Фьора не пошла со всеми на похороны Марино Бетти, сославшись на усталость и головную боль, тошноту и головокружение. Ей не хотелось смотреть на человека, пусть даже лежащего в гробу, заставившего Фьору пойти на отчаянный шаг — погубить свою бессмертную душу, чтобы защититься от домогательств крёстного и защитить Хатун.

Сидя в закрытой решётчатой кабинке для исповеди, церкви Санта-Тринита, уже после причащения, Фьора собиралась с мыслями.

По другую сторону пожилой священник участливо смотрел на Фьору.

— Господь да прибудет в сердце твоём, чтобы исповедовать твои грехи от последней исповеди… — спокойный голос священника, лишённый суровости и надменности, всё же звучал для слуха подавленной и безмолвно плачущей Фьоры как трубы Страшного Суда, возвещающие о необратимости кары Господней для грешников.

— Падре, со дня моей последней исповеди прошла неделя, — проговорила сипло девочка, — грешна я… И грех, отягощающий мою душу, ужасен…

— И в чём же твой грех, Фьора?

— Я нарушила первую заповедь, падре… — испугавшись своего же признания, Фьора обхватила руками свои дрожащие плечи и сжалась всем телом.

— Фьора, это… — стал теряться священник от волнения. — Это не шутка? Чтобы ты, такая милая и добрая девочка, нежная и ласковая, кого-то убила, нарушив первую заповедь? Самую священную из всех? Да я в это никогда не поверю…

— Но вам придётся поверить, падре, ибо я говорю правду, — тускло прошелестел слабый голос Фьоры, дрожащий от слёз. — Я действительно минувшей ночью убила человека, Марино Бетти, которого сегодня отпевали в Дуомо… Я подсыпала яд в вино и угостила крёстного…

— Дитя, ты понимаешь, какой опасности ты подвергла свою бессмертную душу?

— Да, понимаю, — продолжала девочка, даже не утирая катившихся из глаз по щекам слёз, — но я боялась, что его домогательства снова повторятся, а то и коснутся Хатун… А нам обеим всего одиннадцать лет! — выкрикнула Фьора вдруг с яростью, к которой примешивались ужас и горечь. — Марино воспользовался тем, что папа сейчас в деловой поездке, слуг отпустили на один день отдохнуть, а Хатун и Леонарда ушли на рынок. Меня тоже звали, но я осталась текст с итальянского на греческий переводить. Марино пришёл в классную комнату, начал голову массировать… А потом спину, плечи, шею… Сказал, что в переведённом с китайского трактате прочитал…

Больше не говоря ни слова, священник внимательно слушал Фьору, продолжающую своё повествование, вспоминать о котором ей было тяжело.

— А потом, падре, он меня на мой стол письменный швырнул и руки мне скрутил… — Фьора примолкла, словно раздумывая, говорить дальше правду или нет, но взяла себя в руки. — Дальше он попытался сделать со мной, что хотел сделать, но я обманула его, выиграла время, задурив ему голову… чтобы он поверил в мою распущенность… И он поверил…

— Неужели он… — Фьора прекрасно поняла, какое слово имел в виду святой отец. — Он всё же своего добился? Фьора, твоей вины в этом нет, в глазах Бога… В том, что твой покойный крёстный, — да гори он в Аду за это! — сделал с тобой, нельзя винить тебя… Господи, ты же совсем ещё ребёнок!.. — говорил священник, хватаясь за голову, исполненный сострадания к девочке.

— Он бы своего непременно добился, не попадись мне под руку нож для заточки перьев, которым я Марино в плечо ранила. Этим и спаслась… — развеяла Фьора последние опасения святого отца. — Я пришла к Марино в спальню прошлой ночью. Намекнула, что будто желаю загладить свою вину в его постели. А потом и отравленным вином угостила. Так, что, падре, я невинна лишь телом, но не духом. Вот все мои грехи… Наложите на меня епитимью, которую я буду в силах понести. Я раскаиваюсь…

Прокашлявшись, чтобы прочистить горло, потрясённый священник всё же нашёл в себе силы и слова, чтобы поднять упавший дух Фьоры:

— Господь само милосердие, смертью и воскресением Сына своего примиривший мир с Собою и ниспославший Духа Святого для отпущения грехов, посредством Церкви Своей пусть дарует тебе прощение и мир. Отпускаю тебе, Фьора Бельтрами, грехи твои во имя Отца, Сына и Святого духа. Аминь.

— Аминь, — тихо повторила Фьора следом за священником, осеняющим её крестом, и сама осеняя себя крестным знамением.

— Господь простил тебя. Иди с миром…

— Благодарение Богу… — ответила Фьора почтенному падре, выходя из кабинки.

Подойдя к статуе Девы Марии, Фьора опустилась на колени и сложила ладони в замок, смиренно опустив голову. Она стояла на коленях, даже не подложив мягкую подушечку, не пугаясь холода плитки в церкви, вся уйдя в молитву…