Лёгкий ветерок шелестел травинками и гнал по бескрайнему небу белые кудряшки облаков. Будто ничего и не было. Будто всё случившееся — лишь кошмарный сон. Прогоревшая папироса обожгла губы, а он, кажется, даже не затягивался, вообще забыл про неё. «Будем жить!» Два слова. Всего лишь два слова.
Зашумела трава под сапогами. Маэстро покосился в сторону — Кузнечик. Чего ему, интересно? Неужели не видит, что сейчас его командир просто не в состоянии шутить и поддерживать боевой дух в эскадрилье?
— Капитан, — негромко позвал его подошедший Александров. — Идёмте. Там Всеволод Владимирович уже всё приготовил, только вас и дожидается.
А, ну да. Без начальства обед не начнётся. Как он мог забыть? Перед глазами встала знакомая комнатка-столовая. Длинный стол для обеих эскадрилий. Его ребята, шум, говор, смех. И пустой стул рядом. Место Серёги…
— Скажи, что я не буду, — отозвался Маэстро, даже не оборачиваясь. — Себе забери порцию.
— Капитан, он не вернётся, — произнёс Кузнечик. — Вы же сами видели…
— Кузнечик, — на этот раз Титаренко всё же обернулся, и Александров вздрогнул от того, что увидел в его глазах.
— Понял, молчу, — пробормотал он и, ещё немного постояв рядом, ушёл.
Война. Маэстро казалось, что он уже привык к ней: к ежедневным вылетам, к вечному риску, к постоянному ожиданию смерти. К могилам ребят из Поющей. И всё же… «Будем жить!». Титаренко стиснул портсигар с папиросами. Они даже не успели поменяться. Как давно они стали отдавать другу половинки своих запасов? Серёга, записавшийся как некурящий и оттого получавший вместо папирос шоколад, спокойно принимал от Маэстро несколько сигарет, протягивая взамен редкую для курильщиков сладость. Они всегда менялись перед полётом. Казалось, что так ничего не случится. Что каждый будет носить при себе частичку второго, и смерть запутается, кого из них забирать. Глупое суеверие. Как и все суеверия в авиации, впрочем.
А сегодня не поменялись. Не успели. И теперь… «Будем жить!». И чего он ждёт? Что на горизонте появится знакомый самолёт? Что Серёга воскреснет? Чего? Всё, Маэстро. Всё. Нет Серёги. Умер. Погиб как герой. Как тысячи до него и как тысячи после него. И всё же… Не верится. Будто всё это сон. И сейчас он проснётся, а Серёга будет спать рядом. Или проснётся, посмотрит встревоженно своими голубыми, будто пронзающими насквозь глазами, спросит, что случилось, а услышав — поцелует и притянет к себе. И кошмаров больше не будет.
Только это не сон.
Маэстро достал очередную папиросу и вновь закурил. В небе закурлыкали журавли. Как они уцелели в этой бесконечной мясорубке? Не то чтобы интересно, но Маэстро нужно цепляться за что-то знакомое, за что-то памятное, даже если это всего-лишь журавлиный клин. Он видел глаза солдат, которым приходила весть о гибели родных и которые бросались в бой, не думая ни о чём, лишь бы местью заглушить душевную боль. Два угля. Ничем хорошим эти солдаты не заканчивали. Шли на таран, или пускали падающие самолёты в немецкие железные дороги, или отправлялись на задания глубоко за линию фронта, в тыл противника — чтобы не вернуться.
Маэстро не имел права не возвращаться. Он — командир эскадрильи. На нём лежит ответственность не только за себя — что он, пусть и ас, но асов много, тот же Кузнечик легко его заменит, — но и за всю эскадрилью. А ребят из Поющей он подводить не имеет права.
Он затянулся. Дым обжёг горло, осел внезапно ставшей такой противной горечью, но мысли пришли в порядок. Война — не время раскисать. Какой из него командир, если он с собой справиться не может?
— Прости, Серёга, — прошептал он, затушив папиросу и вложив ее в портсигар к остальным. Поправил воротник, заставил себя улыбнуться — и четким шагом направился к остальным, переключаясь на повседневные заботы. Может быть, Всеволод Владимирович всё-таки оставил его порцию?
Но до столовой он не дошёл. Недалеко от неё царило странное оживление: его ребята столпились в круг и громко о чём-то переругивались.
— Что за шум, а драки нет? — поинтересовался он, подходя ближе. В кругу вновь заговорили, а затем расступились, выталкивая вперёд Ромео, растерянно топтавшегося на месте.
— Командир, — негромко произнёс он. — Мне кажется… я видел… когда он падал… он, кажется, успел прыгнуть. Я уверен, что видел парашют.
Фамилия была не нужна. Мир вздрогнул и взорвался, а Маэстро никак не мог собрать по кусочкам то, что услышал. «Кажется, успел прыгнуть… Я видел парашют». Серёжа… может быть жив?
— Повтори-ка, — хрипло потребовал он.
— Мне кажется, что лейтенант Скворцов мог прыгнуть. Я… не уверен, но, кажется, я видел парашют, — послушно повторил Ромео, и слова эти будто вдохнули жизнь в капитана. Глаза, всего мгновение назад напоминавшие выжженные воронки, будто вспыхнули изнутри от переполнившей их надежды. И вместо сломленного человека, притворяющегося живым, перед ним вновь стоял их командир.
— Молодец, — воскликнул Титаренко. — Вот так в бою глядеть надо!
И он порывисто пошёл, почти побежал к штабу — подождёт столовая! — не заметив, каким взглядом проводил его Ромео и как что-то зашептал тому Кузнечик.
Для Маэстро сейчас в голове, подвинув всё остальное, царила всего одна мысль: Серёга может быть живой! Сколько же они времени потеряли! Надо было сразу проверить, самому, надо было смотреть во все глаза, но найти! А он… Потерял столько времени! Почти два часа! Да за два часа уже что угодно могло произойти!
— Младший лейтенант Сагдулаев утверждает, что видел парашют, — произнёс он, едва войдя в каморку штаба. — Разрешите отправиться на поиски?
Майор оторвался от недочерченной карты и молча посмотрел на него.
— Если я не разрешу, ты ведь всё равно полетишь? — спросил он наконец. И Маэстро кивнул. Он понимал, чем ему грозит самовольная отлучка, нарушение приказа главного, понимал, и всё же… Где-то там был Серёга. Его Серёга.
— Разрешаю, — негромко произнёс майор. — Возьмёшь с собой Ромео, пусть покажет, где конкретно он видел парашют, и ещё кого-нибудь для прикрытия. А я свяжусь с пехотой. Может, и правда живой, — произнёс он уже себе под нос и потянулся к телефону. — Можешь выполнять.
— Есть! — И Маэстро буквально выскочил из штаба. Короткий отрывистый приказ — «Ромео, Кузнечик, за мной!» — удивлённому Макарычу взмах рукой — потом, всё потом! Времени упущено слишком много, а где-то там его Серёга — возможно, раненный, возможно, контуженный, или, не дай Бог, попавший в плен. Только бы успеть, только бы не опоздать.
Дождись, Серёга, ты только дождись!