«Меня зовут Айрис Эванс, мне одиннадцать лет и больше всего на свете я справедливость и цветы. Моя самая заветная мечта — чтобы наш констебль вспомнил обо мне.»

Именно это могла рассказать о себе девочка, живущая в чулане под лестницей в доме номер четыре по Тисовой улице города Литтл-Уингинга.

Впрочем, почти каждое утверждение этого короткого рассказа стоит обсудить подробнее.

Айрис Эванс была Айрис, потому что всех девочек в роду её матери следовало называть именами цветов. Мама была Лили, бабушка — Розой, а она вот — Айрис. Она любила своё имя, она любила ирисы — жаль, у тёти Петунии никогда их не росло. Ирисы бывали самых разных форм и расцветок, и Айрис обожала их любые. И листья и стебли у них были красивые — плоские, как веера.

Айрис вообще любила цветы, и ухаживать за розами — единственное, что она любила делать в доме тёти.

Айрис была Эванс, потому что мама её была гулящей женщиной — так говорила тётя. Она родила Айрис, не будучи замужем за её отцом, и поэтому фамилия у Айрис была мамина. Маму звали Лили Эванс — вот и Айрис была Айрис Эванс. Впрочем, отца её тётя тоже знала — говорила, он был алкоголиком, наркоманом и сектантом. Сел однажды за руль, накурившись — вот и нету у Айрис родителей. Даже таких, какие были.

Айрис в доме тёти не любили. Били, издевались, заставляли много работать с самого детства. Айрис всё детство боялась и слушалась, и честно считала высшей тётиной щедростью чулан под лестницей, в котором она жила. Но потом она пошла в школу, и услышала там, что дети — какие бы они ни были, где бы они ни жили и у кого бы ни родились — должны жить не в чулане под лестницей, а в комнате, и у них должны быть игрушки, а не ничего, и они должны учиться и играть, а не делать все дела по дому, и их не должны бить, потому что бить детей — преступление.

А преступников должна наказывать полиция.

Тогда, услышав это, Айрис впервые пошла в полицию. Маленькая и серьёзная, она рассказала констеблю о своей жизни, показала следы побоев. Полицейские пришли к ним в дом, и её дядю с тётей должны были судить. Но почему-то не судили. Дядя с тётей побоялись, побоялись, а потом стали снова бить её и заставлять. Она снова пошла в полицию — и выяснила вдруг, что там совсем-совсем никто не помнил о прошлом её визите. Но её выслушали, к ним снова пришли домой, и её дядю с тётей снова должны были судить — но снова не судили, и, когда она в третий раз пришла в полицию, о ней снова все забыли.

Она не винила полицейских. С ней часто случались странные вещи. А дядя запрещал говорить в доме слово «волшебство» и похожие на него слова — а значит, с ней случались волшебные вещи. Тут и дурак бы догадался. И эти волшебные вещи часто сильно мешали ей. Они были всегда очень заметные, а били за них особенно сильно. Вот и с полицейскими, наверное, случалось что-то волшебное. Она никого не винила, она лишь мечтала и надеялась — к своим одиннадцати годам она была в полиции уже восемь раз. И всё думала — вдруг волшебства не случится? Дядя и тётя уже привыкли, что полицейские приходят к ним в дом, но потом не судят — и только очень сильно били Айрис за каждый такой визит. Где-то раза с третьего они перестали бояться полиции. А Айрис туда всё ходила. Верила и надеялась, как глупая.