До тебя я был лишь сумасшедшим,

Сегодня я чувствую себя благословлённым

И мне нечего добавить!

Этот город прильнёт к окнам,

Увидя нас на подходе!

Я был на распутье: стать жертвой или судьей

Это было возбуждение, несущее свет внутрь тьмы,

Освобождающее тебя от этих оков,

Блестящих, сверкающих.

И от сомнений,

Будь они хоть смертями, хоть возрождениями.

1650 год. Муэрте.

Этот день не был обычным, хоть все и начиналось с житейских будней. Все было до жути непримечательно: люди страдают под гнётом правительства династии, бунты на площадях, которые тут же дисциплинируют расстрелом и массовыми вырезами сопротивляющихся тел. Кровь не высыхает за ночи — ее заменяет другая, более свежая. Трупы гниют прямо под окнами жителей, убирать их бесполезно — тот час появятся новые. Бамбуковые стрелы самураев за версту лишат последнего вздоха того, кто пошел против воли императора Чона и ослушался его закона. Пышные облака, окрашенные в невинный белый должны были давным-давно окраситься в безрадостный алый. Как ликорис. В Муэрте народ такой же — безрадостный, серый, погасший перед Чонами, которые обрекли своих людей на вечную погибель. Закон жесток, но ему надо подчиняться беспрекословно. Не важно, кто ты: ребенок, женщина, мужчина, асигару, приближенный при дворе императора — все, кто ослушается слова Чон Гюбо, падет от дайкю самурая.

— Государство — это я! — возглашает Гюбо, стоя на площади перед (не) покорными жителями Муэрте. — Я благословлен нашим Господом, чтобы быть императором для вас!

Рядом с мужчиной стоит его маленький сын. Юному наследнику престола давно пора увидеть свой народ и местность, которой он будет править. Маленькому карасу тэнгу пятнадцать от роду вот-вот настанет, он убирает с глаз густую челку — ее пора уже давно подстричь — смотрит на вымученный народ, не стесняется, изучает заморенные взгляды сотни людей, собравшихся на площади, и заостряет внимание на одном озлобленном, таком гневном, что мальчишка, испугавшись, отступает назад. Пожилая женщина стоит в первых рядах, ведьма, судя по множеству весящей атрибутики на ее вещах и теле, непонятной маленькому Чонгуку, что-то хрипит разгневанно, поднимает над головой свой посох с небольшим черепом рогатого животного на верхушке, он искрится ярко-зеленым, пугая окружающих, юного наследника — всех, но только не императора, что укоризненно обращает свой взор на нее. Зеленые молнии отражаются в черных зеницах наследника, он зачарованно следит за в миг исчезающими и появляющимися опасными небесными странницами. Секунда — все пропадает, а ведьма, гремя десятками побрякушек валится на сырую землю среди толпы.

Гюбо с вытянутой вперед рукой стоит, немигающими очами оглядывая испуганных подданных. Еще одно бездыханное тело валится. Сегодня их будет много. Больше, чем можно было бы предположить с самого начала.

— Так будет с каждым, кто попытается навредить династии Чон и, главное, вашему будущему правителю, — мужчина широкой старческой ладонью подталкивает юного карасу тэнгу вперед, выводя из-за своей спины, являя народу подрастающего наследника его престола. — Совсем скоро ты, Чонгук, станешь правителем Муэрте. Будешь подчинять себе этот неугодный нам сброд, — в лоб мальчику прилетает заостренный камень. Он испуганно закрывает глаза, трет ушибленное место, слыша призывный клич народа, который тут же разгоняют самураи, верхом на лошадях.

— Да! Долой будущего тирана!

— Мы не подчинимся! Не умрем в грязи и нищете!

— Свергнуть Чонов!

— Свергнуть Чонов!

— Свергнуть Чонов!

— «Нет» династии Чон и смерти мирных жителей!

Старшие тут же уводят наследника с глаз разгневанного народа, спешат обработать рану на лбу и остановить кровь, горькие слезы утирают белоснежными платками, пытаясь успокоить напуганного ребенка, что ранее ни разу не выходил в свет под запретом родителей. Ему всю жизнь рассказывали об опасности снаружи, о страшных жителях Муэрте, которые почему-то не любят нынешнюю власть. Ее частью является и подрастающий тэнгу. Сквозь плывущую пелену обиды и шока, Чонгук видит алую шаль высокой женщины поодаль шатра. Под покровом не прекращающихся криков с площади, тэнгу расталкивает верных ему слуг, выпутывается из их цепких лап, и со всех ног несется на красный. Ближе, еще немного, совсем чуть-чуть. Спотыкается прямо перед ногами матери. Не понимая, что произошло, но скорее пытаясь подняться, чтобы посмотреть в родное лицо для собственного успокоения, наследника осекают:

— Над тобой потешился мятежник, — мальчишка чувствует, как густые капли яда спускаются по его душонку, сжимается в ногах любимой всем сердцем мамы, приковав взгляд очей к деревянному полу, — слабак. Я потратила на тебя лучшие годы своей долгой жизни, и что получила взамен? Жалкое отродье, которое не сможет стать достойным правителем Муэрте, — Чонгук сжевывает тонкую кожицу на губах, не смея издать и звука, — который позволит вытирать об себя ноги, прямо как сейчас. Ты не сможешь…

— Я смогу! — выкрикивает, пытаясь задушить гадюку-обиду, так упрямо вставшую поперек горла. Дышать не дает, обвивается вокруг, шепча язвительно совершенно обратное: «не сможешь». Мальчик идет наперекор собственному мозгу, что приказывает заткнуться и не перечить матери. У него это почти получается.

— Нет, маленький слабый тэнгу. Не сможешь, и мы оба это знаем.

Не сможет.

Не сможет.

Непременно не сможет!

Так сказала любимая мама, взрослая, повидавшая уже жизнь, с большим опытом за своими не широкими плечами. Ей ведь куда видней, да? Точно. Точно. Не достойный наследник не достоин ничего.

Мгновенное головокружение накрывает волной, мальчишка, стоя на коленях, сжимает ладони, ноготками создавая скребущий звук по старому деревянному полу. В руку больно впивается заноза — никакой реакции, лишь горькие слезы по украшенным подростковой припухлостью щекам. Весь задор и амбиции вянут на глазах, вера отца в силы сына — ничто по сравнению с мнением любимой женщины, которая ни разу не показала настоящую любовь и заботу. Только острый закал, отрезвляюще хлестающий младшего Чона по лицу. Не сможет. Не сможет. Он бесполезный карасу тэнгу, ну точно не сможет! Прыгать выше своей головы — уму непостижимо.

— Довольно, — в закрытым шатре появляется Гюбо. С его лица и тела сходят перья, заменяясь бледной человеческой плотью. Фантастическая гримаса древнего ёкая пропадает едва Чонгук успевает ее разглядеть: по всему телу черные вороньи перья, глаза залиты могущественным черным обсидиановым, только на лице оставалась сущность человека, являя смертному народу ёкая. Юному принцу остается только догадываться, зачем его отец явил себя настоящего жителям на площади. Но по одному лишь голосу ясно, что язвить Гюбо сейчас — себе дороже. Правителя не смеет ослушаться даже его жена. — В нем течет моя кровь. Кровь карасу тэнгу бессмертна, невообразимо сильна. Он будет держать Муэрте в ежовых рукавицах, задушит тех, кто ослушается. Чонгук — мой сын, и он превзойдет меня по силе, по уму, по твердости.

— Да, Ваше Императорское Величество, — женщина делает небольшой поклон и удаляется, не желая спорить с правителем, который, к тому же, рвать и метать готов.

— Тае, — мужчина обращается к мальчишке семейства Ким, что служили им на протяжении долгих сотен лет, и является камердинером юного наследника, — отвези Гука в особняк и прикажи поварам к восьми вечера накрывать на стол.

Ким Тае в немом повиновении делает быстрый поклон императору, склоняется перед преемником Гюбо, помогает подняться и уводит прочь, подальше от того ужаса, что скрывает темная плотная ткань от глаз мальчика. Тае, в отличие от Гука запрещено было покидать начавшееся побоище. Ему было приказано стоять рядом, смотреть, не отводить глаз от очередного кровопролития — мести отца за своего подрастающего сына. Камердинер точно такой же ребенок, как и мальчик, сидящий рядом с ним в закрытом паланкине, они почти одного возраста, что являлось хорошим предрасположением для их будущей дружбы и близости.

Взгляд Тае падает на окровавленные ладони молчаливого ныне господина, он охает и берет руку старшего в свою, начиная аккуратно дуть на раны.

— Это нужно будет обязательно обработать, господин! — хмурится вампир клана Ким, игриво слизывая выскальзывающую из ранки кровь. Это действие Чонгук не может оставить без внимания, одергивая руку под задорный смех единственного друга.

— Тае! — прикрикивает он на веселье бледного мальчишки, но ни в коем случае не с злым умыслом. — Я ведь говорил…

— Да-да-да: это не смешно и Вы боитесь, что я Вас съем, — в доказательство своих слов Тае клацает клыками, приблизившись к лицу юноши, но тот не шелохнется, будучи привыкшим к подобным выходкам. — Но что мне было делать, когда у Вас выражение лица, словно мы только с похорон? И вообще, если бы я ничего не предпринял, кровь бы испачкала Ваш хаори! Он тоже насыщенного красного, но!

Тае все лепечет и лепечет, а Чонгук снова в мыслях плавает, тонет в них, они затягивают его все глубже, сильнее, без возможности вернуться в реальность, где камердинер уже провожает его особняк, помогает раздеться и, как обещал, обрабатывает раны. Тэнгу в тумане, он не тут, он далеко от родного дома, ото дня, где отец представил его народу, от этого злосчастного дня, когда четырнадцатилетнего Чонгука народ не принял, зарядил камнем в лоб, прогнав с площади. А потом как вспышка во тьме грозный голос матери, бьющий тяжелым молотом по раненой голове родного сына.

В этот день, поговаривают, погибла сотня людей в считанные минуты. Все, кто был на площади.

— Готово, господин, — вампир любуется своей работой: аккуратно перевязанная голова, вытащенные занозы и обработанные пальцы блестят в глазах довольного Тае. Но взгляд старшего все не меняется — такой же тусклый. — Да что с Вами сегодня?

— Я же миллион раз говорил, чтобы ты обращался ко мне неформально, когда мы одни, — вымученно напоминает Гук, заваливаясь на кровать с балдахином.

— Тяжело, между прочим, метаться от одного к другому!

— Что произошло на площади, когда меня увели? Ты ведь остался там. Всегда остаешься в подобные моменты рядом с отцом.

Чонгук скачет от одной темы к другой, не давая другу сосредоточиться на чем-то одном, но сейчас Ким вовсе осекается, его выражение лица тут же меняется. Они множество раз, вообще-то, говорили с юным господином об этом, но он упрямо продолжает задавать один и тот же вопрос. Тае строго-настрого запрещено делиться с Гуком такой информацией, император лично говорил с камердинером своего сына об этом. Рассказать Чонгуку увиденное сейчас — подвергнуть свою бессмертную вампирскую жизнь скорому окончанию. Тае поджимает губы, собирая марлю и вату в коробочку.

— Императорское Величество проводил действенный диалог с народом, чтобы такого, как сегодняшний инцидент, больше не происходило.

Вампир вспоминает эти жалкие, казалось бы, несколько минут, которые для некоторых стали последними, тянущимися целую вечность. Он и глазом моргнуть не успел, когда Гука увели с площади — с неба посыпались черные перья. Перья карасу тэнгу, императора Муэрте, сына которого ранили. Тае не впервые видел, как Гюбо расправляется со своими ненавистниками лично, в обличии кровожадного ёкая, ворона, который когтищи выпустит и до смерти растреплет свою жертву. Но сегодня все было по-другому. Алая ярость горела в глазах обычно хладнокровного императора, кажется, даже его черные перья приобрели оттенок гораздо, гораздо темней! Тае в тот момент понял одну истину: смерть для тех, кто поднял руку на Чонгука — помилование.

Юный вампир из клана Ким наблюдал, впитывал как губка все увиденное, учился у самого императора как он должен поступать с обидчиками своего дорогого господина. Несмотря на возраст, Тае уже показывает огромные успехи в боевых искусствах и владении катаной. Вампиру присуща бессердечность, хладнокровный склад ума, резвость и Тае — это гордость главного вампирского клана Муэрте. Его отец часто любит приговаривать, что в их роду молодой камердинер наследника Чон — лучший воин.

Он больше не отвечает на вопросы друга, просит не обижаться на него и уходит на кухню, чтобы распорядиться накрытием стола к восьми вечера, как и велел Императорское Величество.

Гук остается в своих покоях, с ногами забирается на кровать, обнимает подушку и наконец дает волю слезам в одиночестве. Не душит их, не просит себя успокоиться и взять в руки как это бывает обычно. Подрастающий тэнгу плачет навзрыд, дает выйти всей накопившейся за месяц боли. Только потом, умывшись холодной водой, он сможет двигаться дальше, выслушивать грязные слова матери и веру отца в его силу.

⛩️

«Если меня свергнут, ты, сын, наберешься сил подняться и отомстишь за нашу династию. Ты уничтожишь того, кто незаконно взошел на престол, и вернешь себе место императора. Ты должен»

Это было вместо сказок, вместо множества баек о чудовищах и принцессах. Чонгук засыпал с мыслями о словах отца, который, пригубив лишний бокал заграничного вина, приходил в покои сына перед сном, вторя слова, как мантру. Юный наследник рос с этими словами на подкорке черепа, они почти что выбиты острым камнем там. Может, его отец знал что-то или видел будущее.

Потому что иначе произошедшее в этот злосчастный день Чонгук объяснить не может.

После ужина, который должен был произойти в полнейшем одиночестве — спасибо Тае, скрасившему его диалогом и разделением трапезы, мальчишка отправился в свои покои отдыхать после плотной пищи. Сон все не шел. Тэнгу беспокоил отец, что так и не вернулся к ужину. Дела-делами, но ужин с семьей в их доме был священной никогда не нарушаемой традицией. Это все было до жути странно и подозрительно. Гук уснул, ему даже начинал сниться сон, красивый такой, ярко-алые поля прекрасного ликориса. Он срывал их по очереди, составляя большой букет, а отец, идя по правую руку от него, рассказывал легенду красивейшего цветка.

— О разных частях этого растения заботились два природных духа, один из которых, Манжу, опекал цветки, а второй, вернее, вторая, Сага, — листья. Им очень хотелось хотя бы раз увидеться, и однажды они оставили ради этого свои обязанности. Последствия этой встречи оказались роковыми, — мальчик поднял голову на отца, взгляд которого был обращен вдаль, на горизонт. Проследив за ним, юный тэнгу охнул: прямо перед ними разворачивалась война. — Духи полюбили друг друга, и верховный Бог, разгневанный их своеволием, наложил на них проклятие: они никогда больше не встретятся, хотя всегда будут рядом. Что такое, Гук-и?

Отец переводит взгляд на него. Взгляд этот такой мягкий, счастливый, по-отцовски добрый. Возрастные складки у самых век выдают его совсем не молодой тысячелетний возраст. Чонгук берет его за руку, они смотрят на вихри огня перед ними, словно на прекрасное выступление на балу, любуются разрухой неизвестного им города. Но взгляд свой подрастающий тэнгу заостряет на большом драконе, появившемся словно из иллюстраций его любимой сказки. Гюбо еще что-то говорит сыну бархатистым голосом, но слова различить сложно. Только самый конец Чонгук улавливает, вырываясь из сна лапами страшной реальности.

«‎…Ты уничтожишь того, кто незаконно взошел на престол, и вернешь себе место императора. Ты должен»

— Чонгук! — знакомый мальчишеский голос и легкая тряска будят наследника Муэрте. Он пугается таких криков, сопровождаемый не типичным шумом за окном, подскакивает, фокусируя взгляд на обеспокоенном Тае. — Чонгук, нам надо бежать! Скорей, шевелись, вот, надевай, — вампир из шкафа вынимает первую попавшуюся верхнюю одежду и кидает ее другу.

Снаружи слышатся взрывы, крики людей и самурайский рёв.

— Долой династию Чон!

— Долой династию Чон!

— «Нет» династии Чон и смерти мирных жителей!

— Свергнем же Чонов!

Мальчишка не верит в происходящее. Это все похоже лишь на жуткий кошмар, который вот-вот прекратится стоит лишь доказать это. Но, выглянув в окно, он лишь испуганно ахнул: к двору особняка неслось несколько сотен людей, вооруженные чем попало: Вилы, палки, дубины, мечи и страшные крики об изгнании их семьи, об убийстве.

— Тае…

— Чонгук, пожалуйста, поторопись, надо сейчас же уходить через черный ход!

Видеть нечто подобное во сне рядом с отцом и убеждаться в происходящем — страшно. Действительность бьет в лицо, истерика подкатывает к горлу, мешает сглотнуть, сделать спасательный вдох. Тае, я задыхаюсь! — хочется кричать, но он лишь закрывает плотные шторы, старается справиться с паникой и натягивает одежду. Страх окутывает с головой, ласкает шею сзади, подкрадывается к сердцу, разрушая все мечты и надежды на прекрасное будущего правителя.

Не будет никакого будущего. Мечты отрезаются от Чонгука, как лишняя конечность, которая больше не сможет сопровождать его по жизни. Он любил засыпать и видеть прекрасные картины на обратной стороне век, как взойдет на престол, достойно займет место отца и он будет гордиться, сильно гордиться им. Даже мама будет поодаль плакать от радости, потому что ее сын не слабак. Чонгук достоин, у Чонгука получилось, Чонгук большой молодец.

Теперь все его мысли о словах отца. Тэнгу их слышал перед сном, услышал только-только, перед тем, как проснуться. Они действительно станут смыслом его жизни, пусть и поймет это юный Чон не сейчас. А пока что, как и сказал Тае, надо бежать, найти родителей и... Кстати о них.

— Где… где отец? А мама? — кажется, он уже заранее знает ответ.

— Они так и не вернулись, Гук, — вампир медлит пару секунд, думая, как же намекнуть господину, что дальше им придется двигаться только вдвоем, что его родители уже, вероятно, мертвы. — Я проснулся от грохота. Там дракон, видел? — тэнгу мотает головой. Дракон? Что дракон делает в центральном городе Муэрте, да еще и рушит его, судя по звукам здоровенных лап и нечеловеческого рёва. — Это Дантэ, он нынешний правитель Логрэда. Еще я видел знакомые очертания ангела. Точно такие же были в книгах по истории. Это…

— Микэл? Из Клеона?

Тае кивает. Правители двух других крупнейших стран напали на Муэрте. Но зачем? Почему? Это война? Неужели началась война? Они ли виновны в пропаже родителей? Чонгук хватается за голову, оседает обратно на шелковые простыни пока вампир надевает на него сандалии и за руку ведет к двери.

Не успели. Городские уже здесь, безжалостно бросаются на детей с вилами, кричат о справедливости и восстании.

«Вот оно что. Это мятеж», — понимает Гук, пока незнакомый мужчина валит его на пол.

Тэнгу кричит, видит, как он заносит нож для удара. Миг — комнату оглушает душераздирающий вопль. Тае катаной отбивался от десятка людей в комнате, безжалостно рубил куски мяса, но уберечь не смог. Не смог. Все в помещении замирают. Время будто останавливается, а на деле все уставились на окровавленное лицо наследника Муэрте. Теперь уже павшего Муэрте. Чонгук кричит, вслепую отбивается от увесистого мужика, а тот, сам напугавшись, отползает подальше, не зная, что может сотворить наследник злого императора. Они ведь все тираны.

Лицо залито кровью, алый нож лежит рядом, на него глаз насажен. Мальчишка бьется в агонии, размазывает лицо красным, смертным цветом. Тае приходит в себя, стискивает челюсти и кончает с не званными гостями, безжалостно вырезая каждого по очереди, молниеносно двигаясь среди павших тел. Комната, в которой они пару месяцев назад играли в сёги, окрашена смертью. Стены ее впитали крики боли, рёв отчаяния и рыдания юного господина, потерявшего правый глаз от рук мятежника. В особняке упокоено с десяток тел жителей Муэрте, мятежников, предателей, тех, кто восстал против неугодной им власти. Катана Тае, да и сам он словно искупались в кровяной реке. Будучи вампиром, он бы с радостью это сделал, но не при таких обстоятельствах, где друг смотрит на него лишь одним глазом, полным боли и отчаяния, ревет в агонии ужаса, метается по помещению, не зная, куда деться.

Потеря зрения действительно страшная вещь. Тае кое-как удается вывести юного господина из особняка более без потерь, которые сегодня могут стоить им собственной жизни.

Они наблюдают за центральным городом Муэрте с высокого холма. В небе взаправду кружит дракон, а вот Микэля нигде не видно. Это больше всего напрягало Тае — как бы их только не заметили, думал, поближе к лицу натягивая капюшон плотного плаща. Он крепко держит господина за руку, в другой — катану не выпускает, готовый в любой момент обнажить ее из ножен и перерезать обидчику глотку.

Муэрте пал.

Семья Чонов, скорее всего, погибла.

Клан Ким — неизвестно.

В гущу событий нельзя.

Помощи ждать неоткуда.

Две крупнейших страны обернулись против них.

Чонгука трясет то ли от ночного холода, то ли от так и не выпущенной истерики, то ли из-за ноющей половины лица. Его шаг тверд, как никогда. Да, он напуган, ему до смерти страшно, он не знает, что будет через пару часов, завтра, выживут ли они вообще, или их поймают и забьют до смерти мимо проходимцы, все, в чем он у верен — это в грядущей мести. Его отец предполагал такую кончину династии Чон, но не останавливался, не менял законы Муэрте, не становился более снисходительным к народу. Он ломал пополам каждого, кто смел не чтить правительство и страну, и уважал тех, кто смиренно молчал и радовался каждому куску хлеба. Править — значит, кормить и обогревать чужие тела. Гюбо любил править, но не любил кормить. Гюбо любил убивать каждого неугодного, заставляя его бояться, кто-то его уважал за силу, за решительность, за гнев, но такие люди, как правило, и не высовывались из своих домов, избегая смерти.

Чонгук теперь тоже полюбит убивать.

Он отточит навыки ближнего боя, скроет все свои слабые места, не даст ни единому смертному и бессмертному взглянуть на трещины, которые сегодняшним днем почти разбили его, как хрустальную вазу. Законный наследник Муэрте пойдет по головам, откроет свою сущность карасуитэнгу, посадит его на цепь, приручит и вернется на трон. Туда, где ему место.

Он исполнит волю отца, о которой он долбил ему все детство.

Он убьет каждого, кто встанет у него на пути, перережет глотку, собственными зубами прогрызет путь к сердцу, сожрет, кровожадно полакомится каждым, кто нынешней ночью посмел разрушить всю идиллию, в которой он жил обычным ребенком, не подозревая о такой трагедии, пусть ее и рассказывали на ночь вместо сказок о чудовищах и принцессах. Кошмар случился наяву, разбудил Гука и приказал бежать. Бежать так далеко, как только унесут ноги, и вернуться мужчиной, что будет достоин вновь поставить династию Чон на ноги.

⛩️

Тае сидит напротив костра рядом с Гуком, он замотал правую сторону лица куском своего плаща, оторвав подол. По пути им попался небольшой ручей, где удалось хоть немного очиститься от крови и промыть раны. Тэнгу все молчал, за несколько часов не проронил ни слова, а камердинер не в силах начать первый. Каждый роется в собственном улье, пытаясь расставить рассыпанные мысли по полкам, взять себя в руки, угомонить клокочущее сердце. Как только вампир начал обучение на личного слугу сына императора, Гюбо сразу предупредил его, что делать в такой ситуации, куда бежать, чем питаться в дальних путешествиях, кому доверять можно, а кому — категорически запрещено. Микэл и Дантэ были как раз теми, с кем связываться не стоит. Они и напали на Муэрте, подтолкнули переворот, свергли власть, помогли бедным людям, избавили от тирана.

— Ким Намджун, — наконец-то выдает Гук. Тае желал услышать совсем не имя Микэла. — и Чон Дантэ. Верно? — вампир лишь кивает. В лесной глуши разразился истерический смех четырнадцатилетнего ребенка. — Правители соседних стран — Логрэда и Клеона — напали на нас. Свергли.

Тае с сожалением смотрит на одноглазого друга, хочет как-то пошутить, разрядить обстановку, как это бывало раньше, но язык не поворачивается. Против них целый чертов мир. Из него не выбраться, переплыв море, перейдя горы, вырубив леса. Это конец, хочется сказать ему, но следующие слова Чон Чонгука поражают:

— Я ухожу сейчас, — нездоровый блеск в глазу тэнгу пугает и отталкивает верного друга. Он не узнает Чонгука. Он его боится. — Но вернусь позже и лишу голов двух правителей крупнейших государств.