— В прошлом году я писал о Джеффри Дамере, — пояснил я. — Он был каннибал и хранил отрезанные головы в холодильнике. — A-а, я вспомнил, — отозвался Макс, и глаза у него потемнели. — Из-за твоих постеров у меня случались кошмары. Это было нечто. — Кошмары — это еще ладно, — заметил я. — Из-за этих постеров у меня случился психотерапевт.

Дэн Уэллс, из книги «Я — не серийный убийца»

Когда-нибудь мне придется сказать ей об Эдде Гейне. В детстве мать одевала его как девочку. Большую часть своей взрослой жизни он убивал женщин и делал одежду из их кожи.

Дэн Уэллс, из книги «Я — не серийный убийца»

— Кать, ну Кать! — Тянула за рукав Лизка Скворцова, показательно надув губы.

— Да чего тебе? — Не выдержала Катька, вырвав — точнее, попытавшись, — несчастную одёжку из чужих цепких ручонок.

— Я там тако-о-о-ого парня видела, ты не представляешь! — Лизка захихикала, потянув Золотову к выходу из кафе.

— Я всё ещё не понимаю, к чему ты позвала меня, — насуплено буркнула подозревающим тоном девушка, смерив подругу пронзительным взглядом. Глаза у неё были туманно-серые, а взгляд всегда получался грозным.

Вот Лизка Скворцова и съежилась, на секунду позволяя неуверенности скользнуть в движениях, но после горделиво расправила плечи, показывая широкую улыбку с настойчивостью.

— Скучная ты такая, — цокнула блондинка языком. Её карие глаза, рентгеном пробежавшиеся по довольно большой кафешке тщательно фиксировали мимолётное движение любого посетителя и сотрудника.

— Скучная — не скучная, но я вообще-то занята была, — заметила Катя, — у меня скоро экзамен сдавать надо будет, а ты знаешь этого мудака старого… точно завалить захочет, я ж у него в чёрном списке.

— Да-да, — взмахнула как о что-то неважное Лиза, потащив к одному из двухместных столиков, — вообще-то, я его вчера видела.

— И?

— Да дай сначала договорить! — И посмотрев, как рыжеволосая доверительно делает «замок-молчу-молчу», легко рассмеялась, продолжив доверительным шёпотом, — Я его со Смирновой видела. Которая перевелась, помнишь?

Глаза у Катьки удивлённо распахнулись, а сам тон сделался мгновенно недоверчивым и шокированным:

— Да ну?

— Ну да! Ты ж меня знаешь, а я даже фотку сделала! — И перевернула телефон в сторону подруги, показывая как их учитель обнимает их одноклассницу в… несколько интимном жесте.

— Ух ты ж ма-а-ать…

Протянула удивлённая Катька, понимая всю серьёзность ситуации. То-то её учитель не любит: они ж со Смирновой с самого начала её перевода не поладили, а ведь до этого он к ней относился… ну, безразлично, ровно — не выделяя, но и не унижая. Нормальным «челом» был, если кратко.

— Это ещё что, — ухмыльнулась Лизка, — листни влево, там ещё такая бомбическая фотка есть!

Катька листнула — и тихонько охренела; так-то, целовались они на улице совсем не скромно.

Розита чертит по полу пентаграмму мелом, собирает в углах мёртвые-живые, её любимые цветы

Катька нахмурилась, чуть дёрнув рукой.

— Чего такое? — Лизка обеспокоенно наклонилась вперёд, возвращаясь на стул; отходила делать заказ за них двоих.

Золотова неуверенно нахмурилась, посмотрев сначала вверх — зачем-то, — а после на подругу. В её глазах мелькнул мимолётный огонь, да так и пропал — Лизка поёрзала на сиденье, и отчего-то сердечко ёкнуло.

— Просто сердце вдруг закололо, — пожала рыжеволосая плечами, — ничего серьёзного, честно! Наверняка это прихватило оттого, что я бежала сюда. — Взгляд её красноречиво переместился на ноги, — На каблуках.

Скворцова убеждённой не выглядела, но послушно кивнула с тем же красноречивым недоверчивым взглядом, молча обещая вытащить всё позже. Не тут.

— Тебе б в больницу, — неуверенно промычала.

— Ой, — махнула рукой сероглазая, — тебе ли не знать про наших врачей?! Ничего не найдут, но за ожидания сто-о-олько денег сдёрнут, эх…

— Ну да, — хмыкнула подружка и, переглянувшись, они легко рассмеялись; вот так, легко и просто.

Розита завела песнь, взвывая к своему Богу; помилуй и подскажи, верни перерождённую душу, отпусти грехи, возврати память, устрой на истинно-законное место…

— А ты? — Расхохотались они вдвоём, выходя из заведения. Мороз морозил кожу, делал её покрасневшей от холода, и Катька счастливо улыбнулась в красный вязаный шарф.

Повернув за поворот, Скворцова толкнула локтём Золотову в бок, побежав чуть вперёд; так, что бы «месть» не была мгновенной.

Вдруг глаза у Лизки сделались очень страшными.

— Катька! — Закричала она, падая на колени. — Н-нет, нет-нетнетнетнетнет!

И прошу — шепчет Розита, — верни душу туда, где ей место. Верни её сюда.

************

Лесли Голд  прижалась лбом к холодному стеклу, выдыхая на стекло и рисуя что-то вроде сердечка. Она и сама не была уверена, что это сердечко, но, окей, пускай это будет так.

Кэрри Голд, мать Лесли, была невысокой полноватой женщиной с крашенными в каштановый цвет волосами. Она то и дело поворачивала голову назад, словно убеждалась, что Лесли с ней в машине, она тут, совсем рядом и переживать нечего.

— Детка, — попыталась она привлечь что-то мычавшего — женщина подозревает, что это было её «ленивое» пение без открывания рта, но совсем не хочет спрашивать, — подростка своим ласковым голосом. — Ну это ведь не навсегда! Тем более, тётушка Розита всегда была рада твоим приездам в детстве. То, что ты этого не помнишь не означает, что не помнит она. Вот увидишь — вы найдёте общий язык.

Лесли просипела что-то невнятное, наконец, повернув голову в сторону матери.

— Не ты ли называла тётушку Розиту сумасшедшей старухой? — Едко прокомментировала почти беззвучно, но мама, эта женщина как всегда услышала! С другой стороны — едва ли было что-то, чего она не могла услышать, особенно когда Кэрри являлась большой поклонницей и любительницей сплетен. Лесли подозревала, что не смотря на пухлую внешность, шея у матери истинно лебединая, совсем не подходящая к телу и фигуре: исключительно для того, чтобы тянуть её в разные стороны, улавливая ходящие то тут, то там слухи, о которых она непременно расскажет после дома.

Таким образом, вольно-не вольно, участвуя в коллективе или нет, Лесли всегда знала что происходит у Робинсонов по соседству справа, или то, что старшеклассница залетела от капитана баскетбольной команды, которые были даже не в её школе!

— Ой, да когда это было! — Отмахнулась пренебрежительно Кэрри, осторожно выворачивая руль на круговом движении. За окном смеркалось.

Лесли в такое время, — мама обычно сплетничала по телефону «Лесли, я не сплетничаю, я делюсь новостями!» ходя по кухне или гостиной, а папа ложился спать, «Лесли, ну музыку чуть тише, я ведь спать иду!» потому что рано утром ему надо было вставать на работу, на всю смену, включая ночную, — осторожно вылезала через окно, забираясь на крышу и наблюдала за звёздами: почему-то это её всегда успокаивало и приводило чуть ли не в транс, с помощью которого намного легче спалось.

А ещё Голд подозревала, что и мама, и папа знали о её таких прогулках, но как любящие родители закрывали на подобное глаза.

— Вчера, мам, это было вчера, — едва ли не цокает дочь, едва сдерживая зубами кончик языка; мама мгновенно перешла бы на тему «цоканья» с темы про тётушку Розиту.

— Разве? — Щурится она от попытки вспомнить, — да не было тако- матерь Божья, Лесли, держись!

Их заносит вправо, прямо с дороги на обочину, прямиком в дерево. Лесли вообще мало что успевает понять, прежде чем её лоб встречается с передним креслом.

Звуки разбитого стекла, обжигающая боль в левом боку и скатившееся по лицу что-то мокрое и красное. Кровь застилает Лесли глаза, и она буквально едва-едва держится в сознании, хотя чёрные пятна то тут — то там появляются, а боль, такая резкая и словно далёкая, специально «подбивают» её закрыть глаза.

Лесли хрипит, и тянется расцарапанной рукой с большим куском стекла внутри вперёд, к матери, пытаясь дотянуться до тела.

Дотянуться не получается. Лесли булькает кровью, даже не отхаркивая — просто позволяя ей выскальзывать изо рта по подбородку, а с подбородка на некогда белую рассечённую тёплую кофту.

Из глаз потекли невыносимые слёзы. Я так умру? Вот так?.. Ма…ма…

…А после — вдруг что-то ненормально холодное к ней прикасается, но сил открыть глаза у Голд нет, они лишь невнятно, едва-едва слышно мычит, показывая что ещё, дескать, жива.

Ей — странно — слышится чьё-то убаюкивание и обещание забрать боль, но всё же, наверное, это больше игра умирающего мозга, потому что боль притупляется — или она всё глубже в сон проваливается?..; а на веках, словно проклятье-заклятье, отпечатываются яркие и невозможные янтарные глаза, смотрящие на неё так… так… так!..

Так, что и слов не описать!..

*********

Мысли даже не прыгают, текут вяло, едва-едва. Лесли подозревает, что она под наркозом, обезболивающим и чем-то ещё. Потому что, ну, она очевидно в больнице и очевидно ранена.

Кардиомонитор ритмично пикает, отслеживая её сердцебиение, и Лесли переводит взгляд на потолок. Глаза болят от яркого — вообще-то, было достаточно темно, да и шторы точно закрывали собой окна, но Голд всё равно казалось, что в помещении слишком ярко, — освещения, от белизны стен и более серого потолка.

У Лесли весь живот с боком замотаны, а ещё рука и перебинтована голова. Надеюсь, шутит она мысленно, хоть волосы-то остались?

Ей не очень-то и хочется ходить лысой, ха!..

Но фантазия была определённо быстрее разума, уже рисуя как смешно она будет выглядеть. Шутки про яйца и кота в сапогах? О, да, чёрт возьми!

Рёбра ныли, ногу начинало болезненно потягивать, а Лесли всё никак не могла унять шум в голове — даже не в ушах.

Прибор противненько пищит, когда сердцебиение сбивается с ритма — и не проходит и минуты, как в палату вплыл, — иначе и не скажешь, — доктор с лицом Боженьки.

— Ещё рано, — шепчет док, прикладывая холодную руку к обмотанной голове, — снотворное поможет заснуть…

Лесли Голд умирает в две тысячи пятом году.

Катька Золотова умирает в две тысячи восемнадцатом году.

Но это не мешает им вновь ожить.