Даби видит, как всё горит. Как всё обращается пламенем, как в мире не остаётся ничего кроме огня, как весь мир сжимается до раскалённого пылающего ада.

Горящее дерево трещит. Этот звук похож на гром, на камнепад, на то, что сама ткань мироздания рвётся на части. Кислород выгорает, и в воздухе остаётся один лишь дым, убийственно-горький, как осознание того, что твоя смерть — твоих же рук дело. Что твоя смерть будет не только твоей смертью.

В свете синего огня лицо Фуюми кажется белым. Смертельно белым. Её глаза полны ужаса и отблесков. Она уже знает, что им не выбраться. Уже знает, что Тоя не справится. Уже не справился. Не удержал пламя под контролем, позволил ветру раздуть огонь, не заметил, как за секунды оказался отрезан со всех сторон, не смог потушить.

Фуюми знает всё это. Знает, что Тоя уже убил их обоих.

Он хочет что-то сказать. «Зачем ты пошла за мной?!» «Тебя не должно быть здесь!» «Почему?» «Прости».

Но из горла вырывается лишь хриплый кашель.

Тоя знает, что их никто не спасёт.

Даби знает, чем всё закончилось.

Сухой кашель рвёт ему горло. Даби сгибается, царапая пальцами стену, потом прислоняется к ней лбом и пытается дышать. Дышать и не чувствовать гари. Не слышать вокруг треска горящего леса. Не видеть испуганного лица Фуюми.

Сколько лет прошло, а всё как по-настоящему.

Сколько лет прошло, а всё не отпускает.

Только спустя полминуты Даби понимает, что трава рядом с ним реально горит.

— Блядь, — шипит он себе под нос, спешно затаптывая вспыхнувший огонёк ногой. Но вопреки всем усилиям огонь вспыхивает только сильнее. — Да сука!

— Не ругайся, — говорят спокойно сбоку, — и школьный двор мне не спали.

Даби оборачивается, только чтобы увидеть как всегда ничего не выражающее лицо Айзавы-сенсея.

— Вы можете мне помочь, — предлагает Даби, продолжая затаптывать огонь. Синее пламя уже лижет полы его плаща. Если бы вся его одежда не была огнеупорной, он уже полыхал бы, как тот злосчастный манекен.

— Могу, но не буду.

— Что вы за учитель такой? — возмущается Даби.

— Задача учителя не в том, чтобы сделать всё за ученика, а в том, чтобы помочь ему советом.

— Ну так советуйте! — Даби взмахивает рукам. Вокруг него полыхает уже настоящий костёр. Типа как вокруг ведьмы, схваченной инквизиторами.

— Даже не знаю, что может сделать с огнём тот, кто управляет огнём. Может, попробуешь водой его залить?

— Смешно, — говорит Даби, нервно стуча ногой по земле. С каждым ударом огонь продвигается ещё на пару сантиметров в стороны. — UA сгорит, и это будет на вашей совести.

— На чём?

Ох, ну да. Откуда у Айзавы-сенсея совесть?

— Это пламя полностью зависит от тебя, — говорит он неожиданно серьёзно, — когда ты злишься, оно вспыхивает сильнее. Так что нужно сделать, чтобы оно потухло?

Успокоиться, ага, да. Только Даби не умеет успокаиваться. Он умеет гореть внутри днями, неделями, годами, как торфяник, чтобы снаружи ничего почти не видно, так дым разве что, а шагнёшь, провалишься, попадёшь в пылающее пекло.

— Сигаретку одолжите, покурю и успокоюсь, — скалится Даби.

— Борзеешь, Тодороки.

Даби кривиться от звука фамилии.

— Пожалуйста?

— Не знал, что ты знаешь такие слова, но не поможет.

— Просто отрубите мне причуду и закончим с этим цирком.

— Ещё одна задача учителя состоит в том, чтобы научить ученика справляться с трудностями, когда учителя не будет рядом.

Даби недовольно цокает языком.

— Попробуй для начала подтянуть пламя к себе, а не давать ему распространяться.

Даби требуется секунд десять, чтобы понять, что ему дали дельный совет. Пламя сначала совсем не хочет слушаться, а потом всё-таки ползёт обратно Даби под ноги, сворачивается там, как собака.

— А дальше что?

— Что ты обычно делаешь, чтобы, например, огонь в твоей руке погас?

— Ничего. Просто перестаю вливать в него силу, и всё пропадает.

— Трава вся уже выгорела. Этот огонь держится исключительно на твоей силе.

— А, — тянет Даби, чувствуя себя идиотом. Беспомощным идиотом. Потому что причуда не хочет выключаться. Ни с первого раза, ни с третьего.

И эта тупая унизительная беспомощность, наверно, отражается в его глазах, потому что в следующую секунду спасительное онемение от воздействия причуды Айзавы растекается по всему телу.

— Будем считать, что принцип ты понял, в следующий раз попробуешь сам, — говорит Айзава, а потом подходит, грубо хватает Даби за воротник плаща и куда-то тащит. Даби догадывается куда.

— Мне не надо в медпункт.

— Скажешь это, когда не будешь выглядеть так, будто упал в кактус. Трижды.

— Это всё Ястреб виноват, — жалуется Даби, — он настоящий злодей, чуть не раскроил меня.

— А ты его чуть не поджарил. Я всё ждал, когда до вас, идиотов, дойдёт, что убивать друг друга по-настоящему не обязательно.

— То есть убийство — факультативное задание?

— Если хочешь оказаться в Тартаре.

— Предпочту быть вольным злодеем.

— Даже не думай об этом.

— Да ладно. Я даже сдерживался, — честно возражает Даби.

— Ну и молодец, продолжай в том же духе. Только если у тебя с отцом проблемы — это не повод вымещать свою злость на тех, кто тебе под горячую руку попадётся.

— Вы понятия не имеете, какие у меня проблемы с отцом.

— Конечно, ты же не говоришь ничего.

Даби раздражённо щёлкает языком.

— Точно сигаретку не дадите?

— Подзатыльник дам.

— Нет, не надо, это у меня и у самого есть.

***

В кабинете медсестры самой медсестры не оказывается. Возможно, они тонко чуют любую опасность или напряжённость и ухитряются исчезать, оставив тебя один на один со своей проблемой. Даби склоняется к этой версии, потому что вместо медсестры здесь обнаруживается Ястреб. Сидит на кушетке, забравшись на неё с ногами и нахохлившись, как недовольная канарейка. Хотя чего бы ему так дуться? Выиграл же. Подумаешь, Даби ему перья малость подпалил. Не зад, и на том пусть спасибо скажет.

— А Исцеляющая девочка где? — спрашивает Айзава.

— На обеде, — отвечает Ястреб, переставая залипать в пол.

— А медсестра?

— Ушла её искать.

— Ну ждите тогда, — говорит Айзава, весьма грубо вталкивая Даби в медпункт. И уходит.

— Что даже не проконтролируете, чтобы мы друг друга не убили? — спрашивает Даби, высунувшись в коридор.

— Всё, что случается в медпункте — ответственность медперсонала, — бросает Айзава не оборачиваясь.

— Слышал, канарейка? Мне разрешили тебя дожарить, — Даби разворачивается резко, театрально взмахнув плащом.

— Старатель не обрадуется, узнав, что его сын стал убийцей.

— Ты меня мотивируешь, что ли?

Всё, что не радует Старателя — радует Даби.

— Если бы ты правда попытался меня убить, я бы разрезал тебя быстрее.

— Ты что, угрожаешь мне, вьюрок? — Даби насмешливо вскидывает бровь. Думает, что наконец вывел Ястреба на настоящую злость. Но натыкается на улыбку, расслабленную и чуть снисходительную. Улыбку в духе «ого, посмотрите, на эти жалкие попытки доебаться до меня».

— Не угрожаю. Ставлю перед фактом. Оставь меня в покое. Всем так будет лучше, — говорит, даже не глядя на Даби. Проходит мимо него к шкафчику и баночкам за стеклянной дверцей уделяет куда больше внимания, чем ему.

В смысле куда больше. Ястреб открывает дверцы и начинает уверенно перебирать склянки, с задумчивым видом вчитываясь в этикетки и отставляя обратно.

— Что ты там ищешь? — Даби падает на освободившуюся кушетку, закидывает руки за голову, ноги одну на другую и в целом спрашивает без особого интереса, так от нечего делать.

— Пластыри и антисептик.

— Зачем?

— Рот тебе заклеить.

— Для этого и просто пластырей хватит.

— Ещё продезинфицирую перед этим.

— А если серьёзно?

Ястреб тяжело вздыхает. С интонацией «как же ты меня заебал». И брови у него так устало на переносице сходятся. Музыка для ушей. Услада для глаз.

— Зачем же мне всё это? Дайте-ка подумать. Чем обычно занимаются в медпункте?

— Спят или трахаются.

Ястреб зависает на секунду. Потом оборачивается и всё-таки смотрит на Даби. В руках какая-то склянка, на лице выражение «ты, блядь, серьёзно?»

— Ты спросил, я ответил, — разводит руками Даби.

— Знать не хочу, откуда ты это взял.

— Одно из манги, другое из личного опыта. Теперь гадай, что откуда.

Даби довольно улыбается. Ястреб кривиться с таким видом, будто теперь он хочет облить здесь антисептиком всё, включая себя. Но на самом деле он не угадал. Даби отсыпался здесь пару раз вместо математики. Ястребу он об этом, конечно же, не скажет.

Тем временем Ястреб всё-таки находит антисептик, но не начинает окроплять им всё, словно освящённой водой из храма. Сразу подходит к источнику скверны. В смысле нависает над Даби с весьма решительным видом.

— Садись, — что-то среднее между просьбой и приказом. Даби, впрочем, уже давно не реагирует ни на то ни на другое.

— Нет.

— Ну ладно, — на удивление легко соглашается Ястреб, на губах расцветает улыбка. Вроде милая. А вроде «вскрою тебя медленно». — Но если попаду тебе антисептиком в глаз, не жалуйся.

— Я не жалюсь с тех пор, как мне исполнилось пять, — фыркает Даби.

Ястреб пожимает плечом. А потом — с нескрываемым удовольствием — припечатывает смоченную в антисептике ватку Даби на самый глубокий порез. Конечно же, этот порез оказывается на скуле. Конечно же, антисептик течёт. Конечно же, он течёт прямо Даби в глаз.

— Сука! — Даби на кушетке буквально подскакивает и яростно трёт слезящийся глаз. На самом деле почти не попало. Но если бы попало, ожог роговицы бы был, наверно. — Ну и сука ты, конечно.

Ястреб вообще не выглядит оскорблённым. Ястреб принимает это как факт, и клеит Даби на лицо ещё один пластырь в дополнение к тем, которые у него и так уже есть. Лицо у него задумчивое и сосредоточенное, как у художника, завершающего композицию.

— Не большая, чем ты, — пластырь он клеит на удивление осторожно. Особенно для того, кто чуть не залил Даби глаз антисептиком. — Я хотя бы не устраиваю школьную травлю.

— Я тебя не травлю.

— Сегодня ты закинул ноги на мою парту.

— Я их и на свою закидываю.

— Со своей можешь делать что угодно, мне плевать. Ещё ты постоянно толкаешь её, проходя мимо. Коверкаешь моё геройское имя. Поддеваешь, когда только можешь.

— Если это, по-твоему, травля, то ты просто слишком нежная комнатная птичка, щегол. Что, богатого сыночка хороших родителей впервые не облизывают со всех сторон, и это задевает чувствительную натуру? — Даби улыбается уголком губ. Оскалился бы шире, но Ястреб всё ещё сука с бутылкой антисептика. Реально ведь в рот нальёт.

Даби на самом деле до конца не знает, почему цепляется к Ястребу. То есть фанаты отца бесят его по умолчанию, но… Но. С Ястребом что-то не то. Что-то кроме того врождённого дефекта развития, который заставил его выбрать Старателя в качестве любимого героя. В Ястребе есть какой-то подвох. Даби ненавидит мнительных людей. Терпеть не может теории заговора. Но в Ястребе что-то не то. Он точно что-то скрывает.

Потому что никто — вообще абсолютно никто — не может быть настолько нормальным. В нём эта нормальность выверена с медицинской точностью, настолько, чтобы не бросаться в глаза, чтобы всем нравится, чтобы даже всех очаровать. Но Даби-то знает, таких нормальных на геройском факультете не бывает. Они тут все с ебанцой. И пока Даби не поймёт, какие тайны Ястреб скрывает под своей этой идеальной улыбочкой, не отстанет. Будет находить новые способы. И преуспеет. Уже преуспевает.

Потому что руки Ястреба замирают всего на мгновение. На то мгновение, когда он поднимает на Даби взгляд. Смотрит без угрозы или вызова. Но холодными до жгучести глазами хищной птицы.

И вот это настоящее. Это то, чего не бывает у богатеньких детишек хороших родителей.

Покажи. Расскажи.

Даби неосознанно подаётся вперёд.

Ястреб лепит пластырь ему поперёк рта.

— А теперь можешь идти, раны пустяковые, нечего отвлекать ими медсестру и Исцеляющую девочку.

Даби хочет бросить едкое: сам-то чего тут сидишь или тебе просто захотелось в больничку поиграть? А потом замечает ожог на левой руке Ястреба. Не самый сильный, но заметный. Болезненный. Но Ястреб, видимо, тоже из тех, кто не жалуется.

Стоило бы, наверно, извиниться. Или пойти к этому шкафу охлаждающую мазь поискать. Продемонстрировать деятельное раскаяние. Но Даби раскаивается лишь за одну вещь в своей жизни. Только вот её уже так просто не поправишь. Даже сложно не поправишь. В извинениях и вовсе смысла нет.

Так что Даби молча уходит. Только дойдя до класса, понимает, что забыл про ебучий пластырь на рту. Вспоминает, только когда Мирко громко смеётся, потому что «я знала, что однажды тебе именно такое лечение пропишут».

Даби хмыкает и падает за парту, не отлепляя пластыря. Потому что доктор прописал ему лечение, хотя стоило бы — в глаз.