Джи-Джи бежала, стараясь не обращать внимание на боль в рёбрах. Чтобы переживать о чём-то, нужно обращать внимание на кого-то, кроме себя. На мир вокруг, на людей, на… на что угодно. А стоит сосредоточиться на себе и в душе наступает покой, и душа обрастает отличной стеной.

А сейчас стена трещала по швам. Джи-Джи выстроила вокруг себя уютный мир, где не было места лишним людям и вещам. Мир, где было место лишь для неё, поехавшей крышей сестры отца, жившей в пансионате, рыжему толстопузому коту да двум друзьям детства — Дилану и Джеймсу.

Джи-Джи бежала так быстро, как только позволяли ноги да сугробы. Стоило ли говорить, что она ненавидела и снег, и чёртовы праздники? Для одних они были ещё одной причиной греться в лучах счастья, а для кого-то были отличной причиной закончить всё.

К горлу подкатывала горечь, волна за волной. Джи-Джи было плевать на сокращение, под которое она попала, потому что она и так хотела уходить из этого несчастного офиса. Джи-Джи было плевать на Кристину — девушку Дилана — которая увела у неё парня. Двум шлюхам отлично будет вместе. Но Джи-Джи было не плевать на Дилана — третью Ди в их маленькой компании — который был частью её личного мира, который никто не смел разрушать.

Дилан… чёртов слабак. Чёртов сукин сын. Злые слёзы горчили на губах. Если она застанет его ещё живым, то лично убьёт. Своими нежными, хрупкими ручками сожмёт ему глотку так, чтобы он ни слова больше сказать не мог. Чтобы замолчал… как всегда молчал, чтобы не беспокоить друзей своими проблемами, считая, что у них в жизни и без его нытья достаточно грязи.

Джи-Джи почти вынесла дверь в подъезд, едва не сбив с ног старуху-соседку. Бежала, перепрыгивая через две ступени туда, наверх. К ободранной двери старой квартиры, за которой грозила вот-вот оборваться одна из немногих небезразличных Джи-Джи жизней.

Старая, ободранная, но крепкая дверь трещала по швам. Джеймс остервенело орудовал монтировкой, пытаясь вскрыть эту несчастную деревяшку, которая вдруг, впервые за долгие годы, вспомнила о своём прямом предназначении, трещала и хрустела, но не поддавалась.

Джи-Джи затормозила на лестничной площадке до скрипа в ботинках. Когда раздался звонок и взволнованный голос Джеймса произнёс «nри Ди», Джи-Джи внутренним чутьём уже прекрасно понимала: произошла редкостная херня. Такая херня, которую и назвать-то как-то по-другому сложно, будь ты даже выпускницей академии благородных девиц.

На скулах Джеймса то ли от напряжения, то ли от гнева ходили желваки. Да и зубы, казалось, скрипели. Джи-Джи даже не хотела думать о том, как она выглядит сейчас со стороны, после такого-то марафона по сугробам. Куда больше её занимало то, что творилось за чёртовой дверью.

Крак-крек-крак. Вырванные ко всем чертям ошмётки дерева и грустно раскачивавшаяся на петлях дверь остались без внимания, когда Джи-Джи и Джеймс буквально влетели в богом забытую квартиру.

Коридор, кухня, зал, маленькая спальня… свет горел лишь в ванной.

Джеймс пару раз смачно выругался, дёргая на себя дверь ванной, которая чуть было не слетела с петель и обиженно заскрипела. Зеленовато-белая ванная, зелёный вытертый коврик. Тело, мерно покачивающееся в розово-красной воде.

Джеймс не скрывая орал матом, пытаясь дозвониться до скорой. Алые капли стекали из раскроенных рук от локтей к запястьям, а с них по пальцам в воду. Чуть тронутые синевой губы, закатившиеся глаза. Сиротливо мигавшая лампочка и треснувшее давным-давно зеркало.

Джи-Джи двигалась как в тумане, пытаясь убрать с глаз картину с бледной кожей и алыми разводами. Быстро-быстро, руки и ноги работали гораздо быстрее, чем мозг. Сделать быстрее, чем сообразить.

На карманном зеркальце — подарке ТриДи — едва заметные следы дыхания, да и вода не багряная, какой была бы при обильной кровопотере, а всего-лишь розово красная. Как если бы кто-то промывал содранную на колене кожу или разбитый локоть. А может быть стирал бы повязки… Лезвия валяются тут же. К чему без пяти минут мертвецу беспокоиться о бардаке?..

— Они скоро будут, — голос Джеймса прозвучал слишком хрипло и глухо, будто сквозь толщу воды. Той самой, что розовато-алая. Той самой, где мирно покачивалось ещё живое тело.

Вдвоём они вытащили тело Дилана из ванны и перенесли его в спальню. Джи-Джи накладывала жгуты, когда из кухни вновь послышался голос Джеймса:

— Надо ведь закрыть эту херню… ну, на руках, — было странно видеть всегда сильного человека таким потерянным и разбитым. А сама Джи-Джи… была готова кинуться душить и без того едва дышащее тело Дилана.

Гнев, было утихший там, на лестничной клетке, разгорелся с новой силой, стоило только увидеть окровавленные лезвия и окрашенную кровью воду в ванной. Разрезы на руках и посиневшие губы. Тупорылый ублюдка кусок. Для чего нужны друзья? Неужели для того, чтобы такие вот дебилы кончали жизнь самоубийством из-за неудачной любви?

Джеймс орал матом в голос, Джи-Джи же шептала проклятья в адрес всех тихо, едва слышно. Досталось и самому Дилану (чёртова тонкая натура!), и его родне, бросившей парня на произвол судьбы, и его очередной любви на всю жизнь, которая, разумеется, закончилась спустя год.

Что было бы с Диланом, не реши Джеймс вопреки всему зайти к другу на день раньше? Что было бы, не удивись он молчанию? Что было бы с Диланом? Что было бы с их ТриДи, существовавшей с самого детства и сохранившейся до института? Да даже если к чёрту друзей... что было бы с четырёхмесячным ушастым котёнком, настороженно и растерянно наблюдавшим за действиями ребят из-за тумбочки? А с маленькой сестрой, над которой Дилан планировал оформлять опеку?

Джи-Джи хотелось придушить Дилана. За его чёртов эгоизм, за неуместное молчание, за сучью слабость и попытку закончить всё вот так в пыльной ванной богом забытой квартиры всего парой взмахов лезвий.

Где-то на улице завыла сирена.

* * *

Джи-Джи сидела на скамейке и глядела на Джеймса, нарезавшего круги во дворе больницы. Неделю Дилан валялся на койке в одной больнице, потом месяц в другой. В той самой, про которую слагают шутки о мягких стенах, добрых дядях-санитарах и спалившихся.

А сегодня, на исходе месяца, Дилана должны были выписать из больницы. И Джеймс, и Джи-Джи ждали этого. Только чем ближе был день, тем больше смазывались мысли: то ли им хотелось убедиться, что ТриДи живой и здоровый, то ли чтобы узнать причины всего этого блядского цирка.

Дилан вышел из дверей больницы всё тем же худым парнем с бледной кожей и синяками под глазами, которые, правда, казалось, стали ещё ярче. Он стоял на крыльце, оглядывал едва расчищенный от снега двор и двух людей, бывших единственными посетителями.

— Как ты? — Джи-Джи спрашивала не столько ради Дилана, сколько ради себя. Если ему глубоко плевать на чувства близких друзей, то почему им должно быть тоже плевать?

Пожав плечами вместо ответа, Дилан подошёл к скамейке. Бледный, растрёпанный и с таким же пустым взглядом, как и обычно. Ничего нового, ничего необычного. Тот самый человек, которого можно бесконечно заваливать вопросами типа «чего грустишь/что с тобой», а он будет отделываться дежурной фразой «у меня всегда лицо такое».

Смахнув снег с части скамейки, Джи-Джи хотела уже было засыпать несчастного неудавшегося суицидника горой вопросов, как неуспевшаяся начаться дискуссия прервалась ударом кулака в челюсть.

Смазанный удар, грязный. Такой не то что не вырубит, далеко не всегда принесёт с собой синяки и боль. Но всё же удар, от которого Дилан пошатнулся и только чудом не рухнул на землю.

— Я устал, правда устал от всего этого дерьма. Я не понимаю, уже сколько лет не понимаю, как можно быть настолько никчёмным, чтобы не видеть своей жизни без одного конкретно взятого человека, — с каждым словом изо рта Джеймса вырывалось облачко пара. Взгляд его был таким же пустым, как и у Дилана. Только не потеряно-пустым, а холодным, отстранённо-пустым, скорее даже жестоко-безразличным. — Если для вас мир сосредоточен лишь на одном человеке, без которого у вас якобы ни мира, ни жизни нет, то кто вы сами по себе? Пустое место? А за что можно любить пустое место? За наивную веру в якобы вечную любовь? За смазливые смс-ки, от которых стошнит любого человека с мозгами?

Джи-Джи легко вскочила, встав между Диланом и Джеймсом, но последний, казалось, полностью утратил какой-либо интерес.

— Ты замкнулся на этой херне с несчастной любовью, забыв, что у тебя есть мы, люди, которым ты, мать твою, ни разу не безразличен. Ты просто взял и положил хер и на нас, и на нашу дружбу, и… — маленькая пауза, почти ни на что не повлиявшая. — Если ты хочешь жить как нормальный человек, который может отбросить всё это дерьмо типа «у вас и без меня проблем хватает», раскрыть рот и сказать, что его беспокоит, то мы… я буду рядом. А если ты и дальше собираешься упиваться своими страданиями по любви, резать вены, топиться, травиться или что там ещё делают умственно отсталые, то делай это один.

— Джеймс… — Джи-Джи хотела было окликнуть Джеймса, столкнуть этих двоих дураков лбами, как было много раз в детстве, заставить помириться, а потом посидеть час-другой в кафе и за горячим шоколадом обсудить все проблемы, но гнев Джеймса можно было понять.

От точно такого же гнева сгорала сама Джи-Джи в тот чёртов день, когда бежала по улице, не замечая сугробов и затянутых льдом тропинок. Когда, снося всё на своём пути, поднималась на самый последний этаж, перепрыгивая через две, а то и три ступеньки, давясь горькими, злыми слезами и молясь о том, чтобы этот дебил был жив.

Дилан сидел на скамейке, потирал щёку и пытался понять всё ли в порядке с носом. Он как будто и не заметил всей этой отповеди и гнева переполнявшего старого друга вперемешку с отчаянием.

— Он злится, да? — Дилан говорил тихо.

— Да нет, знаешь, они в своём клубе выпускниц академии благородных боксёров просто новое приветствие выучили… — Джи-Джи не пыталась острить, просто привычные слова сами пришли на ум. — Просто в тот день мне показалось, что сильнее всего твоя выходка ударила именно по Джеймсу. Я-то из вас двоих крепче всего на своих лапках стою и на людей мне плевать по большей части. А вот он относится к нам как этакий старший брат. И случись что, он ни за что себе не простил бы, хотя выходка-то сугубо твоя, из-за твоих больных тараканов.

Смотреть на человека, который чуть было не ушёл из жизни по такой глупой причине, как проблемы в любви, было странно. Вдвойне странно — понимать, что это твой близкий друг, почти что брат. Человек, чьи проблемы зачастую трогают тебя сильнее, чем твои собственные, потому что этот человек стал неотъемлемой частью твоего мира. Наверное, это был здоровый эгоизм, если он вообще может быть здоровым.

Джи-Джи, как и Джеймс, всегда считала, что у любого человека на первом месте всегда должен стоять тот, кто будет с ним всю жизнь. Как правильно, этот человек отражается в зеркале, когда в него смотришь. Ведь в первую очередь у любого человека есть только он сам, а потом уже подтягиваются другие элементы в виде семьи, друзей, любимых. И каждому человеку нужно быть самостоятельным и самодостаточным, чтобы не разбиваться о малейшие жизненные проблемы как старый кораблик о скалы.

Любовь делала слепым. Иногда создавалось ощущение, что любовь — это такой невидимый человечек, который приходит к влюбившемуся человеку, вскрывает ему маленькой пилой черепушку, достаёт из неё мозг и выкидывает его в ближайшее мусорное ведро за ненадобностью. Нарушая и способность здраво мыслить, и видеть чуть дальше, чем восторженные вздохи и пожелания спокойной ночи или доброго утра.

Джи-Джи всегда была готова выделить хоть минуту, хоть целый день для двух своих самых близких друзей. Да и Джеймс, сколько она его знала, всегда был готов сорваться хоть в три часа ночи, если друзьям требовалась помощь. И тем больнее и обиднее был поступок Дилана. Этакое маленькое предательство, которого они совершенно не заслужили.

Сорваться как Джеймс, накричать, ударить — сделать что угодно, чтобы только дать выход своему гневу, а вместе с ним и отчаянию, и боли. Потерять частичку из их ТриДи было столь же немыслимо как, скажем, отрезать себе руку. Немыслимо, неправильно, ненормально.

А если хоть на мгновение мысли, как мячик от стенки, перескакивали на зависимых от Дилана, действительно зависимых существ — котёнка (хотя чёрт бы с ним, ушастому и у Джеймса жилось неплохо, если не обращать внимания на то, что котёнок постоянно на всё шипел и не давался в руки) и маленькой сестры, то хотелось выть, просто безумно выть. Как Дилан представлял себе разговор кого-нибудь, кого угодно, с маленькой Адель, которая каждый раз так ждала брата?..

— Пойдём, горе ходячее, — Джи-Джи смотрела на Дилана, в глазах которого появилось что-то вроде недоверия и капли надежды. — Пошли отогревать тебя, лечить и вправлять мозги.

Почему-то у Джи-Джи была острая уверенность в том, что Джеймс сидит в их любимом кафе за столиком в самом углу, пьёт кофе с коньяком и пытается не разрыдаться от злости на самого себя за свой срыв, на Дилана, за его дрянную выходку, и в то же самое время от облегчения, что друг всё-таки жив. Ну, а если Джеймса там нет, то Джи-Джи лично отыщет его и притащит в кафе, чтобы они могли посидеть и как в старые добрые времена решить все свои проблемы.

Все вместе.