Работа в баре имела немало преимуществ, полезных и просто приятных, и возможность знакомиться с людьми и учиться читать их совмещала в себе оба эти качества. Сотни историй проплывали сквозь его призму восприятия, оседая легким налетом опыта и пополняя список уместных в любых непонятных ситуациях фраз. Вольпе любил свою работу во многом благодаря всем этим прекрасным вещам, которым успел научиться за долгие годы. Лишь одна вещь все омрачала. Чем больше он узнавал об одном конкретном посетителе, тем сильнее ему хотелось бросить работу за стойкой и стать типичным приходящим боссом.

И дело было не в том, что посетитель был плох. Как раз наоборот. Поначалу Вольпе находил этого мужчину довольно сносным, но потом, пообщавшись с ним поближе, счел его… отличным парнем. Первое время посетитель приходил редко, ненадолго и поздними вечерами, явно желая снять стресс после тяжелой серьезной работы где-то, где носят чертовски сексуальные черные костюмы и платят достаточно, чтобы заказывать их по фигуре. Но в какой-то момент они стали видеться раз в два дня. Посетитель, представившийся Никколо, стал завсегдатаем. Стал приходить в обычной, человеческой одежде, и заводить разговоры на темы чуть менее посредственные, чем последний прогноз погоды и паршивые товары в телемагазине. И Вольпе начал его узнавать.

Спустя полгода он узнал о Никколо слишком много всего такого, что невозможно было включить в категорию известных о нормальных завсегдатаях фактов. Любимым нормальным напитком Никколо был холодный травяной сбор с преобладанием ромашки. В детстве бабушка научила его вязать крючком, и он годами вязал варежки сестрам и одежку их игрушечному выводку, пока не понял, что может вязать для себя. Даже пуховый свитер тонкой вязки, удивительно плотно облегающий его тело своим небесного оттенка покровом, в котором Никколо однажды пришел в бар зимой, он связал себе сам. Он любил читать и делал это быстро и уверенно, за первые пару месяцев он прочитал все книги, которые они обсуждали, и явно уделил немало внимания тем, что Вольпе называл своими любимыми. Ему нравились собаки и столики для шахматистов в парке поблизости, сумрачные, дождливые дни, идеальные для работы в библиотеке днем и в баре вечером, шоколад, настолько горький, что от него сводило всю челюсть, и сэндвичи из меню бара, сделанные руками Вольпе.

Последнее особенно сильно удивляло хозяина бара. Он не обращал на это внимания прежде, полагая, что даже в его отсутствие Никколо всегда заказывает одно и то же, однако, вскоре обнаружил обратное. В дни, когда он отсутствовал, Никколо даже не задерживался в баре. Он заказывал лишь маленькую порцию виски и уходил сразу же, как ее выпивал. Но если за барной стойкой работал Вольпе, Никколо мог задержаться на несколько часов, выпить три или четыре бокала выдержанного красного вина с итальянских виноградников — Вольпе получал их по дружбе и наливал только ценителям, способным с достоинством вынести силу этого нектара, — и заказать столько сэндвичей, сколько Вольпе был в настроении сделать для него. Этим наблюдением Вольпе был обязан своему крестнику, Федерико, обычно работавшему у него в дневные смены, но во время каникул подменявшему его в ночные.

— Говорю тебе, — смеясь, твердил глупый юнец. — Он был расстроен твоим отсутствием ровно до тех пор, пока я не упомянул, что ты мой крестный. Сэндвичей он после этого так и не заказал, но расспрашивал меня три двойных виски подряд.

— О чем?

— О тебе. Как ты получил этот бар. Что тебе нравится… Всякое такое.

— И что ты сказал?

— Что если я хоть слово скажу, отец заставит тебя меня уволить и устроит меня на стажировку к себе в банк, так что ему лучше спрашивать тебя напрямую.

— А что он?

— Ничего. Допил, пообещал вернуться и спросить и ушел.

Вольпе вздохнул.

— И зачем ты мне это рассказываешь?

— А ты зачем уточняешь детали?

— Он мне не нравится.

— Может и так. Но ты ему — да.

— Заткнись и складывай посуду.

Федерико усмехнулся и пихнул его в плечо.

— И все же… он ничего, да?

— Если ты так считаешь.

— Ну, он не в моем вкусе.

— Очевидно. В твоем вкусе те, кого ты можешь таскать подмышкой. А этот, — Вольпе снова вздохнул, припоминая посетителя, — полная этому противоположность. Я знаю этот типаж… Они все такие милые с виду, краснеют от слова «жопа», но в самый неожиданный момент из них выползает что-то дикое.

— Ну да, умные и сдержанные парни, с которыми не стыдно выйти в люди и очень весело в постели. Совсем не твой тип. Ни капельки. Еще и эти его очки…

— Что с ними?

— Они охренительные, не находишь?

— Обычные очки.

— Ну, может быть, сами по себе они обычные, но то, как он их вертит, наблюдая за тобой в отражении…

— Фредо, пожалуйста. Прекрати.

— Но почему?

— Потому что я так сказал. Собери посуду с седьмого и восьмого и рассчитай третий.

Федерико с тяжелым вздохом ушел из-за стойки, оставив Вольпе раскладывать оставшуюся чистую посуду по нужным местам. В груди пульсировало что-то странное, мягкое, но пугливое, очень похожее на надежду, и Вольпе постарался затолкнуть ее как можно дальше. Он не хотел влюбляться в посетителя. Особенно в такого. Умного. Интересного. И, чего греха таить, и правда привлекательного. Был уже научен горьким опытом.

Колокольчик на двери брякнул дважды. Холодный воздух маленьким сквозняком погладил его спину, взъерошив волосы на загривке. Стулья у стойки заскрипели, в нос ударила смесь двух разных, но знакомых запахов. Первый — горький, тяжелый запах сигаретного дыма, кофе, уставшего тела и сильнейшего антиперспиранта из круглосутки. Второй — тонкий и еловый, неуловимый в своей интригующей чистоте и загадочности. Марио и Никколо. Не показывая, что удивлен их появлением друг за другом, Вольпе повернулся и посмотрел на посетителей.

— Здорово, — устало прохрипел Марио, поджигая сигарету, и Вольпе подставил пепельницу так, чтобы тот не засрал ему стойку окончательно. — Как оно?

Вольпе хмыкнул и перевел взгляд на Никколо.

— Привет, — он улыбался краем губ, сдержанно и почти что целомудренно в сравнении с тем, как улыбался обычно. — Хорошо отдохнул?

— Если родительские собрания можно назвать отдыхом, — не подумав, ляпнул Вольпе. Осознание собственной ошибки пришло с удивленным лицом Никколо и на миг выбило воздух из его легких.

— Оу, — пробормотал Никколо. — Не знал, что у тебя есть семья.

Это было мило. Не настолько, чтобы от приторной сладости могло свести скулы, но достаточно, чтобы растопить пару миллиметров льда на сердце Вольпе. Он вытащил из заднего кармана джинсов бумажник, где хранил права и всякое по мелочи помимо денег, и протянул лежавшую там фотографию. Никколо принял ее как маленькую драгоценность и внимательно рассмотрел три фигуры. Двое мужчин, один из которых сам хозяин бара, такой же красивый, но помоложе, и кто-то с обрезанным лицом и большей частью тела, и девочка, явно уже подросшая, сидящая на коленях вырезанного с фотографии человека и держащаяся за Вольпе.

— Роза, — сказал он, когда Никколо поднял взгляд от фотографии и протянул ее обратно хозяину. — Вот и вся моя семья. Ох. Легка на помине.

Обернувшись через плечо, Никколо с удивлением увидел, как взрослая копия девочки топчется на пороге, смахивая снег с подошв, и, справившись с этим, несется в их сторону, скидывая куртку по дороге.

— Там так холодно, — вместо приветствия пожаловалась она, бросив сумку и куртку на свободный барный стул и забежав на другую сторону стойки, обнять Вольпе. — Я шла от остановки всего три минуты, но все равно успела околеть…

Вольпе с фырчанием позволил ей потрогать ледяными руками свои плечи и нос, и Никколо, наблюдавшему за этой сценой, показалось, что он не видел ничего прекраснее в своей жизни.

— Прибери вещи, — сказал Вольпе. — И помоги Федерико с посудой.

— Разве у тебя не конец смены? — удивилась Роза, цепляя на настенные гвоздики для одежды, выполненные в форме стимпанковских шестерней, свои вещи.

— Только начало. Если хочешь остаться, будь полезной.

Получив от отца поцелуй благодарности за решение задержаться, Роза вприпрыжку отправилась к Федерико, принимавшему заказы и собиравшему грязную посуду.

— Она учится в той общественной школе через три улицы? — внезапно поинтересовался Никколо.

— Нет, в «Либерти», — ответил Вольпе, щурясь. — А что?

— У Лоренцо проблем до жопы, так что он уволился. Этот теперь вместо него административный работник. И учитель на замену, если надо, — Марио докуривал третью сигарету. — Прикинь.

— Ох. Не буду врать, жаль, что Лоренцо был вынужден уйти, — Вольпе потянулся за чайником и одной из нескольких коробок с ромашковым чаем, что с недавних пор держал у себя за стойкой, — однако, рад, что ему на замену пришло знакомое лицо.

— Спасибо, — Никколо, приятно удивленный реакцией, смущенно улыбнулся. — Жаль, что не смог присутствовать на собрании.

— Ничего страшного. Было скучно. Какой профиль?

— Предпочитаю историю, литературу или языки, но могу подменять и по некоторым другим предметам.

— Впечатляет.

Им пришлось сделать паузу в разговоре. Федерико принес посуду и, сгрузив ее через окно на кухню, ушел работать в соседний зал. Передав за ним заказы на сложные блюда, Роза встала за стойку рядом с отцом и принялась готовить что-то по мелочи. Вольпе же водрузил на стойку перед Никколо чайник с чаем на одного и небольшую чашку.

— Что-то вроде приветствия, раз теперь ты один из нас, — ответил он на немой вопрос в глазах Никколо. — Роза, познакомься. У вас новый сотрудник в администрации школы.

— О, вот вы какой, — она подняла взгляд от тарелки с закусками. — Про вас слухи по всей школе ходят.

— Какие? — вкрадчиво поинтересовался ее отец.

— Ну. Обычные. Что новый… сотрудник — ничего такой себе, но не нашего полета птица. Ушел из школы в Вашингтоне, которая в сто раз круче нашей.

— Вообще-то, «Либерти» хорошее место, — возразил ей Никколо. — Сильный состав преподавателей, сильное сообщество учеников и много возможностей. Да, быть может, тут пока нет крутого ремонта или кучи техники, как в школе, где я работал прежде, но это поправимо. Но зато здесь есть нечто удивительное, кое-что, чего там не было. Атмосфера свободы. Я… давно не видел столько улыбающихся детей в здании школы.

Эти слова явно понравились Розе. Она посмотрела на отца, и ее улыбка померкла от странного, напряженного выражения лица Вольпе. Но она не стала спрашивать сейчас, при посторонних, и ушла отнести заказ.

— Ладно, — Марио, выпивший в этот раз половину своей нормы пива, кряхтя слез со стула и шлепнул на стойку мятую купюру. — Пойду. Бывайте.

Никколо не стал смотреть ему вслед. Он не мог оторвать взгляда от Вольпе, разливавшего по кружкам пиво для новых посетителей, не мог перестать смотреть на движения его красивых рук, прикасавшихся к кранам и стаканам, и только поэтому заметил, как расслабились плечи Вольпе, стоило колокольчику оповестить об уходе Марио.

— Прости, если лезу не в свое дело, — рискнул спросить Никколо, приготовившись к закономерной резкой реакции. — Но… у вас с ним все в порядке?

— Более или менее, — честно ответил Вольпе, считая, что нет смысла скрывать очевидное, раз уж это все равно было обнаружено. — Марио… довольно консервативный человек.

— Вольпе слишком добр к моей семье, — сказал Федерико, «вовремя» подошедший забрать заказы и услышавший разговор. — К счастью, мне можно называть вещи своими именами. Мой дядя — сраный гомофоб. Когда узнал, что я по парням, а брат по всем, собирался нас лечить, но отец ему доходчиво объяснил, почему это плохая идея. Теперь делает вид, что все в порядке, но лицемерие это сути дела не меняет. Я б вообще с ним не общался, но он сюда ходит. Типа за Вольпе приглядывает, думает, это влияние…

— Федерико, Бога ради, заткнись уже, — строго сказал Вольпе, сверкнув своими яркими глазами. — Это все — дело прошлого, и никого, кроме нас и Марио не касается. Чтоб я больше этого не слышал, пока ты на смене. Понял?

— Понял, — хмурый Федерико резко подхватил новые стаканы, чудом не расплескав содержимое, и ушел прочь.

— Мне очень жаль, — тихо сказал Никколо, когда юноша ушел. — Я могу приглядывать за Марио на работе, если хочешь.

— Было бы неплохо, — наступив на горло собственной эгоистичной гордости, ответил ему Вольпе. — Федерико за себя постоять сможет в случае чего, но вот его парнишка… Хоть и популярный, но слабоватый и берегов не знает. У них там еще клуб свой какой-то с другими такими ребятами. Марио их вроде как не трогает, и все же… Мне и остальным родителям будет спокойнее, если за них будет кому вступиться.

— Я всегда буду на их стороне, — Никколо улыбнулся такой теплой улыбкой, что у Вольпе все заныло внутри от желания прикоснуться к изгибу его красивых губ. — В конце концов, как я могу бросить своих?

Блеск осознания в фиолетовых глазах бармена был очередной прекрасной вещью за этот вечер, и Никколо неосознанно сохранил воспоминание о них глубоко в своем сердце. Лишь когда Вольпе, разорвав зрительный контакт, отвернулся к кассе, Никколо понял, что с ним произошло. Он полагал, что борется с простым влечением, однако, осознал, что проиграл любви без права на реванш.