Птица счастья завтрашнего дня

Он задерживал его стабильно раз в месяц. Весь отдел откровенно ржал над тем, что Разумовский творил всякую дичь на районе исключительно в дни дежурства Грома и логичных объяснений этому не находил никто. А вот подъёбывали с душой и постоянно. «Лучше синица в руках, чем Птица в рапорте» стало уже своеобразным клеймом на добром имени майора. В дни и ночи, когда порядок и закон в бандитском Петербурге охранял Игорёк, коллеги по цеху устраивали на его столе офис 1xBET, а Цветков, как и положено идиоту, всё записывал на доске с радостно-дебиловатой ухмылкой.

      Сережа Разумовский, а он же Птица, как его прозвали за то, что вечно тащил всё блестящее, но лишенное какой-либо серьёзной ценности, и пиздеть любил без умолку, был не просто местным разъебаем с большой буквы «Р» — которую не выговаривал сидевший в дежурке толстый и не помещающийся в квадратное отверстие окошка капитан Калинкин, — а настоящим тотемным животным Отдела МВД Пушкинского района. О нём ходили легенды. Потому что такого невезучего товарища надо было поискать. А ебанутого Сережу искать не приходилось — он сдавался сам, весело хихикая и радуясь, когда на запястьях с щелчком оказывались надеты наручники.

      Первый раз, когда Гром приехал на вызов, на улице стояла середина весны: серый, заиндевевший снег, а точнее, сваленные в кучи глыбы его таяли, образовывая лужи размером с каналы в Венеции, а из-под коричневой грязи, которая хлюпала под ботинками, лаская слух, то и дело виднелось собачье дерьмо, которое, казалось, было главным символом обновления Российских городов и признаком скорого лета. Подснежники, мать их.

      Стояло раннее утро, и солнце только-только прорисовывало ярко-оранжевую полосу вдалеке, когда состоялось первое знакомство Грома и Разумовского. Романтика двадцать первого века, не иначе. Первым делом взгляд сонного и заёбанного майора лёг на круглую жопу в спортивках, застрявшую в форточке первого этажа хрущёвки, видавшей некоторое дерьмо. Жопа была красивая, не оказывала сопротивления, но голова от этого восьмого чуда света находилась по ту сторону оконной рамы. Нужно было храбро взглянуть судьбе в лицо, а заодно и опросить потерпевшего от такого вероломного посягательства.

      Подойдя к двери, Гром уже знал, кто ждёт его внутри: старый и потрёпанный, как дедовские подштанники, бывший зек Валера, мелкий вор-рецидивист. Ирония оказалась слишком очевидной и Игорь, толкнув плечом хлипкую дверь, оббитую коричневым дерматином, ввалился внутрь с улыбкой от уха до уха. В однушке воняло вяленой рыбой и дешёвыми сигаретами, не говоря уже о том, что в желтые ублюдочные обои в мелкий цветочек уже прочно въелся запах алкашки. Пнув пару стеклянных бутылок, которые стояли батареями на полу, Игорь зашёл на кухню размером с кладовку.

      Там уже с важным видом стоял Валера, пыхтя едким дымом в засаленный потолок с обвалившейся штукатуркой. Схватив одной рукой рыжие волосы, второй он смачно двинул менее удачливому воришке в нос, и тот глухо заскулил от боли, сплевывая хлынувшую кровь на рваный линолеум с галлюциногенным рисунком. В дизайне интерьеров Валерик был не силен так же, как и в криминальном промысле.

      — От ты блядища рыжая, а! Не знал, кого трогать не надо на районе? — вид торжествовавшей в Валерином взгляде справедливости еще больше рассмешил Грома.

      — Ну, все, мститель, вырубай режим Халка. Так чего, Лерчик, заявление пишем? — он уже знал, что тот ответит, поэтому даже не потрудился вынуть бланк из папки, что таскал с собой.

      — Обижаешь, начальник, я терпилиться не буду, — Валера ещё раз прописал леща торчащей из форточки рыжей макушке и с пафосом сел на покосившийся от времени табурет, закинув ногу на ногу.

      — Тогда помоги людям это чудовище вытолкать и свободен на сегодня, — Гром подошёл к парнишке, что всё ещё свисал наполовину из форточки. Двумя пальцами поднял его острый подбородок с успевшей засохнуть кровью и повертел в стороны. Синие глаза, смотрящие с озорством, искрились радостью. Хотя, какой был в этом толк, Грому не ведомо — с этим ещё предстояло разобраться.

      Пока криминалист Славик и долбоёб Валера пытались пропихнуть туловище хоть куда-нибудь, Гром вышел на улицу и закурил. Предстоял разговор воспитательного характера с этим форточником и снова бумажная волокита с отказным материалом. Игорь много раз ловил себя на мысли, что заебался в край с этой работой, от которой ни продыху ни воздуху не было. Вся его жизнь состояла в извечной бумажной волоките, общении с теми, кто упал на дно социальной лестницы и с удовольствием там валялся. Но больше его пугало то, что с таким количеством коммуникаций и социальных взаимодействий он оставался по-прежнему одиноким. Прокопенко в роли отца и наставника был не в счет. Все-таки лепить с ним пельмени Игорю нравилось и было делом обыденным, а вот возвращаться одному в пустую квартиру — уже не очень.

      «Наверное, старею», — подумал Гром и с раздражением бросил окурок прямо в коричневую земляную жижу под ногами.

      Уже, когда ехали в отдел, в пазике всех трясло так, будто под жопой нёсся арабский необъезженный скакун. Тогда-то и состоялся первый близкий телесный контакт майора полиции и Разумовского: рыжий при первом резком торможении оказался на коленях и прямо промеж ног Грома, отчего Игорь вжался в стенку служебки, а Разумовский только ухмыльнулся разбитым ртом и процедил так, что услышали только они оба:

      — Я могу и продолжить, но прикинь, как все охуеют, — он дёрнул головой, смахивая мешающие волосы с лица, капюшон упал следом. Взгляд Игоря задержался на светлой коже шеи, покрытой едва заметной россыпью веснушек.

      — Разговорчики, — Гром дёрнул того под локоть и усадил обратно, всю дорогу стараясь не обращать внимание на сказанное. Все знали, что Игорь одиночка — мрачный и хмурый, временами до зубовного скрежета раздражающий своим неповиновением приказам, отчего за ним закрепилась репутация этакого мужика-брутала. Мало кто был в курсе, что уже с академии Гром был не по девочкам и старательно это скрывал. Даже пил пару недель из-за того, что пришлось признаться самому себе, что он «бракованный» получается. Возможно, даже таким агрессивным хамлом стал из-за этой маленькой детали. А этот рыжий придурок будто насквозь его видел, провоцируя.

      Захотелось покурить, но вместо этого Гром бросил взгляд на часы — доходило почти восемь. Сейчас он должен был примчаться в отдел, быстро разобраться с этим говном, смениться и наконец-то уехать отсыпаться. Но внутренняя чуйка вопила о том, что расслаблять булки пока рано.

      — Этого ко мне в кабинет, — по приезде Гром рванул вперёд, оставляя заботу о рыжем на двух патрульных, что шли позади.

      — Игорёк, давай быстрее, мы так-то смениться хотим уже, — проходя мимо окна дежурной части, Гром лишь высунул средний палец, игнорируя толстого и вспотевшего Калинкина.

      Когда дверь служебного кабинета на втором этаже закрылась, оставляя их с криворуким вором наедине, Игорь рукой указал на старый, советский стул напротив своего стола, а сам направился к серому невысокому сейфу, на котором стоял электрический чайник и банка с растворимой жижей под гордым названием «кофе». Закинув в белую кружку три ложки гранулированной лабуды, он, сурово сдвинув брови к переносице, ждал, когда уже вскипит блядский чайник. Электроприбор, кряхтя и подпрыгивая на металлической поверхности сейфа, с характерным щелчком выпустил в потолок струю белого пара. По кабинету разнёсся кисло-терпкий запах. Гром, помешивая варево в кружке, устало направился к столу и ногой включил системный блок.

      — А теперь рассказывай, птичка, каким ветром тебя в валерину форточку задуло, — отхлебнув кипятка и поморщившись, Гром сосредоточился на мониторе компьютера.

      — Тарищ майор, а у Вас такие глаза красивые, — разбитая губа уже покрылась корочкой, но Серёга даже не поморщился. Только улыбался беззлобно, хлопая своими длинными ресницами. Гром ещё тогда обратил внимание на то, что толстовка у парня была изрядно потрёпанная и прошла афганскую войну — манжеты, натянутые по самые фаланги длинных пальцев, разошлись по краям, откуда торчали нитки. Значит, явные проблемы с деньгами.

      — Ты мне давай тут без этих шуток за триста, — Гром старался не пялиться и не разглядывать этого побитого жизнью и хозяином чуть было не ограбленной квартиры птенца, но глаза то и дело возвращались к красивым рукам, закованным в браслеты. Такими руками надо было картины писать, а не стёкла форточек выламывать.

      — Жаль, что Вы не тракторист, — закусив по-блядски эту свою треклятую губу, паренёк откровенно флиртовал на грани здравого смысла.

      — Захлопнись и пиши объяснение, чё там делал и как в окне застрял.

      — Так я это, на 51 статье Конституции РФ, — глядя на то, как шея Грома приобретает пунцовый оттенок, Серёжа быстро схватил ручку и лист бумаги, принявшись с усердием там что-то выводить.

      Игорь снова уставился в экран монитора, что-то быстро печатая и искоса поглядывая на рыжего — молодой, симпатичный, но наглухо ёбнутый и, походу, очень невезучий пацан, который, как и Игорь, потерялся где-то в потоке этой жизни. Правда, система их выплюнула по разные стороны социальных баррикад.

      — Пиши: имя, фамилия, год рождения, паспортные данные, — Игорь отвлёкся от написания рапорта и взглянул на рыжего, который с улыбкой протянул ему сложенный листок бумаги.

      — Я, Разумовский Сергей…девяносто седьмого года рождения, погоняло «Птица», — Гром исподлобья оценивающе посмотрел на парня. Этот долбоящер ещё и давно совершеннолетний, а выглядел как школьник-переросток, — чистосердечно признаюсь в том, что у меня от вида товарища майора стоит, как Александрийский столб, — в качестве иллюстрации искренности на оставшуюся половину листа А4 был нарисован здоровенный такой хуй, а вокруг летали сердечки.

      — Вставай, на хер, — прорычал Гром.

      — Что, куда поедем? На тюрьму?

      — Разумовский, ну какая тебе тюрьма, ты там не Птицей, а Петухом станешь.

      — Эт чё, Вы меня красивым, что ли, назвали? — щёки Серёжи вспыхнули румянцем, в то время как лицо Грома налилось кровью по самые брови. Гром прекрасно понимал, что задерживать пацана не за что, а потому встал из-за стола, обошёл довольного Разумовского, встав за спиной, и наклонился, чтобы расстегнуть наручники.

      — Скройся, чтобы я тебя не видел больше, — злобно сопя в рыжий поднявшийся затылок, Игорь сделал над собой усилие, чтобы не смотреть на круглую жопу Разумовского, обтянутую спортивными штанами.

      — Так точно, — Сергей расстроенно буркнул из-за плеча, потирая затёкшие от браслетов запястья.

      Когда дверь кабинета звучно захлопнулась, Гром остался совсем один, впрочем, ничего удивительного в этом уже не было. Допив остатки кофейной бурды и допечатав рапорт о происшествии, Гром снова взглянул на листок с похабщиной, что накатал ему Сережа. В самом низу он заметил одиннадцать цифр. Оторвав этот клочок бумаги, спрятал тот в карман форменных брюк и с каким-то беспокойством внутри осознал, что очень хотел бы набрать эти чёртовы цифры.

      В течение нескольких следующих месяцев имя Разумовского красной тряпкой мелькало во всех рапортах Грома. И каждый раз дело не клеилось, а бумажки становились отказным материалом. Вызовы на горячую линию «02» с Птицей в главной роли всегда несли какой-то шизофренически-нездоровый мотив. То этот рыжий спасал ворону и ввязывался в драки с другими маргиналами, то воровал розовые дилдо из секс-шопов рядом с квартирой Грома, а то и вовсе попадался с поличным с тремя пакетиками «хмурого», на поверку оказывающимися картофельным крахмалом вперемешку с мукой. Всем отделом уже ставили на то, что в следующий раз Серёга пойдет грабить ломбард с водяным пистолетом.

      И все злоключения заканчивались одним и тем же — головной болью Грома, улыбающимся Сережей разной степени побитости и очередной идиотской любовной запиской в кармане форменных брюк. И только Игорь знал настоящую правду. Хранил все листочки, изрисованные Серёжиной рукой в закрытом нижнем ящике стола, как личные сокровища. Потому что тем весенним вечером, после того, как удалось поспать пару часов, он осмелел и позвонил.

      Они долго гуляли по вечернему городу, ходили по крышам домов — Разумовский где-то раздобыл ключи от чердаков нескольких пятиэтажек, ели «самую вкусную» по версии Грома шавуху, сидя под затянутым черничными тучами вечерним небом и много разговаривали. Так Игорь узнал, что Сережа детдомовский, а решение пригласить к себе вырвалось совершенно спонтанно, вопреки здравому смыслу.

      Они съехались через неделю. Пожитки Разумовского уместились в одну спортивную сумку средних размеров, а сам он прочно и надолго поселился в сердце Игоря, который, возвращаясь каждый раз с работы, не чувствовал себя больше одиноким. Серёжа встречал его вместе с Марго, которую тоже перевезли к Игорю. Тогда, выезжая на вызов, Гром уже знал, что только его бешеный мог подраться с кем-то из-за птицы.

      В тот день, сидя на маленькой кухне и жуя приготовленную Громом жаренную картошку прямо из сковородки, они решили оставить ворону-альбиноса, а Серёжу подвергнуть анальной каре несколько раз подряд. Начали сразу же на кухонном гарнитуре, благо Разумовский любил щеголять в одних спортивках с голым торсом и заводился с пол-оборота, когда видел Игоря в форме.

      В ночь, когда заявили кражу из секс-шопа, а также сообщили данные о внешности злоумышленника, которого по несчастливой случайности засекли по камерам, Грому уже хотелось засунуть весь арсенал товаров интим-магазина в Серёжин крепкий зад.

      — Серёжа, блядь, — с укором и нежностью он смотрел на любимого дебила, сидящего в кабинете. — Где ты берёшь мой график на каждый месяц? Это же точно не случайность.

      — Дома ещё спасибо скажешь, — прошептал Разумовский, отбирая назад коробку с вибратором цвета фуксии и кружевные трусы, — а график твой на холодильнике валяется. Марго стащила. — С этими словами Разумовский с гордо поднятой головой направился к двери и насмешливо подмигнул перед самым уходом. Перевоспитание Серёжи давалось с трудом и работы с ним — непочатый край. Но ради его довольного лица и широкой улыбки, и искрящихся синих глаз — Гром был готов в лепёшку расшибиться. Лишь бы Разумовский знал, что его любят даже таким и никогда не откажутся.

      До конца суточной смены Игоря оставалось ещё семь часов и стояк размером с Александрийский столб. Но теперь майор точно был не одинок.