Лея смотрела на озеро и старалась не думать слишком много. Было холодновато. Когда Падме говорила о доме своих родителей, она не упоминала, какой он. Наверное, понимала, что Шми это не утешит. Шми улыбнулась, увидев воду, но в глазах её был настоящий страх.

Лея смотрела на всё это более сдержанно, но в её сердце тоже был страх. Другой. Не от внешнего вида места, а из-за чувства тепла, комфорта, гостеприимства. И нежности, которой не обладал дом Шми в огромной пустыне Татуина. Тот был крепким, тёплым и гостеприимным, но не нежным.

Это место… Это место было похоже на дом Леи, и это напугала её. Присутствие Джобал и Руви не помогало.

Они были мягкими, тёплыми, гостеприимными, и, честно говоря, это чуть не заставило Лею потерять сознание. Морщинки вокруг их глаз были такими же, как у её родителей, и любовь, волнами расплывающаяся по комнате, когда они обнимали дочь, была настолько знакомой, что почти свела Лею с ума.

Не только потому, что она ездила в горы или домой только в перерывах между приключениями в Сенате. Но и потому, что чувствовала такую любовь каждый раз, когда видела Люка, Хана или Чуи, а теперь её больше не было.

Она подумала, что это не должно так удивлять. Их отсутствие не должно подкрадываться в самые странные моменты и преследовать её тогда, когда она должна улыбаться и быть счастливой. Они не хотели бы, чтобы она всю жизнь несла это горе, всю жизнь прожила прошлым. Так почему она не могла? Почему ей было некуда девать чувства?

— Тебе не нравится. — Шми ни разу не отдалялась от Леи с тех пор, как они сюда приехали. Лея почти не возражала. — Я думала, ты скажешь, что это место похоже на дом?

— Да, — согласилась Лея, сжимая пальцы на каменном поручне.

Шми обняла её за плечи и притянула к себе. Это было… именно то, чего она хотела. И то, чего ей совсем не хотелось.

— Ты не сможешь нести это в одиночку. Не всю жизнь.

— Я знаю, — прошептала она, но губы казались пустыми, и невозможно было сказать даже самую простую правду. В другой жизни ты была матерью моего отца. И я никогда не встречала тебя, не знала тебя, а он был уничтожен. И ты тоже.

И Люк тоже.

Люка тоже уже не было.

— Я любила его, — прошептала она, злясь на себя за то, что так трудно было сказать это, эти слова, которые всегда, всегда были правдой. — Даже когда его никогда не было. Я всегда любила его.

Она никогда не жила вот так. Она жила так, как будто родилась и выросла отстранённой, не могла ни с кем поговорить о своих самых сокровенных тайнах. О, она могла говорить о секретах своих родителей, секретах восстания, осторожно, аккуратно, но могла, ведь это было неотъемлемой частью её самой.

Но не о своих тайнах. Ни о ночах, когда ей снилось, что она горит, и ничто не может её потушить, ни о снах, которые едва-едва были видны или слышны, но были скорее чувствами, чувствами, которые разрывали её сердце и не останавливались до тех пор, пока она не просыпалась, потому что не могла спать больше, слушая звуки тишины.

У неё всегда была наготове лёгкая шутка (кроме как для Хана, он всегда умел вывести её из равновесия), и поэтому она дразнила неизвестного штурмовика за то, что он был для штурмовика маловат, но…

— Я здесь, чтобы спасти тебя.

Он не обиделся.

Это не было кожей или чешуёй, которую она могла бы сбросить. Это была её личность, её жизнь. Остроумие, острые углы, тонкая улыбка — всем, за исключением самых близких. Противник ничего не сможет, не успеет, и ты будешь в безопасности.

Хан прошёл сквозь это с грацией контрабандиста, он видел, чего хотел, и шёл к этому напрямую, и делал всё правильно, и будь он проклят за это, и был бы он проклят, если бы не сделал этого. Такой понятный, простой и такой терпеливый с ней, несмотря на всё, что было до этого.

Она любила его до сих пор. И он всегда это знал.

Люк был солнечным светом в её душе. Стирал острые углы, смягчал ярость, освещал то, чего она никогда не показывала.

Он точно знал, где оно, знал по себе. Он никогда к этому не прикасался, но выявлял и выпускал, чтобы они оба могли это увидеть, почувствовать и признать. Принять.

И он рассказал ей самую яркую правду.

Брат. Близнец её сердцебиения. Вторая половина души.

Иногда они чувствовали себя далёкими друг от друга, особенно поначалу. Но когда он сказал ей, когда он сказал это вслух, это было похоже на осколки стекла, поймавшие наконец идеальный свет. Это была та фигура, которую она видела в своём сердце, больше наощупь в этой упрямой темноте, но столь же знакомой, знакомой так же, как её собственные лицо, кожа. И он всегда был там. В ожидании. Как раньше она сама.

Вторая половина Энакина Скайуокера. Обещание, которое он не сдержал и не собирался.

— Он сказал, что вернётся, чтобы освободить рабов, — сказала ей Шми однажды ночью, когда они смотрели на звёзды. — Кажется, я становлюсь нетерпеливой.

Дитя Татуина, дитя неба, дитя… их матери. Кем бы она ни была, где бы она ни была. Люк никогда не говорил ей, и она могла только предположить, что Вейдер об этом не упоминал. Люк сумел удостовериться, что она знала, какая истина висит между ними, даже если она не хотела этого.

Она была почти уверенна, что он знал: она бы пала. Если бы она была на его месте, то ускользнула бы от света во тьму — из-за мести, из-за гнева и всей боли предательства.

Он слишком хорошо знал её сердце.

А теперь его не было, и она очень по нему скучала. Это было так просто.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что Шми поёт. И в этой песне было совсем мало слов и очень много тонов. Некоторые почти грохотали, некоторые были настолько резонансными, что их можно было услышать даже при таком тихом пении.

Некоторые напоминали Лее крайт-дракона, и она чувствовала, как её сердце подпевает им.

(Иногда она видела голубое небо и думала о глазах, видевших пустыню, и не была уверенна, были ли это глаза, которые она любила, — или глаза, которые она ненавидела.)

— Госпожа Лея, Наберрие просили меня пойти и найти вас. — Если надо испортить момент, всегда можно рассчитывать на Трипио. — Они хотят знать, не хотите ли вы присоединиться к ним за ужином.

Вытирая влагу с лица, она сказала:

— Конечно. Мы сейчас придём.

— Не хотите ли, чтобы я вас сопровождал? Меня проинструктировали относительно планировки дома.

Было бы неловко признать, что Лея уже представляла себе большую часть этой планировки, основываясь на увиденном в Тиде, и в сопровождении не было необходимости. У неё был опыт в проникновении с ограниченными данными, и её инстинкты (которые, как она уже почти верила, были ощущением Силы) подсказывали ей, где что-то есть, а где нет. И Трипио будет приятно, если она примет это предложение, и она сама не станет рисковать — а вдруг кто-нибудь заметит и спросит, откуда она узнала, что столовые находятся прямо над кухнями в задней части дома, в котором она никогда раньше не была.

— Пожалуйста, — она посмотрела на Шми, убедилась, что она тоже готова, и ей пришлось сдерживаться от попыток уйти от этого слишком понимающего взгляда. В конце концов её бабушка сдалась, и они проследовали за Трипио в дом.

***

— Падме не упомянула, что приедет с друзьями, — сказала Джобал за едой. На её лице не было ни тени обвинения, но Лея по привычке допускала такие подозрения. — Должно быть, для нас для всех это приятный сюрприз.

— Мама, — Падме немедленно заподозрила её в интриге. — Я же рассказала тебе, что произошло.

Джобал по-прежнему тепло улыбалась.

— Я знаю. Ты говорила, что нашла их на Гердессе. И что ты уже встречалась с леди Скайуокер.

— Можно просто Шми. — Её голос не дрожал, но взглянула она как-то по-особому, и почему-то Лею это встревожило. Она видела этот взгляд раньше, но не могла понять…

О, во дворце Джаббы. Конечно. Прекрасно.

Шми продолжила:

— Мы вообще не ожидали, что встретим Падме. Наши планы просто так совпали. Мы… очень благодарны. Она пригласила нас сюда.

— Вы с Татуина. — Казалось, Руви уравнивал настойчивость жены, но Лея и раньше видела, как тот же трюк использовали её родители. — У нас здесь всё должно сильно отличаться от того, к чему вы привыкли.

— Это так, — ответила Шми, но больше ничего не сказала, быстро вернулась к еде, как бы оправдывая таким образом опущенный взгляд.

Взвесив все «за» и «против» для любого способа перевести тему, Лея вмешалась:

— Вы работаете в Движении помощи беженцам, правильно? Падме упоминала, что работала там до своего избрания, и этому причиной были вы.

— Да. — Он без проблем согласился сменить тему.

— Значит, вы были в некоторых мирах Внешнего Кольца.

— Да, в нескольких, — признал он. — Но не на Татуине. Мы проводим большую часть работы на планетах, похожих на нашу, чтобы беженцам было легче переезжать.

— Чтобы они могли переселиться, — добавила Падме с ноткой печали в голосе.

Её отец кивнул и взял её руку в свою.

— Мы делаем всё, что можем, но иногда этого недостаточно.

— А как идут дела сейчас? Едут ли на Набу беженцы с планет, оказавшихся в сфере влияния сепаратистов?

Это был хороший выбор темы. Когда несколько хороших вопросов выявили её реальный интерес и глубину знаний, Руви был более чем счастлив начать подробно описывать некоторые последние проекты. Разговор во время еды шёл активно, давал Лее отчаянно необходимую информацию и позволял Шми тихо сидеть на заднем плане.

— По правде говоря, мы понятия не имеем, сколько ещё беженцев можно ожидать в будущем, — признался Руви за десертом. — Не похоже, что конфликт разрешится быстро, несмотря на обещания Сената.

— Мы пытаемся, — Падме сказала это не так уж и резко, но всё равно было видно, что это щекотливая тема. — Бейл собрал планы и предложения большей части нашей коалиции, но… — Она посмотрела куда-то между родителями. — Пока мы работаем, в Сенате обсуждаются всё более и более враждебные предложения.

Губы Джобал сжались в тонкую линию, и муж взял её за руку, сжал пальцы, и только потом они посмотрели на свою дочь.

— Торговая Федерация?

— Торговая Федерация, Банковский Клан. Честно говоря, любой, кто ведёт с ними дела, никогда ни о чём не голосует с уверенностью. А это почти все важные миры вдоль любых гипертрасс.

— А стоит только уйти вглубь от гипертрасс, и перед нами предстанут ещё более восприимчивые к обещаниям сепаратистов планеты, — размышляла Лея, пытаясь понять. — А те, кто находится на гипертрассах… Если на них будет оказано слишком большое давление со стороны Банковского Клана или Торговой Федерации, то за них они и проголосуют. Или просто присоединятся к правительству, которое пообещает их защитить.

Падме выглядела почти облегчённой, ей не пришлось самостоятельно объяснять это — видимо, она уже довольно давно пыталась заставить людей увидеть все эти факты.

И Бейл Органа тоже пытался.

Лея сознательно не трогала ни эту мысль, ни те, что были с ней связаны.

— Насколько прозрачны торговые и банковские интересы? — спросила она. — Их мотивы видны?

— Теоретически, да, — вздохнула Падме. — Но на самом деле — нет. По крайней мере, их документы есть в открытом доступе… Но у нас нет людей, способных проанализировать их должным образом. И средств на проведение расследования.

— Что-то это маловероятно, раз у них есть интересы в Сенате, — пробормотала Джобал, потягивая вино. — Не говоря уже о том, что если они делают всё законно, то никакие обученные аналитики в их писанине ничего не найдут.

Подобные исследования были на редкость скучны. Теоретически Лея знала, как это делается. Это было нечто обратное тому, чем она занималась во время восстания. Но ей всегда везло оставаться на более высоком уровне, заниматься этим уже после того, как всё было проанализировано и сопоставлено. И всё-таки у неё было куда меньше работы. Восстание было далеко не таким большим, как Республика.

Но.

— Если это поможет, я могу взглянуть на некоторые общедоступные данные и попробовать выявить какие-либо тенденции. Если их влияние так глубоко, его невозможно скрыть полностью. Даже если вы можете доказать лишь часть очевидных связей, это уже даст вам рычаги воздействия.

Все Наберрие уставились на неё.

— Ты можешь это сделать? — ошеломлённо спросила Падме.

— Вы это сделаете? — в голосе Джобал звучал почти благоговейный трепет. — Просто… сделаете это? — Лея почувствовала невысказанное «бесплатно?».

Она улыбнулась.

— За всю мою лучшую работу я получила только то, что находилась на правильной стороне. — Это было даже немного весело. — Я привыкла зарабатывать на жизнь другими способами.

Родители Падме нахмурились, но их дочь, похоже, не встревожилась после этого признания. Просто полюбопытствовала:

— Я не знала, что у тебя есть опыт в подобных вещах.

— Я не достигла в этом высокого уровня, — сказала Лея, откинувшись на спинку стула. — Я не знаю, могу ли пообещать, что буду ценным экспертом. Но если вам нужен кто-то, кто подготовит достаточно документов, отследит линии снабжения и узнает, что сколько должно стоить, то на это я определённо способна.

Джобал поставила стакан на стол.

— Вы, должно быть, прожили довольно интересную жизнь.

— Я знаю всё довольно поверхностно, — ответила Лея, понимая, что скоро её ждут неприятности. — Я много путешествовала, особенно последние несколько лет. Незнание было роскошью, которой я не могла себе позволить, поэтому я быстро училась и часто пользовалась своими знаниями. И я часто зарабатывала перевозкой грузов.

— И пассажиров? — предположил Руви, улыбнувшись понимающе и куда дружелюбнее, чем раньше. — Похоже, у вас довольно большой опыт в вывозе разумных в спешке из опасных мест.

Её вопросы. Она подставилась по полной. Хотя…

Вспоминая разговор, она поняла, что довольно много наврала о своей работе.

Что ж, технически она не освобождала рабов во Внешнем Кольце. Но работала над освобождением галактики от тирании. Разве это не считается?

— Можно сказать и так.

Все в комнате будто бы расслабились, и родители Падме переглянулись. Джобал сказала:

— Что ж, вы можете оставаться у нас в гостях, сколько захотите. У нас много места и есть доступ ко всем необходимым данным.

— Вы очень добры, — сказала Лея. — Только, ещё, мы пообещали Корде, что не позволим Падме работать, пока она здесь. Корде была очень настойчива.

Кто-то не сдержал смешка.

— Конечно. Что ж, в любом случае, вам здесь рады. И если есть что-то, что мы смогли бы для вас сделать, когда вы сядете за работу, дайте нам знать. Мы будем рады быть вам полезны.

Вставая из-за стола вместе с Шми, отговорившись усталостью, Лея подумала, что они были правы, проявив осторожность. Падме было так легко привлечь к любому делу. Даже разумные с добрыми намерениями, вероятно, часто её беспокоили своими требованиями. Но было приятно видеть, что Наберрие ценили свою дочь и готовы были ценить её друзей.

— Это был интересный разговор, — сказала Шми, когда они с Леей пришли обратно в гостевые комнаты. — Ты действительно сможешь им помочь?

— Я действительно постараюсь, — сказала Лея. Они остановилисчь у двери в комнату Шми, и она заглянула внутрь. — Тебе будет здесь удобно одной?

Оглядев комнату с кривой улыбкой, Шми сказала:

— По моим меркам она всё ещё слишком роскошна. Но это не дворец. Это дом друга. Думаю, со мной всё будет в порядке.

— Я рядом, если понадоблюсь, — сказала Лея. И очень удивилась, когда Шми мягко коснулась пальцами её подбородка и нежно приподняла, удерживая её на месте.

— Я тоже, — сказала она, наблюдая за изменениями в лице Леи. — Не заставляй себя плакать в одиночестве.

Лея не могла обещать такого. Казалось, она всегда, всегда плакала одна. Но она помнила все утешающие прикосновения Шми, тепло человека, который просто понимал и оставался рядом, просто так, без каких-либо ожиданий.

Она подумала о песне, о слабой ауре дома и семьи, которую Лея не могла не замечать, ведь Шми была её бабушкой, её кровью, и она была просто хорошей женщиной, которая никогда не бросит одинокого ребёнка, потерянного в пустыне.

— Слёзы — пустая трата воды, — сказала она, и хотела просто замолчать, но слёзы не хотели, слёзы полились.

— Слёзы — наша величайшая жертва, — возразила Шми, поглаживая Лею по щеке. — Мы доверяем их тем, кто больше всего для нас значит. Кто принёс нам самые большие радости и разделил с нами огромнейшие усилия. Они — наша жизнь, Лея. И иногда мы должны пролить их, чтобы разделить нашу жизнь с другими.

Свернувшись под одеялом, Лея снова и снова обдумывала эти слова, и слёзы одна за другой текли по её щекам. Она думала, что должна поделиться ими с Шми. Но тогда ей придётся объяснять про Люка и Хана, про всех, кого никогда не было, и этим вечером она всё ещё не была достаточно сильна.