Холодно. Единственное слово, приходящее на ум в этой трясущейся комнатушке. Мороз пробегался по закостеневшим пальцам рук, останавливаясь где-то на кончике губ, рассыпаясь облаком пара. Холод пробирался сквозь собольи меха, сквозь тонкое стекло и дрожащие деревянные стены. Он сопровождал их против воли везде, куда бы не направились, становясь незримым третьим попутчиком.

        К холоду привыкаешь. И Пьеро к нему давно привык, даже к тому, что глубоко в сердце царапает старые раны. Теперь он не кажется таким жестоким, теперь он уже не приносит боль. Вечный густой мороз стал верным приятелем, не отпускающим до конца, но и не сжимающим так сильно в ледяных тисках.

Ему не нравились поезда. Он не любил долгие тряски по рельсам. Маленькие замкнутые пространства, где даже ноги поставить некуда тоже не любил. Даже длинную шубу приходилось руками придерживать, ибо она так и норовила распластаться до самого коридора. И не спасло даже то, что в их частых поездках кто-то додумался оборудовать для них отдельный царский вагон. Она любила ездить так. К этому пришлось привыкнуть, благо ведь были и преимущества. И Пьеро привык к мерному постукиванию колес, отдававших глухим стуком где-то в голове, к своему размеренному дыханию, к холоду и неподвижной фигуре напротив.

Царице нравились путешествия в поездах. В чётких движениях состава можно было привести в порядок мысли, можно было уютнее закутаться в собольи меха и лишь взглядом ловить проплывающие мимо пейзажи. Её сосредоточенный взор с самого начала движения и до самой остановки был направлен по ту сторону стекла, где проносились бесчисленные однотипные изваяния, вылепленные из снега. Застывшая во льдах красота, не тронутая яркими красками, почтенно склонялась пред Повелительницей ветвями многовековых елей. Замёрзшая природа дышала, пролетая мимо, а Царица дышала в ответ. Дышала и благосклонно любовалась искрящимися сахарными полями и лесами. Снег, отливая серебристой парчой, заполонил холодным белым светом тёмное купе. Мягко очерчивал острые аристократичные черты, бледную кожу и длинные бесцветные ресницы, легко подрагивающие в такт движению колес. Невесомым прикосновением дотронулся до меховой накидки тёмно-красного цвета и белой муфты, в которой спрятались длинные изящные запястья с кожей нежно-голубоватого оттенка без следа жизни.

Пьеро был готов благодарить фальшивые небеса за возможность прикасаться к этим ледяным рукам. За возможность лишь созерцать статное её великолепие, облаченное в дорогие одеяния. За возможность смотреть в её глаза, в которых, казалось, сосредоточенны все снежные бури этого мира. За то, как она мимолётным кивком переставляла мраморные фигурки шахмат, а он размышлял, не сделаны ли они по Её образу и подобию. «Нет», - подумалось тогда ему, внутри безжизненного камня в прямом смысле блуждала пустота. А внутри Царицы бурлила и кипела любовь. И остается лишь удивляться, как это пылающее алое сердце не растопило изнутри ледяную оболочку.

Алый – любимый цвет Царицы. О, сколько жизни в нём! Сколько страсти и горящей любви. И сколько пламенной ярости и жестокости. Ей казалось, она сочетает несочетаемое – ледяное равнодушие и пылкую страсть. Но лишь взглянув, как кровь смотрится на белоснежном покрывале, становится очевидным – да, красный её цвет. Красный в её душе, в её меховом подоле, в бархатных занавесках над промёрзлым окном. Красный на обивке диванов в её любимом купе, в самом дальнем вагоне поезда. Красный на кончиках туфель, которыми любуется Царица в особенно скучные вечера, когда жизни больше в обнесённом метелью лесу, чем на их собраниях.

Собирая по крупицам мелкие блестящие снежинки, налипшие на обледенелое узорами стекло, она снова думала о том, что вечность могла бы провести в этом купе, только бы не возвращаться к унылому созерцанию носков собственной обуви.

Пьеро, разбирая по деталям их прошлую шахматную партию, в которой снова проиграл, зарывался взглядом в белёсые пряди волос напротив, касался нежно тёплым дыханием молочной кожи и изредка ловил восхищенные искорки во взгляде, направленном не на него.

Царица глядела в окно, а Пьеро – на неё.

И оба не могли оторвать взгляд.