Порывы свежего ветра растрепывали волосы, и он то и дело поправлял падающие на глаза пряди, немного завидуя Лёшке — у него таких проблем не было никогда. Серёге бы тоже подстричься, сбрить все к чёртовой матери, но он лишь раз за разом упрямо поправляет чёлку. Лёша любит перебирать его волосы перед сном, когда строит планы на будущее — на светлое будущее, когда закончится война и они вернутся домой, в родное село, и заживут. Серёга знает, что его дом сожгли немцы ещё в начале войны, но Маэстро лишь усмехается в ответ на такое замечание. «Со мной поживешь» — и лукавые искорки в карих глазах.
— Выхожу на вираж, а он как! — Лёша взмахивает рукой, изображая наглого фрица, и, будто кинжал, втыкает вилку в вареник. Даже не глядя отводит руку в сторону — и Серёга аккуратно подхватывает губами незамысловатое угощение, пока остальные тихо посмеиваются. Они с Маэстро лучшие, и им — неофициально, конечно же — позволено чуть больше, чем другим.
Вареник оказывается с вишнями, и кисловатый сок растекается во рту, мешаясь с тающим сахаром и немного остывшим, но все же вкусным тестом, и Серёга тянется за следующим, уже к своей тарелке…
… И просыпается. Во рту собралась слюна, которую Серёга тут же с усилием сглотнул. Он лежал на старой, практически сгнившей соломе, чувствуя сквозь тонкую ткань гимнастерки пробирающий тело морозец остывшей за ночь земли. Гимнастёрка прилипла к ожогам и повязке на плече, и он даже не хотел думать, как будет отдирать её. Но это потом, когда проснётся Цофия. И кто вообще его одел?
На ночёвку остановились поздно вечером, практически ночью, когда лошади охранников начали спотыкаться. Не повезло какой-то деревне, маленькой, в несколько десятков домов: разбуженный комендант носился из избы в избу и срочно расселял охрану. Напуганные жители прятались в сараи, и Серёга таращился в землю, боясь поймать их взгляды. Он — красноармеец, который должен был защищать их — стоит, неспособный на сопротивление. Казалось, стоит ему поднять глаза и увидеть их лица, посеревшие, осунувшиеся от оккупации и страданий, и он умрёт от стыда и презрения к самому себе прямо на этом же месте.
Охрана, лениво переругиваясь, сгоняла людей в большой пустой коровник на краю деревни. Те, уставшие за день, покорно брели в заданном направлении. Среди них Серёга наконец смог разглядеть того ребёнка, плач которого не давал ему покоя весь день. Зачем, зачем им ребёнок?! Он не понимал, зачем вообще немцам колонна пленных сейчас, когда линия фронта уже приблизилась к Киеву. Разведка и партизаны докладывали, что с железнодорожных вокзалов города массово отходят поезда, полные заключённых из Сыреца, которых увозили дальше в тыл. Так зачем колонна нужна сейчас? В какую чудовищную идею преобразовалась фашистская агония?
— Тьы! — с жутким акцентом рявкнул один из охранников, указывая на Скворцова. — Рюс! Кам хие! Сьуда!
Он не успел даже заметить, как вокруг него образовался круг отчуждения. Люди пятились как можно дальше, боясь попасть в компанию к пленному красноармейцу. Широкая пустая полоса пролегла от него к выходу, и по этому пути Серёга прошёл в одиночестве, чувствуя, как облегчённо выдыхает за спиной людская масса.
Деревня, уже успевшая смириться с неожиданным нашествием, вновь погружалась в сон. Напротив коровника торчал остов сгоревшей избы, от которого до сих пор воняло гарью. Посреди него, словно склеп, белела печь — единственное, что осталось от когда-то жилого дома.
— Шнель! — рявкнул охранник, когда Серёга замешкался, не зная, куда идти дальше, и с силой подтолкнул его прикладом — Прьямо!
Сергей внимательно разглядывал местность, насколько позволяла звёздная лунная ночь. За коровником начиналось поле, полускошенное, раскисшее от недавнего дождя. Вдалеке виднелся лес. Если он сейчас вырубит охранника, успеет ли он добежать до леса быстрее, чем за ним начнётся погоня?
— Шнель! Шнеллер! Бьистро!
Нет, не успеет. Размокшее поле затруднит бег. А лес уже полуголый: при свете луны он будет как на ладони. Но кем же он должен быть, чтобы не попытаться?!
К ним подошли ещё несколько человек, и теперь Серёгу конвоировали целых четыре охранника. Он в последний раз посмотрел в сторону леса — такого близкого, но одновременно недостижимого — и сосредоточился на дороге. До здания бывшего сельсовета дошли быстро — слишком быстро, на взгляд Скворцова. Там его уже ждали. Высокий, худой, похожий на шпалу фельдфебель, беседовавший с комендантом, прервался, когда в комнату завели пленного. Охранники остались в комнате, расположившись у двери.
Серёга мельком осмотрел комнату. Наверное, до революции это был дом купца или зажиточного крестьянина, пытавшегося копировать стиль богатых дворцов. Сейчас же от буржуйского роскошества остался лишь старый камин, в котором для господина фельдфебеля развели огонь. Комнату явно подготовили к допросу: кроме стула и стола, над которым висел портрет Гитлера, в комнате не было никакой мебели. На столе лежало несколько бумаг, небольшие щипцы, да горела свеча.
— Присаживайтесь, мистер лётчик, — произнёс фельдфебель практически на чистейшем русском языке, который не портил даже лёгкий акцент, и указал на стул. Серёжа сел.
— Позвольте представиться. Меня зовут Йохан Вернер. Я — командир данной колонны. А ваше имя?
— Виктор Щедронов, — буркнул Сергей. Будет он ещё своё имя называть, за дурака его, что ли, держат.
— Прежде всего хочу сообщить вам, что ваша героическая попытка протаранить наш поезд не удалась. — Фельдфебель облокотился на стол рядом с напряжённо выпрямившемся Скворцовым, которого затопило отчаяние. Всё это время он тешил себя мыслью, что его плен хотя бы не был напрасным: десятки, а то и сотни танков не доедут до фронта, не будут стрелять по красноармейцам-пехотинцам. Но он не смог сделать даже такой малости! Он просто трус и слабак!
— Но всё же ваша храбрость восхищает. Немецкой армии нужны такие солдаты. Вы будете достойным примером наших лётчиков.
— Что, в немецкой авиации всё так плохо, что вы готовы переманивать кого угодно? — криво усмехнулся Серёга. — Нет, советский лётчик не продаётся.
Худое, аристократичное лицо фельдфебеля на миг скривилось.
— Я бы посоветовал не рубить с плеча. Так у вас говорят, кажется, — покачал головой он. — Такое предложение случается не часто.
— Я обдумал. Я отказываюсь, — выплюнул Сергей.
Комендант, до этого молча стоявший у окна, подошёл к фельдфебелю и, что-то негромко произнеся на немецком и дождавшись кивка, вышел из комнаты. Спустя пару минут он вернулся. В руках он держал небольшую коробку, которую поставил на стол. Фельдфебель кивком отпустил его из комнаты.
— Вы действительно храбрый солдат. И я ценю это, — произнёс он. — Вы достойны награды за такую храбрость. Но немецкая армия не любит тех, кто не уважает её.
Что ж, Сергей ждал этого момента, когда с лица фашисткой гадины слетит маска добряка.
Повинуясь короткому отрывистому приказу на немецком, охранники схватили Сергея и рывком стянули с него гимнастёрку, с силой отодрав прилипшую кровью к плечу ткань, отчего то опять взорвалось утихшей было болью. Фельдфебель открыл коробочку и — Серёга даже не понял сначала, что именно тот достал — вытащил оттуда Железный крест. Конечно же, это не было настоящей наградой. Всего лишь копия, но Скворцов застыл, поняв, что собирается делать немецкий офицер. Понял — и тут же задёргался, безуспешно пытаясь вырваться из удерживающих его рук охранников.
Немец в два шага подошёл к камину и, удерживая крест щипцами, сунул его в огонь. Сколько там нужно, чтобы раскалиться небольшой фигурке? Минута, две, три? Они показались Серёге вечностью и в то же время — пролетели со скоростью родного ЯКа.
— Вы бы были хорошим солдатом в нашей армии, — улыбнулся фельдфебель. А затем приложил раскалённую, покрасневшую медаль к левой стороне груди. Чудовищная боль пронзила тела, и Серёга задёргался вновь, пытаясь вырваться, сбежать от этой боли. Кто-то закричал, и он с трудом опознал собственный голос.
— Где ваш аэродром? — резко спрашивал немец. Он уже отложил щипцы и теперь водил по коже горящей свечой.
— Ничего... не... скажу... — с трудом выдохнул Серёга.
— Скажешь, — оскалился немец. — Скажешь. Где ваш аэродром? Где находится полк? Сколько там человек? Какая сейчас главная боевая задача?
После каждого вопроса он прижимал свечу к коже, но дожидался лишь очередного вопля боли.
— Уведите его! — наконец раздражённо рявкнул он, когда Скворцов бессильно повис в руках охранников. Кто-то кинул Серёге гимнастёрку, и он, сжав её обессилевшими пальцами, с трудом пошагал за охранниками.
Холодный ночной воздух резал кожу, и чем дальше оставалась пыточная, тем больше Серёгу охватывало отчаяние. Он — лётчик, красноармеец! — вопил от боли, как какая-то баба. Он просто трус! Просто ни на что не годный слабак!
Его втолкнули в коровник, и он упал, застонав от боли от ожогов. Дверь с глухим стуком захлопнулась, лязгнул замок. Наступила ночь. Первая ночь в плену.