Этот день не был обычным, хоть все и начиналось с житейской рутины.

Тэнгу держит удочку, следит за легкой рябью воды, оглядываясь на эльфа, который за последний час выловил уже три рыбины, Чон же — ни одной. Хьюго улавливает раздражительное стискивание челюсти, скрежет эмали зубов и тихо смеется с происходящего. Он только что осознал, что Чонгука можно вывести на столь необузданные эмоции не только говорами о морали, но и даже просто обогнав его в столь простом занятии, как рыбалка. Мужчина, в котором эльф по сей день видит побитого тяжелым побегом из центрального города Муэрте мальчишку, стал силен за последние столетия, что они провели вместе — этот факт неоспорим, однако ему не хватает терпения. Отсутствие этой черты характера всегда мешала успехам Чонгука: во время тренировок, например. И вот сейчас, даже во время элементарной ловли рыбы он, не имея при себе никакой выдержки, накручивает леску, стоит чешуйчатой жертве чуть клюнуть крючок.

— Сорвалась, — констатирует очевидный факт Хьюго, поворачиваясь к тэнгу, который покраснел от злости на несчастную рыбу. — Тебе стоило подождать чуточку дольше и уже потом вытягивать.

В прозрачном водоеме отражается закатное солнце, освещает рыбу с блестящей чешуей, которая, словно насмехаясь, плеснула хвостом перед Чоном и уплыла восвояси.

— Какого черта Тае остался тренироваться, а я занимаюсь этой ерундой?! — единственный глаз сверкает при взгляде на эльфа, но он только смеется на чужое негодование и вытягивает четвертую рыбину, будучи уверенным, что она крепко попалась на крючок.

— Это не ерунда. Это наш ужин, Чонгук.

— Но мы могли просто сходить в деревню и купить у дядюшки Рю хоть с десяток этой рыбы!

— Не будь ребенком, Чонгук, ты уже мужчина. И не полагайся на других, сколько раз тебе повторять! — эльф поднимается с земли, складывает удочку, берет ведро с рыбой, и оглядываясь на Гука, дожидается его. — Вот окажешься один в дикой природе, чем будешь питаться?

— Сомневаюсь, что в таком случае у меня случайно окажется удочка, — усмехается тэнгу, будучи до ужаса довольным, что подловил старшего на ошибке.

— У Тае хорошо получается рыбачить. У тебя — нет. А знаешь, почему? — Чон выжидающе глядит на мужчину. Алюминиевое ведро противно скрепит при ходьбе, раскачиваясь из-за пустоты, чем вновь раздражает существо, не покорившее науку рыбалки. — Потому что у тебя нет должного терпения для этого занятия. Ты должен его развить, чтобы дальше тебе было легче.

— С чем — легче?

— С местью, Чонгук, — выдыхает Хьюго, словно Чон в действительно позабыл о своей главной задаче, о коей и поведал ему в первый день знакомства. — Или ты уже не желаешь мстить?

— Желаю! — спорит со старшим, даже голос повышает, в желании перебить чужое сомнение своей твердостью в данном решении. — Но для мести нужна сила. Терпение уже не столь важно.

Ошибаешься, Чонгук, хочется вновь вторить эльфу, но он молчит, в легком разочаровании качая головой. Прошло уже предостаточно времени, да, тэнгу безусловно стал сильней, повысил свои физические навыки, умудрился без должных условий открыть в себе часть сокрытых в нем сил, что заслуживает глубочайшего восхищения, но, Господь, он остался таким дурнем… Хьюго не желает признавать это своей ошибкой в его воспитании. Возможно, Чон просто упрям, возможно, за все столетия еще не представилось условий, в которых он должен был бы согласиться с его нравственными наставлениями и зарубить себе, наконец, на носу, ужасную правду того, что ему будет крайне тяжело в долгом бою с одной лишь силой.

Хьюго благодарен Богу за присутствие Тае рядом с этим оболтусом, который куда больше смыслит в вещах, до которых Чонгуку, как до луны пешком. С вампиром он не пропадет, кому, как не Хьюго, знать об этом.

Когда они возвращаются к дому, на улице уже затемно, а по приближении к ветхому зданию можно уловить мелькание красных очей в наступившей темноте, мелькающей, то тут, то там. Гук недовольно цокает языком и скрывается в дверях со своим несчастно пустым ведром. Хьюго спиной чувствует присутствие существа, которое замерло в ожидании чего-то. Тае удается только открыть рот для вопроса, как на него обрушается шквал ударов от эльфа, не боящегося даже разбросать только пойманную рыбу по земле. Мужчина не попадает ни под один из них, ловко уворачиваясь от чужих острых ладоней, что могут легко его проткнуть, если Хьюго того захочет, он следит взглядом за взлетевшим ввысь ведром и рассыпавшейся морской живностью.

Проще простого, горделиво думается ему. Вампир вздымается в прыжке, эльф — за ним, продолжает нападать даже когда на кону их ужин, он засматривается на алые глаза, цепляется за белоснежное одеяние, предназначенное Тае для тренировок, отрывает неравномерный кусок в порыве ухватиться за его щиколотку. Ловкими, мелькающими в темноте движениями рыба собирается обратно, туда, где и должна находиться. Два, трепещущих от минутного боя в воздухе тела, опускаются на землю, останавливаясь друг перед другом.

— Не знал, что ты еще способен на такие фокусы, — Тае растерянно улыбается, перекладывая ведро в другую руку, менее уставшую.

Еще несколько лет назад эльф часто устраивал им с Чонгуком такие проверки под конец тренировок, оценивал плоды их занятий и упорства, указывал на ошибки в бою, на то, чему следует оказывать больше внимания, пока не стал слаб здоровьем. Все бо́льшая ломота в суставах и подводящие колени не давали Хьюго более проводить занятие, столь сильно сказывающиеся на его ослабевшем теле, поэтому он оставил мальцов наедине друг с другом, указывать на ошибки напарника и оттачивать их. И ведь очень хорошо даже справились, вот в какой результат вышли за последние несколько месяцев! Все, что сейчас Хьюго смог — это ухватиться за край одежды вампира, а это не может говорить ни о чем ином, как об огромных результатах с прошлого раза и хорошо развитой реакции, ведь напал он неожиданно, пусть и куда медленней, чем раньше.

Теперь он может с нескрываемой гордостью смотреть на них.

— Не принимай меня за какого-то старикашку, смотри, морок на тебя наведу! — бросает легкую угрозу в спину своему воспитаннику, не в силах скрыть довольной улыбки.

— Боюсь-боюсь, дедуль, — Тае проходит в дом, замечает Чонгука и одинокое пустое ведро, стоящее рядом с печью. Тут и без слов все понятно становится, почему Чон так упрямо молчалив в этот вечер.

Тэнгу накрывает чистую скатерть на стол и наводит основательную уборку в домишке, пока Хьюго с извечным спутником Чона чистят рыбу, рассуждая, как лучше будет ее приготовить. Эльф поднимается, приговаривая, что сходит за водой на улице. Старенькая дверь скрипит из-за проржавевших петель, выпускает хозяина дома, издавая такой приветливый, пусть и противный до ломоты в ушах, звук. Атмосферу тихого вечера ничуть не портит зыбкий ветер, пронизывающий старика до самых косточек в первые секунды, игриво пробираясь через новенькую рубашку на больших деревянных пуговицах и довольно старые портки, которые он отказывается менять в угоду их удобства. Сиси-одоси издает резкий звук, падая концом бамбуковой трубки на камень, отпугивает не только животных, но и Хьюго временами, заставляя его и сейчас дернуться от неожиданности и пробурчать бранные словечки в адрес бамбукового сооружения, который недавно установил Чонгук.

Эльф с полминуты стоит на крыльце в наслаждении вечером и наклоняется за ведром с водой, как слышит громкие переговоры и возгласы. Он хмурится, ставит ведро на место, а когда понимает, кто же к ним пожаловал в столь поздний час, срывается в дом, закрывая неустойчивую деревянную дверь на крючок, служащий им замком. Старик суетливо носится по небольшому помещению, выглядывает в загрязнившееся окошко и тьфукает от досады, возобновляя свою больную привычку. Нагрянувшие к ним люди уже совсем рядом, гремят шлемами и деревянными лакированными ножнами, в которых болтаются катаны, пугают народ, еще не разошедшийся по домам.

— Вам нужно срочно уходить!

Тае с тэнгу молчаливо наблюдали за столь беспокойным эльфом, но вопросов не задавали, а сейчас, когда его голос громом прогремел над ними, они переглядываются, вновь устремляя туповатые взоры на Хьюго, полные вопросов и непонимания происходящего. У эльфа руки трясутся, он не знает, куда себя деть и как скорей привести мысли в порядок, делает пару шагов то влево, то вправо, не зная, за что хвататься. Глаза беспорядочно оглядывают пространство, голоса за дверью становятся все громче, а у Хьюго от паники начинает кружиться голова.

— Да что происходит? — шипит вампир, вставая с деревянного стульчика слишком резко, который, качнувшись, падает назад, словно испугался такой атмосферы вокруг. Старейшина приговаривает сам себе о безвыходной ситуации, о том, что скрыться они уже не успеют, беда слишком близко. — Недоброжелатели пожаловали? Так мы их сейчас быстро отправим восвояси!

— В подвал! Живо!

Эльф ловкими движениями указательных пальцев с расстояния раскрывает дверцу, что показывает квадратную дыру в полу, спрятанную под ковриком, сыплет волшебной пыльцой вокруг, и довольно грубо отбрасывает туда двоих. Благо, падать не так уж высоко — только синяков на заднице заработают. Дедок руками друг об друга потирает, запирает подвал и коврик на место стелет, пребывая в надежде о незаметности сего укрытия. До ушей доносятся стоны боли от пришедшегося удара в падении. Хьюго хмурится в гримасе неистовой злости на этих глупых мальцов, просто не умеющих себя вести тихо, когда это так жизненно необходимо.

— Дедусь! — слышатся крики оравы из пяти человек за дверью, ведущей из дома. Армейская плотная форма еще давно выдала их, благо, она столь выделяющаяся среди односельчан, в числе которых нет никаких военных. — Открывай! Мы знаем, что ты дома. И скрыться у тебя тоже не получится!

Эльф хмыкает, рубашку поправляет, заляпанную в рыбе. Эта молодежь совсем распоясалась! Какой он им «дедуся»?! Второй раз к нему наведываются и уже никакого уважения к старшим! Он закатывает рукава, словно в действительности собрался осмелиться и вдарить шайке императорских прислужников, и открывает дверь. Скрипит она уже менее приветственно, не по желанию доброму впуская в дом чужаков, пожаловавших к ним совсем не с благими намерениями. Хьюго оглядывает уже знакомые лица — приходили на прошлой неделе, застали его врасплох, и только Богу известно, как же эльф ему, Всевышнему, благодарен за отсутствие Тае и Чонгука дома в тот момент. В противном случае, был бы конец всему уже тогда.

— Вы ведь знаете, зачем мы вернулись? По приказу самой императрицы, между прочим!

В нос бросается едкий запах алкоголя, от которого у старейшины брови сгибаются в отвращении. Пришли в столь поздний час, да еще и под градусом хмельного! Хьюго багровеет от злости, а прислужники высшего титула рискуют в самой неоспоримой яви отправиться прямо с небольшого крыльца кубарем, отведав на себе порцию морока и магии некогда могущественного старейшины деревушки.

— Давайте, посторонитесь, мы знаем, что Вы их тут прячете! — спешит второй, пузатый мужчина с большими коварными глазами, в алкогольном опьянении которых явно виднеется насмешка. Толстые губы причмокивают, стоит ему понять, что Хьюго не будет идти им на какие-либо уступки. Он толкает своего впереди стоящего товарища, а после и хозяина дома проталкивает вглубь помещения. Квадратное лицо скользко искажается в усмешке. — И где они? Где сынок покойного императора, а?! Вышестоящие сказали, что они точно здесь!

Старейшина бессильно отходит в сторону, пропускает нескромных бугаев в свое жилище и остается стоять позади.

— Я вам все сказал в прошлый раз. Не живет здесь никто, кроме меня, черт возьми! Что вы докопались до немощного старика со своим сыном императора?! — эльфу ужасно очернять себя подобными словечками, но чего только не сделаешь для отвода подозрений от этого дома, в котором за последние годы уродилось столько прекрасных воспоминаний благодаря двум не всегда послушным прохиндеям.

Хьюго надеялся, что беда отошла, когда они, кажется, поверили ему на слово тогда, на прошлой неделе, и ушли с миром. Не было в них столь большой уверенности в присутствии здесь кого-то, кроме него самого, однако, что-то изменилось с предыдущего раза: в них появилась неприкрытая убежденность в его лжи и присутствия здесь Чонгука. Значит, за ними следили. Старейшина, дойдя до этой догадки, в отрицании головой качает, не смея ничего отвечать прислужникам неизвестной ему императрицы. Кто-то из них троих точно бы почувствовал неладное: слежку; наличие чужаков, следящих за ними, да хоть что-нибудь!

— Раз желаете по плохому — будет Вам!

Провозглашает третий с неухоженной рыжей щетиной и пинает и так свалившийся стульчик, превращая его в непригодные деревяшки одной своей ногой. Точно ли к нему наведалась императорская армия, а не какие-то бродяжки, думается эльфу.

Старейшина не знает, сожалеть ему о своем молчании перед ребятками, которые по его вине сейчас вынуждены отсиживаться в подвале в неведении происходящего, или наоборот продолжать убеждать себя, что он делал все правильно. Хьюго не сообщил никому, кто наведался к ним несколько дней назад, не предостерег их вовремя, пребывая в надежде, что ему удалось отвести от них беду еще на какое-то время. Но это самое время сократилось до жалких дней, нескольких десятков часов. Если бы он обронил хоть единое слово о произошедшем, о не званных гостях, о том, что на их след пали злющие волки нынешнего правителя Муэрте, стало бы все по другому? Удалось бы избежать нынешней ситуации, в которую он встрял сейчас?

Тае подгибает под себя ноги, разминает ушибленное бедро, шикая на крикливые возгласы Чонгука, который до сих пор ничего не понял. Хьюго всегда оставался прав, когда говорил, что Чон порой настоящая бестолочь. Сверху доносится удар о поверхность, обоим слышим треск дерева и пьяные разглагольствования невежд.

— Да какого черта он творит, этот старик? — тэнгу подскакивает на ноги, не желая молчать только по вампирскому приказу, но говорит куда тише, почти шепчет. — Чего он напугался? Мы что, по его мнению, не смогли бы защитить себя и его? За кого он нас принимает?!

За его любимых воспитанников, которые по сей день остаются его любимыми детьми, напрашивается ответ, тонущий во мраке подвала.

— Эти люди подчиняются нынешнему императору.

Лишь нескольких слов с уст Кима хватает, чтобы утихомирить пыл тэнгу на некоторое время. В голове Чонгука после этих слов творится настоящий хаос. Он оседает на пол и прикладывает сложенные пальцы ко лбу, прикрывая единственный глаз. Отчаяние ли, злоба, ненависть или же нечто куда страшнее всего названного разрасталось в его черепной коробке, когда слова вампира осветили все ясностью.

Сожаление.

Беспомощность.

Собственная ущербность.

Он должен был действовать быстрее них, обходить их на несколько шагов вперед всегда, независимо от ситуации и собственной силы. Он должен был сильнее стараться, чтобы ничего подобного не произошло, он должен был наступить первым на их жалкие глотки.

Над ними продолжают литься звуки борьбы, беспросветного пьяного буйства, поддерживаемые оскорблениями в адрес пожилого эльфа, который валится на спину, прямо на этот несчастный коврик, прикрывающий дверцу в подвал. Там его дети прячутся за его слабенькой и низкой спиной. Нельзя. Никак нельзя дать этим псам добраться до них, гремит в голове Хьюго ярким раскатом. Он к Богу взмолился всей своей душой и сердцем за помощью Свыше, за поддержкой, за волшебной силой, которая чудом пронзится меж ними и сразит нагрянувших врагов наповал.

Он похоронил одного своего ребенка, больше не хочет повторения подобной истории. Ему не удалось спасти Юонга, его у эльфа болезнь забрала, беспощадно затащив под землю, в аккурат сколоченный гробик спрятав еще относительно юное тело. У него не было шанса помочь своему, пусть не по крови, ребенку, спасти его, уберечь.

Но Бог не повернулся к нему спиной.

Хьюго может исправить свои ошибки прошлого.

Хьюго обязательно спасет то, что у него осталось.

— Мы не можем его бросить! — противится тэнгу. Он беснуется, вырывается из рук верного друга, который пытается зажать ему рот ладонью, а у самого сердце кровью обливается от собственных действий, изнывает, как от сотни ножей. — Мы можем его спасти, Тае, мы должны!

Они действительно должны. Они обязаны Хьюго жизнью: за то, что приютил; за то, что обучил; за то, что полюбил их, как родных сыновей. Тае сам внутри беснуется, не в силах принять решение о том, стоит ли ему сейчас отпустить Чонгука или же до последнего слушаться эльфа, как он делал это всегда. Ведь Хьюго совсем не дурак, он не глупый старикашка, нет, никак нет. Он прожил многовековую жизнь, повидал то, что им с Чонгуком увидеть не суждено, набрался опыта такого, до которого им с Чонгуком никогда не добраться. И Хьюго никогда не ошибался в своих домыслах и действиях, значит, и сейчас у него наверняка есть веские причины на то, чтобы прятать их. Может, при столкновении с этими солдатами их ждет верная смерть даже сейчас, когда они уже совсем не маленькие дети, когда они крепкие мужчины, способные на многое.

— Мы не можем ослушаться его! — вторит вампир и губу закусывает, лишь бы сдержать порыв слез. — Он делает это не просто так, Чонгук. Я уверен в нем. Я уверен, он знает, что делает.

Тае не помнит, когда плакал в последний раз. Когда на особняк императора Чона напали — возможно, тогда. В тот момент он оплакивал всю свою прошлую жизнь, свою родную семью и ту, что приняла его с гордой головой на важнейшую службу. Тае, будучи еще мальчишкой, трясся в страхе, пусть и был подготовлен к тому, что случилось в тот роковой день, когда пала вся династия. Гюбо смог предугадать подобный конец своей жизни, специально сделал вампира, камердинера Чонгука, умелым молодцом, чтобы они не пропали, чтобы нашли того, кто им поможет, вложил в его голову весь план событий.

И Хьюго помог. Он дал им крышу над головой, воспитал, полюбил, принял детей диктатора, терроризирующего целую собственноручно выстроенную империю на протяжении многих веков.

А теперь что? Вампир не пускает Чонгука ему на помощь, специально удерживает и не пускает к Хьюго. Старейшина воспитал Тае послушным ребенком, настолько, что теперь он сам не понимает, правильно поступает, слушаясь его указов, или же нет.

— Да они же убьют его! Уже убивают!

Стоит сейчас Чонгуку высунуться, показать себя целого, живого, сомнений в солдатах не останется, они хоть что-то доложат вышестоящим. Если им не удастся выполнить свой верный долг, если тэнгу окажется сильнее армии нынешней власти, а он, Тае не сомневается, окажется обязательно таковым и погубит этих несчастных, они не вернутся, что вызовет куда больше подозрений.

Хьюго далеко не глуп и в состоянии предугадать все наперёд.

Тае не должен ослушаться, ведь уже без разговора с ним, без раскрытия карт все понял, сам догадался, стоило пораскинуть мозгами, отбросив эту критическую ситуацию подальше от сознания на пару мгновений. Он все делает правильно. Чонгук не должен вырваться, не должен погубить тех, кто подчиняется нынешнему императору, не должен выдавать себя до последнего, даже если пойдёт и прямо сейчас устроит погром в центральном городе.

— Нельзя! — выпаливает твёрдо, валит друга на каменистый пол, который они так и не выложили досками по давней просьбе эльфа. Вампир всем телом придавливает Чона к неровной поверхности, шикает, надеясь, что хотя бы сейчас послушает его. — У этого будут серьёзные последствия, Чонгук! Пойми же меня, мне тоже не легко оставлять его там, с ними!

Тае думал, что давно разучился чувствовать столь сильные эмоции, но сейчас, когда по его щекам тянется мокрая дорожка из солоноватых слез, а конечности заходятся в дрожи от собственных действий, которые точно приведут к необратимому, мужчина ощущает себя слабым и ничтожным. Слезы — удел слабости; тех, кто не в силах исправить ситуацию. Ким сейчас именно такой, тот кто не может.

Он не может отпустить Чонгука.

Он не может помочь Хьюго.

Он ничего не может.

Ким Тае сейчас слаб, как никогда прежде.

Чонгук дышит судорожно, пытаясь разглядеть лицо друга в темноте, выдаёт хрип, наполненный отрицанием и звенящей внутри болью, заполняющей все его пространство внутри, граничащую с настоящим безумием, которое пережить кажется просто невозможным. Тае его останавливает от спасения дорогой им жизни, не пускает к тому, кто сам не дал им сгинуть в еще неизведанном и страшном мире. Хьюго их подобрал, хотя не должен был, приютил детей, свалившихся на него шапкой крепкого снега, вырастил и не отдал на растерзание злобному люду, не отнёсся к ним с предрассудками, как весь народ Муэрте.

Чонгуку впервые за прошедшие два века хочется кричать от невыносимой тяжести внутри.

— Все было за зря, если нас поймают, понимаешь, хороший мой? — нашептывает Тае и Чонгук слышит ясный всхлип и руки друга на его грудине, что ткань сжимают. Они оба теперь не могут быть сильными, казаться таковыми в глазах друг друга. Чон невесело хмыкает на последнее обращение к нему, словно к маленькому. В детстве Тае любил к нему так обращаться, когда обрабатывал его раны на содранных на тренировке коленях, приговаривая, что дезинфицирующий раствор щипать скоро перестанет. — И убивать их нельзя, они должны вернуться живыми, чтобы все не пошло крахом, Чонгук.

Вампир пытается объяснить кратко и доходчиво, так, чтобы до него, наконец, дошло, что к чему, почему же он его не пускает на помощь к их любимому дедуле, который улыбался им всегда до милых глубоких морщин на лице. Чонгук нашептывает бранные слова, тыльной стороной ладони вытирает выступивший липкий пот со лба, приподнимаясь уже куда спокойней.

— Вам ни за что не найти их! Я вам их не отдам!

Дряхлое от возраста тело спиной приземляется ударом на стол, сваливая скатерть, которую Чон для ужина стелил. Хриплый стон боли из уст разносится по некрепким стенам, одаривая скрывающихся в подвале дрожью по телу. Невыносимо слышать, когда родному боль причиняют.

— Мы и без тебя их найдем, жалкий нелюдь!

«А теперь можешь и помереть спокойно» — раздается пронзающим воплем ненависти к хозяину дома.

Вампир ничего не слышит вокруг, кроме болезненного крика Хьюго, последнего в его жизни отголоска и глухого стука, вероятно, его уже безжизненного тела. Он, быть честным, мало что успевает понять, когда Чон сбрасывает его с себя легким движением, ревет совершенно демоническим криком истошно… Тае боль пронзает внезапная, с ног его валит, заставляя лицом пасть на твердую каменистую поверхностью подвального пола. Тихий зов Чонгука во кромешной тьме пропадает, а запоминаются лишь размазанные лучи искусственного от лампочки света словно ураганом открытого подвала.

⛩️

Сознание упрямо не хочет проясняться даже от ноющей головной боли, щемящей в районе затылка. Приложился неплохо в падении. Мужчина тщетно пытается разлепить тяжелые веки, разглядеть хоть что-то, хоть чуточку прийти в себя, но тело от ударной волны совсем размякло. Тае, распластавшись на полу подвала, глядит наверх, видит открытую дверцу, и с широко раскрытыми глазами замирает на пару мгновений, пытаясь вспомнить последние события. Чонгука рядом нет. Он хрипит, слюну сплевывает, на локтях приподнимаясь. Шикнув от негодования, вампир оглядывает еле освещаемое пространство вокруг, замечая… перья. Черные, словно непроницаемой мглой покрытые, те, которые заточились в его памяти тогда, на площади, на небольшой сцене в день мятежа.

Сомнений у Тае не остается, кому же принадлежат эти перья.

Чонгук недалеко от отца ушел в своем перевоплощении.

Тае касается пушистого пера, зажимает меж двух пальцев, поднося ближе к глазам, однако, заметив алый цветок совсем рядом, переводит все внимание на него, а тот, будто испугавшись его внимательного взора темных глаз, рассыпается в такого же цвета пыль, сгинув в небытие. Вампир хмыкает, будто его по-настоящему задевает подобная реакция эфирного ликориса, принадлежащего его другу. Однако медлить более нельзя. Он, развернувшись, взбирается на небольшую лестницу, из подвала поднимаясь, в котором теперь находиться невозможно от заполнивших голову ужасающих воспоминаний, от коих в дрожь бросает.

В доме ожидаемый погром. Ким, в неприятном предвкушении лицезреть ужасное, мечется беспокойным взглядом по помещению, видит следы крови — целую лужу — что уж таить, и замирает перед мертвыми телами. Он не уверен, что то были люди — растерзаны настолько, что и не разберешь, большими когтистыми лапищами существа, которого вблизи, благо, не наблюдается. Он не знает, смог бы взглянуть сейчас Чонгуку в глаза от увиденья такого зверства. Тае наедине с мертвецами, от запаха крови которых даже аппетит не появляется, пусть он и заполонил все вокруг вместе с его легкими, щекоча нутро вампирской сущности. Он ни о чем другом думать не может, кроме Чонгука и Хьюго, о том, что случилось и чем все кончилось.

Тае ясно помнит, что произошло перед тем, как он пропал в отключке, слышал, как дверь подвала резко открылась, то был Чонгук, он не усомнился в этом ни на секунду, а раскиданные по углам тела лишь доказывают это. Многочисленные ссадины на лице неприятно ноют, просят руками потрогать в желании избавиться от зудящего ощущения.

Вампир, прислушиваясь, подходит к двери, ведущей на улицу, она настежь открыта, однако стоит мужчине шагнуть наружу, он замечает сгорбившуюся спину над бугром земли, точно таким, как после нового захоронения.

«Нет…»

Он медленно бредет к другу, еле поднимая ноги, которые вмиг ощущаются лишней тяжестью его от рождения бездыханного тела. Немигающий взгляд, пустым ставший, оглядывает новоиспеченную могилу, ту, в которой их родитель покоится вечным сном. Тае на колени падает, не имея более никакого желания мучить свое тело, что хочет лишь покоя от своего хозяина, он лбом на сырую землю укладывается бессильно. Чонгук ему что-то точно говорит, но мозг никак не хочет понимать смысл тихих слов, скоропостижно в пространстве пропадающих.

«Нет. Нет. Нет!»

Ким не может понять, какого же конца он ожидал от всего произошедшего ужаса, того, как он Чонгука останавливал, поняв мотивы Хьюго. Было все очевидно с самого, мать его, начала. Хьюго знал, на что идет, знал, что погибнет, и все равно решился на столь опасный, пусть и смелый шаг. Старейшина вырастил их, из глупых малолетних шпингалетов превратил в сильных мужчин, в тех, кто теперь готов ровно, на твердых ногах идти к своей цели. Эльф пожертвовал собой, но все напрасно — воины, что пришли за ними, убиты, жестокой смертью повержены, такой, какой даже самому страшному врагу не пожелаешь.

Вампир приподнимается спустя какое-то время, взгляд виноватый бросает на мужчину, стоящего рядом с уже выпрямившейся спиной. Чон твердо стоит на ногах, глядит вдаль единственным глазом, за горизонт, словно сможет что-то увидеть за его нескончаемой полосой. Лишь пару минут назад тэнгу был разбит, подавлен, лежал перед могилой словно не живым — Тае уверен, ему нелегко было в одиночку хоронить второго отца, однако сейчас… сейчас его друг выглядит так, будто ничего и не произошло вовсе. Эмоций в зеркале темной души не разглядеть и все, что выдает его истинное состояние — желваки, неспокойно играющие на скулах.

— Не вини себя в произошедшем, — первое, что слышит вампир от Гука, голос которого охрип. — лучше сходи в деревню и донеси до жителей произошедшее. Нам следует как можно скорей выдвигаться.

— Куда? — одеяние тэнгу в широких рваных дырах, почти лоскутами висит на нем, ласково украшенное пятнами окровавленными, которые выводить уж смысла нет. Тае обращает внимание на многочисленные мелкие раны на его теле, крапинками рассыпанные по его рукам и, кажется, всему телу. — Что с тобой произошло? Такого точно раньше не было, я помню каждое твое принятие облика.

Чонгук скидывает с себя истерзанную рубаху прямо на улице, незаинтересованно обводит взглядом свои раны, словно замечает их только сейчас, когда Тае об этом заговорил. Он смутно помнит момент расправы с той непотребщиной, что валяется в доме бесполезным грузом, однако уверен в одном — смерть до боли близкого человека произвела в его теле настоящий элементальный взрыв. Чон точно почувствовал ударную волну, которая в его теле разразилась и, судя по всему, вышла за грани. То было не просто неконтролируемо принятое обличие. Тэнгу вспоминались слова старейшины о его внутренней силе, когда тот хоронил его во влажной земле:

«…силу ты сможешь открыть в себе только с четкой целью перед собой, непоколебимо идя к ней, и в конечном итоге добившись желанного. Есть возможность, что она откроется раньше положенного срока. А может — нет. У тебя есть такая цель?»

Карасу тэнгу тогда без всякого страха, со всей искренностью поведал ему свою цель: месть за гибель семьи; месть за мятеж, за их гонение из собственной империи. И Хьюго принял такой ответ без всякого намека на осуждение, согласился принять их в воспитанники, обучить, и помочь добиться столь страшной цели, ведь у каждого свое страшное прошлое за спиной, за которое хочется поквитаться с обидчиками, будь то просто обида или же огромная цель всей жизни.

Слова, что вспоминаются ему, не совсем вяжутся с недавно произошедшими событиями, но Чонгук почти уверен, что смерть эльфа сыграла необычную вещь с его внутренней сущностью: кажется, внутреннего карасу тэнгу раззадорили настолько, что теперь он полностью пробудился, позволил мужчине увидеть и почувствовать воочию, каково это, владеть столь мощной силой. И она действительно мощна настолько, настолько резва в своих деяниях, что мозг даже не воспринял это, отказывается помогать Чонгуку вспоминать произошедшее до того, как он оказался на улице.

Ему не пришлось прибегать к убийствам родных, как его отец, к достижению конечной цели, до которой ему уже рукой подать. Злую шутку с ним сыграли воины, побеспокоившие их спокойный и мещанский быт, любимый Чонгуком всем его почерневшим в доли секунды сердцем. Сила вышла наружу, побудила за собой и ударную волну, всполошила все пространство вокруг, даже Тае коснулась, отправив его сознание во тьму непроглядную. Тело тэнгу действовало на инстинктах, на желании защитить дорогое ему, истребить всю угрожающую им опасность, и вот результат — помутненное сознание и окровавленные раны, словно в какой-то миг он весь перьями покрылся — этот факт нельзя исключать, но все, кто его видел в этом страшном состоянии погибли от его руки, или того, во что она превратилась — вряд ли во что-то подобное человеческой конечности.

— Тэнгу разбушевался, — отвечает на вопрос Тае так, будто не о себе вовсе говорит. Возможно, так и есть, ведь Гук не контролировал свои действия, не может сказать наверняка, поступил бы он с такой ожесточенностью по отношению к воинам. Поступил бы, понимает он в глубине души, но молчит, сжимая кулак правой руки. — А направимся мы за исполнением мести. Давно пора, правда?

Совсем недавно цель была мечтой, чем-то невозможным, но теперь грядет настоящая буря из сорванных лепестков алого ликориса с вороновыми перьями — месть станет грязной реальностью, которая накроет Муэрте возвращением своего хозяина.

Эльф никогда не хотел быть заточенным в гробу, не единожды напоминал об этом им с Тае, твердил, чтобы его похоронили в родимой земле, чтобы он сросся со своим местом обитания и растворился в нем своей плотью и кровью — тогда он будет по-настоящему счастлив после смерти, твердил старейшина, оспаривая слова Чонгука о неуважении к телу погибшего таким способом захоронения, и в корне был не согласен с его мнением.

Чон исполнил его последнее желание.

Позаботился о комфорте Хьюго даже после последнего вздоха.

В небольшом дворике толпится народ из деревни: всполошился каждый, стоило вампиру донести скорбную информацию. Теперь земляной бугор усеян сотней самых разнообразных цветов и широкий крест, который служители из храма неподалеку поставили на небольшую могилку, помолившись за упокой. Тае и тэнгу наблюдали за толпой из густоты леса — нельзя более откладывать путь, а отвечать на вопросы каждого о произошедшем и деталях его смерти — вовсе нет времени и абсолютно никакого желания.

Чонгук переоделся и наспех помылся в прохладной воде. Дом заперт, оба продолжают тешить себя надеждой, что никому из жителей не хватит ума пробраться туда. Пусть трупы убраны, но следы ожесточенного боя вместе с некоторыми от спеха вымытыми следами крови остаются на месте.

— Его смерть не будет напрасной, если мы вернем себе то, что принадлежало всегда, — Чон ступает по сухим ветвям, ломая их. Пробираться сквозь густые дерби в сторону центрального города оказалось тем еще увлекательным занятием, однако ему вспоминаются события двухсотлетней давности, когда они с Тае только шли сюда, не зная, что их ждёт.

С левой стороны в ножнах покоится заостренная катана, доставшаяся тэнгу в подарок от старейшины еще пару месяцев назад, когда он полностью овладел синаем на тренировках с Тае. Дорогой сердцу подарок не мог остаться поодаль от него, Чон его забрал, поклявшись перед могилой, что обязательно вырежет сердце того, кто занял его законное место на троне.

— У нас нет выбора: либо все пройдет хорошо, либо мы погибнем, — констатирует факт вампир.

Оба закрыли сердца, заставили себя оправиться внешне, но кровоточат нискончаемо в глазах друг друга, прекрасно понимая боль пережитого. Они — заложники подобия, сами создали нечто из остатков плоти, чтобы скрыть несовершенные души, запечатать настоящих себя, горем страшным убитых, чтобы бой мстительный начать с холодной улыбкой на лице.

Вдвоем они справятся.

Хьюго был в них уверен.

Они не должны его подвести хотя бы этой уверенностью в самих себя, в силу, которую он в них вложил собственноручно.

— Знаешь, — начинает Тае после нескольких минут молчаливой ходьбы, перебиваемой лишь хрустом веток и шуршания листвы. Чонгук, впереди идущий, шлейфом алого хаори совсем не вписывается в густой лес, четко выделяясь среди хвои. Он мычит, показывая, что внимательно его слушает. — я слышал голос Хьюго, когда подошел к могиле.

Чон останавливается, через плечо поворачивается к мужчине, оглядывая его с сомнением, словно тот мог себе на придумывать чего-то да за реальность принять. Однако, продолжив медленный путь, отвечает:

— Такое вполне могло быть, если он высвободил остатки своей магии. И что же он тебе сказал?

— «Ты хорошо справился, мой мальчик».

Чонгук невесело хмыкает с печальной мыслью, что тоже хотел бы услышать его последние слова, а не крик боли.

Этот день не был обычным, хоть все и начиналось с житейской рутины.

В день, когда Хьюго покинул этот мир, тэнгу вспомнил, ради чего бежал из собственной империи.