пишет, он лучше всех справляется с ролью в её небольшом театре. Чжун Ли знает, мальчишка вонзит нож из демонического металла ему в спину рано или поздно. Всё это говорит о многом. И ни о чём одновременно.


Он знает Предвестника Фатуи.


Знания Чжун Ли не помогают понять Тарталью, который ему улыбается. 


— Вот и познакомились, сяньшэн.


Бог почему-то тоже улыбается человеку. 


Гавань окутывает теплотой осеннего вечера, качает серёжку в ритме бьющегося сердца, провожает до дома заботливым стражем с крыш невысоких домов. Луна несильно покачивается подвесной игрушкой, будто потревоженная чьей-то рукой. Регион, который в легендах сохраняет историю своего бога, погружается в сон.


Дитя ветров запрокидывает голову к звёздам. 


Чжун Ли считает шаги, это помогает притворяться глупцом, не знающем ничего о магии полнолуния. Он останавливается на пороге и мягко улыбается. За спиной жёлтое свечение уличных фонарей мерцает небесной лазурью. 


Удивительно.  


Прошлый разговор с мальчиком-бризом закончился совсем не так, как должен был. Боги отрицают существование сложных чувств, излишне человечных и потому бессмысленных. И, так уж сложилось, чересчур пугающих. Когда-нибудь Сяо это поймёт. Но всюду следовать за своим Архонтом вряд ли перестанет. 


Чжун Ли оборачивается как раз в ту секунду, когда златокрылая птица исчезает во мраке. 


Дома пахнет сандалом, чаем и спокойствием. Привычное коричневое ханьфу спадает с плеч облегчением, словно искуплением во всех грехах. Пристальные взгляды хочется оторвать от себя с кожей. 


На подоконнике распахнутого окна в лунном свете купается письмо от хозяйки книжного магазина «Ваньвэнь». Цзи Фан пишет что-то по мелочи и вскользь упоминает, как «забавный юноша скупил все книги о Властелине Камня». 


Чжун Ли думает, ждать осталось совсем немного. Церемония Сошествия уже через неделю. 


Ли Юэ готовится к свиданию с богом последующие несколько дней с нежным предвкушением. Стойка у входа в ритуальное бюро, где иногда Ху Тао встречает посетителей, покрывается тонким слоем пыли. Дверь открывается лишь от порывов северного ветра. Сейчас никто не умирает. Чжун Ли разбирает завалы в шкафах, пока управляющая Ху делает из обрезков бумаги оригами животных, будто бы богов и адептов. 


На столе рядом с драконом появляется хули-цзин, дух лисы, прежний бог, бывший враг, старый друг. Чжун Ли закатывает рукава и отворачивается к книгам. У него слишком хорошая память. Иногда это чувствуется проблемой.


Колокольчик на двери, подаренный предыдущему главе ритуального бюро, негромким звоном рассказывает о посетителе. Шумный и нетерпеливый. Приносящий с собой запах каких-то незнакомых цветов. Ху Тао выбегает встречать дорогого гостя, двигает стульями и что-то щебечет на международном языке. 


Бумажный лис склоняет перед своим искусственным богом голову. Это напоминает о прошлом – как ветки деревьев покрывались зелёными листьями в разгар свирепых холодов, как в небо запускались бумажные фонари с мечтами о будущем, как в лесной глуши бессмертные брызгали друг на друга водой из пруда с лотосами. 


Хули-цзин учил богиню пыли вплетать в волосы Моракса покрытые утренней росой цветы. И смеялся, словно счастливый ребёнок после очередного приключения.


Тарталья смеётся так же. Когда приглашает незнакомца на ужин, когда хвастается своими знаниями о чужой биографии, когда приходит в ритуальное бюро с вопросом о похоронах бога. 


Ху Тао хлопает в ладоши, её глаза загораются неподдельным интересом, азартом от предстоящей шалости, любопытством по отношению к неизвестной божественности.


— Богов мы пока не хоронили, – признаётся она и распахивает дверь, за которой Чжун Ли демонстративно увлечённо протирает декоративную тарелку. Он думает о благовониях в храме Бронзового Воробья и почти не слушает размышления управляющей. – Справится ли с этим всезнающий консультант?


У Чжун Ли сняты перчатки, открыты запястья из-за закатанных рукавов, волосы собраны на одну сторону. Кожа покрывается мурашками от неуместно жадного и попросту удивительного взгляда. Тарталья застывает в проходе, пока Чжун Ли складывает мокрую тряпку вдвое и чуть дольше положенного смотрит на Ху Тао. Предвестник за её спиной широко улыбается.


Кажется, не умеет иначе.


— Может быть, – следует ответ на провокацию. — Но никто не станет убивать бога. 


У Тартальи в глазах плещется океан воодушевления, радости и ещё чего-то совершенно необъяснимого. Низкие тучи над Ли Юэ не обещают ничего хорошего.


Чжун Ли вытирает пыль с рисунка улетающих в небеса журавлей, пока Ху Тао показывает заинтересованному Предвестнику оригами. 


— Разве их было не четверо? – удивительные познания в культуре народа, на который тебе всё равно. Тарталья тычет пальцем в бессмертного лиса и хмурится. — Кто это?


— Дух горного леса с горы Тяньмэнь, – отвечает ему Чжун Ли, наблюдая за тем, как выражение лица Предвестника выражает недоумение. И нечто неуловимое. — Это место сравняли с землей несколько столетий назад. Сейчас там долина Гуйли. 


Тарталья переводит взгляд с Чжун Ли, на которого сейчас смотреть просто невозможно из-за поднявшейся бури в глазах цвета золотой чешуи, на бумажную фигурку. 


— Почему в книгах его нет?


Глупая человечность. Чжун Ли с тяжёлым вздохом отставляет сверкающую чистотой тарелку на полку, рядом кладёт тряпку. Уборка ещё не окончена, сейчас пришёл черёд архивов. Ему до тянущей боли в костях хочется раствориться в воздухе божественным светом. Вот только пристальное внимание мешает сосредоточиться на чём-либо, кроме обладателя столь зачаровывающих голубых глаз.


— Он сделал что-то плохое? – продолжает Тарталья.


Все мысли взрываются в голове вспышками праздничных фейерверков.


— Всего лишь убил бога, – пожимает плечами Чжун Ли, нехотя поднимая голову, чтобы столкнуться с холодом Снежной в изгибе усмешки. Вместо этого его вдруг встречает потускневший взгляд.


Глупая божественность. Тарталья скрещивает руки на груди, подходит ближе, смотрит с интересом. Мальчишка, воспитанный Бездной, омытый слезами и кровью своих врагов, пригретый лживо ласковыми речами Царицы, выпытывает мудрость для достижения личных целей. 


— Разве это не чересчур сложно?


Ху Тао едва слышно хихикает, словно оказавшись на театральном представлении, где актёры сталкиваются головами во время поклона друг другу.


Чжун Ли осторожно отодвигает ладони без перчаток как можно дальше, намеренно избегая случайного прикосновения, листает страницы книг, думая о том, что с появлением мальчишки из Фатуи голова болит всегда, и задумчиво поджимает тонкие губы. Загадка всё ещё чересчур сложная, однако теперь можно осторожно коснуться конца лабиринта, почти что случайно наткнуться в темноте на чёрную кошку. Инадзума потеряла Электро Архонта после приезда Предвестника в страну, огороженную стенами гневных молний. Аметист раскололся на две части не из-за него.


Человек не знает, как убивать богов. Человек ещё не умеет убивать бессмертных. 


Чжун Ли вглядывается в пылающие пожары рыжих волос, поцелуи солнца на щеках, голубые лесные пруды глаз, счастливую улыбку уголков губ и смиренно склоняет голову набок.


Иногда боги помнят о том, что ещё не успело произойти. Ведь сотни лет назад наблюдали нечто похожее.


— Во имя Небес, кого это может напугать?


Тарталью – тайфун, поднявшийся со дна Бездны – ничего не остановит.


Небо сотрясается от первого раската грома перед начавшейся грозой. Хранитель облаков сплетает тучи в доспехи для кровопролитной войны, а дитя ветров ловит слетевшие с деревьев листья, словно надеется магией привязать их обратно.


На пепле прошлого тысячелетия молния падает на разрушенный временем алтарь сверкающей звездой, по камням бегут трещины, земля содрогается в предсмертной судороге. 


Однажды рыжий мальчишка убил бога.


Однажды это повторится снова.


Чжун Ли думает, нужно научиться забывать, потому что падает в пропасть воспоминаний и не может ничего с этим сделать. Одно из немногих, что бьёт под дых, словно древком копья преданного верующего в старую рану. Чжун Ли застывает перед шкафом, в руках книга о глазурных лилиях – имя Гуй Чжун на страницах оседает невидимой пылью. Он вглядывается в корешок книги, ищет тонкие переплетения нитей, открывает рот, привлекая внимание Ху Тао, которая каждый его вдох ловит с обожанием, и ничего не говорит.


Потому что помнит многое.


Хули-цзин, юноша с лисьей хитростью в улыбке, осторожностью бесшумных лап в разговорах, мягкостью пушистого хвоста в касаниях, кладёт ладонь Мораксу на плечо. Улыбается тому, как хмурится молчаливый бог. Что-то шепчет, склонив голову в поклоне безграничной верности. Рукава его ханьфу испачканы кровью. Взгляд полон сожалений. 


«Так нужно».


— Господин Чжун Ли, – Ху Тао касается локтя, отбирает книгу мягко, будто вытаскивает колючку из шерстяного одеяла, смотрит внимательно и улыбается. Чжун Ли приподнимает уголки губ в ответ. Он помнит всё пережитое, сейчас это уходит в темноту пыльных шкафов с безделушками. Ху Тао – маленький драгоценный камень, цветок валяшки в кустах репейника, свет в темноте загробного мира. — Расскажите нам что-нибудь.


Чжун Ли из осколков слов, брошенных в минуты борьбы, собирает треснувшее зеркало истины. В отражении существо без имени собирает из праха фигуры погибших друзей. 


По земле Ли Юэ бегут мурашки от осторожной поступи верного подданного заснеженного королевства. Чжун Ли смотрит так, будто Тарталья сделал что-то очень плохое. Это правда. Так нужно. На Предвестников нельзя смотреть по-другому. 


— Какую из легенд?


Ху Тао задумчиво хмыкает. 


— Расскажите про хули-цзина, – просит она, кивая в сторону оригами. 


Тарталья скрещивает руки на груди и замирает у стены.


Чжун Ли рассказывает о боге, которого любил. О том, как ветви леса на горе Тяньмэнь роняли на плечи цветастые листья, богиня пыли украшала диковинные механизмы глазурными лилиями, а дух лисы собирал в пруду семена лотоса.


Босые ноги касаются воды с перезвоном колокольчиков. Волосы пахнут благовониями алтаря хранителю лесного пристанища. Ладони отделяют горечь от сладости, беспокойство от умиротворения, смерть от любви. Он улыбается Мораксу и зазывает в чащобу за собой. Где небо пропадает за ветвями могучих деревьев, насмешка Гуй Чжун растворяется в переливе птичьих трелей, с души на землю валятся камни тревог.


Здесь лепестки весенних цветов покрываются тонким слоем свежевыпавшего снега. Рассветы одеваются в красное, чтобы подходить вечно свадебному ханьфу рыжего лиса. Ночи ложатся в ладонь чернильными волосами бога скал.


Зелень вечного лета целует бессмертных в щёки. Озорным ветерком обдувает пушистый хвост лесного духа. Хули-цзин убегает – позволяет себя поймать и смеётся так, как в минуты спокойствия ощущается счастье. 


— Настанет время, когда ты станешь императором Ли Юэ, – они падают в заросли травы у песчаного дерева. На палец садится бабочка с разными крыльями, напоминание о вечных переменах. — И все мы будем тебе подчиняться.


Моракс убирает лезущие на глаза непослушные пряди волос и протягивает руку богу, на которого смотрит с нежностью. 


— Я умру от скуки.


Хули-цзин смеётся. Сухими губами неспешно целует запястье с красной нитью судьбы.


— Не переживай, сяньшэн, – ручейком льётся его беззаботность. — Я всегда найду способ стать твоей головной болью. 


Тарталья смеётся тоже. В его глазах тёмные подворотни озаряются блеском гидро глаза бога, луна прорывается сквозь свинцовые тучи осветить дорогу до дома, кровь окрашивает одежду в марево алого рассвета. 


Чжун Ли вспоминает, как небо озарялось светом сотен бумажных фонариков. Владыка Песен молила небеса о благополучии, Покоритель Ураганов бормотал Селестии о спокойствии, дитя ветров опускал венки в воду. 


Хули-цзин рисовал на фонаре, как дружат скалы с пылью, как любят вихри с солью, как дух лисы сплетает на небе узоры будущего из красных нитей судьбы. 


Как Моракс зовет А-Яо к остальным.


Так они исчезают из памяти бессмертных: золотом и янтарём. Так они остаются в легендах людей: любовью и смертью. Так об этом рассказывает Чжун Ли: счастьем и беспокойством.


Он помнит многое, не может забыть, никак не выходит. Слова из прошлого сплетаются в забытые речи, чужие улыбки кажутся знакомыми, чувства иллюзорно походят на настоящие. Тарталья своим шумным дыханием разрушает любые конструкции неприступных скал. Улыбается, будто они старые друзья. Или, что хуже, незнакомцы, приходящие друг к другу в кошмарах.


— Сяньшэн, – ласково шепчет океанское чудовище, порождение застывшего во льдах разрушительного шторма, воспитанное ужасами Бездны, улыбающееся заботой, пряча в этом ненависть. — Поужинай со мной.


Ху Тао напевает под нос песенку о смертном, который угодил в сети демона. Ей смешно.


Чжун Ли не позволяет Тарталье дотронуться до него. И прячет взгляд в фальшивом сожалении.


— Не могу, – произносит он негромко. На подобное не хватило смелости в первую встречу. Сейчас почему-то горло сдавливает мучительный кашель. — Я уже обещал другому человеку провести с ним время. 


Тарталья вспыхивает пожаром обиды, его губы сжимаются в тонкую полоску ледяной усмешки, на кончиках пальцев почти загорается пламя. Электричество ему не подходит. Вода – тоже. Мальчишка правит пепельными льдинами бескрайнего океана Каэнри’ах, ступает по лестнице замершего во времени шторма с гордостью сумасшедшего, наблюдает за уходящим Чжун Ли с нечитаемым выражением лица. 


На дне голубых глаз человека отравляющей скверной завязывается то, что боги не способны предсказать. Это грозит завтрашней катастрофой. Кровью на улицах, болезненной усмешкой победителя, тяжестью сожалений глупца. 


Чжун Ли чувствует, как золотыми линиями по меридианам расплывается беспокойство, кипит в отчаянии отыскать приемлемую форму и застывает чем-то уродливо несуразным – человечным. 


Так нужно.


Так люди выражают свои чувства. Так боги пожирают чужую любовь.


Гроза стучит в окна непрошенным гостем. В коридорах слуги протирают от пыли старинные барельефы на стенах поместья. Хмурый мужчина из Снежной зовёт своего господина длинным титулом, очевидно, придуманным Её Величеством для очаровательных театральных представлений. Тарталья принимает из рук боевого товарища подарок от книжного магазина «Ваньвэнь» и хрипло выдыхает, будто вытягивает себе жизнь рваными лёгкими. 


На страницах сборника детских сказок бог играет на гуцине. Дух пьёт цветочное вино. В тумане маленького города демоны играют в прятки. У подножия горы строится храм. Босоногие детишки прибегают поиграть в игрушки с бессмертными. Тарталье под ноги падает вырванная из древней рукописи страница с ответами на все вопросы чужеземца.


Однажды рыжий мальчишка убил бога.


Однажды бог позволил этому случиться снова.


Гео Архонт пишет Царице последнее письмо, искусно копирует её раздражающую насмешку над мнимыми слабостями, вскользь упоминает «обстоятельства непреодолимой силы» и запечатывает конверт магией. Желтоватая бумага Ли Юэ хранит память иероглифов о времени, когда всё было иначе.


Ночью Тарталья видит во сне звёзды и цветы. 


Чжун Ли снится, как он умирает в темноте.


На рассвете шаловливый ветерок скидывает на пол все бумаги. За брошку цепляется лента в волосах. От чашки откалывается кусок. Перчатки остаются забытыми дома. День Церемонии начинается с неудач. 


Чжун Ли собирает в ладони капли воды, стекающие с кувшинок, которые Ху Тао срывает с азартом преступника. Он ловит невидимый хвост златокрылой птицы. И чувствует шелк рукавов Нин Гуан во время приветствия.


— Кувшинки? – негромко смеётся Воля Небес, когда Чжун Ли протягивает букет.


— Водная гладь успокаивает, – нечто похожее шептала ночь, когда Чжун Ли сидел у окна и жмурился от воспоминаний о мире, который невозможно вернуть.


Ху Тао под громкий шёпот извинений убегает к друзьям. Нин Гуан провожает её внимательным взглядом и слегка хмурится, когда в толпе детей замечает ребёнка из Снежной. 


Чжун Ли нарочно не смотрит в ту сторону. Занимает себя наблюдением за тем, как Нин Гуан поджимает губы, склонив голову набок. Иногда она напоминает правителя, которым Моракс когда-то был. 


— Благодарю за цветы, – вдруг произносит Нин Гуан с неземным очарованием. Кувшинки купаются в лучах яркого солнца, предвещающего хороший исход Церемонии. Белое праздничное ханьфу сверкает вкраплениями золотых нитей. Светлые волосы падают на плечи величественным водопадом. 


Чжун Ли отвечает вежливой улыбкой. Пристальный взгляд чувствуется горой на плечах, которую он не соглашался нести.


— Могу я спросить кое-что?


Нин Гуан кивает, безмолвно просит его продолжить. Заинтересованность глаз оплетает Чжун Ли коконом. Невольно вспоминаются липкие сети Тартальи, холод усмешки, ложь в улыбке, обида после отказа. 


Предвестник прожигает Чжун Ли взглядом, который сложно игнорировать. Который постепенно начинают замечать другие. Который оставляет на коже невидимые – ощутимые – следы.


— Сегодняшняя Церемония пройдёт по всем правилам? – невозмутимо продолжает Чжун Ли, протягивая руку Нин Гуан, чтобы отвести её к стоящей в отдалении госпоже Кэ Цин.


— Что заставляет вас усомниться во мне? – она принимает руку консультанта ритуального бюро так, словно готовится идти к народу по правую сторону от императора Ли Юэ. Великодушие простирается до небес, где в облаках прячется Нефритовый дворец. 


Боги любуются ей с гордостью.


Человек смотрит так, словно уже вырывает сердце Нин Гуан из груди.


— Управляющую спрашивали о похоронах бога, – Чжун Ли озвучивает то, что кажется необходимым сказать. Не может умолчать о важном, но и не собирается отдавать мальчишку в руки Цисин.


Нин Гуан останавливается на половине пути. До мелкой дрожи цветов сжимает букет. Прекращает мягко улыбаться. Почти выдёргивает руку из хватки Чжун Ли.


— Кто? – губы сжимаются в тонкую полоску предстоящей расправы над недоброжелателем. 


— Я не скажу, – честно признаётся он. Решение, принятое задолго до этого разговора, невозможно изменить.


Кажется, Нин Гуан это обезоруживает. Она не похожа на Гуй Чжун, больше напоминает бога боевых искусств и долгосрочных контрактов – излом бровей при наступлении бед, каменный взгляд, щит искренней любви к людям. Оружие, рождённое в пылу битвы.


 — В моей власти вызвать вас на допрос, – угроза мечом в живот, листьями с деревьев, властью правителя. Нин Гуан повышает голос так, чтобы эхо недовольства прокатилось по площади роем слухов. За ними по-прежнему наблюдают с пытливым любопытством и желанием вмешаться. 


Кэ Цин удерживает воспитание. Тарталью за рукав хватает Ху Тао.


— Я не скажу, – повторяет Чжун Ли мягко. Ладонь Нин Гуан чувствуется чересчур холодной, несмотря на упрямство осеннего солнца встретить бога теплом. — Мне хочется узнать, на что он способен.


Нин Гуан кивает. То ли понимающе, то ли тяжёлым вздохом того, кто уже покорился судьбе. И ещё раз благодарит за кувшинки перед тем, как уйти. Холод лживой вежливости оставляет на коже царапины. Золотистая кровь капает на землю, отравленную присутствием Фатуи.


Чжун Ли думает, он разочаровал Нин Гуан своей глупостью в решении защитить будущего врага Ли Юэ. Спрятал человека за спиной, чтобы потом получить от него обещанный нож меж рёбер. 


Так нужно.


Их взгляды с Тартальей встречаются. Задумчивость режется о беспокойство. Золото теряется в океане. Блестящий меч отказывается вступать в битву. Юность не разрушает скалы, стеной охраняющие небольшую лужу чернил. Вода застывает в нерешительности.


Ху Тао продолжает держать Предвестника за рукав. Как будто это способно его остановить от рывка в сторону Чжун Ли. Тайфун сметает всё на своём пути. Тарталья петляет в собравшейся толпе, пока у Чжун Ли в голове чужим голосом звучит вопрос:


«Почему Предвестник Фатуи всегда смотрит на него так, словно?..»


— Сяньшэн, – он тяжело дышит, сжимает запястье Чжун Ли так крепко, что, наверное, синяки останутся, и отбрасывает с глаз чёлку. Простым жестом выбивает воздух из лёгких тех, кто оказывается рядом. В дорогом костюме офицера с вечной улыбкой на губах он становится для местных чем-то новым. Притягивает к своей янтарной персоне много внимания. Вот только Тарталья смотрит на Чжун Ли с таким обожанием, что все вокруг мгновенно теряют интерес. — Я уже думал спрашивать у госпожи Воли Небес разрешение забрать тебя. 


В его глазах прослеживается серьёзность. Будто бы «забрать тебя себе». Он уведёт Чжун Ли, куда захочет. Придётся согласиться. Невозможно не подчиниться. Нет нужды сопротивляться.


Исход войны известен.


Спокойная водная гладь укутывает камень, заполняет собой трещины, сглаживает углы. 


Толпа готовится к встрече с Архонтом. Тарталья тянет Чжун Ли к знакомым лицам. Ху Тао протягивает оторванный лоскут рукава с многозначительным выражением лица, они с Сян Лин вдвоём хихикают.


Нин Гуан выходит на середину площади, начиная ежегодную помпезную речь о важности Церемонии Сошествия для народа Ли Юэ. Говорит что-то о благополучии региона, чей бог всегда где-то неподалёку. Слова сплетаются в размытое марево людских молитв и желаний.


Чжун Ли понимает, что его трясёт, когда в голове вдруг стихают воодушевлённые голоса жителей гавани.


— Сяньшэн, ты в порядке?


Властелин Камня поможет, говорит Нин Гуан, потому что верит в это. Кто-то просит излечить больного сына, волнуется о процветании торговли, умоляет о благословении для невесты, шепчет о счастливом будущем или мечтает наконец-то отправиться на покой. 


У Чжун Ли болит голова. На куски разрывается подобие души. Он пытается вырваться из мёртвой хватки Тартальи и затеряться в толпе. 


— Сяньшэн?


— Отпусти меня, – звучит так зло и хрипло, что Предвестник растерянно застывает с поднятой рукой, которой пытался удержать Чжун Ли рядом.


Толпа оглушительно громко хлопает появившейся в небе трещине.


Нин Гуан взывает к гнозису Гео Архонта – Моракс появляется на площади с мыслью о том, что сегодня ему предстоит умереть. Драконьи зрачки сужаются до размера щелей между камнями на вершинах горных цепей. Чешуя хвоста блестит на солнце немыслимыми богатствами.


На горизонте в вершинах гор запутываются облака.


Человек не убивает бога. С интересом наблюдает за ходом Церемонии, пока Нин Гуан прячет волнение в громкости голоса, а стража крепко сжимает копья. Человек не вытаскивает оружие, когда дракон из легенд меняет обличье божественного зверя на более приемлемую в обществе смертных личину.


Моракс становится юношей, в чьих белых волосах прослеживается отпечаток эрозии чернотой неизбежного. Обнимает плечи руками в попытке скрыть паническую дрожь и покрытую мурашками кожу. Отвечает на вопросы своего народа с застывшей на губах, будто приклеенной, улыбкой. Желает им процветания. Вслух рассуждает о торговых стратегиях. Выглядывает в толпе воплощение своего конца.


Тарталья хмурится. 


Чжун Ли так привык к его улыбке, что сейчас задумчивое выражение лица мальчишки кажется чем-то невыносимым. Словно железные крюки болезненно впиваются в грудь, почти что свирепые дикие животные кусают ядовитыми зубами в попытке обнажить миру каменное сердце. Лишь так можно увидеть трещины там, что раньше являлось примером постоянства. 


— Будь то Адепт или простой смертный, каждый должен выполнять свою работу. Только тогда в Ли Юэ будет царить спокойствие, – на ладонях остаются взгляды, которые Моракс не хочет запоминать. Слова, которые не пропускает через себя. Мольбы, к которым не желает прислушиваться. Он должен. Богу следует любить своих верующих.


Человек не сжимает в руках лист древней рукописи о смерти. Человек не прячет в сапоге нож из демонического металла. Человек не смеётся в предвкушении победы над врагом своей госпожи.


Тарталья периодически выглядывает в толпе Чжун Ли.


Сегодня бог не умирает. На пожелание долголетия фыркает так, что из ноздрей струится дым. Вместо прощания дёргает шелковистой кисточкой длинного хвоста. Убегает с поспешностью.


Нин Гуан провожает его на небеса и складывает руки в жесте абсолютного почтения. Дракон пропадает в не-родных чертогах. Начало праздничного банкета объявляется облегчением, сброшенной с плеч горой смятения и улыбкой долгожданного спокойствия.


Чжун Ли находит свою человечность искусственной души на скамейке у ритуального бюро «Ваншэн», застывшую в переплетении сложных мыслей, распадающуюся на части, дрожащими руками сжимающую неизвестно где найденный кусочек кор ляписа.


Голос в голове отчаянно воет – Чжун Ли пытается научиться жить.


И вздрагивает от вспышки перед собой.


Сяо хмурится. Отбрасывает копьё в сторону – оно обязательно вернётся ему за спину уже через несколько мгновений – и скрещивает руки на груди с видом крайнего недовольства.


— Он убьёт тебя.


У Адепта хрипит голос. А ещё не поднимается взгляд, словно боится наткнуться на нечто неприятное в образе Властелина Камня. Не своего господина, чей взор может послужить поводом для казни, а строгого учителя, способного отчитать за разговор на повышенных тонах.


— Сегодня он мог, – кор ляпис светится уродством плавящегося золота. Чжун Ли чувствует горечь меча, божественного дара, почему-то оставленного в ножнах, когда владелец оказался на поле битвы. Война закончилась, мечом раскапывают воину могилу. — Но не захотел.


Сяо вскидывает голову вверх. И пропадает в тени златокрылой птицы, когда совсем рядом раздаётся шум чьих-то стремительных шагов.


Кор ляпис в руках раскалывается надвое.


— Сяньшэн, вот ты где.


Тарталья улыбается с дробящей кости нежностью. Мальчишка из региона льдов крепко держит Чжун Ли за плечи, не давая упасть в расщелину между скалами. Был ли он так же добр к Электро Архонту в надежде узнать необходимое об убийстве бога? 


Звонкий голос почти не слышно. Кажется, он что-то спрашивает, что-то важное и бесконечно сложное.


— Я больше ничего не знаю, – поджимает губы Чжун Ли. Тарталья зачем-то тянется ладонью к его лбу.


Запоздалая мысль посещает голову с шумом, подобным колокольному звону в заброшенном храме. 


Предвестник снял перчатки. Шрам на его ладони очень похож на то, что старательно прятал хули-цзин. 


У Чжун Ли так болит голова. 


Он часто моргает, чтобы сфокусироваться на лице Тартальи, поймать его судорожный вздох великолепного актёра, оставить в памяти веснушки-звёзды. 


А потом мир пропадает.


Гавань Ли Юэ растворяется в тумане кровопролитной битвы, голос сменяется криками невинных, предсмертными хрипами друзей, злобным смехом врагов. Древний дракон выпускает когти – в истории появляются шрамы.


Контракты неизбежно ведут к смертям. 


Осиал взмахивает мечом, рядом с ним небольшой ручей взмывает в небо гейзером, океанские демоны расчищают щупальцами дорогу, чёрные глаза, подобие бездонной пропасти, пожирают души Адептов.


Осиал ухмыляется. Под ногами погибают люди, которых он клялся защищать. 


Рядом с Мораксом умирают те, кого он любил.


— Всё это закончится здесь, – по-змеиному шипит Осиал. 


— Так нужно, – звучит совсем рядом знакомый голос.


В спину Властелина Камня вонзается нож предателя, чьё лицо он не успевает увидеть, но умирает с мыслью, что рыжий мальчишка, целовавший его руки на закате прежнего столетия, рождённый хитростью лисы, игравший в игры без правил, стал предвестником божьей смерти.


Воспоминания исчезают, побеждённые враги стекают в землю мутной водой, старые друзья машут руками на прощание, пепелище горы Тяньмэнь становится местом гибели заблудших путников, обретает новое имя, но о давних временах не забывает.


Чжун Ли стоит посреди поля битвы, закончившейся тысячи лет назад. Он так не хотел об этом помнить.


Свеча с образом хули-цзина догорает с едва слышным треском. Чжун Ли пачкает пальцы в воске, обжигается жестоким пламенем, но не позволяет огню потухнуть.


— А-Яо, – зовёт он негромко.


Из пепла огненным фениксом рождается рыжий мальчишка. Тянет к Чжун Ли руки с тёмными венами пожирающей его душу скверны, с громким шёпотом отчаяния в голубых глазах, с крохотным ножом в кармане.


Здесь город Вечной Ночи встречает своих будущих воинов. Здесь сражённый руками друга Моракс находит ребёнка, который напоминает ему о прошлом.


Мальчишка жмётся к его ноге, когда люди Каэнри’ах проходят мимо с мечами, искажёнными алхимией. 


Чжун Ли протягивает руку с мягкой улыбкой.


— Можешь звать меня сяньшэн. 


— Аякс, – представляется душа хули-цзина со взглядом, в котором сквозит царапающая нутро нежность. Он, всхлипнув, цепляется пальцами за окровавленную ладонь.


Принц государства без веры встречает их лукавой улыбкой.


И всё возвращается на свои места.


Гавань Ли Юэ, украшенная остатками листьев, почти окончательно слетевшими после Церемонии Сошествия, начинает свой день с шума голосов рабочих на улицах, звона фарфоровых чашек в ларьках торговцев безделушками, звучной мелодии флейты в заброшенных шахтах Разлома. В окно заглядывает яркое солнце, напоминая о тепле перед наступлением зимнего увядания. 


Чжун Ли просыпается, будто разбуженный кем-то нетерпеливым. Стоящая на пороге комнаты Ху Тао выглядит до ужасающего довольной. 


— Проснулся, – в голосе сквозит разочарование, которое совсем не вяжется с радостным прищуром. — Жаль.


Подобная реакция обнадёживает.


Чжун Ли приподнимается на локтях, чтобы привычно почувствовать, как дракон дробит рёбра человеческого тела на части для постройки уютного гнезда до следующего момента, когда придётся показаться смертным на глаза. На запястье затухает синяк от мёртвой хватки. Под руку вдруг попадается красный шарф, смутно знакомый, пахнущий чем-то непонятным – человечным.


Ху Тао невозмутимо игнорирует все взгляды в свою сторону и только пожимает плечами.


— Я предпочитаю не знать о том, что произошло, – произносит она с явной насмешкой в глазах. Но уходить не спешит. Чжун Ли смиренно ждёт продолжения. — Нет, правда, мне совсем неинтересно. И я даже не хочу поинтересоваться, как во всём этом замешан Предвестник Фатуи. И мне, конечно, вовсе не нужно знать, почему в долине Гуйли люди мрут, как мухи.


Чжун Ли морщится. Ему не нравится вспоминать. Он мечтает забыть, смыть с ладоней всю кровь, вытряхнуть из себя темноту сожалений о былом.


— После прошлых Церемоний Сошествия лекарь Бай Чжу не говорил, что ты умер, – у Ху Тао в глазах поля валяшки посреди пустыни, тень раздражения и, что непривычно, тепло костра в часы зимней ночи. 


Чжун Ли прекрасно убивает себя сам, не нуждается в помощи человека.


Ткань шарфа скользит меж пальцев кровавым ручейком у горы Тяньмэнь. 


— Сколько прошло дней?


Ху Тао демонстративно закатывает глаза. 


— Этот от тебя не отходил, – рассказывает она, словно зная, что именно хочет услышать Чжун Ли, думающий о том, как отдать Предвестнику шарф, скрывающий его шрамы. — Даже ночевал иногда здесь же, – взгляд падает на кресло, в котором развалилась управляющая Ху. Со спинки свисает плед. Чжун Ли вдруг становится тошно от мысли, что Тарталья был здесь, решив убедиться в его смерти. — А потом послушал господина Бай Чжу и ушёл. Наверное, уже не вернётся. Дней пять прошло с тех пор, как в Ли Юэ тебя похоронили. Эх, я ведь и гроб заказала.


Чжун Ли вспоминает мальчишку – всполохи огня новорождённого феникса, который всегда доводил дело до конца. 


Тарталья вернётся. Он всё-таки обещал своей госпоже принести голову Моракса.


Так нужно. 


Так золотистая кровь смешивается с грязью червивой души. Так боги опускаются до людей.


В долине Гуйли соль бескрайнего океана окрашивает голубую безмятежность в цвет ненависти. В цвет человеческой глупости, пропитанной знакомой усмешкой заснеженного королевства, чей говор режет слух привыкшим к иероглифам жителям страны гор. В цвет безграничного отчаяния.


— Может, там завелось чудовище из Бездны?


Ху Тао скрещивает руки на груди, заканчивая пересказ новостей, пересудов и слухов. Её раздражает молчание Чжун Ли. Сяо – тоже. Адепт залезает на подоконник и зло фыркает. Мальчик-бриз гонит ветер к морю. Туда, где когда-то плавали лодочки из сухих веток, подгоняемые визгами детей. Сейчас там бросают якоря корабли с товарами. 


— Даже ты с ним не справишься? – Ху Тао с насмешкой хмыкает. Поражение Охотника на Демонов ощущается на кончике высунутого языка торжеством.


Чжун Ли тяжело вздыхает. 


— Нельзя.


В этом прячется что-то неозвученное и, так уж сложилось, навечно оставленное лишь в мыслях. 


— Было бы здорово похоронить Предвестника, раз с богом не вышло, – задумчиво произносит Ху Тао, пока Сяо пытается воззвать к чувству такта многозначительным молчанием. Ху Тао только кашляет, будто подавившись не воздухом, а витающим в комнате осуждением. 


— Почему он? – Адепт хмурится, в этом обыденном жесте столько беспокойства, что его невозможно не заметить. И сложно вынести.


— Ему ничего от меня не нужно, – просто отвечает Чжун Ли. Сяо фыркает. Ху Тао демонстративно закатывает глаза. — Ладно, – приходится сдаться под их внимательными взглядами. — Нужно. Но не так много, как остальным.


Важнее то, что Аякс нужен Чжун Ли.


Когда-нибудь хранитель облаков нарисует на голубом небе дракона, юная химера сделает первый фонарик для праздника, творец гор не даст последней скале каменного леса рухнуть в воду, а дитя ветров позволит себя поймать.


Когда-нибудь они поймут богов.


Чжун Ли с тоской думает о том, как хотел бы не вмешиваться. Просто наблюдать, как воззвавший к глазу Порчи мальчишка буйствует на пепелище родины из другой жизни. Смиренно отойти в сторону. Разрешить Сяо поднять копьё против человека. Рассказать Нин Гуан о бесчинствах дипломатической делегации. Написать Царице о любви или, быть может, спросить о смерти.


Чжун Ли приходит к Тарталье безоружным. 


Встречает обезумевший от сражений клинок ладонью и ловит за руку, совсем как глупый мальчишка в первую встречу поймал его. В голубых глазах раскалываются льдины Снежной, всполохи огненных волос догорают тлеющими угольками, водяные ножи обнажают смертельное оружие. 


Человек направляет на бога копьё. Ученик угрожает наставнику техникой, рождённой из прежнего союза двух сердец.


И шипит обещания мучений медленной смерти языком ножей, теперь мало похожих на любовь. 


Чжун Ли мягко улыбается. У Тартальи дрожат руки. В окружении мертвецов, алчных искателей наживы или просто беспечных не-героев, дыхание слышится громким сходом снежной лавины.


— Что ты здесь делаешь? – надломанной храбростью перед, очевидно, проигранной войной.


Ведь мёртвым не место в этом мире. После смерти боги отправляются к реке забвения и роняют слёзы в мутные воды, когда понимают, что обречены помнить всё вечно.


Чжун Ли не умер, потому собирает из беспокойства истинную причину.


— Хочу спасти тебя. 


Однажды во тьме подземного королевства в вышине появляется россыпь тусклых созвездий, напоминающих трактаты древних о звёздной пыли. Алхимики приветствуют бога в рядах своих старейшин с искренним почтением на бледных лицах. Сяньшэн, чьё настоящее имя никто даже не спрашивает, соглашается принять Аякса в ученики. Вспоминает улыбку хитрого лиса – мальчишка, израненная оболочка души хули-цзина, цепляется за его ладонь с обожанием глупца перед увиденным небожителем. 


Когда Селестия обрушивает на королевство всю ненависть, способную уместиться в их маленьком мире, Чжун Ли защищает народ без веры с любовью, нерушимой в твёрдости поднимающихся гор. Тянет подросшего Аякса во дворец, где лорд-командующий стирает с лица юного принца багряную кровь и не замечает, как синяя мантия окрашивается в черноту объятия Бездны. Портал отправляет детей во внешний мир, подальше от крови, поближе к добросердечным людям. В место, где артерии земли сплетают из воспоминаний Ирминсуля фальшивое небо. В ужасе пожаров алхимики прощаются с родными. Посланные Верховными богами духи создают метеоритный дождь. 


Чжун Ли сохраняет в памяти увиденные слёзы в уголках глаз Аякса и говорит «Так нужно», как когда-то шептала ему душа рыжего лиса. 


Всё должно закончиться там же, где началось. На границе с новым днём, в месте, где однажды исчез бог, убитый тем, кто был в него влюблён. 


— Ты опоздал.


Хули-цзин убивает Моракса – искренностью любви, верой спасения, отчаянием прощания. Демонический клинок в руках Осиала не должен забрать душу бога скал. Безумство вихрей ранит других. Застывает на земле уродливыми кляксами. Он становится чудовищем, которое забирает силу, но не справляется с ней. 


Хули-цзин обрекает собственную душу на вечное проклятие за пролитую божественную кровь.


Аякса пожирает скверна – тысячи лет назад Моракс звал его «А-Яо» влюблённостью в нежность улыбки, счастьем в тихом смехе, гордостью в незаметном кивке.


Так бог и рыжий мальчишка встречаются в Разрыве Между Мирами у подножия Каэнри’ах, сотканные из прошлого на полотне с торчащими красными нитями судьбы.


Аякс становится воином, Чжун Ли учит его защищаться копьём от ядовитых угроз Селестии, смеяться над неумелыми шутками лорда-командующего, кланяться принцу с почтением. 


— Я не всегда буду рядом, – с горечью взрослого говорит Чжун Ли, когда Аякс лбом прижимается к его плечу. 


— Всегда, – возражает мальчишка с наивностью, присущей человеческой глупости. 


«Не оставляй меня» между строк всплывает рыбой с сверкающей чешуёй. Чжун Ли запоминает это режущее спокойную водную гладь чувство, гладит Аякса по волосам цвета горящих в ночи костров и устало вздыхает.


Через тысячи лет богиня мудрости напишет на тёмном небе слова о сгоревшей боли, юный элементаль пустит стрелу до Селестии, дева огня бережливо смахнёт с руин древнего храма кучу листьев, а владычица льдов улыбнётся. 


Моракс в чашке с чаем видит отражение Архонта, который ненавидит ножи.


Потому что помнит многое. Потому что не может забыть того, в кого будет влюблён одну небольшую вечность.


— Любовь делает нас уязвимыми, – нежность электричества разрушает затянувшееся молчание. Грубость воды останавливает её прикосновением к аметистовым волосам.


В улыбке богини холода дети находят радость традиционного праздника домашнего очага. 


— Разве это не лучшее, что с нами случается?


Архонты говорят о любви. Чжун Ли запоминает, как смерть струится озорным ручейком по долине Гуйли, как туман застилает от любопытного взгляда Сал Виндагнир, как Селестия раздаёт им гнозисы в награду за погибшее королевство. Сейчас там рождается Бездна.


Однажды рыжий мальчишка потерялся в портале, искажающем время.


Однажды бог не смог его спасти.


— Аякс, – ученик Чжун Ли становится Предвестником Фатуи, прежний бог горного леса кланяется госпоже королевства снегов с чувством восторга перед открытой раной, старый друг рисует водным копьём предупреждение с нотками отчаяния в усмешке. Влюблённый в бога захлёбывается отчаянием после его смерти.


Чжун Ли протягивает руку к лицу, искажённому влиянием Порчи, проклятому Бездной, столь знакомому. 


На костюме Тартальи чернота смешивается с фиолетовыми венами погибшего региона.


— Ты опоздал, – повторяет он с пугающим равнодушием. — Уже слишком поздно, чтобы спасать меня, сяньшэн.


Глупая человечность тычется в Чжун Ли сорвавшимся раньше времени листком песчаного дерева. Касается неспешно, с осторожностью неуверенности, с горечью пролитых на белоснежную скатерть чернил, которые складываются в иероглифы языка, напоминающего о любви и говорящего о смерти.


Аякс целует бога с нежностью единственного верующего. Бабочка с разными крыльями садится на плечо вестником перемен. Чжун Ли смахивает её ладонью и стирает с щеки человека пятна засохшей крови. 


Так в столкновении взглядов рождается застывшая в янтаре и золоте человечность.


Долина Гуйли плачет о прошлом, в тучах неминуемой грозы вышивает горечь чернильной крови, вспышками молний разрывает небо на части цветастой мозаики в храме погибшим богам. 


Моракс помнит их имена, на вкус как горькие травы лечебных отваров, ищет родные лица в новых знакомых – находит нечто неприглядное. То, во что его любовь успела превратиться.


Воспоминания – иероглифы легенд о бессмертных, громкий шёпот в осторожных поцелуях, отчаяние касаний испачканных кровью ладоней к коже, привычный в бесконечной нежности взгляд. 


Океанское чудовище обнажает душу в немом разговоре – Чжун Ли видит, как мальчишка ждёт своего наставника у берегов Снежной, копьём разрезает воду в попытках вернуться домой и зло отбрасывает в сторону принесённый волнами гидро глаз бога. Как в словах почти забытых легенд находит знакомые лица. Как улыбается своей госпоже с искусством лучшего актёра театра заснеженного королевства.


Бездна обнимает Аякса за плечи. 


Царица благосклонно принимает верность слуги чем-то обыденным. В светлых волосах снежинки красуются изящным кружевом. Пальцы сжимают желтоватую бумагу Ли Юэ – попытка вывести предателя на чистую воду.


В Тарталье давно не осталось ничего, кроме крови и грязи.


— Время пришло.


Воспитанник льдов опускается на одно колено с почтением перед силой, которую не одолеть. 


— Я принесу голову Моракса, – уверенностью в победе обещает он, жестокостью стали в глазах, огненной вспышкой посреди Заполярного дворца. 


Чжун Ли тяжело дышит, болезненностью вынырнувшего на поверхность, тяжестью узнавшего правду, горечью попавшего в липкие сети. Тарталья касается его губ в последний раз, словно на прощание перед тем, как вонзит меж рёбер свой затаившийся нож предателя. 


— Когда ты влюбился в чудовище? – голос хрипит, разорванные в клочья лёгкие старательно гонят воздух в сгнившую от проклятия оболочку, притворяющуюся живой. 


Богиня пыли говорила о смерти, пока хули-цзин пил вино из кувшина. Царица говорила о жизни, пока рыжий мальчишка учился убивать. Тарталья говорит о любви, пока в Чжун Ли плавится божественность, утекая сквозь пальцы в землю под ногами. 


Он мягко улыбается.


— Монстр тогда ещё не умел убивать.


И это правда. Иногда в скалах образуются трещины. Через тысячи лет они наполняются водой. 


Чжун Ли нравится искренность. Горькая, подобная чёрному чаю, хрупкая, похожая на глазурные лилии, прекрасная, как найденный в траве кор ляпис, важная, как стеклянная луна над засыпающей гаванью.


В ладонь Тарталье ложится кольцо, вечное успокоение от головной боли, от которой бессмертному никогда не избавиться. 


Однажды тайфун со дна Бездны удалось остановить.


Однажды бог отдал человеку своё сердце. И ничего не попросил взамен.


Аякс роняет копьё, угрожающее неизбежностью, на кончике острия хранящее напоминание о давно прошедших временах, перемалывающее воспоминания в прах. Чжун Ли стирает с щёк своего ученика пепельные веснушки. И накрывает пальцы Предвестника своими, когда тот отчаянно сжимает кольцо в кулаке.


— Это подарок, – повисает в тишине едва слышным шёпотом куда-то в разрыв между телом и душой.


Глупость обретает форму надежды, недостойной и фальшивой. Пепелище долины Гуйли забирает у гор свинцовые тучи, туманом окутывает землю вокруг разрушенного алтаря хули-цзина, хранит свои секреты в руинах забытого мира влюблённых и умирающих божеств.


— Сяньшэн, – на пробу зовёт Тарталья, словно разрезает сети и заворожённо наблюдает за выбравшейся из пут жертвой. В его глазах бушует свирепый шторм величественного океана. На губах застывает привычная улыбка азартного игрока перед броском костей.


Чжун Ли склоняет голову набок.


— Я тоже хочу подарить тебе кое-что, – в нём столько радости от глупой выходки, что сопротивляться невозможно. Дракон тычется носом в ладонь своего будущего убийцы. Чжун Ли улыбается совершенно влюблённо. — Кое-что бесконечно ценное.


Тарталья делает пару шагов назад, оглядывается по сторонам, словно в поисках подходящего подарка, но наталкивается лишь на тела путешественников, забредших сюда с желанием победить чудовище. 


— Чтобы на Церемонии Сошествия через год мы оба могли уйти без сожалений.


Человек дарит богу время. Возможность завершить дела, проститься с близкими и, быть может, разлюбить человека с оружием в руках. 


Чжун Ли думает, ножи похожи на любовь.


Фатуи умело обращаются с тем, что причиняет боль.


Дождь застилает горизонт плотной завесой театра, скрывающей от любопытного взгляда декорации для последующих сцен, объявляющей зрителям о наступлении конца представления, оставляющей актёров в одиночестве.


Тарталья падает на колени перед собственным разрушенным алтарём. И, кажется, вспоминает всё о прошлой жизни.


О том, как хули-цзин вплетал в каштановые волосы бога скал принесённые смертными цветы. О том, как красные нити связывались в одну. О том, как Моракс целовал его в раскрытую ладонь – мальчишка думает о синяках на запястье у Чжун Ли. 


— Разве это не чересчур сложно? – слышится вдруг между раскатами грома. Кровь стекает с рук на землю красными лужами, словно слезами кленовых деревьев или багровых лотосов. 


Чжун Ли подобен каменной статуе Гео Архонта, которая не способна на переживание, но дарует исцеление. Ладонью он осторожно касается плеча Тартальи, удивительно как не оставляет на одежде крошки беспокойства или, что хуже, куски откалывающейся золотой чешуи. 


— Разве спасать меня не чересчур сложно? – шепчет Предвестник, цепляясь за края ускользающей мокрой ткани ханьфу. 


— Меня не остановит, – отвечает Чжун Ли с улыбкой безграничной нежности.


Так бог спасает человека в шаге от края пропасти.


Так в долине Гуйли вновь становится мертвенно тихо.


В гавани ветер играет с голыми ветвями деревьев у моста через расщелину в скалах. На крыше чайного дома адепты притворяются людьми. На улицах люди мечтают о бессмертии. Гидро мимик крохотного воробья преследует закутавшийся в плащ силуэт, пропадающий во тьме вечернего города. Ворота резиденции Снежной приветствуют отсутствующего господина безмолвной сдержанностью радости. 


Лазурное свечение у ритуального бюро взрывается в небе фейерверками. Мальчик-бриз помогает Ху Тао на полотне рисовать пышные цветы, похожие на те, что привезла капитан Бэй Доу в дар Воле Небес. Гань Юй складывает из бумаги для писем фигурки журавлей. 


Чжун Ли садится на скамейку рядом с улыбающимися детьми и гладит белую с чёрными пятнами кошку, призрака извечного непостоянства. 


В городе властвует конец осенних холодов. Бабочки уже не прилетят полюбоваться светом красных огней над крышами домов Ли Юэ. Листья не упадут на тёмную макушку хмурого адепта или под ноги управляющей ритуальным бюро.


На бумаге Моракс протягивает Алатусу руку в пещере, где распускаются цветы, пробиваясь сквозь камень упрямостью, так похожей на человеческую. 


Дитя ветров касается ладони учителя осторожно, почти испуганно, словно опасаясь столкнуться с твёрдостью прибрежных камней на отмели. В песке тонут осколки разбитых кувшинов с вином тысячелетней давности. У воды в пепел разрушаются балки затонувших кораблей. Сяо кладёт голову Чжун Ли на плечо, как делал птенцом златокрылой птицы. 


У Гань Юй в волосах блестит очаровательностью белоснежная лента. Чжун Ли думает о шарфе Предвестника, который не сумел вернуть. 


— Хранитель Облаков сегодня нашла чертежи госпожи Гуй Чжун, – мягко произносит последовательница бессмертного пути. Узелки, на которых держится глаз бога, напоминают о переплетениях контрактов. Глаза отражают вышивку на ханьфу плачущих богов. — На свитках стоит ваша печать.


Чжун Ли помнит, как богиня пыли приносила диковинные механизмы в широком поясе, украшала подаренными глазурными лилиями бездушные шестерёнки и говорила что-то голосом, подобным звонкой мелодии колокольчиков на фестивале цветов.


А ночью, когда луна путалась в вершинах многочисленных гор, она обнимала себя руками за плечи. Тогда хули-цзин заваривал чай из лекарственных трав с горы Тяньмэнь и просил Моракса придумать для людей очередную легенду, в которую можно верить.


— Я берегу адептов от болезненных воспоминаний, – отвечает Чжун Ли, замечая, как дёргается Сяо то ли разбуженный громкостью голоса, то ли встревоженный старыми ранами.  


— О тебе так никто не заботится, – хмыкает Ху Тао, пряча ладони в рукавах и насмешливо улыбаясь. 


Тяжёлый вздох вырывается непроизвольно. 


— Хотя нет, – тут же исправляется девушка, будто вспомнив о чём-то важном. Улыбка на её губах напоминает разгорающийся пожар, в котором бумажные журавли превращаются в пепел. — Тот смешной дурак.


— Управляющая, – предупреждает Чжун Ли.


Ху Тао не собирается останавливаться.


— Думаешь, хозяйка ритуального бюро совсем не разбирается в людях? 


Чжун Ли думает, человек убьёт меня через год. И никто об этом не знает. Может, на следующей Церемонии божественный зверь рухнет с небес бездыханной экзувией. Предвестник всего лишь выполняет приказ. Бог всего лишь прощает ему глупость. Нет нужды в знаниях, когда итог заранее известен.


— Чужая душа – потёмки, – бормочет Сяо, недовольно подглядывая на шумную Ху Тао.


— Только для глупых властителей небес, которые не способны на элементарные чувства!


Боги говорят о любви, словно готовы к сложным чувствам. Люди говорят о сложном, словно не боятся любви.


— «Придёт весна, и цветы распустятся сами», – вспоминает Чжун Ли, устало закрывая глаза. Всему своё время. Нельзя изменить предначертанное.


Моракс несколько лет ждал у реки забвения, пока душа хули-цзина попадёт в Разрыв Между Мирами.


Чжун Ли может ждать Тарталью всю бессмертную жизнь. И ничто этого не изменит. 


На тёмном небе взрываются фейерверки. Так в конце осени ощущается тёплая ладонь на плече. Под ухом слышится звонкий смех с переливами цветастого неба, отражающегося в пруду. Кто-то вплетает в волосы сорванные утром цветы. 


Лепестки украшены бусинами крови. На траву льётся чай из разбитой пиалы. Фейерверки сменяются залпом вражеских орудий. Луна прячется за низкими тучами.


Об этом сложно не помнить.


Адепты собираются за большим столом на крыше чайного дома «Яньшан» и рассказывают истории о времени, когда всё было по-другому.


— О чём хотите послушать сегодня, детишки? – смеётся Е Лань, проводя рукой по волосам задумавшейся Гань Юй. 


Сяо давится чаем. Его глаз бога светится темнотой глубинной бездны лазурного океана. Чжун Ли гладит его взъерошенные, словно перья птицы, волосы.


— Давайте попросим мадам Пин рассказать, как в этом году цветут глазурные лилии.


Тысячу лет назад Адепты собирались на горе под раскидистым песчаным деревом и смеялись, потому что были счастливы. Хранитель Облаков учила Творца Гор создавать пушистые облака на воде, Гуй Чжун спорила с Владыкой Песен о музыке, Осиал хвастался перед Богом Очага диковинными ложками, Яксы вырезали флейты из бамбука, а хули-цзин обнимал Моракса со спины, пока в деревенском храме смертные зажигали палочки для благовоний. 


Тысячу лет назад люди делали украшения из кор ляписа, плели венки из цветков цинсинь и молили небеса о процветании. 


Однажды бог думал о смерти.


Однажды человек мечтал о любви.


В резиденции Фатуи Одиннадцатый офицер Ледяной Императрицы дрожащими руками наливает себе цветочное вино. 


На крыше чайного дома Чжун Ли играет на гуцине мелодию-сказку, сотканную из горечи, драгоценной человечности и глупой божественности. О том, как началась история Золотого мастера боевых искусств и Янтарного духа хитрой лисы.


Так заканчивается последний день осени в месте, где небо озаряется светом красных фонариков и лазурных фейерверков. Наступающая зима приносит в мирно спящую гавань ссору северных ветров и красоту безоблачного неба. Стеклянная луна освещает дорогу до дома, следует молчаливым наблюдателем, с любопытством заглядывает в окна.


На подушке лежит чужой красный шарф, напоминающий Чжун Ли о мальчишке, чья улыбка может растопить льды в океане Снежной. Чьи слёзы в уголках глаз оставляют в каменном сердце трещины.


Человек приходит ночью – синяки на коже, пересохшие губы, треснувшая броня, растаявший снег во взгляде. Он приносит обломки победного трофея и запах дорогого алкоголя. Грязными обрывками ткани прикрывает рану на животе, оставляет после себя кровавые следы, рвано дышит. Широко улыбается.


Не умеет иначе.


Чжун Ли не хочет его пускать – в памяти хули-цзин шепчет слова о любви, пока Предвестник Фатуи держит в руке нож.


— Я устал, – порождение Бездны смотрит на бога со всей нежностью, на которую только способны смертные. Кровь стекает по подбородку на шею, где десятки шрамов от битв с чудовищами, подобными ему. — Хочу домой.


Чжун Ли протягивает руки – Аякс тут же падает в его объятия. И едва слышно шмыгает носом, пачкая грязью безумного сражения рубашку мужчины.


— Сяньшэн, – отчаянный шёпот звучит где-то далеко, словно их разделяют километры. Или, может, несколько тысяч лет. — Нашего дома большего нет?


Ладонь бездумно зарывается в рыжие волосы – окна покинутого жилища, огни забытого города, костры заблудившихся путников.


В руинах рухнувшего под землю королевства остаётся многое. Деревянный дом у скалы, спасённое алхимией от заражения скверной дерево, бумажный воздушный змей на крыше, детские голоса на заднем дворе. 


— Прости.


У Чжун Ли никогда не получалось спасти Аякса. Сожаление обретает форму неровного шрама в районе запястья, похожего на те, которые сгустком времени оседают у воина на теле.


В логове дракона темно. Сокровища покрываются пылью. В углах возвышаются шкафы с книгами и дурно пахнущими маслами. На низком столике лежит открытая книга. У окна висят цветастые фонарики. Не дом – сгоревший в чёрном пламени тёмного дерева музей.


Тарталья замечает встревоженный взгляд Чжун Ли перед тем, как провалиться в полутьму покрытых дымкой воспоминаний. Гнозис в подаренном кольце пульсирует гео конструкцией. Сердце Бога способно помочь в битве, но бессильно перед открытыми ранами. 


Чжун Ли заботится о мальчишке, словно самый обычный человек. Видит, как Селестия смеётся над ним надрывно, торжествующе. Знает, что Гуй Чжун бы нахмурилась и спросила, когда он успел заразиться от смертных глупостью. Слышит слова Царицы о предстоящей победе. 


И вдруг вздрагивает от рваного вдоха Тартальи.


Все выскользнувшие из памяти образы смиренно отходят назад, пока консультант ритуального бюро не отпускает Аякса в Разрыв Между Мирами. Туда попадают все души, готовясь перейти реку забвения. Раньше Каэнри’ах с помощью Алхимии Мела вытягивала из тоннеля тех, кто не заслуживал смерти. Сейчас королевство Бездны зажигает костры под аккомпанемент криков мертвецов.


Душа хули-цзина проклята. Он может не вернуться. 


Чжун Ли обрабатывает раны по старым книгам о врачевании и обрывкам знаний от лекаря Бай Чжу. Кровь пропитывает его бежевую рубашку. Ладони лихорадочно откручивают крышку баночки с целебной мазью. Взгляд иногда останавливается на лице Аякса и тревожно ловит едва заметное движение ресниц. Бог продолжает спасать своего будущего убийцу.


За окном начинается рассвет, встающее солнце лениво показывается на горизонте тонкой полоской. В комнате постепенно светлеет. Обнажается грязь кровавых разводов, брошенный на полу нож Электро Вестника Бездны, мирно спящий в окружении подушек Тарталья, неподвижно сидящий у кровати Чжун Ли. Зимой облачные глубины вышивают на полотне серости белоснежные лотосы – сияние незастывающей водной глади среди снегов. 


В Ли Юэ поют сухие деревья, скучая по улетевшим в вечнозелёные края Сумеру птицам. 


Торговцы вытаскивают на прилавки расписанные искусными художниками сервизы. Рабочие жалуются на суровое начальство. Искатели приключений делятся слухами о, будто бы, найденном Скрытом клинке. Дети забавляются с игрушками, названными мотыльками. В магазинах появляются книги из Инадзумы. По каменной кладке стучат копья Миллелитов. Корабли возвращаются в родную гавань. 


Под дверь кто-то просовывает письмо. На страницах пожелтевшей бумаги иероглифы беззлобно смеются над Чжун Ли. Управляющая Ху вместо желанной отставки выписывает ему отпуск. Она пишет:


«Все пути однажды приведут к концу. Не стоит торопиться».


Чжун Ли тяжело вздыхает. В каштановых волосах блестит горечь чернильного прошлого и золотого беспокойства. 


Вечностью правят сложные чувства, от которых умирают Архонты. Которые Моракс не понимает. С которыми трудно справляться. 


Бог встречал закаты на высоких горах, падал на колени в деревянных храмах, поднимался к солнцу и заглядывал в бездонную пропасть. Слушал говорящих о жизни, смеялся с предсказывающими смерть, пустыми глазами смотрел на влюблённых. Пил чай со вкусом оттепели или же метели. Сражался с врагами, защищал друзей, учил детей мудрости, заключал контракты, говорил с духами, хоронил бессмертных и наставлял людей. 


Смерть пришла, у неё глаза хули-цзина, смех Тартальи, рыжие всполохи волос и веснушки на ключицах. За спиной простирается голубой океан, брызги оставляют на песке узоры роскошных цветов и драгоценных камней, на берегу лежит забытое в мирное время копьё. Мальчишка – сын разрушительного шторма – ловит бога в кольцо рук. Горы раскалываются на части. Пепел прежнего столетия становится почвой для крошечных ростков. На рассвете нового дня океан шумит мелодиями, сотканными из счастья. 


Когда их взгляды встречаются, Моракс замечает, как сильно его бывший ученик вырос. Но кое-что осталось таким же. Аякс смотрит с привычной нежностью, царапающей кончиками пальцев вместо смертоносных когтей.


Чжун Ли просыпается от того, что кто-то перебирает его волосы. Легко, почти ненавязчиво, с диковинной заинтересованностью, явно не желая беспокоить. Золотые пряди отзываются на прикосновение блеском в лучах ослепительно яркого солнца, словно светящиеся прожилки на щите Гео Архонта или, быть может, сокровища дремлющего в пещере дракона.


Тарталья убирает лезущую в глаза Чжун Ли чёлку и невесомо касается щеки. Тепло его пальцев гонит застывшую от настороженности кровь по венам. Холод от поспешного отступления подкрадывается горечью неозвученных слов. Тут же приобретает вполне ощутимый кисловатый вкус. Ритм дыхания сбивается непроизвольно.


— Что же тебе снится? – совсем тихо шепчет Тарталья и, кажется, собирается аккуратно встать, потому что скрипит кровать.


В следующее мгновение Чжун Ли чувствует, что на него мягко падает одеяло. И слышит, как мальчишка зевает, среди десятки вариантов убежать молча выбирая самый сложный. Он остаётся.  


От морской соли слезятся глаза. Благодаря разрядам электричества остановившееся сердце бьётся снова.


Однажды бог спас человека.


Однажды человек позаботился о боге. 


Как и говорила Ху Тао – насмешкой над бессмертными глупцами, радостью удивительного совпадения, тайными знаниями о сложном. О том, как Предвестник Фатуи играл с детьми в прятки, как помогал строить дом на дереве, как угощал сладостями и рассказывал выдуманные истории о мире за океаном. 


Чжун Ли открывает глаза – их взгляды встречаются. Величественные горы отступают в сторону, образуя дыру в стенах когда-то неприступной крепости. Приглашают внутрь тайного пристанища бессмертных и лёгкой рябью на водной глади играют древние песни. Тарталья едва заметно улыбается, подкладывает руку под шею Чжун Ли и светится восторгом победителя, когда мужчина нехотя сдаётся. С пола тянет холодом, у Тартальи кожа горит огнём от мимолётных прикосновений. 


Чжун Ли устало вздыхает.


На дне океанских глаз зарождается нечто сложное, необъяснимое, удивительное. Загадка без ответа, зашифрованные письмена забытого народа, головоломка со сломанной деталью. То, что невозможно понять. 


— Сяньшэн, тебе приснился кошмар? – его голос хрипит, доносится до слуха приливами отмели, где утром на песке спят звёзды-ракушки. Мальчишка медленно моргает. Так коты на причале признаются друг другу в любви. 


Чжун Ли сидит у кровати безмолвной статуей вечного беспокойства, соцветием разрастающейся тьмы у заброшенного храма, последним бегущим по земле осенним листом. Льды королевства за океаном чувствуются даже здесь, в обители горных вершин. 


На улице шумной жизнью наслаждаются смертные. Адепты записывают сказки для маленьких духов, превращая их в легенды. Боги говорят о сложных чувствах, словно готовы умереть во имя глупости. 


Голова Чжун Ли лежит на руке Тартальи – гнозис отзывается волнами спокойствия, пена волн обнимает за плечи, солнце оплетает мрачные горы светлыми волосами, в которых расцветают глазурные лилии.


— Я видел во сне Архонта, которого ты любишь, – ложь попадает на каменную маску каплями росы с увядающих цветов. Чьи-то дрожащие пальцы аккуратно ищут завязки – мальчишка перебирает золотые пряди с видом коллекционера перед драгоценностью. 


— Правда? – Тарталья беззвучно смеётся. Озорной ребёнок хватается за малейшую возможность поиграть. Словно электричество не вспыхивает в ране грозовыми молниями боли. — Разве я не любил тебя всю свою жизнь? А ты ненавидишь меня, да? – смех исчезает в пламени затухающей палочки с благовониями. Голос царапает застарелые шрамы, из которых кровь уже не льётся, вот только они всё так же невыносимо болят. — Всем сердцем, наверное, презираешь.


Глаза Чжун Ли ничего не выражают.


— Ты даже половины не вынесешь, – негромко произносит он, поднимаясь на ноги. Одеяло падает на пол тяжестью небесного чертога. Головная боль бьёт в висках набатом. В глазах цвета золота поднимается янтарная буря. Чжун Ли смотрит на Тарталью, который продолжает улыбаться. 


Даже несмотря на то, что почти умирает.


Чжун Ли опускается перед кроватью на колени, кончиками пальцев проводит по почерневшим бинтам и хмурится. Тёмная кровь воспитанника Бездны напоминает о чём-то древнем, чудовищном, отдалённо похожа на проклятие жителей уничтоженного королевства алхимиков. Фальшивое небо Тейвата скрывает от глаз спрятанное в облаках уродство этого маленького мира. Скверна отравляет невинных – Селестия в вышине путает смертных с грязью под ногами. Обычные лекарства бессильны. Целебные мази и редкие травы не смогут помочь в войне, которую бог боевых искусств проиграл ещё тысячи лет назад. 


С этим невозможно смириться.


Бог разрезает ладонь об взятый у мальчишки нож и внимательно наблюдает за стекающим на рану жидким золотом, божественной кровью, даром и одновременно проклятием небес. Яд Электро Вестника затухает в дымке, застилающей голубые глаза, остаётся флёром воспоминаний на пересохших губах, смешивается с чернильной горечью. Кровь застывает на коже причудливым узором человечности. Рядом блестит золото.


Тарталья тянет Чжун Ли на кровать.


— Пожалуйста, – на грани слышимости шепчет он. Ласково уговаривает сдаться, расставляет липкие сети, зазывает к себе на глубину. Нет сил сопротивляться. Хочется подчиниться.


Чжун Ли нехотя ложится рядом – в объятия холодного воздуха от всплеска гидро элемента, под крыло океанского ветра, к морской соли – и отворачивается.


Тарталья прижимается лбом к спине Чжун Ли. Словно боится, что его вновь оставят одного. Что-то беззвучно шепчет, с преданностью единственного верующего читает молитву Архонту, которого любит.


Царица убьёт Одиннадцатого Предвестника. Очевидно, в Фатуи достаточно людей, чтобы беспокоиться о глупом мальчишке, вот только никто из них не способен противостоять богу. Чжун Ли может. 


— Твоя госпожа собирает Сердца Богов, – он не спрашивает, это вполне очевидно. Ледяная Императрица намеревается бросить вызов Селестии. Предполагает, что с помощью даров за уничтожение Каэнри’ах сможет изменить устоявшийся уклад жизни. — Убийства Архонтов лишь способ заполучить гнозисы.


Царица смеётся – Фатуи склоняют голову перед её счастьем.


Душа хитрого лиса играет в театре Заполярного дворца роль подлеца или же озорного ребёнка.


— Ты всего лишь человек, – предупреждение растаявшего письма кажется чем-то необъяснимо далёким, словно случившемся сотни лет назад. — Почему ты?..


Чжун Ли прислушивается к дыханию Тартальи. Тайфун, грозивший гавани Ли Юэ злодеяниями, мирно засыпает, убаюканный звуком голоса мужчины.


«Почему ты не убил меня?» оседает в воздухе застывшей на морозе каплей дождя. 


«Разве я не любил тебя всю свою жизнь?» вспыхивает в воспоминаниях ярким фейерверком на дне мрачной бездны. 


— Я давно хотел уйти, – Чжун Ли тяжело вздыхает. Болит голова, каменная маска лжи тянет вниз, в подземелья Бездны, где руины величественного дворца покрываются беловатым мхом. На месте небольшого домика у скалы расцветают тенелюбивые сорняки. Голоса Аякса и юного принца пропадают в пожаре случившейся катастрофы. — Столько лет прошло. Мораксу пора умереть, а ты должен выполнить приказ.


Тарталья рвано дышит. Рукой хватается за локоть Чжун Ли. Кажется, ему снятся кошмары, в которых сяньшэн уходит.


Дракон смиренно сторожит сон мальчишки. 


Так нужно.


Так люди выражают свои чувства. Так боги учатся у смертных глупости.


Гавань утопает в пламени золотого заката, когда Тарталья просыпается, вздрогнув так, словно выныривает на поверхность сквозь толщу льда в пруду заснеженного королевства. На подушке остаётся аромат сандалового масла и чего-то незнакомого, должно быть, божественного. В логове дракона сокровища разбросаны по углам, где-то драгоценные камни сверкают на полках дороговизной, а где-то древние книги лежат на полу. 


К фонарикам у окна добавился ещё один.


Предвестник осторожно касается раны на животе и не чувствует ничего. Кровь бога могла бы воскрешать мёртвых, исцелять смертельно больных, спасать жизни невинных – бог потратил её бесценные капли на чужеземца.


Чжун Ли стоит в дверном проёме, безмолвно наблюдая и мягко улыбаясь. 


— Сяньшэн, – надломанная в нескольких местах храбрость рассыпается мелкой пылью, словно крохотными звёздами на небосводе. 


— Я приготовил поесть, – перебивает его Чжун Ли с видом бесконечно уставшего от жизни человека. Иногда бессмертие чувствуется проблемой. Фатуи – тоже. Быть может, однажды всё решится само собой. «Придёт весна, и цветы распустятся сами». Если, конечно, не завянут к этому времени. 


Тарталья берётся за палочки с опаской. За прожитое в Ли Юэ время обращается с ними гораздо увереннее, чем в их первую встречу.


Боги наблюдают за ним с нежностью.


Чжун Ли отводит взгляд раньше, чем это становится очевидно. 


— Сяньшэн, – упрямо продолжает мальчишка. Тайфун, научившийся у воды грубости, у электричества нежности, узнавший от скал о любви, рассказавший льдам о лжи. В его глазах бушует янтарная буря, сметающая всё живое на пути к грандиозным планам, но вдруг остановившаяся перед Чжун Ли в нерешительности. — Ты спас меня. Но мне нечем отплатить.


Глупая человечность проявляется в желании каждого хотя бы немного порядочного одарить несметными богатствами. Глупая божественность прячется в интересе к мирскому.


— Хватит и ответов на пару вопросов, – хмыкает бог, скрещивая руки на груди. На улице начинает холодать, зима приходит из далёких краёв напоминанием о вечных переменах, словно чёрно-белая кошка тычется мокрым носом в ладонь. 


Тысячи лет назад хули-цзин развешивал по голым веткам деревьев гирлянды зелёных листьев и отгонял тучи в море, чтобы горы всегда освещало солнце. Сотни лет назад семеро Архонтов зажигали в небе звёзды, чтобы указать смертным путь домой.


Сейчас Ледяная Императрица отдаёт приказ превратить всё в пепел.


— Все Предвестники пытаются убить Архонтов?


Тарталья ловит взгляд Чжун Ли с надеждой верующего перед статуей любимому богу, чтобы не увидеть в золотых глазах ненависти и облегчённо выдохнуть. Порча бушует грозой в электрической клетке. Скверна смиренно прячется как можно дальше.


— Нас собрали ради этого, – рассказывает Одиннадцатый офицер. — Мы должны добыть семь гнозисов любой ценой.


— Зачем предавать свою госпожу? – Чжун Ли отворачивается к стеллажу, словно заинтересовавшись одной из книг, на деле просто ищет чем можно занять руки, пока в воздухе стеклянными сосульками разбивается на осколки правда. — Раз обещал принести мою голову, почему не убил на Церемонии Сошествия?


Искренность Тартальи ощущается на коже намного хуже его прикосновений. Почти ржавым от крови друзей копьём в старую рану. Лепестком багрового лотоса на бледной коже. 


— Я всё знаю, сяньшэн, – тихий смех льётся по Цинцэ беззаботностью ребёнка. Человек рядом с богом вспоминает о счастье – древние мелодии-сказки на гуцине, взлетающие выше крыш воздушные змеи, яркое солнце сквозь листву песчаных деревьев, семена лотоса в лесном пруду, босые ноги по траве, молитвы Небесам, связывающие запястья красные нити судьбы и зажигающиеся в праздники фонарики. 


Однажды дух лисы убил бога скал, спасая от демонического клинка, но обрекая себя на вечное проклятие. Душа хули-цзина попала в Разрыв Между Мирами лишь спустя десятилетия, которые Моракс провёл у реки забвения, сидел у плакучей ивы нерушимым камнем, игнорировал насмешки призраков загробного мира, отказывался перерождаться.


От духа рыжего лиса остался лишь ребёнок, заражённый скверной и забывший обо всём.


— Однажды, – разрывает тишину открывшейся раной, – я был богом, которого ты любил.


Чжун Ли застывает статуей расплавившегося в беспокойстве золота. Тарталья склоняет голову набок, словно вспоминает детали сказки на ночь, придуманной для капризного дитя ветров.


— Ты учил меня защищаться. Вот только когда Селестия решила уничтожить королевство алхимиков, я не смог спасти себя сам. Ты спас меня.


— Это неправда, – качает Чжун Ли головой. Он вспоминает день, когда их дом горел в огне ненависти силы, которую никому не одолеть. Боги не умеют забывать. Иногда Чжун Ли не хочет быть богом. 


— Лорд-командующий спасал принца, – мягко возражает Тарталья. Его голос совсем близко, словно он стоит прямо за спиной. Тянет к Чжун Ли ладонь без перчатки, где белеет старый шрам из прошлой жизни. — А ты пытался вытащить оттуда меня. 


Поворачиваться не хочется. В глазах мальчишки бог увидит то, с чем не захочет жить, пусть и не сможет умереть в то же мгновение. 


— Знаешь, мы с Царицей не ладим, – вдруг произносит Тарталья с удивительным равнодушием, почти что рождённой из ниоткуда небывалой мудростью. Чем-то, что отличается от привычного озорства. — Я сразу сказал Её Величеству, что отказываюсь выполнять приказ. 


Чжун Ли ловит его взгляд где-то на грани смирения и мудрости. В голубом океане глаз растворяется горечь прошлого, оставляя золотой камень мирно падать на дно, где янтарь ловит его в крепкие объятия. 


Тарталья целует бога с жадностью пленника, вдыхающего свежий воздух из маленького окна. 


Немые разговоры – ледяные узоры народа свирепых бурь, магия белого снега, тайные учения Заполярного дворца о том, как передавать воспоминания, как смешивать правду с искренностью, как с помощью ножей шептать слова о любви. 


В тронном зале ввысь поднимаются мраморные колонны с фресками давно погибших государств. Светлые волосы Царицы вьются по подлокотникам трона волнами, в которых танцуют снежинки. Она читает письмо из Ли Юэ и изредко поднимает взгляд на Тарталью, стоящего перед своей госпожой на коленях. 


— Время пришло, – извещает Царица с властностью правителя целого мира.


Её гордость – преданный воин, великолепный актёр, самая прекрасная из одиннадцати кристальных бабочек с оторванными крыльями – кланяется с почтением.


— Я принесу голову Моракса, – уверенностью в победе обещает он, жестокостью стали в глазах, огненной вспышкой посреди Заполярного дворца. 


Ледяная Императрица улыбается уголками губ.


— Но это будет последнее, что я для вас сделаю, – невозмутимо продолжает Тарталья, поднимаясь с колен, чтобы наткнуться на холод усмешки на лице Крио Архонта. Царица не рассказывала ему о преданности. Об этом Аякс узнал от другого учителя.


— И что же мне помешает послать кого-нибудь другого? – воспитанник поднял меч на наставника. Мудрость взрослого должна направить глупого юнца на путь истинный.


— Я убью любого.


Она смеётся, легко и мягко, совсем не злится, больше забавляется. Царице нравятся театральные постановки. Тарталья никогда её не разочаровывает.


Когда корабль с посланными за гнозисом Гео Архонта Предвестниками бросает якорь в порту Ли Юэ, в Снежной офицер с письмом сообщает Её Величеству о смерти Синьоры. А Тарталья безмятежно вытирает платком испачкавшийся нож, не замечая крови на рукавах. 


Чжун Ли всматривается в расширенные зрачки, прислушивается к сбившемуся дыханию, ловит потрескавшиеся губы своими и чувствует, как золотое уродство формируется в нечто поистине прекрасное. Беспокойство застывает янтарными семенами лотоса. Теми, которые хули-цзин собирал в пруду горы Тяньмэнь. Теми, которыми Чжун Ли украшал еду для Тартальи. 


— Тебе не нужно умирать ради меня, сяньшэн, – пенистые волны окутывают отмель, усыпанную ракушками. Голос доносится рядом с ухом, словно Тарталья надеется пустить в Чжун Ли корни и остаться рядом навсегда. 


Так в полотне прочих судеб друг друга находят красные нити. Так боги, обманывающие себя неспособностью к сложным чувствам, укрывают от ветра отданное им сердце.


Луна идёт по небосводу корабельной поступью, за ней тянется свадебный шлейф звёзд, в руках расцветают букеты созвездий божественных зверей, в воздухе пахнет сладостью тенелюбивых цветов на пепелище долины Гуйли. 


Тарталья скидывает на песок сапоги, отбрасывает к маске Предвестника жетон офицера и бежит к сверкающей блёстками морской воде. Босые ноги рождают тихий звон колокольчиков, восхищённые слова чудовищ со дна, переливы нот мелодий, сотканных на полотне пустотной темноты из счастья.


Чжун Ли наблюдает с берега. 


С моря тянет холодом, чьими-то взволнованными перешёптываниями, грандиозными планами по завоеванию целого мира. Здесь, среди ракушек на отмели, под эгидой острых скал, в компании обломков затонувших кораблей, Чжун Ли дышит свежестью любимой гавани и жмурится от брызг. 


— Тебе не нравится вода? – в руках Тартальи дёргается цветастая рыба, пойманная, очевидно, только благодаря гидро глазу бога. Шарф подчиняется воле ветра, словно наделяет ребёнка Бездны крылом, вместо тех, что оторвала Царица.


В воде обитают чудовища, скрываются от света божественного солнца на глубине, губят торговые суда, вытаскивают уродливые щупальца и напоминают о том, как ужасен был в часы безумия бог вихрей. 


В воде стоит Тарталья, улыбаясь так, что любая яркая звезда безнадёжно меркнет в сравнении с ним.


— А тебе? – Чжун Ли вспоминает задыхающегося в истерике мальчишку, который пытался оружием разрубить воду, чтобы вернуться домой. Поднимающиеся ввысь волны даровали силу гидро. В тот момент Тарталья был слишком несчастен для разговора с Небесами.


Сейчас он создаёт водяного кита, как ранее даровал жизни мимикам. И протягивает Чжун Ли ладонь, словно приглашает императора Ли Юэ посетить вражеское государство.


— Водная гладь успокаивает, – мягко звучит не-ответом, когда желаемое становится действительным, обретает форму совершенства, украшается резьбой надежды. 


Бог скал вступает во владения чудовищ. Ядовитые змеи испуганно шарахаются от воспитанника Бездны.


Тарталья неспешно целует Чжун Ли в запястье. Как тысячи лет назад в мгновения безграничного счастья. И прижимается ближе, когда резвая волна накрывает их с головой. 


Наступает тишина.


В следующее мгновение судорожный вдох Тартальи кажется оглушительным. 


— Сяньшэн, – тихо зовёт он, в звуке успокаивающего голоса залпы орудий, преследующие по пятам, кажутся незначительным перекатыванием камешков по причалу. 


Чжун Ли прячет лицо в изгибе его шеи. И упрямо отказывается ослаблять мёртвую хватку пальцев, вцепившихся в пиджак Предвестника. 


Водная гладь – знамение предстоящего шторма, безмолвное объявление войны, жуткий блеск красных глаз обитающих там чудовищ. 


Водная гладь – ладони, скользящие по мокрому ханьфу, ищущие драконий оплот твёрдости в позвоночнике, касающиеся кончиками пальцев, чертящие по спине нечто, отдалённо напоминающее иероглифы. 


Тарталья пишет имя Чжун Ли с нежностью гораздо большей, чем та, что подвластна смертным.


— Мне не нравится вода, – наконец, повисает в воздухе. Глаза – пещеры драконьих сокровищ – внимательно изучают человека. Пальцы, наконец, отпускают его одежду. — Это правда.


Чжун Ли нравится Аякс. Но говорить об этом глупо.


Бог возвращается на берег. Кутается в высушенную магией одежду. Обнимает руками плечи. Забывает о необходимости дышать. 


Тарталья – проклятый Небесами и Бездной, хранящий на поясе аквамариновое доказательство уважения Селестии, бросивший к остальным вещам подарок электрической нежности Царицы – создаёт из воды диковинных зверей, чтобы позабавить единственного зрителя небольшого театра.


Вода, как фонарь с движущимися картинками, рисует образы могущественных духов, пьющих чай на высокой горе, где растут волшебные пурпурные деревья, а лепестки ложатся на холодный камень цветочным дождём.


Тарталья падает на песок только когда Чжун Ли, наконец, улыбается.


— Когда-то давно я часто ловил в океане рыбу, – в ладони отколовшийся кусочек переливающейся в лунном свете чешуи карпа. В глазах свирепый шторм скручивается в завитки сизых облаков. В голосе нет ничего от скуки по холоду ледяного королевства. Тарталья ловит взгляд Чжун Ли в раскинутые над пляжем сети-объятия и щурится, словно обнаружив в ночи яркое солнце.


Золотые пряди похожи на переплетение ничтожных человеческих судеб в скоплении звёзд. 


Перед наступлением самого холодного часа Небеса вплетают в полотно истории новые нити и разъединяют запутавшиеся друг в друге.


— Я спрошу глупость?


Чжун Ли заинтересованно склоняет голову набок, отчего волосы стремительным ручейком перебегают по плечам.


— Пожалуйста, – не простым разрешением, а чем-то иным. Похожим на «Я не против провести всю вечность в поисках ответов на твои глупые вопросы».


— Если дракона погладить, он будет вилять хвостом? – кажется все существующие боги в облачном царстве вздрагивают от подобной фамильярности. 


Чжун Ли вместо слов слегка качается взад-вперёд, словно на качелях у края обрыва. Не выглядит оскорблённым, хотя должен сейчас же нахмуриться от недовольства.


— Я не знаю, – произносит он спустя мгновение, показавшееся столетием. — Хочешь проверить?


И Тарталья задыхается.


Бог встаёт – отряхивает от невидимой грязи рукава, осматривается по сторонам с азартом преступника и делает резкий взмах рукой, вспугнув притаившихся в прибрежных водах рыб. К ногам падает золотистый хвост с пушистой кисточкой на конце. Мужчина сворачивает его кольцами, чтобы избежать неприятностей, и беззаботно садится рядом с Тартальей.


Словно не делает ничего особенного.


Величественный дракон не превращается полностью, в подобном представлении нет нужды. Достаточно длинного хвоста и проглядывающей на внутренней стороне запястий чешуи. 


Зрачки божественного зверя сужаются от удовольствия, когда ладонь озорного мальчишки зарывается в тёмные волосы. Он устало кладёт голову на колени смертному и поднимает руку, раздвинув пальцы. Через щель небосвод становится картиной талантливого художника: звёзды Северного Ковша танцуют на свадебном пиршестве, луна взмахивает облачным веером, ветер рисует в темноте роскошные узоры, а Тарталья улыбается.


Кисточка хвоста забавно дёргается.


Чжун Ли медленно засыпает, словно погружается в самый сладкий из снов.


Белые коты гонятся за чёрными бабочками. Боги пишут письма с утешениями. Свеча догорает с тихим треском. 


Нераспустившиеся цветы рассыпаются пеплом ещё до наступления весны.


На рассвете Тарталья уходит. Осторожно, боясь разбудить, тихо, преступно, то ли испуганный вор после кражи, то ли заботливый император, отрезающий рукав от одеяния, чтобы не потревожить сон «своего» человека. Чжун Ли думает, так нужно. И смиренно вслушивается в шорохи затихающих шагов. 


Однажды Аякс проснулся на пляже в одиночестве и, узнав в обрывках древних легенд людей, которых видел ещё вчера, шипел на жителей Снежной языком ножей, выкованных из раскалённой любви. Теперь пришла очередь Чжун Ли с тяжёлым вздохом осматриваться по сторонам и искать в волнах знакомый силуэт.


Драконий хвост растворяется лепестками искусственных глазурных лилий. Чешуя остаётся на песке невидимой пылью. Золото застывает оригами. Холодное солнце тянет лучи к одинокой фигуре не в силах вернуть утерянное тепло.


Чжун Ли позволил Тарталье сбежать. Быть может, чтобы у мальчишки появился повод вернуться.


Божественный зверь возвращается в гавань вспышкой потускневшего со временем света в облачных просторах, негромкими разговорами торговцев чайных сервизов, шелестом коричневого ханьфу, взмахом длинных рукавов и тенью застывшей на лице полуулыбкой, словно цветком, увядшим в период цветения. 


Ху Тао бежит к нему с очаровательным визгом приятной в случайности встречи. Хватает за рукав с упрямством в чём-то неозвученном. Тянет в сторону моря диковинностью капризов. Ничего внятного хозяйка ритуального бюро не говорит.


— Господин Чжун Ли, – только повторяет сбивчиво. И торопит, будто они куда-то опаздывают.


На причале корабль капитана Бэй Доу отбывает в Снежную.


— Управляющая Ху, – осторожно начинает Чжун Ли, когда головоломка вдруг раскрывает все секреты, письмена забытого народа оказываются простыми чёрточками без смысла, а лабиринт ломается в руках осколками прежнего таинства. 


В Тарталье нет ничего от бога, которого Моракс любил. В Предвестнике всё для Царицы.


Чжун Ли так легко ему поверил.


— Я разбираюсь в людях!


На борту уходящего в дальнее плавание «Алькора» Тарталья что-то приказывает своим людям на языке, который невозможно выучить без металлического привкуса крови во рту. И смеётся озорным ребёнком после очередного приключения. Он должен вернуться домой, шагнуть в обитель льдов героем с гнозисом Архонта в руках, сверкнуть в лучах славы зазубренным мечом, предстать на театральной сцене важной ролью.


Тем, кого впору ненавидеть.


— Управляющая, – Чжун Ли держит её за руку, мягко призывает посмотреть на себя, но совершенно не знает, что стоит сказать. Быть может, нужно рассказать о глупости. Или следует научить любви.


Ху Тао убегает к отплывающему кораблю упрямостью, истинно человечной. 


— Дурак! – криком проносится по горизонту. Глава ритуального бюро зло дёргает плечом, когда чувствует призыв успокоиться. Она не собирается молча прятаться в тени, пока человек, названный когда-то смешным, горделиво носит на пальце кольцо. Сердце можно забрать после смерти, но влюблённый отдаёт его добровольно. Тарталья предстанет перед Ледяной Императрицей победителем неслучившейся битвы.


— Я тоже буду скучать, – громко смеётся Предвестник. Эхо его голоса рождает мурашки, бегущие по спине, напоминающие настойчивые прикосновения, рождающие сотни непрошенных мыслей, среди которых лишь нежность и обеспокоенность. 


Ненависть не может родиться в цветах. Бог не в силах выжечь это место дотла.


Чжун Ли уводит Ху Тао подальше от любопытных взглядов торговцев рыбой, поближе к привычному завыванию неупокоенных душ. В похоронном бюро царит отрешённость от мирских забот, спокойствие горящих свеч, умиротворение ритуальных благовоний. Колокольчик на двери звенит в тон порывистому ветру.


Ху Тао пьёт горький чёрный чай и хмурится так, словно недовольна концом любимого романа. Сяо играет на флейте знакомую мелодию с выражением абсолютного раздражения на лице. 


Чжун Ли сжигает в пламени найденное на подоконнике письмо от глупого мальчишки.


«Только человек мог писать тебе письма» – насмешкой над трещинами каменного сердца. Над тяжестью возложенной на плечи горы. Над сложностью чувств, столь удивительных для бессмертных.


Тех, которых Архонты не зря опасаются.


— Ты всё ещё хочешь уйти? – мелодия обрывается писком испуганной птицы. Чай из женьшеня остывает на столе. Ху Тао скрещивает руки на груди, чтобы скрыть их мелкую дрожь из-за распахнутого настежь окна. 


Бог тяжело вздыхает. Голова раскалывается на куски омытых водой острых скал. Тёмные вены на чужих руках напоминают переплетение жизней, горных тропинок и бамбуковых зарослей. Красная нить на запястье петляет кровавой рекой.


— Проведу какое-то время в одиночестве. 


Нужно время на раздумья о бренности бытия. Чжун Ли не умеет забывать, вынужден помнить, обязан хранить воспоминания, почти драгоценные камни на полках ценителя прекрасного. 


Сяо склоняет голову в кивке принятия. Или, что, кажется, намного хуже, понимания. 


— Есть грехи, которые я должен искупить, – спокойствие умирает в звуке сухого кашля. 


Небесный свет защищает от когтей чудовища, чьи сети оплетают непроницаемым коконом, чьи ядовитые клыки вонзаются в кожу, чьи нежные взгляды не смыть водой. Иногда боги отказываются поднимать ржавый меч. Это правда. Разве может всего лишь бог как-то помешать убийце Архонтов? Разве может Моракс ранить мальчишку, которого любил так долго? 


Чжун Ли собирает в ладони пепел от последнего письма Тартальи и развеивает его над ущельем. Остатки выведенных неумелыми иероглифами слов летят исчезающей под мостом бабочкой. Здесь они прощаются в третий раз за тысячелетнюю жизнь. Здесь связывающая две души красная нить обрывается, обрывками вырисовывает на небосводе узоры влюблённых и умирающих божеств.


Облака плачут застывшими в холоде слезами. В гавани идёт снег, когда Тарталья уезжает. В Ли Юэ царствует холод, когда бог уходит.


— Так нужно, – одними губами говорит Чжун Ли, пока под ногами расцветают цветы, рождённые совместными усилиями света и тьмы. 


Долина Гуйли встречает его счастливым смехом знакомых голосов, почти пропавших в толще времён, на вкус как сладость вина из османтуса. Из прежних руин рождается гора. Поднимается ввысь к солнцу любовью, нерушимой в неизменности. Камни у подножия окрашиваются в золотой, ветви сухих деревьев покрываются янтарными листьями, лунные цветы складываются на земле в узоры божественных зверей.


На вершине в лучах солнца блестит небольшой пруд багровых лотосов.


Однажды бог не откликнулся на зов своего народа.


Однажды мальчишка сыграл в театре роль подлеца.


Свет фонариков отгоняет от притихшей в ожидании шторма гавани тьму – шёпот чудовищ океанского дна, крики мертвецов из Бездны, смех Царицы на ледяной сцене. Небо застилают свинцовые тучи, сотканные Хранителем Облаков вместо прочных доспехов для предстоящей битвы. В трещинах камней прячутся цветы. 


Нож храброго воина ржавеет от крови друзей. Он оставляет копьё у собственной, выкопанной им самим, могилы и уходит за горизонт в объятия золотого солнца в кровавом закатном ханьфу.


Война заканчивается, не успев сжечь мир дотла, оставив нетронутыми деревянные дома, уронив на дно усыпанного звёздами океана разбитое на сотни осколков зеркало истины. В осколках отражаются те, чей шёпот слышится во снах, после которых глаза слезятся, а сердце содрогается от электрических разрядов. 


Дни сменяют друг друга, подобно шестерёнкам движущихся механизмов на фестивале цветов. Гавань журчит ручейком разговоров смертных о работе, товарах и жизни. Дети играют с воздушными змеями. В небе роскошными цветами взрываются праздничные фейерверки. Крыши домов оплетают разноцветные ленты, знаменующие собой единство Небес и Земли. 


На крыше чайного дома дитя ветров играет на флейте смутно знакомую мелодию, услышанную когда-то однажды в час безмятежности и отныне приходящую лишь в жутких кошмарах.


Так проходит год. Зима укрывает крыши мелкими снежинками с узорами то ли острых скал отмели, то ли брошенных на поле битвы копий. Весна приносит на площадь россыпь распустившихся цветов. Лето беззаботно смеётся кратковременными дождями, почти горными ручейками деревни Цинцэ. Вернувшаяся осень прячет солнце в ветвях сухих деревьях, рассказывающих о любви к птицам каждому готовому выслушать.


Ли Юэ украшает гавань для встречи с богом – Моракс падает к ногам Нин Гуан рухнувшей с небесной обители экзувией. 


Так заканчивается последняя сказка о Золотом мастере боевых искусств.


Так начинается легенда о Янтарном духе хитрого лиса.


Небо краснеет в тон багровым лотосам небольшого пруда, сотворённого в час, когда бессмертный вслушивался в шёпот мира, в плеск волн, в оглушающее дыхание Селестии. Кровавый дождь обрушивается на площадь слезами безграничного отчаяния, словно разбитой на куски храбростью. 


Тело божественного зверя окутывает дым – горечь чернил на страницах истории, пепел забытых писем, потухший костёр. Яд отравляет души, тела, мысли. Проникает внутрь смертельным ранением, будто бы жертвой во имя изощрённого плана. Будто бы случайной встречей старых друзей после тысячелетней разлуки.


Рождённый во тьме силуэт стоит в эпицентре начинающегося разрушительного шторма. Он опускается перед богом на колени. Рядом вьются лишь чёрно-белые бабочки – напоминание о вечных переменах, явление схожести Бездны с миром смертных, тысячелетнее доказательство глупости. Или любви.


Дитя ветров до белых костяшек сжимает древко копья.


Небо молниями разрывается на части. Мир раскалывается на куски от одного судорожного вдоха. 


Осенний лист падает на плечо, словно чья-то тёплая ладонь в разгар свирепых холодов, примчавшихся из заснеженного королевства.


Человек смотрит на бога с нежностью, которая разрушает величественные горы. Письмо в его руке становится последней бабочкой. Рукава красного ханьфу покрыты узорами божественных драконов. В глазах бушует неукротимый тайфун. Рыжие волосы сгорают в пламени собственного огня.


Сяо видит в нём Предвестника – человека, на чьей руке сверкают кольца-гнозисы всех семерых Архонтов. 


Ху Тао не узнаёт Тарталью – озорного ребёнка, который всегда улыбался консультанту ритуального бюро.


Тьма выползает из омута бездонных глаз, скручивается у ног преданным питомцем, обнажая скрытый в дымке пожара хищный оскал. У Аякса кровь другого цвета – громко повелевающая страхом.


Люди говорят, он жестоко убивает Архонтов ради гнозисов. Слухи ходят, он готовится бросить вызов Селестии и низвергнуть в грязь ничтожного мира сверкающих белизной Верховных богов. Фатуи объявляют его предателем – лучшим актёром театра Заполярного дворца. 


Все знают Предвестника божьей смерти.


Никто не знает мальчишку, стоящего на коленях перед экзувией золотого дракона – прежнего бога, бывшего учителя, старого друга. Того, чья судьба так сильно спуталась с красной нитью жизни Аякса, что никто не решился их разделить на полотне истории. 


Ху Тао мягко забирает у Сяо оружие – насмешкой над бессмертными глупцами, радостью долгожданного возвращения смешного дурака к его богу, тайными знаниями о сложных чувствах, которые невозможно понять, но легко принять. 


— Пришла весна, и цветы распустились сами, – вспоминает она, когда Охотник на демонов отпускает копьё с нечитаемым выражением лица и скрещивает руки на груди. 


Всему своё время. Нельзя изменить предначертанное. Хранитель облаков рисует на свинцовых тучах узоры с драконами и фениксами, юная химера вплетает в основание праздничного фонарика белоснежную ленту, Творец гор расставляет на шахматной доске фигуры-горы каменного леса, а дитя ветров позволяет себя поймать.


Аякс возвращается в Ли Юэ забрать своё. 


Под кровавым дождём лотосы вспыхивают золотом и янтарём, любовью и смертью, счастьем и беспокойством. Все письма к Чжун Ли становятся бабочками, хрупкими крыльями разрезающими воздух вокруг Аякса, словно распускающиеся цветы, пробивающиеся сквозь камень упрямостью, так похожей на человеческую.


Они забирают человека, безрассудно, глупо, преступно, почти как злые духи затаскивают детей на глубину мутных озёр. Проводят сквозь леса песчаных деревьев, отмели звёздных ракушек, крохотные деревушки. И приводят к горе, возвышающейся на месте руин прошлого тысячелетия, где умер бог, убитый тем, кто был в него влюблён.


Золотые камни блестят в лучах закатного осеннего солнца, теряющегося за горизонтом. Янтарные листья падают под ноги с едва слышным перезвоном колокольчиков. Лунные цветы, которыми поросло пепелище в Каэнри’ах, ластятся к ногами подобно прибрежным волнам голубого океана. 


Капли падают в воду – мир пропадает в ворохе заклинаний.


Аякс видит Чжун Ли. Он кистью выводит иероглифы на пожелтевшей по краям бумаге. Золотые бабочки и багровые лотосы танцуют на вершине горы, будто на свадебном пиршестве. 


У Чжун Ли сняты перчатки, открыты запястья из-за закатанных рукавов коричневого ханьфу, волосы собраны на одну сторону. Он ведёт пальцами по высохшим чернилами, словно раздумывает о том, как прочитать ненаписанное. Или, быть может, жалеет об однажды неозвученном. 


Листья вплетаются в каштановые волосы бога нежностью потерянного времени – на руке Предвестника семь доказательств полученной любви, лишь одно из них имеет настоящую ценность. В конце концов, только Чжун Ли отдал Аяксу своё Сердце и ничего не попросил взамен. 


Закат одевает мир в красное, чтобы подходить вечно свадебному ханьфу рыжего лиса. Лепестки весенних цветов покрываются тонким слоем волшебного снега. Время ложится в ладонь вечной улыбкой на пути к сложным чувствам.


Стоящий позади Чжун Ли алтарь напоминает о прошлом. О чём-то оставшемся в памяти почти случайно, но отчего-то надолго запомнившимся. 


А потом их взгляды встречаются. Так, что небесные чертоги рушатся сверкающей пылью, горы падают в воду, тайфун поднимается из Бездны и останавливается у подножия горы то ли испуганно, то ли с поклоном безграничной преданности верующего перед богом.


Чжун Ли мягко улыбается. Аякс медленно моргает, желая запомнить каждое мгновение. 


— Можно тебя коснуться? – негромким шёпотом, тяжестью надуманных сомнений, горечью чернильных сожалений. От звука его голоса остаются невидимые – ощутимые – шрамы.


Аякс вглядывается в лицо бога с нечитаемым выражением лица. В нём не осталось ничего, что хотелось бы спасти.


— Разве это не слишком сложно? 


Чжун Ли взмахивает длинными рукавами ханьфу, когда резко встаёт, словно секунда промедления будет стоить ему жизни. Словно искренне нуждается во взгляде, который смотрит с нежностью. Словно всё знает.


На его запястье рядом с шрамом красуется шёлковая нитка, связанная из десятков кусочков. У Аякса есть такая же.


— Не хочу, чтобы ты вновь ушёл, – от бога пахнет сандалом, чаем и чем-то смутно знакомым.


Аякс склоняет голову набок и смеётся озорным ребёнком после приключения. Его ладони скользят по спине, когда Чжун Ли тянется обнять, не дождавшись разрешения.


— Не уйду, – едва слышно звучит дрогнувший голос. Рядом с богом человек вспоминает о доме. — Сяньшэн, я вернулся.


Чжун Ли смеётся так, как в минуты спокойствия ощущается счастье.


Так они исчезают из легенд людей: любовью янтаря и смертью золота. Так они остаются в памяти бессмертных: глупостью и озорством. Так об этом рассказывают детям:


«Однажды рыжий мальчишка влюбился в бога».