Удушье

Дай мне руку, чтобы не упасть мне

Мрачный и такой невкусный город смерти

Там, где порох и вода грязнее черни

Антон задыхался.

Сидя на обшарпанной дворовой скамейке с дымящейся сигаретой в зубах, он ощущал надвигающееся удушье — но не столько физическое, сколько моральное. И дело было даже не в курении — по крайней мере, ему хотелось так думать, — коим он с завидным усердием травил себя последние два дня, из-за чего пачка, еще недавно набитая под завязку, теперь бережно хранила последнюю, с глухим постукиванием перекатывающуюся по стенкам сигарету. Подобно ей, в голове Шастуна вот уже несколько часов к ряду перекатывались досадные мысли, одна пакостнее другой: работа, долги, (теперь уже бывшая) девушка. Расставить их по шкале пакостности было сложно и бесполезно, поэтому Антон предпочитал загоняться по всем трем пунктам сразу, вследствие чего они постепенно сливались, склеивались, срастались в одну необъятную кучу слоновьего говна без какой-либо возможности расчлениться. И все бы ничего, если бы Антон помнил одну важную вещь: любое дерьмо, будь оно физическим или метафорическим, нужно убирать сразу, чтобы не провоняться или того хуже — окончательно в нем утонуть. 

Вечернее майское солнце пригревало землю там, куда дотягивались его косые рыжеватые лучи, пробиваясь меж углов многоэтажек, отражаясь слепящими бликами от оконниц верхних этажей. Скамейка, на которой примостился Антон, стояла в тени, в то время как большая часть света попадала на детскую площадку в десяти шагах от него — там, сгрудившись в одном месте, будто пригревшаяся стайка воробьев, копошились дети. Их смех и редкие крики, отражаясь от стен серых панелек, разносились по всему двору, изредка выбивая парня из глубокой, накатанной им воображаемой колеи. Каждый раз, когда чересчур звонкие голоса ребятни возвращали его в реальность, он коротко оглядывал площадку и вновь отворачивался с неясной тоскливой мыслью, радикально отличной от тех, что постоянно роились в его голове. 

Он помнил, как в один из таких моментов подумал что-то такое: «Тень и свет, уныние и беззаботность — тридцатилетний тюфяк-переросток и невинные маленькие люди. Справедливо.» В какой-то мере мысль показалась ему умной, даже философской, но, судя по ощущениям, вела отнюдь не к просветлению, а скорее к еще более удрученной раскисшей мине. Как бы там ни было, он, как и все люди, заслуживал света: хорошей карьеры, лишней копейки и верной любящей спутницы, но, как и на этой ободранной лавчонке, Антон оставался в тени, не предпринимая попыток приблизиться к свету, даже если ближайший лучик находился всего в нескольких метрах от него. 

На драной, некогда зеленой лавке у подъезда он просидел до наступления темноты, из последних сил оттягивая момент возвращения домой. 

В однушке на седьмом этаже стояла духота. Антона не было здесь почти две недели: первые пару дней он, как обычно, провел у Веры, а оставшиеся будни ночевал на работе, согнувшись на кушетке в три погибели и отключив телефон. После весьма болезненного разрыва идти домой не хотелось — работа помогала отвлечься, в то время как стены тесной однушки, он знал, расплющили бы его в первую же секунду. К тому же, он не был уверен, что, если все-таки покинет офис, вернется туда в ближайшее время — сразу за выходными следовал его недельный отпуск, который Антон на пару с Верой планировал провести подальше от городской суеты, однако теперь от грандиозных планов осталось только выжженное поле и перспектива провести на диване всю последующую неделю. 

Как можно уверенней преодолев порог и позабыв снять куртку и обувь, Шастун быстро пересек прихожую, в два широких маха перешагнул кухню и настежь открыл окно, впуская свежий вечерний воздух в пропахшую пылью, залежавшимся мусором, его дезодорантом и вериными духами старую съемную квартиру. 

В освещенном фонарями дворе шумели двигатели проезжающих машин, на площадке о чем-то спорили еще не разбежавшиеся по домам дети. Опустив ладони на пыльный подоконник, Антон шумно выдохнул. 

Выдохнуть. Вдохнуть, да поглубже, и снова выдохнуть. 

В темноте квартиры, разбавленной рыжим уличным свечением, затихали мысли и обострялись чувства. В левом кармане черной джинсовки лежала пачка с единственной сигаретой, которую одновременно хотелось сберечь и с упоением выкурить, правый оттягивал разряженный смартфон, который Антон предпочел бы не включать еще как минимум месяц. В животе от недельного недоедания что-то болезненно скручивалось и тянуло, вынуждая парня наконец отлипнуть от подоконника и вернуться в темноту прихожей, щелкнуть выключателем, сбросить куртку, стащить кроссовки, нашарить тапки, завернуть в ванную и вымыть руки в полутьме, а после снова прошаркать на кухню, где в раковине его ждала горстка немытой посуды, под ней — забитая мусорка, а в углу — полупустой холодильник, где под значением «полу-» подразумевалась упаковка сливочного масла, пачка томатного кетчупа и баночка редбула. Игнорируя грязные тарелки, Антон набрал воды в электрический чайник, в верхнем шкафчике нашел пачку зеленого чая с примесями и недоеденную упаковку печенья, возложив на них надежду утолить голод на ближайший час-полтора — ровно столько ему понадобится, чтобы поставить телефон на зарядку, открыть приложение, быстренько ткнуть в нужную категорию и подождать, возможно, не самого расторопного курьера. 

Уведомления, стоило экрану зажечься, всплывали одно за другим, слегка раздражая и мешая сосредоточиться на главной в данный момент задаче. Большую часть занимали оповещения о каких-то видеороликах, распродажах и релизах, которые он пропускал без задней мысли, отдавая предпочтение мессенджерам. Секундная слабость позволила взгляду зацепиться за диалог с Верой, погребенный под пластом новых сообщений от друзей и коллег. Самым верным решением казалось удалить переписку, стереть номера и закинуть в черный список, в котором, судя по отсутствию каких-либо попыток наладить связь, вообще не было необходимости. 

Чашка с горячим зеленым согревала тыльную сторону левой руки, время от времени сжимающей край стола, пока пальцы правой быстро пролистывали непрочитанные диалоги, содержащие одно или два новых сообщения, и лишь один из них горел синей цифрой «девять», который Шастун проверил в последнюю очередь. 

18 мая, 15:44

от: Димка

«Шаст, какие планы на выхи?»

18 мая, 16:07

от: Димка

«Ты вроде на природу хотел. Так вот, у меня есть предложение. Только не игнорь, блять»

19 мая, 0:21

от: Димка

«Ты там сдох, что ли?»

19 мая, 9:56

от: Димка

«Ладно, крч, мое дело предложить. Мы с Катей собрались в наши с тобой родные края, под Воронеж. Надо дедов домик проверить, заодно отдохнем на природе. Ты в этом месте не был еще, я уверен. Серега уже согласился. Надеюсь, ответишь до завтрашнего вечера, мы на рассвете выезжаем.»

19 мая, 18:16

от: Димка

«Я звонил Вере. Антох, че у вас случилось?»

19 мая, 18:20

от: Димка

«АНТОН»

«Сука, ты телефон выключил?»

20 мая, 17:59

от: Димка

«Где тебя носит? Даже бабки на скамейке не знают, куда ты съебался. Только не говори, что дома не ночуешь.»

20 мая, 21:20

от: Димка

«Шаст, перезвони мне. Пожалуйста.»

Коротко вздохнув, Шастун вышел из диалога, мысленно пообещав выполнить просьбу Позова сразу после того, как закажет ужин. Желудок, все это время сдабриваемый несладким чаем и шоколадными печеньками, продолжал урчать, настаивая на нормальной, желательно жидкой и горячей пище. От череды предлагаемых блюд разбегались глаза, а внутренности исполняли тройное сальто, поэтому выбирать пришлось по-быстрому, из списка того, что уже было заказано ранее. 

Нажать. Пролистнуть. Снова нажать. Выдохнуть — то ли от облегчения, то ли от нежелания ждать курьера еще сорок минут к ряду.

И снова вздохнуть, когда дисплей загорится входящим вызовом с фотокарточкой лучшего друга на фоне. 

Из динамиков прорезался взвинченный голос Димы:

— Ну, блять, наконец-то! Шаст, я же просил позвонить! 

— Так я собирался как раз… 

— Куда ты собирался? Ты десять минут назад прочитал все мои сообщения и тупо вышел! 

— Да я борщ ебучий заказывал, жрать хочу! Хорош наезжать, Поз! 

— Ну извини! Я просто, блять… — мужчина шумно выдохнул, создавая неприятные помехи, — че-то я распереживался, весь извелся уже. Ты можешь мне рассказать нормально, что и как? 

Антон помедлил всего секунду, после чего выдал ровным голосом:

— Нечего рассказывать. Разбежались, и все. 

— Как это — все? Не на ровном же месте, Антох. 

Оба притихли, не зная, что еще можно было добавить или, в случае Шаста, в принципе не желая развивать эту тему. 

— Ты же ей звонил? — как бы ему ни хотелось обратного, Антон звучал угрюмо. 

— Пришлось, как видишь. Да только она мне ничего адекватного не сказала, выдала, мол «Шастун и его проблемы меня больше не касаются», и вызов сбросила. 

Позов снова умолк и снова вздохнул, вызывая в динамиках небольшой ураган неугомонными ноздрями. Со стороны Антона не было слышно даже шороха.

— Слушай, Антох, — аккуратно продолжил он. — Похуй. Не надо ничего говорить, объяснять… ты не обязан, в конце концов. Но давай так: завтра ты едешь с нами. 

Установившуюся до этого смущающую тишину прорезало недовольное фырканье. 

— А если у меня желания нет? 

— Ты лучше скажи, на что оно есть? — парировал Димка, позволив добавить себе в тон нотки негодования. — Отпуск ты как собрался проводить? Прожигать зарплату на доставке еды и в одну харю целыми днями в ФИФУ гонять?

— Ну, возможно… 

— Ну да, блять, с вероятностью двести процентов, — беззлобно огрызнулся Позов и предусмотрительно выдержал паузу, прежде чем снова начать говорить. — Шаст, будь другом. Поехали, а? Ну нехер тебе там делать, одному, всю неделю. 

Антон задумался, уставившись взглядом в распахнутое окно. Встал, прошаркал к подоконнику и оглядел пустой двор; машины все еще изредка катались туда-сюда, но детей больше не было. В голове заелозила мысль о сигарете, одиноко лежащей в потрепанной пачке. 

— И че, это во сколько вставать надо?

Энтузиазма в его голосе совершенно не наблюдалось, но где-то внутри уже копошилась зарождающаяся благодарность. Димка же, напротив, заговорил бодрее:

— Ну, часиков пять-шесть у тебя еще есть. Заеду за тобой где-то в шесть или полседьмого. 

— Пиздец. Как я рад. 

— Не выеживайся, в машине свое доспишь, — Позов добродушно усмехнулся, на что Шастун только глухо угукнул. 

— А брать чего? 

— На твое усмотрение. Одежду, щетку, херню всякую. Мы с Катей все уже купили. 

— Так, может, скинуться надо? 

— Ниче не надо. Я тебя за тем и зову, чтобы ты — не дай боже — ниоткуда не скинулся, — повисла секунда неловкого молчания и почти ощутимого воображаемого фейспалма. — Бля, прости, очень тупорылая шутка. 

Прыгать, разумеется, никто не собирался, но и смеяться над подобного рода шутками — да вообще над любыми, блять, шутками — решительно не хотелось. Пошкрябывая ногтем шершавую поверхность пластикового подоконника, Антон спокойно ответил:

— В другой раз я бы посмеялся. 

— Другого раза не будет, — серьезно заверил его Позов, — все, забыли эту херню.

Шастун молча кивнул, бездумно оглядывая разномастные окна соседних жилых домов. Мягкий дружеский тон, что были не в силах испортить даже редкие помехи на линии, обволакивал слух:

— Ничего, Антох, развеешься, станет полегче. 

Парень снова качнул головой. 

— Я в норме. 

— Ну, жди тогда свой борщ, а я спать, — сказал Димка и тут же зевнул. — Не забудь сумку собрать и будильник переставить. Как подъеду — позвоню. 

— Давай. До завтра. 

— Спокойной ночи. 

— Спокойной. 

«Курьер задерживается» — оповещало приложение.

Спать Антону совершенно не хотелось. 

×××

С полупустой дорожной сумкой наперевес, Антон распахнул парадную дверь подъезда, придерживая пальцами догорающий во рту бычок. Затянувшийся полуночный ужин и два часа безрезультатного перекатывания по кровати, за которым последовали непродолжительные сборы, дали о себе знать осунувшейся физиономией, упадком сил и хреновым настроением невыспавшегося засранца, норовившего окончательно испортить его другим, таким же полусонным товарищам. Отлетевшая к урне сигарета слегка сглаживала дерьмовое положение дел: вместо недовольного бубнежа, Антон, поудобнее рассевшись на заднем сидении, предпочел невнятно поприветствовать сидящих впереди друзей и попросить Диму включить музыку. Отсутствие в салоне четвертого пассажира никаким образом его не смущало, и, мысленно порадовавшись свободному пространству, вскоре Антон принял относительно горизонтальное положение — настолько, насколько позволяла вместимость димкиного фольксвагена. И лишь потом, минуя где-то десяток песен спотифаевского плейлиста для долгих поездок, выяснилось, что Сережа едет на собственной машине прямо позади них. 

— Поз, сиги есть у тебя? — спустя несколько секунд кряхтения, Шастун высунулся меж передних сидений. 

— Извиняй, я бросил, — кинул Димка и тут же покосился на прыснувшую по правую руку Катю, — Ладно, пытаюсь бросить. Но сиг нет. В бардачке, может, электронка завалялась, только не факт, что заряженная. Поищи, Кать. 

«Электронка» нашлась быстро и так же быстро отключилась — заряда и жидкости в ней хватило всего на четыре глубокие и одну совсем уж хилую затяжку, после чего сигарета перекочевала на привычное ей место, а Шастун, устало выдохнув в ярко-синий ворот худака, принял решение вздремнуть до ближайшей остановки, на которой он закупится куревом на все последующие четыре дня их совместного оздоровительного отпуска. 

×××

Чего и следовало ожидать — Антон проспал всю дорогу вплоть до неизвестного ему поселка в Воронежской области. Остановка, на которую он возлагал свои курильщицкие надежды, оказалась слишком короткой и незаметной для похрапывающего измотанного тела, заполонившего все пространство заднего сидения, которого никто из присутствующих не осмелился разбудить. 

Проснулся Шастун от пары болезненных тычков в колено и знакомого до зуда в перепонках недовольного голоса. Разлепив опухшие веки, первое, что увидел парень, было лицо Матвиенко, просунувшегося в салон с водительской стороны. 

— Проснись и пой, Шастунец, — насмешливым тоном улюлюкал Серега, — Заебал храпеть. 

— Ну так съебись и дверь закрой, че пристал? — сонно пикировал Антон и, неторопливо развернувшись, открыл дверцу и выбрался из салона, потягиваясь и похрустывая суставами.

— И тебе доброго денечка, — отсалютовал проплывающий мимо Сережа, на что Шастун ответил ироничной гримасой. 

— Ну не бузи, не бузи, — из-за слегка покосившегося железного забора цвета натуральной ржавчины вышел ухмыляющийся Позов, — я тебе пачку купил, в бардачке лежит. Покури и к нам заваливайся, поможешь срач убрать. 

Захватив последние сумки, Дима и Серега скрылись за поскрипывающей калиткой, открывающей вид на заросший — чистотелом, лютиками и одуванчиками — сорняками двор. 

Первая сигарета из единственной имеющейся пачки ментолового винстона — ну ты и скотина, Позов! — осталась догнивать отведенный ей десяток лет в высокой, притоптанной кроссовкой траве, в то время как обладатель этих самых кроссовок, оглядевшись, вяло заковылял к распахнутой калитке. 

Дом, в отличие от осунувшегося ржавого забора, выглядел вполне ухоженно для полузаброшенного строения в небольшой сельской местности: стены покрывала относительно свежая светло-голубая краска, на стеклах деревянных окон не наблюдалось ни единой трещинки, входные двери с мягкой обивкой и двумя замками создавали впечатление защищенности, а из общей картины выбивалась разве что давно почерневшая крыша, но и та выглядела так, будто была способна стерпеть еще с десяток проливных дождей и пару-тройку штормовых предупреждений. 

Внутри самого дома стояла пока еще не тронутая людьми прохлада, а вместе с ней — толстые слои пыли и свисающая с каждого угла паутина, одну из которых, вооружившись видавшим виды веником, тщетно пыталась смести низкорослая — скорее всего, рост ее был вполне себе средним, но с антоновой двухметровой высоты она выглядела чрезвычайно маленькой — настолько, что даже наличие веника никак не упрощало ситуацию — девушка с небрежным пучком темно-русых волос на затылке. Нарочито откашлявшись, Антон приблизился к смутно знакомой фигуре.

— Помочь, может?

Веник быстро опустился, унося с собой внушительный кусок паутины. Девушка обернулась. 

— О, привет, Антош, — на выдохе произнесла Ирка и одарила его ласковой улыбкой.

Его коробило. Не из-за формы имени, а человека — переменчивой интонации, заискивающего, поблескивающего на свету взгляда и якобы ненароком сорвавшейся улыбки, — который эту форму употребил. Отдаленно она всегда напоминала ему Веру, временами даже слишком — так, что создавалось впечатление, будто Ира нарочно копирует чужие жесты и повадки, из-за чего их общение, хоть и редкое, часто скатывалось в тартарары, — и теперь, когда бывшей девушки больше не было рядом, схожесть эта будто бы трижды помножилась. 

Шастун насухо сглотнул, безрезультатно прочистил горло и ответил без тени улыбки:

— Здравствуй. Не ожидал тебя увидеть. 

Ирка молчит, смотрит пронзительно и неловко поджимает губы. Антон молчит тоже — думает о воде и пачке тонких сигарет, обжигающей кожу через ткань заднего кармана джинс, — и снова откашливается. 

— Ну так что, веник мне доверишь? 

Девушка, наконец, отмирает, глупо хихикает и в тусклом дневном свете, льющемся из запыленных окон, виден легкий румянец, пробивающийся даже через несколько слоев пудры. 

— Держи.

Антон одаривает ее кривоватой улыбкой и принимается смахивать пыль отовсюду, куда не дотянулась Кузнецова.

Ира не уходит, Антон долго молчит. 

— Я могу и в других комнатах убрать, если что, — намекает ей Шаст, когда пыль в прихожей заканчивается спустя всего минуту усердного размахивания, и парню приходится снова повернуться к девушке. Кузнецова успевает только приоткрыть рот, когда в дверном проеме появляется Катя. 

— О! а вот и помощничек нарисовался. Молодец, Антошка! Ир, ты тогда помоги полы домыть. 

Антон мысленно ликует и продумывает план отступления, а именно, в какую комнату ему податься, и останавливается на небольшом входном коридорчике. 

— Ведро и швабру я в углу оставила, в столовой. 

— Уже иду.

Коротко покосившись на забившегося в угол Антона, Позова поспешно уходит. Ира еще с минуту топчется рядом, будто ожидая подходящего момента заговорить снова, но Шастун, точно дикий уж, случайно оказавшийся на людской территории, успевает ускользнуть в приоткрытую дверь коридора. 

×××

Уборка, благодаря которой дом из грязного превращается в слегка неопрятный, длится порядка двух часов, из которых час действительно отводится уборке, а остальные шестьдесят минут уходят на перекуры — мало того, что пачка легких сигарет опустевала в три раза быстрее обычной, так еще и Димке приспичило стрельнуть «напоследях», — перекусы и потягивание охлажденного пива у открытого багажника. 

— Охренел? Мне и одному этой ссыкоты даже до вечера не хватит! 

— Ну, глядишь и курить бросишь. Во всем есть свои плюсы! 

— Сходи куда подальше со своими «плюсами», блять. Хрен тебе, а не мои бабские сиги, понял? 

— Э, слыш, злыдень несчастный,  — острым локтем Позов шутливо бодает парня в худой бок, — да если б не я, ты бы сейчас вообще, вон, сено курил! Катька меня чуть конечностей не лишила, когда я ради благополучия твоего рака легких в заправской ларек побежал. 

— А ей-то чего? — слабый, но ощутимый тычок под ребра на ряду с его словами вынуждают Шастуна заговорить спокойнее. 

— Думала, наверное, что я и себе пачку приберегу, — пожал плечами Дима и сокрушенно вздохнул, — Да и вообще, она это все как будто на дух не переносит. 

— Походу, не зря думала, — покосившись в его сторону, Антон все-таки достает вторую сигарету и передает ее Позову — в знак благодарности и сочувствия. — И часто ты так покуриваешь? 

— Да не. Обычно электронка спасает, но она и ее забраковала, начиталась говна в интернете. 

Благодарно кивнув и покрутив ее меж пальцев, Димка легонько зажимает сигарету зубами. 

— Ты ж понимаешь, что электронка твоя ничем не лучше? Разве что не горчит и дымом не воняет. 

Антон подставляет зажигалку под кончик димкиной сижки, и тот, поморщившись, дает незамысловатый универсальный ответ:

— Мгм. 

Курили молча, задумчиво и медленно, но от силы всего минуту. Отбросив бычок в заросли за задним забором — деревянным и еще более гнилым и покосившемся, — Димка досадно заныл:

— Тфу, ну че за говно одноразовое! Дай-ка еще одну, Тох. 

— Хрена лысого! В другой раз будешь знать, как над другом издеваться. 

— Да все, еще одну и — баста! Ну Анто-о-ш, — потянул Позов сквозь прорывающийся смех, заражая им и нахмуренного Шастуна. 

— Ага, хуяста. В жопу иди! 

Побыть в одиночестве Антону удается только в минуты уборки пустых комнат и курения в самом дальнем углу заросшего дворика, но и этого парню хватает с лихвой. Общество в лице Димы и Сережи, пусть даже с переменным успехом, помогало отвлечься от глупых мыслей и переключить фокус внимания на вещи, которые были важны в данный момент: ненадолго забыть о промозглой Москве и отдаться припекающему деревенскому солнцу, из-за которого ребятам приходится переодеться в нечто более легкое, забыть о боли, даже если раны все еще кровоточат, забыть о пустых людях и быть благодарным тем, кому ты искренне небезразличен — забыть, спрятать, закопать, даже если все это было не более чем обычной отсрочкой. 

Ближе к вечеру, выкосив всю траву, парни вынесли стол и скамейки из небольшого сарая, подключили колонку и разожгли мангал. Солнце медленно клонилось к горизонту, перебирая листву кончиками рыжеватых лучей, в воздухе улавливалось дыхание приближающегося лета, родное и необъяснимое, сплетающееся с запахом костра и благоухающих в соседском дворе кустов сирени. 

На краю лавочки Антон, вытащив из пачки вторую подряд, с переменным успехом щелкал подставленной под сигарету зажигалкой, пока перед глазами без продыху мельтешили девчонки, одна из которых нет-нет да скашивала глаза к ссутулившейся у стола фигуре. Раздраженно выдохнув, Шастун просунул файкусигарета — жарг. к полыхающему мангалу и молча ретировался в сторону небезызвестной калитки, ожидая встретить там пустынную улицу, но по итогу наткнулся на бредущего вдоль соседского забора мужчину, пробирающегося сквозь высокую траву. Оглядев незнакомца, Антон затянулся поглубже, испепеляя треть сигареты за раз. 

— Добрый вечер, — поравнявшись с ним, мужчина сдержанно улыбнулся и легким движением взъерошил темные, отливающие рыжиной на солнце, волосы. 

— Привет, — кивнул Антон, выдохнув в сторону густую струю дыма. Незнакомец шагнул вперед и вытянул раскрытую ладонь, Шастун пожал ее коротко и мягко — пальцы как обычно вспотели, а единственная пара колец, которую он решил взять с собой, наверняка раздражала чужую кожу. По крайней мере, Вера всегда жаловалась на его побрякушки. 

— Арсений, — произнес мужик — все-таки уместнее было бы называть его «мужчиной» или «парнем», потому что до звания «мужицкого мужика» Арсений явно не дотягивал или, напротив, был слишком хорош для этого — и улыбнулся увереннее. 

 — Антон.

— Очень рад, Антон, — последовала секунда молчания и переглядок; сквозь чужой «прощупывающий» взгляд Антон разглядел светлую — кажется, голубую — радужку. — Ты ведь с Димкой Позовым приехал? 

— Мгм. 

— А позови его, будь любезен.

Шастун молча развернулся к приоткрытой калитке, прокричал имя друга и, не дожидаясь какого-либо ответа, неторопливо отошел к одному из железных заборных столбов, уперевшись в него лопатками и стараясь не придавать значения безмолвному взгляду напротив. Дима, оставив шашлык на попечительство Сереги, в считанные минуты материализовался в дверном проеме. 

— О, Сень Сергеич! Здарова! 

— Привет, Темурыч, — крепко пожав друг другу руки, парни бегло приобнялись. 

— А я думал, ты всë Питер покоряешь, — протянул Позов, довольно прищурившись. 

— Да как бы не так… Скорее, концы с концами свожу, — Арсений прикусил губу и замолчал, поочередно глядя на парней; Димка смотрел прямо, кивая его словам, Антон, ссутулившись и опустив голову, по-прежнему подпирал спиной забор. 

 — Понимаю. Давно приехал? 

 — Вчера еще, уже полдня с молотком по двору бегаю. Дед совсем плох, сам ничего не починит, — помрачневший тон и очередная, теперь, очевидно, тяжелая пауза, заставили Антона оторвать взгляд от земли и коротко покоситься в его сторону. — Еще триммер, оказывается, сломался. Я, собственно, тебя пришел об одолжении просить. 

 — Триммер нужен? Не вопрос, щас будет, — Позов было дернулся к двери, но резко застопорился на полушаге. — Слушай, Арсюх, а может зайдешь, посидим немного?

Арсений, малость замешкавшись, по обыкновению добродушно улыбнулся. 

 — Спасибо, Дим, как-нибудь в другой раз. Дома дел невпроворот. 

 — Ну, как хошь, — подозрительно беспечно бросил Димка и, как всегда преисполненный желания помочь ближнему, поспешил скрыться во дворе, откуда доносился приглушенный звук колонки и стойкий запах жареного мяса. Шастун, украдкой наблюдавший со стороны, глухо хмыкнул и втянул в себя остатки ментолового табака. 

 — Арсений, — выдохнув его имя вперемешку с дымом, Антон покрутил бычок между пальцами, — у тебя, случайно, парочки не найдется?

Мужчина, смерив его пытливым взглядом, ответил сдержаннее и — увы! — не удостоил его фирменной улыбкой наивного добряка:

— Друг, я бы с радостью, да не курю. 

Антон понятливо качнул головой и, сощурившись, огляделся вокруг. 

В лучах вечернего солнца зеленой позолотой переливались кроны деревьев и кустарников, листья, мелкие цветы и трава трепыхались от слабых порывов уже совсем летнего ветерка; по всей округе, переплетаясь с долетающими до них криками местной детворы, резвящейся где-то вдалеке, разносился голос кукушки. Антон, по старому бабкиному поверью, однажды прицепившемуся к нему еще в детстве, сунул руку в карман и сжал покоящуюся на дне мелочь нещадно потеющей ладонью. 

— Ну, а купить можно где-нибудь? 

— Можно, — резким движением мужчина сорвал длинную травинку из одинокого пучка, растущего под самым забором — всего в нескольких сантиметрах от вздрогнувшего в неожиданности Шастуна, — и тут же выпрямился — довольный, с той самой длиннющей травой в зубах. — Только здешняя лавка по выходным не работает. 

Антон дважды моргнул в растерянности. 

— Понял, — буркнул он и, оттолкнувшись от трубы, выпрямился и щелчком отбросил потухший окурок. — Спасибо, что ли, — взглядом скользнув по его лицу, натруженному и спокойному, Шастун нехотя прошаркал к калитке, намереваясь занять себя чем-то полезным, но на деле — достать из холодильника бутылку разливного и со сложным видом залипнуть в одну из игр на телефоне. 

Косилку Арсений вернул в тот же вечер и, с легкой руки Позова, все-таки опрокинул рюмку. Затем еще одну, уже по инициативе Матвиенко, который, как обычно это бывало у подвыпившего Сереги, за доли секунды нашел с ним общий язык, и третью — видимо, на счастье. И хотя все они находились за одним столиком, Шастун, сидевший на краю одной скамейки с Ирой и Катей, по большей части чувствовал и вел себя отрешенно: прикладывался к бутылке, говорил мало, слушал не всегда, и время от времени одергивал себя на мысли достать из кармана снова отключенный телефон. 

По старой привычке неимоверно хотелось уткнуться в слепящий экран и тыкать, листать, тыкать, листать, листать, листать, пока не закончится лента и пальцы не начнет покалывать, а глаза — с такими привычками, как у него, даже режим защиты зрения не помощник — сушить, чем он и занимался большую часть вечера, до того как затянувшийся ритуал прервал непрошенный звонок — ее имя, выделенное сердечками с обеих сторон, и резанувшее по (сердцу) глазам фото двух обнимающихся людей, в которых Антону трудно было распознать знакомые черты, словно со времен этой фотки прошли столетия, и на самом деле никого из них уже давно нет в живых, — который Шастун не решился отклонить. Вместо этого он только зажал блокировку и, точно безумец, наблюдал за беззвучным входящим — имя, сердечки, фото, — отключив смартфон уже после автоматического сброса. Но, даже непринятый, звонок, казалось, свою миссию выполнил на «ура», поселив на лице Антона угрюмую мину, наличие коей особенным образом привлекло и без того вьющуюся вокруг него Кузнецову. Кое-как отделавшись от ненужных расспросов и дополнительной порции внимания, Шастун, сгорбившись над столом сильнее обычного, принял положение, в котором и застал его нагрянувший Арсений, чей приход, хотя и всколыхнул что-то странное — колкое и неожиданно горячее — внутри, мало чем повлиял на общее состояние: все еще поникший и сутулый, одной рукой Шастун придерживал банку пива, другой — подпирал подбородок, и смотрел на ребят, собственную руку, столешницу и что-либо еще, попадающее в его поле зрения, не фокусируясь на чем-то конкретном, и выглядел так, словно здесь его не было вовсе. 

— Антон, все хорошо? — в какой-то момент донеслось до его левого уха, вынуждая повернуть голову в сторону источника звука, в роли которого, вне всяких сомнений, выступала Кузнецова. 

— Чего?

— Говорю, все нормально с тобой? 

— А не похоже? 

Девушка запнулась и молча оглядела его лицо своими большими, вблизи почти что кукольными глазами — коротко взглянув на нее, Антон порывисто отвернулся, — будто в попытке досконально изучить его на предмет этой самой «нормальности». 

— Честно сказать? Нет. 

Больше он к ней не поворачивался. Ирка, еще немного поглядев на его кислый профиль, в конечном счете обернулась к подруге, поспешившей отвлечь на себя ее чуткое внимание очередной болтовней, из которой Шастун уловил только одну фразу, брошенную Катей:

— Ир, он же пьяный совсем, лучше не лезь. 

И хотя пьяным он себя точно не считал, Антон не мог не согласиться с мыслью, которую на протяжении всего дня всячески пытался донести до Кузнецовой, и возникающую в голове каждый раз, когда она оказывалась слишком близко: взглядом, скованными жестами и каждой частичкой своего несуразного тела, но произнести это вслух почему-то не мог. 

— Да он, наверное, по Верке своей соскучился, — со скамейки напротив вдруг раздался озорной голос Матвиенко. — А, Тох? Чего один-то приехал?

Молча зыркнув в сторону приятеля, который, впрочем, даже в трезвом состоянии не отличался тактичностью, Антон встретился с многозначительным взглядом сидящего рядом с ним Димки. Нога под столом нервно задергалась, курить хотелось до дрожи в пальцах, и плевать, что в пачке осталось всего три легкие сижки — он был готов разом впихнуть их в рот и затянуться до жжения в легких. Потные ладони, покоящиеся на голых коленях, выглядывающих из-под задравшихся шорт, на мгновение сжались в кулаки. 

— Да как-то не срослось, — брякнул Антон и, осознав, что своей неопределённой фразой только подлил масла, коротко откашлялся и потянулся к полупустой банке. 

— В смысле? — не отставал Серега. — Типа, не смогла, или вы… это… того самого? 

— Серый, замолчи, — раздраженно шикнул Димка, на что тот, резко смолкнув, озадаченно уставился в ответ. 

— Не наше дело, — пояснил Позов. — Отлупись. 

— Ну ладно, ладно… Я ж не знал, что тема больная. Не обижайся, Шаст. — Антон еле-еле мотнул головой, все еще питая надежды избежать злосчастного обсасывания подробностей его личной жизни, но подозревал, что своим молчанием делает только хуже. За столом повисла неловкая тишина, которую, как ожидалось, поспешил прервать не выкупающий намеков Сережа. 

— Слушай, ну, если все-таки там плохо все, ты не расстраивайся. Она ж не одна такая, найдется еще! Вон, взять к примеру даже Ирку… 

Тут его пьяные разглагольствования прервал возбужденный и «совершенно не вызывающий подозрений» Димка:

— Так, сваха, отъебись уже от людей, у нас тут вроде не смотрины. Сходи лучше воды принеси, хорош водку жрать, — выдержав уже знакомый недоумевающий взгляд Матвиенко, Позов по-дружески пнул его в бок и натянуто улыбнулся, — Давай-давай, пробздись! 

— Сиди, Серег, я схожу, — пустив в оборот последние частички трезвости, смекнул Антон и, прихватив бутылки, быстро поднялся. 

— О-о, спасибо, Антоха, дружище! — довольно затянул Сережа. — А я пока еще разок налью, за твое здоровье… Ты только не обижайся, ей-богу. Антох? 

— Чего? — Шастун нехотя остановился на третьем, совершенно нетвердом шаге, и встал полубоком. 

— Не обижаешься?

— И в мыслях не было, — и шустро, насколько позволяла его хмельная поступь, ретировался в заднюю часть двора, к старому колодцу, совмещенному с насосом — в доме с санузлом была настоящая беда, поэтому брать воду и принимать душ (горячий, благодаря кипятильнику) всегда приходилось на улице, — пока Серега продолжал распыляться ему вслед. 

— Ну во! Антоха — нормальный мужик, соплей не жует! А то пристал! 

— Ой, блять… — пробубнил Позов где-то позади. 

В задней части двора царила полутьма, пронзаемая сыростью, идущей от пролегающей неподалеку реки, и резким цветочным ароматом. Нащупав кнопку насоса, Антон быстро направил шланг к горлышку одной из бутылок, бросил нечеткий взгляд на освещенную часть двора, наполнил вторую и, отпив прямо из-под шланга, выключил воду, свободной рукой уже нашаривая пачку в кармане.

Пока Шастун самозабвенно выкуривает запасы, музыка в другой части двора становится громче: заиграла любимая димкина песня «Зверей», под которую тот как обычно пустился в пляс, утягивая за собой всех присутствующих. К моменту его возвращения, ребята, кроме полусонного Сереги, склонившегося над столом, разбившись на парочки, уже вовсю покачивались под игривые мотивы «напитков покрепче». Опустив холодные бутылки под стол, Антон молча взглянул на похрапывающего Матвиенко и невольно обернулся к несколько неожиданному тандему Арсения, бережно обнимающего девичью талию, и Иры, уверенно обвившей его шею. 

Во рту знакомо подсушивало; прикусив шершавый язык, Антон поспешно отвернулся к чужой, переполненной водкой рюмке. 

Вдох. Выдох. Глоток. 

Наотмашь влепив пустой стакан в деревянную столешницу, Шастун оперся об угол и вытер рот тыльной стороной ладони. По телу растеклась истома, ноги подкашивались. Алкоголь обжег пищевод, вызвав непродолжительный приступ тошноты. Рядом сонно вздрогнул Серега, потревоженный дребезжанием пустой посуды. 

— Мэ-эх, — пьяно протянул мужик и, поудобнее устроившись на вытянутых руках, вмиг захрапел. 

Кое-как придя в себя, Антон, резко обессилевший, направился к дому с единственной здравой мыслью, выбивающейся из пестрой копны пьяного бреда: поскорее заснуть и не просыпаться вплоть до отъезда, чтобы больше не чувствовать чужих взглядов, пронзающих его затылок. 

×××

На утро он обнаружил себя на старом диване с впивающимися в живот пружинами, развалившимся в неудобной позе: уткнувшись в небольшую подушку, от которой, казалось бы, вообще не было никакого проку, свесив длинные ноги над полом и закинув одну руку на спинку, пока вторая, онемевшая и зажатая между подушкой и щекой, ощущалась частью чужеродного тела. С шумным кряхтением и скрипом потревоженных пружин Антон с трудом перевернулся на спину и привстал, чтобы растормошить бесчувственную конечность. Тело ломило — то ли от неудобной позы, то ли от неудобного дивана, то ли от всего и сразу, — голова напоминала чугунную сковородку, которой всю ночь кого-то остервенело колошматили, а во рту и в глазах, наверняка красных, отвратительно сушило. Крепким отходняком давал о себе знать продолжительный отказ от спиртного. 

Напоследок еще раз встряхнув рукой, Шастун улегся обратно с намерением проспать еще несколько часов, в течение которых его организм наверняка смог бы прийти в норму, но из похмельной дремы его вырвал внезапно раздавшийся голос Позова.

— Шаст, ты проснулся? — Димка, остановившись в дверях, выжидательно замолчал. — Ну и запашок тут у тебя, — послышался глухой звук шагов и скрип открывающейся форточки. — Боюсь представить, что было бы, если б ты с нами водку пил, — хмыкнул мужчина и снова замолчал, видимо, глядя на обессиленное тело перед собой. — Вставать собираешься? Вечер уже. 

— Я шплю, — промямлил тот, едва ворочая языком, не придавая словам друга никакого значения.

— Пиздец, конечно, — фыркнул Димка, — Серега вчера водки нажрался на полгода вперед, но даже он жопу поднял в обед. Ты бы хоть водички попил, что ли. 

Прикрыв глаза локтем, Шастун протяжно зевнул. 

— Мгм. Есь принесешь. 

— Ну, как скажешь, — неоднозначно бросает Позов и оставляет парня в покое всего на минуту, что чудится ему жалким и едва уловимым мгновением спокойствия перед грянувшей бурей, а точнее — впорхнувшим в комнату Димкой с двумя полными чашками в руках. 

— Просыпайся, одуванчик! — на этих словах ничего не подозревающего, пускающего слюни Шастуна окатил фонтан ледяной воды. Подскочив на месте, Шастун ошалело вытаращился на довольную рожу и истерично завопил:

— СУКА! Ты охуел?! 

— Ты ж просил водички, — ехидно прыснул тот и услужливо протянул вторую, но, видимо, дернулся слишком резко: реакция взбудораженного парня последовала незамедлительно и выбитая из ладони чашка полетела на пол, чудом не разбившись.

Взмокший и растерянный, словно вылупившийся птенец, Антон подобрал ноги и молча уставился на образовавшуюся лужу под димкиными носками. Дима, мельком оглядевшись, неодобрительно цокнул. 

— Бля, Шаст, ну прямо «пьяный мастер» отдыхает. 

Скинув промокшие носки рядом с лужей, Позов быстро протопал в коридор и вскоре вернулся с тряпкой, бросил ее на пол и немного поелозил ногой. 

— Антох, — оставив тряпку в покое, мужчина поднял чашку и сел на край дивана. — Поговорить не хочешь? 

Оторвавшись от созерцания куска мокрой вискозы, Шастун покосился к сидящему в ногах другу. 

— Отстань, — голос противно скрипел. — Пить хочу, как тварь. 

На что Позов тут же гаденько заулыбался:

— Сам сходишь или еще разок принести? 

Вне четырех стен дома почившего димкиного деда их ожидал запутавшийся в кронах алеющий закат. Вывалившись на порог во вчерашней помятой футболке и шортах, Шастун проковылял к знакомому уже насосу и жадно прильнул к потоку студеной воды — она приятно охлаждала нутро и опухшее лицо, но не могла избавить от гадкого вяжущего ощущения на языке. Позади послышался скрип двери и шаркающий звук приближающихся шагов. 

— Шаст, пошли на речку, — утомленно вздохнул Дима, встав неподалеку, — там Серега уху варит. 

Отключив насос, Шастун выпрямился, повесил шланг на крючок, мокрой пятерней взъерошил и без того влажную челку и перевел на Позова унылый взгляд. Димка, закатив глаза, недовольно заворчал. 

— Ну чего еще?

— Да ничего… Просто, может, лучше я тут сегодня побуду? 

Из-под козырька димкиной бейсболки на него воззрилась хмурая пара темно-карих глаз. 

— Голодный? Учти, в холодильнике нет нихрена. Давай хотя бы ради миски супа пройдешься, а? Ну че ты? 

Уперев руки в бока, Дима снова вздохнул и тут же смягчился, глядя на его понурую фигуру. 

— Понимаю, что тебе сейчас тяжело, Антох. Я не твоя мамка, чтобы нотации читать, но мы же не враги тебе, и насильно в душу никто не будет лезть. Мы, в конце концов, приехали, чтобы отдохнуть от говна, а не копаться в нем.

Антон, оперевшись о стояк насоса, слабо кивнул и потер лицо ладонями. 

— Знаю, — выдохнул он, отводя глаза, — но, наверное, я зря приехал. Надо было пересидеть, пережить, обдумать все, а вместо этого я своей кислой рожей только всем глаза мозолю. 

Позов, неосознанно копируя действия друга, задумчиво потер подбородок; взгляд его смягчился и теперь излучал привычное, но такое нужное сейчас понимание. 

— Я так не думаю. Ну ты пойми, Шаст, даже если тебе одному побыть хочется — лучше в поле сбежать, цветочки понюхать да травку потрогать, чем сидеть взаперти и палить в стену! — он подошел ближе и коротко сжал его плечо, заставляя посмотреть на себя. — Не думай, будто ты здесь кому-то что-то должен. Не хочешь идти — не иди, я тебе еду принесу, но в чем тогда смысл, если ты и здесь всю неделю просидишь на одном месте? 

Смысл Антон видел, причем довольно четкий и однозначный, но под проникновенным взглядом лучшего друга, который, казалось бы, из кожи вон лез, лишь бы как-то растормошить его вялую тушку, от сего осознания становилось тошно и стыдно. Он вновь отвернулся, будто бы высматривая что-то вдалеке, чтобы лишний раз поглубже вдохнуть вечерний воздух. 

— Ладно, — он шагнул вперед, неохотно отходя от опоры; собственное тело ощущалось аки ненужный балласт, голос изредка срывался на хрип. Димка, глядя ему вслед, не спешил сходить с места. — Ну, ты идешь? — лениво обернувшись, окликнул его Шастун. — Я дороги не знаю. 

Вытоптанная людьми узехонькая тропинка, ведущая к реке, пролегала через густые заросли травы, кустарников и бесчисленное количество деревьев, в частности тополей и ив с их обвисшими «плакучими» ветвями, время от времени цепляющими кудрявую макушку двухметрового Антона, бредущего позади низкорослого парня в черной кепке.

— Хорошо, что я Ирку отговорил, а то ведь она рвалась идти тебя будить, — бросил через плечо Димка, попутно отмахиваясь от приставучей тучки комаров. — Щас бы небось огребла по полной. 

— Она бы не стала меня водой поливать, — хмыкнул в спину Шаст. — Не настолько ебанутая, как ты. 

Впереди раздался сдавленный смешок. 

— Думаешь?

— А че?

— Да ниче, — в голосе Позова все еще слышалась усмешка. — Знаю, что тебе щас ни до кого дела нет, но… Неужели не видишь, как она вокруг тебя вьется? 

Вперившись в его лысый затылок, скрытый под бейсболкой, Шастун нечаянно споткнулся о торчащий из-под земли корешок и громко ругнулся, привлекая внимание впереди идущего. 

— Не знаю, — пропыхтел он, выровнявшись. — Вижу, наверное. Но мне, реально, как-то насрать. 

Димка глухо угукнул и, чуть обождав, пошел дальше. 

— Если бы я тебя не знал, сейчас решил бы, что ты козлина. Не хочешь поговорить с ней? Типа, объяснить, че да как, чтобы она угомонилась? 

Антон едва сдержался, чтобы не закатить глаза от досады, хотя, казалось бы, зачем? Затылком Дима его не видел, да и фанатом Кузнецовой (в отличие от Сереги), судя по особенно едким высказываниям в ее адрес, никогда не был. Заведя глаза под лоб уже от собственной дурости, Шастун недовольно буркнул:

— Не хочу я говорить. Да и нечего. Сама поймет как-нибудь. 

— М-да. Ну смотри. 

Следующие несколько минут дороги они прошли в молчании, иногда прерываемом смачными хлопками и бубнежом, виной которым были все те же ненасытные насекомые. 

— Блять, надо было взять у Кати спрей ебучий, — уже громче произнес Позов и отчего-то зашарил по карманам, видимо, в поисках какой-то защиты или того самого спрея, который он «предусмотрительно» не взял. — А, кстати, чуть не забыл! — внезапно воскликнул он и, повернувшись к парню, вызволил на свет божий синюю пачку LD. — Тебе вчера передали. 

Шастун, замешкавшись, протянул ладонь. Пачка тихо зашуршала доселе нетронутой упаковкой. 

— Это чьи? 

— Ну, видимо, твои. 

От димкиного издевательского тона хотелось почесать обратную сторону глазных яблок. 

— Бля, принес кто? 

— Хуй в пальто, Шаст, — состряпав серьезную мину, заявил Позов. — Какая те разница? 

Антон озадаченно нахмурился. 

— Это че, секрет какой-то? 

— Да нет, просто уж больно ты любопытный для человека в стадии похуизма, — со сложным лицом выдал парень и тут же глупо хрюкнул. — Господи, да я же угораю, Шастун! Это Арс принес вчера. 

Уставившись на него с туповатым выражением, Шаст медленно моргнул. 

— Арс? 

— Арс-Арс.

— Это Арсений, что ли? 

— Нет, один мой знакомый таджик. Конечно, блять, Арсений! — всплеснул руками Позов. — Как будто ты здесь еще кого-то знаешь. Ну че, полегчало? 

Приняв и осознав все, что нужно было принять и осознать, Антон незамедлительно чертыхнулся:

— Ой, иди нахуй, а. Я просто немного не въезжаю… 

— Удивил ежа голой жопой. Ты ушел рано, он не успел отдать и передал через меня. Че тут понимать? — протараторил Димка и, вновь взглянув на него, удивленно вскинул брови. — Мать моя женщина… Антош, это обычные сиги. Не надо так реагировать. 

Антон чувствовал, как зардели кончики его ушей, и, нахохлившись то ли от услышанного, то ли от неуместной реакции собственного тела, грубо огрызнулся:

— В смысле, блять? Как это я реагирую?

Дима, оставив слабенькие брыкания Шастуна без должного внимания, ответил:

— Как будто он тебе звезду с неба снял, — и спокойно повернулся к тропе, чтобы продолжить путь. — Так хреново без курева? 

— Да при чем тут это!

Все еще хмурый и сбитый с толку, Антон медленно зашагал вперед, сжимая гладкую пачку вспотевшей ладонью, размышляя о сигаретах и Арсении, который почему-то смиловался над ним и где-то их раздобыл.

— Он сказал, что лавчонка ваша по выходным закрыта, а сам он не курит. 

— Ну, значит, где-то нашел. Лучше спасибо человеку скажи. 

Шастун согласно угукнул и сунул пачку в карман. Желание вскрыть упаковку перебороло закравшееся в душу сомнение. 

— Вот уж на что тебе, действительно, не насрать, — неодобрительно качнув головой, хмыкнул покосившийся в его сторону Димка. Антон, ненадолго оторвав взгляд от земли, молча шмыгнул носом. — Завязывай, Антох. 

×××

Солнце давно скатилось за горизонт, оставив после себя кусочек розового неба, стремительно угасающего и скрывающегося за густой порослью деревьев. На берегу реки, от которой уже ощутимо веяло вечерней прохладой, горел костер, пахло рыбой и тлеющими углями. Расположившись на паре небольших бревен вокруг огня, ребята негромко переговаривались под звуки какой-то песни, доносившихся из димкиной переносной колонки. Серега, усевшись по левую руку от Шастуна, время от времени бередил палкой угли, пока сам Антон лениво переговаривался с Ирой, примостившейся с правого бока. На соседних поленьях, обнявшись, сидели Позовы. 

В этот раз посиделка протекала спокойно: не было ни водки, ни накрытого стола, ни громкой музыки, ни пьяного гомона — только шелест листвы, треск огня, спокойные голоса, сливающиеся с тихой музыкой, и парочка пустых пивных банок, распитых парнями несколько часов назад (Антон, ровно как и девчонки, твердо решил ограничиться бутылкой воды). Поддавшись воцарившейся атмосфере, Шастун позволил себе отпустить назойливые мысли и даже не чувствовал привычного напряжения от общения с Кузнецовой: отвечал просто и прямо, иногда улыбаясь на ее слова, но старался не перебарщивать, чтобы случайно не показаться кокетливым или заинтересованным в чем-то большем, чем обычный треп в кругу друзей. 

В памяти изредка проскальзывали фрагменты вчерашнего вечера, выключенный телефон оттягивал карман шорт, подмывая, наконец, снова его включить, дабы проверить, не звонил ли кто-нибудь из родителей. На экране тут же всплыла целая куча оповещений, половина из которых, как обычно, была спамом. Пропущенный звонок от мамы высвечивался рядом с именем бывшей возлюбленной, мессенджер ломился от сообщений, среди которых была и вновь ожившая переписка с Верой. Стоически проигнорировав девушку, Антон быстро ответил маме и одному из коллег, пролистал все оповещения до конца и очистил экран, неуверенно вернувшись к иконке телеграмма. От одного вида ее сообщений внутри все летело кульбитом, палец замер над непрочитанной перепиской. Проверять содержимое почему-то было страшно — судя по последнему сообщению, ничего хорошего парня там не ожидало. Антон покосился в сторону Димки, откуда-то притащившего свою старую гитару, и тяжело выдохнул, зажав кнопку блокировки. Отключенная теперь колонка одиноко стояла в стороне. Первые аккорды смутно знакомой песни разрезали тишину. 

Левый карман стягивала новехонькая пачка, о которой парень памятовал весь вечер, но отчего-то не хотел открывать, что было совсем на него не похоже. Убрав телефон в прежнее место, Шастун осторожно коснулся коробки через тонкую ткань. 

Хочется. Очень хочется. 

Мысленно выругавшись, он поднялся и отошел к реке. В полутьме шелестел камыш, оголенную кожу полоснуло холодом и сыростью. Крупно вздрогнув, Антон потянулся за пачкой и полудохлой зажигалкой, аккуратно снял обертку и, в конце концов, смачно затянулся, прикрывая глаза — блаженно и благодарно. 

×××

Напялив одолженные у Сереги панамку и солнцезащитные очки, Антон брел по просёлочной дороге под палящим зноем послеобеденного солнца, удерживая курс к единственному сельскому магазинчику с целью закупиться чем-нибудь вкусным и вредным, и, конечно, прихватить пару пачек сигарет, чтобы потом с чистой совестью отдать одну из них его вчерашнему спасителю — или, в противном случае, расплатиться наличкой, но, так или иначе, ответить Арсению добром. По Димкиным наводкам, путь до ларька занимал от силы минут десять-пятнадцать прямым ходом по одной и той же дороге, поэтому Шастун был только рад размять кости и заодно провести время наедине с собой, даже если с недавних пор эта навязчивая идея уже не казалась такой привлекательной. 

На улице в этот пока еще жаркий час не было ни души, разве что вдалеке изредка прошмыгивали силуэты детворы и пары-тройки старушек, которым, как и Антону, спокойно не сиделось в доме, подальше от палящего солнца. Спустя несколько минут ходьбы на горизонте замаячила красная крыша небольшого белого здания — местного «супермаркета». Довольно вздохнув, парень прибавил шагу, но затем вдруг остановился, пристально глядя на только что выпорхнувшего из переулка человека на велосипеде сквозь тонированные стекла очков. 

— Арсений? — промямлил Шастун, но, осознав, что проехавший мимо мужчина его не услышал, тут же повторил громче. — Арсений! 

Колеса с резким звуком затормозили. Арсений обернулся и коротко прищурился, вглядываясь в приближающуюся долговязую фигуру. 

— Антон? — удивленно произнес тот и сдержанно улыбнулся. — Уж извини, не признал. 

Приподняв козырек бейсболки, Попов аккуратным движением поправил сбившуюся челку. 

— Ага, — поравнявшись с ним, парень снял очки и неожиданно расплылся в улыбке, приковывая к себе заинтересованный взгляд. — Домой спешишь? 

— Да не то чтобы спешу. А ты куда? 

— Ну, сегодня ж понедельник. Вот, бегу в лавку вашу. 

— Ах вон оно что… Погоди, так ведь я Димке пачку давал, он не передал, что ли?  

— А я как раз поэтому тебя остановил. Вообще-то, я ее начинать не хотел, но не сдержался, теперь думал новую тебе купить. Или, если хочешь, могу деньгами, — он ненадолго замолк и неприметно облизнул сухие губы — жара и чужая свободная майка с неприлично глубокими вырезами давали о себе знать ощутимым скачком температуры в теле. — Спасибо тебе, конечно, выручил. Я не ожидал, если честно. 

— А… Ну да, — медленно кивнул Арсений, почесывая щетину на подбородке. — Слушай, очень мило с твоей стороны, но мне не надо, правда. Это дедовы сигареты, лежали у него в заначке давно уже, вот я и взял — ему они ни к чему, с его-то здоровьем. 

— Уверен? Может, он втайне потягивает до сих пор, как наш Димка, а ты и не знаешь? 

Чистый взгляд светло-голубых глаз, сравнимых с небесной лазурью, нависшей над селом и их макушками, в одно мгновение будто бы стал темнее. Арсений закачал головой. 

— Это вряд ли. У него рак. 

Рот Шастуна, все еще страдающий от нехватки жидкости в организме, слегка приоткрылся. 

— Ох, бля… Прости. 

— Ничего, откуда тебе было знать. Так что, оставь себе и не парься, лады? 

Антон глухо угукнул. То ли дело было в игре света, то ли в легком обезвоживании, из-за которого он мог словить глюки, но, так или иначе, радужка в тени черного козырька вновь засияла мягким небесно-голубым цветом. 

Сладкого, как и курева, парню отчего-то резко расхотелось. 

— Тогда нам в одну сторону, получается. 

— Ты что, только ради сигарет туда шел? 

— Ну, типа того, — он пожал плечами и неторопливо шагнул в противоположную от магазина сторону. — Хотел еще сладенького купить, да чет уже не катит. 

— Боишься фигуру испортить? — в голосе идущего чуть позади Арсения заиграли шутливые нотки. — Или ты не для себя? 

— Себе, кому ж еще? Я шоколадки тоннами жру. 

Мужчина оценивающе хмыкнул:

— А по виду и не скажешь. 

Кончики ушей, благо, на сей раз скрытые под панамой, смущенно вспыхнули. Шаст, желая поравняться с плетущимся за ним парнем, с непринужденным видом остановился и пропустил пару шагов. Одарив его наигранно-игривым подмигиванием, Арсений плавной походкой прошествовал вперед. 

— Ты сам-то откуда, Антон? — глядя исключительно куда-то вдаль и минуя десяток шагов молчания, Попов снова заговорил. 

— Из Воронежа. 

— Но раньше здесь не бывал? 

— Не. Я в принципе мало где был, особенно в селах. 

— А зря, тут куда ни глянь — сплошная красота, — он вздернул подбородок для пущей наглядности и повернулся к Антону. — Не хочешь, в таком случае, прокатиться, округу посмотреть? 

Пацан, невольно замедлившись, настороженно покосился. 

— Сейчас, что ли? 

— Ну да. Или у тебя дела есть? 

Не найдясь с ответом, Шастун лишь отрицательно качнул головой. 

— Ну и замечательно! — просиял Арсений и застопорился. — Так что, поехали? 

Голубые глаза вопросительно взирали из-под узкого козырька. Замявшись, Антон — честно, даже не до конца понимая, зачем, — предпринял единственную недо-попытку слиться:

— А тебе разве к деду не надо? 

— Иначе я бы не предлагал. 

И, как говорится, сдался без боя, даже если понимал: перспектива прогулки по цветочным лугам (прямо как доктор-Позов прописал) прельщала его куда больше очередной сомнительной попойки во дворе димкиного деда. 

— Ну ладно, — он поправил очки, снова поджал сухие губы, и, чуть погодя, необдуманно брякнул:

— Хотя тут и смотреть-то не на что, одни дома да деревья, — но тут же виновато осекся. — Извини. 

— Не надоело еще извиняться? — усмехнувшись краешком рта, Арсений в одно ловкое движение оседлал велосипед. — Давай, запрыгивай. 

— На раму? — бровь его скептично дернулась. — Может, лучше ты тогда? 

— Не, рулить буду я, а то еще завезешь нас в болото какое-нибудь. Не боись, Антон, уж я выдержу. 

— Ну смотри, я тяжелый, — придерживаясь за руль одной рукой, другую Шастун, не рискуя коснуться того, чего касаться не следовало, водрузил на свое же бедро, дабы не моталась без дела, и лишь слегка присел на узкую перекладину, чтобы тут же с нее подняться и шатко отступить. — Только давай все-таки сначала в магаз зайдем. Пешком. 

— За шоколадкой? — по-доброму фыркнул Арсений, все это время наблюдавший за его потугами. 

— За шоколадкой, — кивнул тот. — И за водой. 

К ожидающему на улице Арсению парень вышел из ларька со сникерсом в кармане, пол-литровой бутылкой воды и упаковкой мороженого, которую сразу же вручил мужчине. Попов удивленно вскинул брови. 

— Это за что? 

— Просто. Ну, и еще за помощь. Любишь с орешками? 

— Люблю… Спасибо, — он опустил глаза к перекочевавшей в его руку пачке и снова взглянул на Шастуна — тот уже вовсю хлестал воду. — Антон… 

Оторвавшись от покрывшейся испариной бутылки, парень провел рукой по мокрому подбородку. 

— М? 

Арсений запнулся в неуверенности. 

— Нет. Ничего. 

— Жарко тут, — лениво констатировал Шастун, — Пошли, под деревом посидим пока, а то морожка твоя растает. 

Скрывшись в тени небольшого кленового насаждения, парни сели у одного из стволов, на устланную травой землю. 

— Ты же понимаешь, что я, если посудить здраво, не помог, а только поощрил твою зависимость? — задумчиво выдал Арсений, усевшись «по-турецки», придерживая пачку за кончик; и без того короткие хлопковые шорты подскочили к самому основанию его бедер, открывая взору более бледные участки кожи. — Разве стоит благодарить за такое?

Осознав, что взгляд его направлен далеко не в то место, куда стоит смотреть при разговоре, Шастун поднял глаза и вскоре отвернулся. 

— Ну, если здраво, то не стоит, — с опозданием ответил он. — Но для такого дурака, как я, это прямо-таки самый настоящий жест доброты. Не загоняйся. 

Арсений молча покусывал покрытый шоколадом и орехами пломбир, глядя куда-то в сторону; меж густых бровей залегла складка. 

— Надо, наверное, признаться, — как-то невесело усмехнулся Попов. — Пачку эту я тогда так, между прочим притащил. Думал, если вдруг завяжется разговор, выручу. Но ты был, прямо сказать, не в духе, даже с друзьями почти не говорил, я и не стал лезть лишний раз. Ну, а потом… ты ушел, и Димка нас чуть ли не силками танцевать потащил, и мне та девушка досталась, Ирина. Ты тогда так посмотрел… а потом еще и к водке полез, — Антон, вытянув ноги и уперевшись спиной в жесткую кору дерева, сидел чуть позади, наблюдая за его сгорбившейся фигурой. — Ну и я решил, что даму у тебя отбил. Собственно, только поэтому пачку и отдал — в качестве извинения, что ли. 

Арсений умолк и, пощипывая траву кончиками пальцев, тихо вздохнул. Шастун, уставившись в его затылок, выдержал паузу и криво ухмыльнулся. 

— А я все думал, с чего это щедрость такая. Оказывается, и Ирка где-то пригодилась.

Мужчина обернулся и серьезно на него взглянул, сталкиваясь с парой внимательных зеленых глаз. 

— Она же не вещь какая-нибудь… 

— Нет, конечно. Я ж не в этом смысле. У нас с ней ничего нет — ну, у меня нет, а вот за нее сказать не могу. 

Антон томно потянулся и широко зевнул. 

— В общем, зря ты парился, — отмахнулся парень, больше не желая вдаваться в подробности. 

— Просто, видок у тебя был больно уж… 

— Жалкий? — прыснул Шаст. 

— Огорченный, — хмыкнул Арс. 

— Ирка тут точно не при чем, — заверил он и хитро улыбнулся, — А ты, Арсений, слишком уж внимательный. 

— Да, бываю иногда. 

Небрежно сунув бумажку в карман, чтобы по дороге выбросить в мусорку, Попов поднялся первым. Антон встал следом. 

— Ну что, двинем дальше? 

— Мгм. Будешь? — парень протянул ему полупустую бутылку, где плескалась пока еще прохладная вода, но, заметив, как воззрился на нее Арс, сразу опустил руку. — Или брезгуешь? Я за новой схожу. 

— Не-не, давай сюда, — затараторил Попов, подходя ближе. 

— Точно? Мне ж не сложно. 

— Да точно, — кивнул тот, протягивая ладонь. Обведя мужчину недоверчивым взглядом, Шастун быстро накрыл горлышко краем футболки, хорошенько вытер его под чужое звучное цоканье и только потом передал Арсению. 

— Ну спасибо. 

— Сильно не поможет, там еще в воде мои слюни. 

— Отлично, — еле слышно пробормотал Попов, прежде чем ненадолго припасть к бутылке. 

Арсений воду не отдаёт, идет к велосипеду и ждет Антона. Едва тот подходит к раме, мужчина, предугадывая дальнейшие действия Шастуна, берет его руку и укладывает к себе на плечо. Тому же остается только ошарашенно обернуться и рефлекторно напрячься, хаотично пробегая взглядом по его лицу — так близко, что можно каждый мелкий волосок на скулах разглядеть, — и, в процессе, быстренько сесть и убрать руку. 

— Удобно? — негромко вопрошают за ухом. 

— Нихера. Я точно навернусь, — жалуется Шастун, и в голосе его не хватает разве что трусливого поскуливания. 

— Тогда держись за меня. 

— Может, пешком прогуляемся, а? 

Арс пихает ему бутылку в свободную ладонь и трогается без какого-либо предупреждения, но осторожно и медленно — еще бы, с такой-то каланчой особо не разгуляешься. Длинные ноги приходится слегка приподнять, чтобы не цеплять пятками землю, но, когда Антон чувствует опасное скольжение на первой же внушительной кочке, недопитая полторашка безо всяких раздумий летит в траву и полуголое плечо Арсения обхватывают окольцованные, слегка вспотевшие пальцы. 

— Ну как, держишься? 

— Чуть не ебнулся… 

— А вот не надо было выкобениваться, — с небольшой одышкой победно усмехается Попов. 

Волнение от недавних действий Арсения улетучивается мгновенно и на его место вырываются переживания, по меньшей мере, об отбитой заднице. Но вскоре дорога смягчается и шорты почти не скользят, а Попов, привыкнув к своей новообретенной ноше, спокойно преодолевает ямки, камни и бугры, пока фокус внимания парня постепенно смещается от дороги к напряженным — слегка загорелым и исполосанным дорожками вен — рукам по обе стороны от него. Дальше — долгожданные отголоски умиротворения и поля, леса, река вдалеке, а иногда и совсем близко, высокая трава, скошенная трава, благоухающие кустарники и заходящее солнце. Чужая разгоряченная кожа больше не воспринималась как что-то неправильное, с каждым преодоленным километром она срасталась с худой ладонью и нагревшимся на ней металлом, и ощущалась как что-то само собой разумеющееся. 

Солнце почти касалось линии горизонта, когда парни выехали на широкий луг, устланный ромашками, фиолетовыми вкраплениями люпинов и мириадами пушистых, не тронутых никем одуванчиков. По краям и вдалеке стояли насаждения цветущей акации и разносортной благоухающей сирени, шумели деревья и лоснилась длинная трава, а в воображении Антона вырисовывался возможный пейзаж этого места всего неделю назад: все, что сейчас было бархатисто-белым, тогда переливалось золотисто-желтым, будто бы кусочек солнца расплавился и пролился здесь дождем. 

Оставив почивать велик в высокой траве, Арсений осторожно приблизился к застывшему на месте Шастуну и прошел чуть дальше, чтобы вскоре опуститься на неприметный кусок бревна. 

Место завораживало, хотя все, чем оно полнилось, была лишь куча полевых цветов и пахучих кустарников, окутанных лучами заката, и Арсений, окруженный сим благолепием, вызывал в груди неожиданное и незнакомое душащее чувство, с которым не хотелось бороться — просто не находились силы. Они встретились взглядами на расстоянии нескольких метров, и мужчина, мягко улыбнувшись, жестом поманил его присесть рядышком. 

— Красиво, — выдохнул парень, примостившись неподалеку. 

— Я сюда приезжаю, когда хочу побыть один. Успокоиться, отдалиться от тревог. 

— Медитируешь?

— Можно и так сказать. Просто наблюдаю. Проблемы заставляют зарываться в себе, да так, что перестаешь замечать все остальное. Перестаешь жить. Остается только борьба, существование — серое, муторное. Невыносимое.

Одухотворенный голос Арсения притягивал, и Шастун, не имея никаких шансов противиться, повернулся к нему. Его профиль, окропленный солнечными бликами, вызывал уже известные, укрепляющиеся с каждой прожитой минутой чувства. 

— Твое место силы, значит? Зачем тогда привел меня?

Заметив на себе пристальный взгляд, Арсений не отказал себе в удовольствии воззриться в ответ. 

— Ты ведь все и так понимаешь, — слова, сказанные полушепотом, сливались с мелодичными звуками природы. — Если хочешь, я могу уйти ненадолго. Или насовсем.

— Не понимаю, — на этот раз проиграв игру в гляделки, Шастун опустил глаза к собственным коленям. — То есть, ты даже… ты вообще меня не знаешь. С чего взял, будто мне помощь твоя нужна?

— Ты сам сказал, — он знал наверняка: Арсений все еще смотрит. И, как всегда, улыбается. — Только что.

Антону хотелось обнять себя или чтобы кто-то обнял его, но Арс, видимо, истолковав его реакцию по-своему, поднялся и отошел назад, унося с собой частичку желанного покоя. Замаячившая на горизонте возможность побыть в одиночестве, как оказалось теперь, вовсе не была тем, чего он искал все это время — и время, проведенное задолго до приезда сюда. Присутствие Арсения где-то неподалеку, на пару с теплыми порывами ветра, все еще теребило курчавый затылок, и Антон, не поворачиваясь полностью, а только слегка склонив голову, напряг связки и отчетливо произнес:

— Арсений. Вернись. 

Послышался едва различимый звук трения подошвы о вытоптанную траву, который оборвался буквально за напряженной спиной Шастуна. Арсений, как его и просили, вернулся, но не спешил садиться. Вместо этого он созерцал то ли его макушку, то ли багровеющий вдалеке горизонт; желание откинуться назад и понять, что же такое он там делал, исчезло в зародыше, сдавшись рукам, осторожно опустившимся на дрогнувшие плечи. 

— Прости. Можно? Больно смотреть как ты горбишься. 

Антон садится чуть ровнее, пока изящные — у него было достаточно времени, чтобы досконально их рассмотреть — пальцы аккуратно сминают его плечи, плавно переходят к основанию шеи, опускаясь к лопаткам и возвращаясь к исходному положению, ощутимо увеличивая силу давления. И, хотя его манипуляции длятся не более пяти минут, парню удается ощутимо расслабиться и смириться с тем, что рассчитывать или, тем более, просить о большем — даже столь естественном, как простые объятия — он просто-напросто не имел права. Впрочем, ему вполне хватило и этих пяти минут беспрерывных касаний, в буквальном смысле снизошедших свыше. 

Арсений снова примостился рядом, касаясь оголенным плечом длинного рукава шастовой футболки. Несколько минут они сидели в тишине, созерцая раскинувшееся перед ними поле, думая каждый о своем, и единственным напоминанием о существовании остального мира, даже будучи выключенным, служил выглядывающий из кармана телефон. На этот раз Антон думал о Димке, который наверняка уже оставил кучу сообщений и непринятых звонков, в попытках найти своего никудышного приятеля, затерявшегося в трех соснах по пути к местной лавчонке. 

— Димка, наверное, меня обыскался, — подперев кулаком подбородок, пробормотал Антон. 

— Можем уехать, если хочешь. 

— Не хочу пока. Надо просто телефон включить, проверить. 

— Батарею экономишь? 

— Если бы. Это… да неважно, впрочем. У тебя с собой мобила? Включать пиздец как не хочется. 

— Ну да. 

— Можно ему с твоего написать? Он шебутной дохрена, к ночи всех заебет. Ну а меня — выебет.

Арсений тихо смеется и, юркнув в карман шорт, достает телефон. 

— Без проблем. 

— Спасибо. 

Антон без особых раздумий набирает короткую смс-ку, втайне надеясь, что Позову хватит благоразумия не звонить Арсу прямо сейчас, и возвращает смартфон владельцу. 

— Буду должен. 

Повернувшись к парню, Арсений утомленно вздохнул. 

— У тебя пунктик какой-то? Ничего ты не должен, Шаст, это ж пустяки, — голубые радужки очертили его хмурый профиль и, немного погодя, вернулись к алому горизонту. — Так что с ним, с телефоном? Тебя достает кто-то? Поклонники, небось? 

— Ты прям как моя бабуля, — усмехается Шастун. — Да уже никто. Человек из прошлого, если можно так сказать. 

— Понятно. Бывшая… или бывший? 

— Первый вариант. — произнес он уже без тени усмешки. — Я еще не говорил никому. Даже думать тошно, не то что обсуждать. Димка все это время носится со мной, как курица с яйцом, остальные тоже смотрят как-то… а я просто не могу. Не получается у меня, тупо язык не поворачивается. А ведь я все башкой понимаю — понимаю, что нужно, иначе я это говно еще долго из себя не выбью.

— Говорят, проще отпустить ситуацию, если ее озвучить, — кивает Арс, — видимо, подсознательно ты этого не очень хочешь.

— Ощущение такое, будто я сейчас взорвусь к хренам собачьим. 

— Ну, можешь попробовать рассказать сейчас. Ты ведь уже начал — хороший знак. 

Антон размышляет примерно минуту и, придя к выводу, что лучшего момента выговориться без каких-либо последствий в ближайшее время он точно не найдет, набирает воздуха в легкие. 

— Ее Вера зовут, — нехотя и со скрипом начинает он. — Год общались, потом еще четыре встречались. С виду все нормально было, я души в ней не чаял, начал даже о помолвке задумываться: все-таки пять лет уже прошло, хотя мы не спешили съезжаться — я предлагал пару раз, но она не хотела, и мы до последнего так и жили, то у нее, то у меня, но чаще все-таки у нее. Бывало, я месяцами в свою квартиру не заявлялся. Ну, вот и начал планировать потихоньку: места подыскивал, кольцо купил, даже малость в долги влез. Нафантазировал себе счастливую жизнь на годы вперед, а ведь говорила бабушка: никогда не надо наперед загадывать. Пришел к ней домой пару недель назад и встал на колено, весь такой взволнованный и счастливый, как дурак, уверенный, что все у нас будет отлично. До сих пор, когда о ней вспоминаю, всплывает то выражение, с которым она тогда на меня смотрела. Я-то думал, она от радости охуела на месте и с визгами щас на меня бросится, но она так и стояла, молча смотрела с таким тихим ужасом. А потом, наконец-то, высказала все, что думала: обо мне, о наших отношениях, обо всем на свете. Сказала, что весь прошедший год терпела через силу, мол, слишком много меня стало в ее жизни. Мы без малого час собачились, а показалось, будто целую вечность, но сейчас даже не вспомню, что именно я ей говорил. Может, просил передумать, а может, просто послал нахер, или вообще все вместе. Потом вылетел из квартиры и поперся в какую-то полуночную забегаловку неподалеку, даже не пил почти, но проторчал там до утра и пошел на работу, чтобы тупо отоспаться. Проснулся, когда все уже ушли, умылся и сел бумажки разбирать — так, в общем-то, и провел почти две недели, пока в отпуск не отправили. — Шастун замолкает, несколько секунд обдумывая следующие слова. — Странно это. Я говорил уже, что никому не рассказывал, даже маме, даже лучшему другу (и не то чтобы я стыдился, просто ситуация паршивая, мне о таких обычно не хочется трепаться), а здесь — слова как будто сами вырвались. Может, потому что я знаю, что ты к этому не причастен и уже через пару часов забудешь обо всем, что я тебе тут наплел. Но зато мне, кажется, и правда полегчало. 

Приобняв себя за плечи, Арсений упирается локтями в колени и выдвигается вперед, молчаливо глядя куда-то перед собой. 

— Есть такая штука, называется «эффект попутчика» — это когда тебе легче сознаться в чем-то случайному человеку, чем кому-то из близких. 

Антон понятливо кивает и молчит, пытаясь разобраться в нынешнем своем состоянии. 

— Антон, — вполголоса произносит Арс, — позволишь сказать несколько слов? 

— Господи, говори, конечно, — беззлобно прыскает парень. — Откуда ты только взялся такой вежливый?

Пропустив его реплику, мужчина со вздохом продолжает:

— Я хотел сказать, что ситуация, конечно, дерьмовая, я бы даже назвал ее чересчур драматичной — такую даже в телевизоре редко встретишь, — но, что бы ни было, тебе останавливаться нельзя. Постоянное движение, пусть с передышками, крюками, зигзагами, рано или поздно оно приведет к нужной дороге. Уверен, у тебя все будет прекрасно, главное отпустить, не корить себя, тем более, когда и не за что. Потому что ты такой, какой есть, и она такая, какая есть, и оба вы просто очень разные люди с несовместимыми потребностями. Поверь, Антон, я знаю, о чем толкую. 

Антон вновь кивает, не представляя, что вообще он мог бы на это ответить — в голове, как и в сердце, кажется, вершится революция. Тем временем, на минутку призадумавшись, Попов начинает новую мысль:

— Может, я не в тему сейчас скажу, но, знаешь, чтобы откровенность на откровенность, — и косится к сидящему с ним плечом к плечу притихшему Шастуну, — ты мне сразу понравился.

Антон, красноречиво вскинув брови, недоверчиво смотрит в ответ. 

— Да как-то не похоже, — снова прыскает. 

— Правда? Ладно, — хмыкает Арсений. — И как же, по-твоему, я должен был это показать? 

Обратив к нему все имеющееся внимание, Шастун лишь пожимает плечами. 

— Наверное, проходу тебе не давать? Как эта бедная девчушка, от которой ты все время бегаешь. Бегаешь ведь? 

— Только не надо меня учить, — обессиленно бросает Антон, даже не нахмурившись. 

— Не буду, ты же взрослый парень, сам справишься. 

Они молчат, пытаясь высмотреть что-то в лицах друг друга, и Шаст бормочет:

— Думаешь, я веду себя как мудак?

— Я так не думаю. 

— Тогда что ты думаешь? — он выдыхает в кои-то веки сухую ладонь, скользнувшую от лица к волосам, и снова отворачивается с пониманием, что от пресловутой игры в гляделки толку мало. — И как я мог тебе понравиться, если я ничего для этого не сделал? 

Арсений, проследив за движением его руки, ненадолго задерживает взгляд на русых, переливающихся в солнечных лучах, кудряшках. 

— Ты делаешь вид, что тебе все равно, когда это совершенно не так. Да, это очень заметно, Антон, мне для осознания хватило всего пары часов в вашей компании. Она это тоже видит, будь уверен. Так что, своими действиями ты, скорее, только сильнее притягиваешь ее к себе, даже если твои мотивы противоположны.

— А тебя? — тут же вставил Шастун, твердо решив вытрясти из хитрого лиса все, что только сможет. 

Арс, налюбовавшись милейшей шевелюрой, опустил глаза к его сосредоточенно-расслабленному лицу и мягко, почти покровительски улыбнулся. 

— Тогда, у забора, ты был весь такой на пафосе, сперва я даже немного поверил. Но потом понял, что ты притворяешься,  — как ни крути, прозвучало несколько уклончиво. 

— Как? 

— То, как ты растерялся, когда я сделал резкое движение в твою сторону, — он выжидательно замолк и хитро прищурился. — Травинка, Антон.

В голове, где не хватало разве что перекати-поля, наконец, всплыл давно забытый фрагмент субботнего дня. 

— Ебучая травинка, — в своем репертуаре молвил Шастун. — Но, если честно, я так и не понял. 

— Забей. Я сам еще не все понял, — на этих словах, как и, впрочем, почти все время до этого, ему вновь захотелось коснуться широких плеч, но Арсений лишь сильнее сжал свои, ощущая кожей ткань чужой футболки. — Не знаю. Просто понравился. 

Они собираются уезжать, когда начинает смеркаться и где-то на ветке соловей заводит свою ночную свиристель. Антон берет на себя смелость пригласить Арсения в их компанию, но мужчина уклончиво отказывается, вместо этого предлагая завтра встретиться здесь снова. 

— Давай запишу тебе номер на всякий случай, — говорит он и тут же осекается. — А, ну да. Тогда свой продиктуй по памяти. 

— Бля, а я его не помню, — Шастун досадно морщится, — новый просто, выучить не успел. 

— Ну, видимо, судьба такая — включай мобилу. 

Антон слушается, снимает блокировку, передает смартфон в протянутую арсову ладонь и наблюдает за тем, как быстро его пальцы перемещаются по экрану. Мужчина, сохранив свой контакт к остальным имеющимся, протягивает гаджет обратно, когда тот, будучи даже в глухоманьской глуши, ловит сигнал и принимается безостановочно вибрировать. 

— Нехило,  — присвистывает мужчина. 

— Это Дима, сто пудов. 

Арсений заглядывает в экран и утвердительно кивает. 

— И Вера, — говорит. 

— Ты сохранил? Вырубай его нахуй. 

— Антон, тебе завтра придется его включить. 

— Включу. 

— Просто прочти. Можешь даже не отвечать, но прочитай и забудь об этом. 

Напряженно сложив руки на груди, Шастун смотрит — не на телефон, но на Арса. 

— Ты видел, что там? 

— Да. Они вчерашние. 

— Тогда посмотри остальные. 

— Мне что, в переписку вашу лезть? Мы же не в летнем лагере для подростков, ну в самом деле… 

— Арс, мне поебать, я просто хочу знать суть. 

— Тогда прочитай сам. Хватит бегать, Шаст. 

Раздраженно вздохнув, Шастун нехотя опустил глаза к отсвечивающему экрану. 

— Давай, смелее, буквы не смертельные. 

И не понимал, почему слова какого-то едва знакомого парня так легко вынуждали его делать то, чего он всеми силами избегал. 

Когда-нибудь все равно пришлось бы, шептал забитый им в угол здравый рассудок. 

Телефон выскользнул из сухой ладони Арсения, опускаясь в давно знакомую хватку вспотевших пальцев. 

— Ну как? — обождав минутку, осторожно спросил Попов. 

— Пишет о моих вещах у нее дома, что, если не заберу, она их выбросит. И о том, что теперь я могу искать их на помойке или на одном из московских бомжей.

Безэмоциональное на первый взгляд лицо Шастуна мягко оглаживал взгляд голубых, исполненных сочувствия, глаз. 

— И все-таки ты ей небезразличен.

— Оно и видно, — горько прыснул Антон. 

— Злится, — пояснил тот, — Злость — сильная эмоция, она не сочетается с безразличием.

Экран потух и заблокированный гаджет скрылся в глубине правого кармана, шурша упаковкой потревоженного нераскрытого батончика. Повисшие по швам опустевшие руки требовали чем-то себя занять — Антон прижал их к животу, принявшись теребить ни в чем неповинные кольца. 

— Мне кажется, все это время она пыталась найти во мне что-то, чего я просто не мог ей дать. До сих пор не знаю, что, но это уже не важно. Она не хочет меня. И я… я тоже ее не хочу, теперь я это понимаю. Это все похоже на сон, знаешь, очень такой херовый сон, после которого чувствуешь себя выпотрошенным. 

Подрагивающие беспокойные пальцы неожиданно накрыла уверенная — мягкая и теплая — ладонь. 

— Теперь станет легче. Все будет хорошо, Антон. 

— Да. Знаю. 

×××

Пересекая поросшие травой сельские просторы, Антон придерживался короткой дороги, которой парни возвращались вчера. Одолженный велосипед Позова, все эти годы пылившийся в сарае, тихо поскрипывал под весом рослого парня, спешившего скорее добраться к месту, где его уже поджидал Арсений. 

Шастун, уперевшись в землю ногами, полулежал на одной из скамеек в димкином дворе, пригретый лучами вечернего солнца, когда на столе раздался дребезжащий звук. Вытянув руку, парень поднес телефон к лицу и всмотрелся в экран. «Арс» — гласили буквы на нем. Антон довольно ухмыльнулся и быстро смахнул ползунок в сторону. 

— Здравствуй. Не занят? — из динамиков тут же раздался хриплый голос. 

— Привет. Занят, конечно: вот, лежу, комариков подкармливаю. 

Арсений шумно выдохнул, видимо, сдержанно посмеиваясь над его словами. 

— Не забыл еще о моем предложении? 

— Вроде что-то припоминаю, — лениво тянет Шаст. 

— Я смотрю, настроение у тебя сегодня игривое. 

— Тебе кажется. 

— Мне заехать или ты помнишь дорогу? Просто, так получилось, что я уже здесь. 

Брови парня дергаются к макушке. 

— А, ну да, помню. 

— Точно? 

— Да точно.

— Я могу встретить. Ты, главное, телефон не выключай. 

— Не надо, сам дойду. Жди, короче, я щас. 

Он поднялся, придерживаясь за край стола, быстро метнулся к дому, в коридор, посмотрел на свое отражение в продолговатом настенном зеркале и принял решение хотя бы умыться, прежде чем куда-то идти. Ополоснулся ледяной водой из-под шланга и завис на несколько секунд, прикидывая расстояние до поля; шмыгнув носом, Шастун покосился к распахнутой двери сарая. 

— Димка! Ты тут? — позвал он и всмотрелся в пыльную полутьму, заслонив собой дверной проем. 

Склонившись над грудой какого-то барахла, Дима неторопливо отозвался:

— Да тут-тут. Чего случилось? 

— Слушай, можно я лясик твой одолжу?

— Да можно, только колеса подкачай, — Позов медленно выпрямился и вытер вспотевший лоб едва ли чистым предплечьем. — А ты куда собрался-то? 

— Прокатиться захотелось. 

— Ага. Так же, как вчера в магазин захотелось сходить? 

Шастун молча воззрился на него сквозь вездесущее облако пыли. 

— Дим, ты че хочешь от меня услышать? 

— Ничего, — повел плечами тот, — просто спрашиваю, когда тебя ждать. 

— Я и сам не знаю. 

— Понятно. Ну, тогда привет Арсению Сергеевичу. 

— Мгм, — хмыкает он под нос и поспешно скрывается из поля зрения, но едва отходит от порога, когда его окликают:

— Шаст, — Позов выходит к свету и встает на его прежнее место. — Постой. 

— Чего? 

— Хотел сказать: я рад, что ты с ним подружился. Арс хороший парень. 

Несколько секунд Антон испытывает его взглядом, а затем вдумчиво кивает:

— Да. Хороший. 

— Хоть кто-то тебя растормошил. Жаль, я не смог. 

На лице Позова мелькает неразборчивая тень сожаления, при виде которой Антон тихо вздыхает и невольно подходит чуть ближе. 

— Нет, Дим. Ты мне помог, правда. Без тебя я бы уже давно… — он запинается, точно не зная — не желая знать, — что именно «он бы уже давно», если бы Димка вовремя его не спохватился, — в общем, спасибо тебе. 

— Я рад, — Позов скромно улыбается и смотрит еще пару секунд, прежде чем небрежно махнуть рукой и сойти с места. — Ладно, пошли, вытащим эту клячу несчастную. 

Вынырнув из небольшого просвета кустистых зарослей, Антон почти сразу натыкается на прислонившегося к дереву Арсения. 

— Я уже собирался звонить, — едва его завидев, отзывается Попов. — Откуда велик? 

— Взял у Поза. Тебе от него привет, кстати. 

Антон оставляет велосипед валяться в траве и подходит к ухмыляющемуся мужчине. 

— Кто бы сомневался, — хмыкает Арс и, взглянув на него, коротко поджимает губы. — Я тут прихватил кое-чего. 

Он нерасторопно наклоняется к земле, заводит руку за ствол и поднимает две бутылки пива. Антон вздергивает бровь. 

— Ты против? 

— Нет. Пиво так пиво. 

— Хорошо, — Арс протягивает ему одну. Бутылка холодит пальцы — значит, в магазине Попов был совсем недавно. — А, и еще вот, — говорит он и, как по волшебству, достает из-за спины шоколадку. 

— «Аленка»? К пиву-то? 

— Да не, это так, для тебя, — мягко улыбается Арс. — На случай, если опять сладенького захочется. 

Антон принимает плитку и не может сдержать растягивающиеся в улыбке уголки рта. 

— Ну спасибо, — с робкой усмешкой произносит парень. — Я, кстати, про вчерашний батончик забыл совсем. В холодильнике валяется, весь помятый, как из жопы. 

Арс на это только тихо смеется и откручивает крышку. Мельком оглядев не изменившийся со вчера луг, Шастун усаживается на брус лицом к мужчине, чтобы скользнуть по нему беззастенчивым взглядом зеленых глаз: ступни, сланцы, ноги, стройные и длинные, короткие шорты, на сей раз джинсовые и нарочно дырявые, и все та же широкая майка с вырезами, открывающими ребра и кусочек почти безволосой, с россыпью родинок, груди. Задержавшись где-то в районе ключиц, его глаза поднимаются выше, сталкиваясь с чужим молчаливым взглядом, который Антон стоически выдерживает и как ни в чем не бывало совершает первый глоток. 

В отличие от прошлого раза, ребята только изредка переговариваются на короткие отвлеченные темы. Арсений мысленно подмечает, что за последнее время ни разу не видел парня с сигаретой, и надеется, что это хороший знак, а не обычное воздержание в угоду некурящему Попову и его небольшой психологической травмы в виде усыхающего на глазах дедушки. Антон в это время спокойно потягивает пиво, даже не замечая, что в его карманах нет ничего, кроме телефона и арсовой шоколадки, которую он вскоре выкладывает на бревно, дабы та не помялась и не растаяла, как ее бедный предшественник. Время от времени они поочередно всматриваются в лица друг друга, пока один из них отворачивается или делает вид, будто не замечает покалывающих кожу взглядов. 

В какой-то момент, оставив пустую бутылку почивать на земле, Арс молча уходит вперед, прямиком к цветущему лугу, и мгновенно тонет в нем почти по пояс. Антон сменяет положение, чтобы наблюдать за ним издалека и неторопливо добивает свое, уже совсем теплое, пиво. При взгляде на Арса в окружении цветов, срывающего их один за другим с какой-то невыразимо-изящной легкостью, уже имеющийся зародыш чего-то необъяснимого, но знакомого, беспокойно подрагивал где-то под селезенкой, и покалывал, и горел, подмывая его сделать хоть что-нибудь, чтобы как-то усмирить взбунтовавшееся нутро. 

Шастун сморгнул отчего-то выступившую на глаза влагу и медленно поднялся. Пустая бутылка опустилась в траву, с робким звоном ударившись о сухую, местами трухлявую древесину. Он двинулся по уже вытоптанной Арсением колее, ступая тихо и осторожно — так, как обычно приближаются к дикому зверьку, боясь его спугнуть, но Антон не боялся. В его голове, сменяя друг друга, шныряли мысли, и ни за одну из них он не мог и не видел смысла ухватиться — вместо этого он сосредоточился на ощущениях: на мягких цветах, щекочущих подушечки пальцев, покалывающей коленки траве, одурманивающих запахах, ласкающих кожу закатных лучах и неуемном чувстве внутри, в любую секунду готовом взорваться и растечься по телу обжигающей негой. 

Находясь от него всего в паре шагов, Антон сорвал пушистый одуванчик и, поравнявшись с Арсением, невесомо провел им вдоль точеной мужской шеи. Повернувшись к парню, тот не выглядел удивленно и испуганно, скорее расслабленно и даже умиротворенно; нежное прикосновение цветка не вызвало щекотки, но заставило тихо усмехнуться и взглянуть на возвышающегося над ним Антона с невыразимой нежностью:

— Заскучал? 

Парень успевает лишь коротко моргнуть и, кажется, трижды утонуть в мягкой лазури его поглощающего взгляда, перед тем как бездумно шагнуть ближе и — неподвижно впиться в сухие губы. Антон не пытается обнять его, притянуть к себе или коснуться щеки, он лишь слегка размыкает рот и целует мягче в ожидании ответного движения, которое Арсений совершает в течение следующей миллисекунды. Одинокий цветок выпадает из пальцев, устремившихся к гладковыбритой скуле, чтобы мягко пройтись по ней кончиком большого и указательного, задевая подбородок и край нижней губы, неторопливо спуститься к шее, нагретым на солнце плечам, юркнуть в широкий вырез под рукой, оглаживая выпирающие мышцы и ребра, и наконец опуститься к талии. 

— Это за шоколадку? Или за пиво? — Арсений, заведя руки за его шею с небольшим букетом наперевес, усмехается в поцелуй, за что получает легкий, но все же болезненный щипок под майкой, которая едва ли не трещит по швам от настойчивых действий Шастуна. Арс испускает шаткий вздох, утопающий в новом поцелуе, пока вторая рука парня забирается под подол мешковатой одежды и скользит вдоль его спины. 

Арсений вплетает ладонь в мягкие кудряшки и позволяет цветам осыпаться к их ногам, ради того чтобы скользнуть по груди парня и сквозь ткань футболки сжать его бок. Нога Антона слегка выдвигается вперед и вклинивается меж его бедер, так, чтобы колено упиралось в пах. Мокрой дорожкой он проходится по его скуле, задевает мочку и спускается к шее, которую Арс вытягивает, сильнее зарываясь пальцами в русые волосы; не сдержавшись, он роняет тихий стон, а бедра непроизвольно подрываются вперед. От всего этого у Антона внутри происходит «бум», рука быстро спускается от спины к ягодице, крепко сжимает ее сквозь плотную ткань и подстраивается под размеренные движения, осторожно наращивая темп. 

— Ширинка скоро член отдавит, — болезненно стонет Арс и тянется сначала к пуговице, а затем и к замку, который разъезжается почти что без его участия. Антон опускает глаза вниз и приподнимает край майки, тянет его вверх и вскоре отбрасывает вещь в сторону, пальцами скользит по груди, бокам и животу, не доходя до выглядывающего из штанов паха. 

Арс снова утягивает его в поцелуй, и в этот раз они валятся в траву, что значительно смягчает падение. Потревоженные пушинки взмывают вверх, застревают в волосах и цепляются за одежду. Арсений садится верхом, подлезает под футболку и задирает ее до самых ключиц, губами и языком припадает к груди и соскам, быстро поднимается к шее и вновь находит припухшие губы: мнет, кусает, зализывает и с жадным причмокиванием юркает в расслабленный рот. Антон сдавленно мычит и подрывается с места, обхватывает его поперек талии, позволяя стройным ногам сомкнуться за его спиной, и они перекатываются, поднимая над собой новую белоснежную тучку.

×××

— Ты сейчас так похож на одного из них, — Арсений ласково улыбается и пропускает взлохмаченные кудри нависшего над ним Шастуна сквозь растопыренные пальцы. — Дивный одуванчик. Грустный, но дивный. 

— Я не грустный. 

Арс молчит и сонно глядит на него из-под приоткрытых век. В покрывшейся вечерней росой высокой траве разносится стрекотание сверчков, где-то на дереве заливисто поет соловей. Небо, пока еще красное на западе, постепенно приобретает темные оттенки с востока, а воздух и земля становятся ощутимо холоднее. 

— Ночью мы тут точно околеем, — Арсений, погладив голое плечо Антона, озвучивает общую мысль. — Одевайся. 

Несколько минут они перебирают разбросанные всюду тряпки, натягивая их без разбору, о чем-то переговариваются и тихо посмеиваются. Их темные силуэты — совсем крошечные и одинокие на фоне просторного поля — ненадолго сливаются в один, снова разделяются, но не до конца: сплетенные воедино руки не отпускают друг друга вплоть до возвращения к велосипедам, оставленным у подножия ствола одного дерева. 

Они возвращаются известной уже короткой дорогой и останавливаются, не доезжая до ворот диминого дома, откуда доносится приглушенный мотивчик какой-то популярной песни. В темноте неосвещенной улицы Антон высматривает лицо Арса, вставшего всего в полуметре от него. 

— Может, посидишь с нами? — говорит он и тут же зевает. 

— Приду завтра, если хочешь, — придерживая руль одной рукой, Попов ласково улыбается, сонно моргает и тянет ладонь к колючей шастовой щеке. — Надо поспать. 

Парень придвигается ближе, позволив сидушке велика упереться в его зад, обнимает холодные плечи Арса и склоняется к его губам. 

— Иди, — сквозь легкую улыбку Арсений шепчет в истерзанный им ранее изгиб шеи и оставляет невесомый поцелуй на солоноватой коже. Шастун с шумным выдохом стискивает его крепче. 

— Антон… 

— Я не хочу. 

Они замолкают, и мужчина поднимает подбородок с широкого плеча. 

— А чего хочешь? 

— Просто… побудь со мной. Не завтра, сейчас побудь. 

— Значит, завтра не надо? — незаметно ухмыляется он в полутьму.

— Завтра очень надо.

Задумавшись на секунду, Арс понятливо кивает. 

— Ладно, — выдыхает он, — пошли.

Сжав влажную окольцованную ладошку, он ведет его к соседнему дому и проводит сквозь неосвещенный двор, прямиком к уютной беседке, где они валятся на старенький, застеленный пледом диван, и, наконец, засыпают в объятиях друг друга. 

Антон спит неспокойно. За три с половиной часа он просыпается как минимум дважды, сонно оглядывается и в конечном счете возвращается к сопящему под боком парню, оглаживает чужую талию или кончиком пальца скользит по линии челюсти, прижимается поближе и пытается уснуть по новой, пока сон не покидает его — окончательно и бесповоротно — около пяти часов утра, когда небо только-только начинает наливаться утренними красками. Он просыпается ровно в той же позе, что и заснул, сплетясь ногами и приобняв Арсения за пояс, с наполовину онемевшей рукой под головой, прижатый к спинке дивана и не смеющий пошевелиться больше положенного. Следующие полчаса Антон созерцает расслабленное лицо перед собой под звуки пробуждающейся природы и писк комара, нарезающего над ними круги где-то под потолком беседки, и старается не думать о том, что завтрашнее утро он проведет на заднем сидении димкиного фольксвагена. 

Он сглатывает образовавшийся комок и шумно выдыхает через нос, непроизвольно сжимая и без того мятую одежду на спине Арса, медленно приподнимается на локте и склоняется к покалывающей щеке, чтобы запечатлеть на ней всего один поцелуй, но несдержанно множит его на десять, прокладывая целую дорожку к сухим губам, подрагивающим в сонной улыбке. 

— Антош, — сипит Попов, не размыкая глаз, — ты чего? Спать неудобно? 

— Нет, — Антон укладывается обратно. — Прости. 

— М-м? 

— Спи. 

— А ты? 

— Не смогу уже. 

Арс приоткрывает один глаз, затем другой, сонно щурится и тянется к его макушке, глубоко запуская пальцы и массируя кожу. Слегка опухшие веки парня закрываются всего на несколько секунд, пока рука скользит по оголенным ребрам, поднимается к торчащему соску — гладит, надавливает, сжимает — и резко ныряет в узкую щель между их животами. Тонкие пальцы оглаживают подрагивающие под майкой мышцы, а наполнившийся слюной рот жадно припадает к затвердевшему соску, отчего легкий массаж головы превращается в крепкую хватку на загривке. Нога Шастуна, зажатая меж бедер Арсения, предусмотрительно смещается выше.

— Какой же ты бессовестный, — хрипло фыркает Попов и прерывисто выдыхает, когда чужая ладонь, подстрекаемая размеренными покачиваниями его таза, неожиданно скоро оказывается на оголенном причинном месте. Губы парня быстро перемещаются к шее и шустро подкрадываются к приоткрытому рту. 

Не без помощи вездесущей руки, шорты и трусы Арса вскоре съезжают к щиколоткам, а одежда Антона небрежно сдвигается всего на несколько сантиметров, прежде чем их бедра возбужденно сталкиваются. Отрывистые движения попеременно сменяющихся рук, влажные поцелуи, глухие постанывания, скрип старых пружин и пошлые хлюпающие звуки, заполняющие пространство вокруг — все это продолжается от силы пятнадцать минут и заканчивается сдавленными стонами и смазанными поцелуями наугад. 

Они нежатся еще какое-то время, прежде чем расстаться до вечера, который, как и было обещано, парни спокойно проводят в компании остальных ребят. На сей раз Арсений подсаживается поближе к Антону, чтобы иметь возможность в любой момент коснуться его руки или мягко погладить коленку, когда выражение на лице парня становилось чересчур отрешенным. Из всех присутствующих только Ира косится на них с нескрываемым презрением и толикой обиды, чего загруженный собственными переживаниями Антон не замечает в упор, а Арс не смеет на это указать. В очередной раз созерцая нахмуренные брови, он все же собирается что-то сказать, но Шастун бросает короткое «я курить» и поспешно скрывается за пределами двора. Он провожает Антона взглядом, обращенным к его сгорбленной спине, и выходит следом, молчаливо останавливаясь по левую руку от него и наблюдая за парящим впотьмах огоньком. 

— Все хорошо?

— Мгм. 

— А мне так не кажется. 

— Все нормально, — с дымом выдыхает парень. — Настроение хуевое просто. 

— В Москву не хочется? 

— Не хочется. Но, с другой стороны, тут — скука смертная. 

Арсений издает странный звук, похожий на кашель, и всматривается в темный силуэт с ярким огоньком во рту. 

— Понятно. 

— Да нихера не понятно, Арс, — недовольно пыхтит Шастун и отрывистым движением выдергивает сигарету из собственных зубов. Арсений опускает взгляд, коротко кивает в темноту. 

— Ладно. Я тогда, наверное, деда проведаю. Да и поздно уже… в общем, — несвязно заканчивает Попов и, спрятав руки в карманы, отходит к краю проселочной дороги. 

Недокуренный бычок катапультируется прямиком под подошву сорвавшегося с места Шастуна. 

— Арс, ты чего? Арс? — он перехватывает его за локоть и, боясь навредить, без резких движений тянет парня к себе. — Да постой ты! Блять… Ну ты обиделся, что ли? 

Даже сквозь беспросветный мрак Антон замечает хмурую мину и немигающий взгляд голубых, наверняка помутневших глаз. 

— Нет. Говорю же, деда проведать… 

— Не заливай, ты час назад сказал, что он спать давно улегся. 

— Так ведь он проснуться может. 

— Да бля, хватит уже. Я же… — запинается он и, наконец, разжимая пальцы, трепетно поглаживает его плечо. — Арс, я же не тебя имел в виду. Просто, природа, чистый воздух, цветочки-цвехуечки, бабочки-хуябочки, это все прекрасно, но мне этого мало, вот и все.

— Я понимаю. 

Холодок, скользящий в нотках его голоса, больно покалывает неуемное место под селезенкой, и Антон пытается снова. 

— Не уходи, ладно? Пожалуйста. — Он осторожно приобнимает его обеими руками и, не встречая сопротивления — руки Арсения неизменно рассованы по карманам, — подходит вплотную, склоняет голову и нежно прищипывает губами кончик холодного уха. — Я психую, потому что не понимаю, что делать дальше. Утром мы уедем, а ты… Где мне тебя искать потом, а? 

— Зачем искать? У тебя мой номер есть. 

— Меня на секс по телефону надолго не хватит, — шутливо хмыкает Антон и мужчина тихо прыскает, опаляя его шею струей теплого воздуха. 

— Дурень. 

— Может, мне к тебе в Питер приехать? 

— А работа? 

— Что-нибудь придумаю. 

— Не надо. 

— Тогда приезжай ко мне. 

Они прерываются всего на пару секунд, прежде чем Арс недоверчиво произносит:

— Ты сейчас это все серьезно? 

— А ты нет, что ли? 

— Ну, мне показалось, что со мной ты просто… 

— Что? — тут же мрачнеет Шастун.

— Не знаю, развлекаешься? Ты же сам сказал, что тебе здесь скучно. 

Антон отодвигается назад и с минимальным результатом всматривается в его лицо сквозь полутьму. 

— Ты… Арс, блять, я бы никогда… — его речь больше напоминает мемный звук из тиктока, но Шастун быстро подбирается и продолжает уже более-менее внятно, — Да как ты мог вообще подумать? Хотя, мог, конечно, ты же меня почти не знаешь, но я бы никогда так не поступил, Арс! 

— Ладно, ладно, Антон, я понял… 

— Ты мне нравишься. Слышишь? — твердо заявляет парень, заключая его лицо в ладони, и мягко припадает лбом ко лбу застывшего Арсения. — Арс… Арс, ты мне очень нравишься. 

В ночной тишине, сопровождаемой неотъемлемыми звуками разнообразной бодрствующей живности, слышен шорох мятой одежды: высвободив руки из карманов узких шорт, Арсений робко укладывает их на поясницу, скрытую мешковатой темно-серой, почти черной футболкой. 

— Хорошо… 

Прогорклые губы как-то отчаянно обхватывают чужую нижнюю — мягкую, подрагивающую и, в сравнении с его прокуренным ртом, вполне себе сладкую, — щекочут и смачивают кончиком выглянувшего языка, и вскоре отстраняются со звучным причмокиванием. 

— Пообещай, что мы увидимся, — прижавшись к покалывающей щеке своей, не менее щетинистой, с придыханием шепчет парень, — Что ты не исчезнешь, Арс, блять, пообещай мне, пожалуйста… 

В отросшие кудряшки вплетается теплая ладонь. Хриплый голос разрывает темноту, вверяя ей четыре слова, что на долгие месяцы станут для обоих нерушимой мантрой. 

— Обещаю. Все будет хорошо. 

×××

Но даже здесь я слышу этот запах сирени

Который тебя сделал красным небом весенним

Дай мне руку, чтобы не упасть мне в этот

Мрачный и такой невкусный город смерти

Там, где порох и вода грязнее черни

Они связываются редко. 

В день отъезда Антон первым начинает диалог в телеграмме, закинув туда только одно сообщение, содержащее его точный адрес. После этого ребята списываются несколько раз: Антон, по привычке, отвечает парню кружочками, в то время как Арсений больше склоняется к голосовым или простому тексту с парочкой живописных смайликов, — после чего следует затишье длительностью в полторы недели, которое все-таки прерывается чьим-то сообщением и продолжается без каких-либо намеков на скорую встречу. 

Ту самую пачку сигарет Антон сохраняет и обращается к ней только в самых редких случаях — «каких?», возможно, спросите вы, — спонтанных и особенно болезненных, когда снедающее одиночество подкрадывалось слишком, слишком, слишком близко, протягивало к нему свои холодные ручонки и принималось нашептывать что-нибудь оскорбительное и жалкое; когда отправленные сообщения оставались висеть непрочитанными сутками напролет, когда четыре слова, оброненные в майскую темноту, начали постепенно терять свою силу. Когда он чувствовал, что начинает увязать в нескончаемом потоке невысказанных мыслей и невыраженных чувств. 

С наступлением сентября Арсений и вовсе исчезает с радаров: неделями не появляется в сети, заходит только ночью и совсем ненадолго, отвечает редко и коротко, и сам почти ничего не пишет, а ближе к октябрю пропадает насовсем. Антон единожды решается позвонить, когда под именем Арса накапливается неполных тридцать дней оффлайна, но остается проигнорированным. От этого грудину будто бы что-то стягивает внутри и дыхание ненадолго затрудняется. Он выходит из диалога в телеграмме и больше к нему не возвращается. 

Ноябрь, как обычно, пролетает быстро и незаметно: скучный, грязный и непримечательный месяц, несущий в себе лишь приступы неуместной простуды и редкие перепады давления, настроения, температуры и всего того, что может «перепадать». Антон держится три недели, но на четвертой все-таки подхватывает какую-то заразу и уходит на больничный — жевать таблетки, кушать покупные пюрешки и валить зомбаков на пятой «плойке».

Как поется в одной хорошей песне: а за окном пролетают дни — и в суматохе надвигающихся праздников долетают до середины декабря. Антон, освободившись позднее обычного, нерасторопно брел вдоль откровенно хреново очищенных от снега дворов, опустив глаза к черным носам ботинок, резко контрастирующих на, хотя и подсвеченном фонарями, но оттого не менее вырвиглазно-белом фоне, из-за которого постоянно хотелось всячески морщиться и щуриться, и поднимает их только когда выходит на дорожку, ведущую прямиком к его подъезду. 

— Антон? — слышит он сквозь хруст сугроба под подошвой и медленно оборачивается в сторону скамейки; крепко сжав челюсти, прерывисто выдыхает через нос. — А я уж было решил, что адрес фейковый. Ну или я — глупый. 

В носу покалывает и явно не от холода. Антон молчит. 

— Прости. Я не хотел пропадать, просто так получилось — знаю, так себе оправдание, но все же… Пожалуйста, прости, Антон. 

Парень прокусывает щеку и в один широкий шаг впечатывается в чужую холодную куртку, без труда находит продрогшие губы и впивается в них долгим поцелуем. 

— Ты, реально, глупый. Телефон тебе на что, а? 

— Хотел… сюрприз сделать, — с придыханием выдавливает Попов.

Антон стискивает его крепче, пытается передать всю боль, отчаяние и тоску, скопившиеся за последние полгода, но не сдерживается и шепчет: 

— Я так хотел тебя увидеть, Арс… Но ты исчез, и мне стало казаться, что я, придурок, опять себе надумал лишнего. Четыре дня — это же просто хуйня, мы и не общались толком…

Арсений бережно укладывает заледеневшие ладони на его лицо и успокаивающе поглаживает: 

— Тише, котенок. Выдохни. 

Антон кивает и послушно выдыхает, но молчит — не может найти силы сформулироваться. Арсений, завидя смятение в омуте зеленых глаз, говорит за него: 

— Дело не в количестве времени, а в людях. В нас. И мы все правильно поняли, да? — на что парень робко кивает. 

— Что случилось, Арс? — наконец заговаривает Шастун.

Попов опускает глаза к запорошенной снегом земле, коротко прикусывает губу.

— Почти сразу после того, как вы уехали, деду стало резко хуже. Мы таскали его по врачам, объездили кучу больниц, но было понятно, что такого он просто не вынесет. Дед и сам говорил, неоднократно зарекался еще задолго до этого, но держался. 

— Ты не говорил… 

— Не хотел. Да и ты бы расстроился. 

— Я бы поддержал тебя. 

— Да. Знаю. 

Обменявшись преисполненными чувств взглядами, они вновь продолжают:

— Так что в итоге?.. 

— В конце сентября мы его похоронили. 

Антон тянет морозный воздух ртом, и стенки горла тут же сковывает неприятное першение.

— Мне очень жаль, Арс. 

— С тех пор я совсем выбился из колеи, — он нервно покусывает сухую кожу в уголке рта и не спускает с него доверительного взгляда. — Да и вообще, долго решался, но все же приехал. Надеялся, что это что-то значило. Для нас обоих.

Антон невольно расслабляется и выдыхает с облегчением — от сердца наконец-то отлегает и дышать становится ощутимо проще. 

— Спасибо. 

— Я ведь пообещал, — коротко улыбается Арсений, и парень, не намереваясь сдерживать свои порывы, опять сгребает его в охапку.

— Пойдем, и так уже все бабки к окнам слетелись, — глухо бормочет он в ворот пуховика, позволяя мужчине отстраниться.

— Они были там еще до твоего прихода, — ухмыляется Арс. — Видимо, очень толерантные старушки: ни ментов, ни плевков в форточку. 

— Ясен хрен. Для них сосущиеся мужики на улице уже давно не новость. 

— Интересно, почему это? 

— Вот только не надо мне! Я тут, вообще-то, полгода по тебе изнывал, как, блять, девушка ебучего солдата. 

— Ну ты смотри, я-то у бабушек все выведаю. 

— Я и не сомневался, что ты с пенсионерами на короткой ноге. 

— Ах ты мелкий засранец!..