Спустя две недели они всё ещё спокойно лежат в больнице по разным палатам.

Ну то есть как… Спокойно Тоя не лежит уже день на второй. Ещё даже не выплыв из медикаментозного сна, он начинает требовать рассказать ему, что там с Ястребом, Шото, мамой и злодеем. Но вырубается, не дослушав, а после просыпается и начинает требовать по-новой.

По разным палатам они не лежат на шестой день, потому что-то где-то после обеда Тоя начинает настойчиво пинать дверь Ястреба, обнаруживает, что та не заперта, и бесцеремонно вламывается, потому что «тут со скуки умереть можно и вообще двигайся». Ястреб двигается, хотя кровать не особенно широкая, но… это даже хорошо.

В принципе лежать большую часть дня они перестают ко второй неделе, хотя их перемещения всё ещё ограничены больничным двором и отсутствием сил выползти куда-то дальше. Тоя постоянно сонный, но уже не из-за таблеток, просто организму нужно время, чтобы восстановиться после такого сильного выброса энергии.

Ястребу даже представить сложно, какой силы был этот выброс, потому что, ну, он видел фото с места происшествия. Асфальт, застывший неровными буграми, словно потёки лавы, его не слишком впечатлил, а вот стены домов, которые буквально стекли вниз, так и застыв странными бесформенными кучами — да. Подслушанные разговоры врачей его тоже впечатлили, потому что «он должен был на месте сгореть, при таком-то жаре и отсутствии врождённой сопротивляемости, а у него только ожоги первой степени». Да Ястреб и без них понимает, что это странно, как и то, что он сам не пострадал, находясь совсем рядом. Тепловой удар и ожоги дыхательных путей как минимум. Но нет ничего. Ястреб не понимает, как это, почему это. Божественное благословение? Безумная удача? Или же…

— Уже начинаешь сходить с ума от моей великолепности? — Тоя улыбается, самодовольно и нагло, левым уголком губ.

Они сидят в больничном парке так близко, будто скамейка совсем крохотная, и щурятся на солнце, слишком ласковое для ноября.

— Как минимум начинаю её признавать, — соглашается Ястреб, потому что, ну, Тоя заслужил свои овации и тонну обсуждений в сети, которые проглядывал сначала от скуки, а потом забросил. Они прославились на весь телек и интернет.

— Могу раскрыть секрет фокуса, — энергии на наглые улыбки у Тои не остаётся, он потягивается, сонно зевает и пристраивает голову у Ястреба на плече. — Правда, тогда весь этот флёр загадочности нахуй полетит.

Ястреб думает, что Тоя единственный человек в его жизни, который может так органично сочетать фразы вроде «флёр загадочности» и «нахуй».

— Ну и пускай летит, — говорит Ястреб, утыкаясь носом ему в макушку. У него от волос пахнет кофейным шампунем, который принесла Фуюми. Тоя вообще порывается залить в себя весь больничный запас кофе, но ему не дают. Поэтому он решает втереть в себя хотя бы запах, чтобы «перестать уже вырубаться каждый час, как древний смартфон». Всё равно вырубается, но пахнет теперь как чашка латте с карамелью. Ястребу нравится.

— Дело в том, что я контролировал не только огонь, но и жар от него.

— А разве так можно?

— Если это жар от моего огня, то почему нет?

У Ястреба много ответов на этот вопрос: потому что жар — это ещё и движение воздуха, потому что у Тои до этого и огонь получалось через раз контролировать, потому что он вообще слабо понимает, как можно контролировать что-то такой силы. Но все эти ответы разбиваются об одно простое знание, если Тодороки Тоя решил, что он может, значит, он может. Непрошибаемая упёртость в некоторых вопросах — это тоже явно фамильная черта.

— А сейчас ты сильно жалеешь о том, что… — Ястреб не договаривает, не знает, как правильно договорит.

— Причуда сломалась? — легко заканчивает за него Тоя. — Нет почти.

И зевает Ястребу в шею, потом ещё носом сонно трётся, и это ощущается так возмутительно хорошо.

— Потому что это никогда не было по-настоящему важно?

— Всё-то ты понимаешь, — усмехается Тоя.

— За это ты меня и любишь.

— За это, — соглашается Тоя, — и много за что ещё. А ты меня?..

Ястреб улыбается. Видимо, Тоя учёл опыт прошлых ошибок своих и чужих и со своими чувствами решил идти в лобовую атаку, не скрываясь за недомолвками и намёками. Ястреб от этого в восторге. Ястребу от этого чуть-чуть страшно. Потому что он всё ещё будущий шпион с двойной жизнью, двойным прошлым, двойным будущим и двойным дном. Он пока не знает, что с этим делать. Но Ястреб умный, поэтому как-нибудь разберётся. И вообще, у него разрешение от начальства есть.

— И я тебя, — отвечает Ястреб, — очень люблю.

Он тоже учёл опыт прошлых семейных ошибок и, прежде чем запасть на плохого парня окончательно, убедился, что тот не мудак и даже не плохой на самом-то деле.

Тоя бормочет что-то неразборчиво-довольное, обнимая Ястреба, как подушку. Он же прикрывает Тою крылом, хотя мёрзнет здесь только сам Ястреб.

— Так ты будешь?.. — окончание тонет в очередном подавленном зевке.

— Буду, — кивает Ястреб, — я буду с тобой.

***

Тоя просыпается из-за того, что за дверью его палаты какая-то возня. Впрочем, «какая-то возня» довольно привычное состояние для задверья его палаты. Потому что у него тут грёбаный проходной двор. Тоя не удивится, если к нему скоро начнут водить туристов. Потому что репортёры уже были. Тех, что поадекватнее, разворачивали у входа в больницу, в крайнем случае у входа в палату. Но один ухитрился пролезть внутрь. Тоя даже не помнит, что ему было нужно, он даже не успел послать этого журналиста ко всем демонам, как вырубился. В итоге страницы какого-то желтушного издания украсили фотки его спящего. А после они разлетелись по сети. А после переросли в блядски огромную дискуссию в твиттере на тему того, нормально ли это умиляться с фоток, добытых незаконным путём. В итоге несколько дней имя Даби светилось в топе твиттера и поисковых запросов. Но самым фееричным было то, что рассказал ему об этом Кейго, радостно демонстрируя те самые фотки (вот уж у кого не было никаких моральных дилемм). Ещё потом одну из них на фото контакта его поставил, сказав, что Тоя милый, когда спит, молчит и не спорит. Огонь просто.

Но эта возня не напоминает разборки с журналистами, поэтому Тоя всё же отрывает себя от кровати и высовывается за дверь. За дверью расстроенная и взволнованная Фуюми, ещё более расстроенная и взволнованная мама и нахмуренный Нацуо. Первый порыв — закрыть дверь и прикинуться трупом. Но Тоя напоминает себе, что решил быть ответственным за них всех, поэтому спрашивает:

— Что опять?

— Шото убежал! — восклицает Фуюми.

— Ну, если он наткнётся на ещё одного опасного злодея, то его можно будет использовать как локатор, — хмыкает Тоя.

— Я надеюсь, ты шутишь, — качает головой мама.

— Я тоже.

Но если Шото снова случайно наткнётся на случайно скрывающегося где-то здесь злодея, случайно имеющего зуб на отца, Тоя не удивится.

— Мы сказали ему про твою причуду, и он…

Тоя снова многозначительно хмыкает. Он давно понял, что характеры членов одной семьи могут очень отличаться, но что-то всё равно будет общим. Шото мог больше походить на маму или на Фуюми, которая больше всех с ним возилась. Походить на отца Тоя ему запрещает, а второго умника вроде Нацуо их семья не выдержит. Шото, в конце концов, мог вообще ни на кого так уж сильно не походить. Но Тоя, к собственному неудовольствию, понимает — они с Шото два сапога пара.

— Я его найду, — говорит Тоя.

— Только не ругайтесь, — в мамином голосе непривычная строгость, и Тоя кивает. Потому что с Шото на самом деле невозможно ругаться при всём желании. Можно ругаться на него. Он на это обычно отвечает глухим молчанием. Тоя лишь пару раз за всю жизнь видел, чтобы Шото скандалил, вырываясь из рук отца. Тогда, видимо, совсем довёл.

Искать приходится не так уж долго. Шото раздражающе умный для своей маленькости, но сейчас это не даёт ему преимущества, потому что он действует логично, а любую логику можно просчитать. Так что Тоя буквально уверен — он не побежит далеко, чтобы не попасться на глаза медперсоналу, а спрячется в ближайший тёмный угол. Ближайший тёмный угол находится под лестницей рядом с эвакуационным выходом. Он снова сидит, обхватив коленки руками, не плачет просто смотрит в пол. Хотя нет, не «просто». В его взгляде трагедия всего мира. Пожалуй, Ястреб был прав, когда недавно пытался доказать Тое, что все Тодороки ужасно драматичные.

— Знаешь, в чём была моя ошибка? — спрашивает Тоя, садясь рядом.

— Какая из? — бурчит себе в руки Шото.

Тоя едва удерживается от того, чтобы пустить слезу гордости. Быстро учится. Такими темпами из него вырастет язва похлеще самого Тои и Нацуо.

— Я не заставил тебя пообещать не убегать больше.

Шото молчит, но не несогласно, а виновато. Если сам Тоя умеет смотреть с миллионом разных интонаций, то Шото умеет так молчать.

— Ты меня ненавидишь теперь? — осторожно спрашивает Шото. — Ещё больше, чем раньше?

Нормальный старший брат сказал бы, что никогда не ненавидел Шото. Но Тоя был так себе старшим братом, сейчас же собирается быть хотя бы честным.

— Я ненавидел тебя, когда был младше и тупее, потому что думал, что ты отнял то, что принадлежит мне по праву. Потом понял, что оно мне вообще не нужно. Да и никому в принципе. Но это не оправдывает того, что вёл я себя с тобой паршиво. Простишь?

Шото тут же кивает.

— Ну ты бы хоть подумал, — усмехается Тоя.

— Ты же меня спас, — Шото отрывает взгляд от пола и смотрит на Тою своими огромными глазищами. Тоя думает, что для девяти лет на Шото свалилось многовато всякой херни. — И причуды своей из-за меня лишился.

— Причуда при мне, — заверяет его Тоя, щёлкает пальцами, призывая небольшой огонёк. Пока что это его максимум, но он надеется на большее в будущем. А пока и так нормально, — чтобы прикурить хватит, и ладно.

— Курить вредно, — взгляд у Шото становится упрямый. Точь-в-точь как у Фуюми.

— Жить вообще вредно, — доверительно сообщает Тоя, — но, может быть, я брошу.

— Жить?! — глаза Шото испуганно расширяются.

— Курить, — Тоя несильно щёлкает Шото по носу. Тот снова хохлится весь и трёт кончик носа ладонью. Тою начинает это забавлять.

— А с отцом ты теперь тоже помиришься? — у Шото такой неопределённый тон, будто он сам не знает, какой ответ хочет услышать.

— Неа, — качает головой Тоя, — не помирюсь. Но и ругаться просто так не буду.

А вот по делу будет. Они с отцом вряд ли смогут существовать в одном пространстве и не ругаться, потому что в них что-то сломалось. И если в Тое оно вот как-то заросло теперь хотя бы не острым углом, то в отце — нет. Ему нужно будет измениться, вот тогда Тоя подумает в сторону нормального взаимодействия. А пока, Тое кажется, они будут ругаться даже чаще, потому что он не даст больше срываться на маму и делать из Шото машину по достижению первого места везде и во всём.

В их семье грядёт грёбаная революция!

Как только Тоя перестанет вырубаться каждый час, так точно.

А пока он чувствует, что его час уже на исходе.

— Ты точно-точно простишь меня просто так? — спрашивает Шото, наконец-то, без своей убийственной серьёзности, а с нормальной детской наивной надеждой.

— Ну, можешь мне за кофе и сигаретами сгонять.

— Ты же бросаешь курить.

— Я сказал «может быть».

— Не расслышал эту часть.

Тоя серьёзно гордится им. Этот мелкий далеко пойдёт.

— А ещё сигареты мне не продадут, — убийственная серьёзность возвращается, — и кофе тебе тоже нельзя, я слышал, как врачи это говорили.

Ой, ну и ладно. Тоя всё равно не рассчитывал, что это сработает. Ну окей, он надеялся хотя бы на кофе.

— Тогда отведи меня в палату, потому что иначе я усну прямо тут и буду выглядеть жалко.

Шото кивает, как человек, получивший самую ответственную миссию в своей жизни, и хватает Тою за руку. Тоя надеется, что дорогу до палаты Шото найдёт, потому что сам он неиронично начинает задрёмывать ещё на ходу.

***

В UA возвращаются почти месяц спустя. Одноклассники кидаются на них так, будто до этого сто лет не видели, а не таскались в больницу почти каждый день и не заливали их палаты слезами в первые дни. Но Ястреб всё равно улыбается как придурок. Об этом ему сообщает Тоя. Жарким шёпотом на ухо. За что получает тычок под ребро (он-то рёбра не ломал).

За месяц причуда Тои не восстанавливается. Ястреб боится, что общество одноклассников может не пойти Тое на пользу, потому что… ну кто его знает, вдруг его внезапно расстроит тот факт, что он теперь не самый сильный. Но оказывается, что Тое не нужна причуда, чтобы вести себя как король школы. Хотя он внезапно начинает приходить на уроки вовремя и перестаёт сбегать с занятий. Хотя на тренировках его гоняют чуть не строже, чем раньше. После них он снова начинает вырубаться как в первые недели в больнице. На обратном пути в класс он на Ястребе чуть ли не висит, едва не отключаясь на ходу. У Тои появляется привычка спать при любом удобном случае. Спит он обычно на Ястребе. Пристраивает голову на плече или на коленях в школьном дворе, прямо в классе, в метро. Тое с его нонконформизмом плевать, что подумают другие. Поэтому, идя до своей парты, он может быстро наклониться и легко поцеловать Ястреба в губы на глазах у всего класса. В первый раз выпадают все, включая Ястреба, потом привыкают. Ястребу нравится к такому привыкать. Да и от неловких вопросов «вы что теперь вместе?» спасает неплохо. А вот от выражения «ну я же говорила, что вы идеальная пара» на лице у Мирко — нет.

Ко второму месяцу причуда немного набирает силу, а вот благодушие Тои будто бы сходит на нет. Он становится более нервным и раздражительным, хотя усиленно давит это в себе. Но оно прорывается. Не в словах и поступках, но во взглядах и жестах. Ястреб волнуется, думает, что это из-за семейных проблем. Тоя говорит, что мать и отец разъехались, хоть и не развелись. У них что-то вроде паузы в отношениях. Но они всё равно постоянно спорят из-за Шото. Рей и Энджи спорят. Тоя и Энджи ругаются. Так что до перемирия в их семье ещё ой как далеко. Но Тоя отмахивается, Тоя говорит: «Это у нас такой дискуссионный процесс, со стороны кажется, что мы с папашей орём друг на друга, а на самом деле мы орём друг на друга, но аргументированно и со смыслом. Хотя его аргументы — херня, конечно».

«Ага, — думает Ястреб, — оргументы и ораторское искусство».

Но нервный Тоя, оказывается, не из-за этого, не из-за причуды даже. Он просто курить бросает.

— Этот мелкий, — жалуется Тоя, растекаясь по парте, — ну тот, который самый мелкий, микроскопический, микробный, вбил в свою разноцветную голову, что я ему что-то обещал. И не отвязывается ведь. Упёртый просто ужас.

— Кто бы говорил, — хмыкает Ястреб.

— Ну так, — Тоя отдирает себя от парты и откидывается на стул, запрокидывает голову. Ястреб старается не пялиться на его открытую шею. Ястреб, конечно же, пялится. — Но я не думал, что к этой дряни настолько привык. Теперь это как грёбаная навязчивая идея.

— Замени чем-нибудь, — предлагает Ястреб. — Чем-то приятным, но невредным?

— Тобой? — Тоя скашивает взгляд, Тоя жжёт этим взглядом будто грёбаной газовой горелкой. — Ты вредный, конечно, но не вреднее меня и сигарет. И лёгкие не портишь. Даже развиваешь в каком-то плане.

— Ты что, предлагаешь по тёмным углам обжиматься? — Ястреб скептично вздёргивает бровь.

— Не просто предлагаю, я решительно на этом настаиваю. Я выношу этот вопрос на обсуждение, — кивает Тоя с очень серьёзным видом. — Всё сугубо в медицинских целях, конечно. Для тренировки лёгких и увеличения их объёма. Можем даже в медпункт пойти. Ты же теперь знаешь, чем обычно занимаются в мед…

Ястреб кидает в него тетрадью. Тоя ржёт как придурок ещё минуты две, пока Ястреб краснеет, сгорая от стыда, под его идиотские «что ты там себе навоображал, а?»

Но на уроке Тоя не успокаивается, на уроке Тоя ёрзает на месте, выстукивает пальцами начало «Believer» прямо на крышке парты, жжёт Ястреба взглядом, облизывает губы, прикусывает колечко пирсинга.

Ястреб думает о том, что это колечко вообще не мешает целоваться. Наоборот. Это приятно, когда оно вдавливается в твои губы, когда ты сам прикусываешь его зубами, чуть оттягивая, когда…

Когда наступает перемена Ястреб сам зажимает Тою в грёбаном тёмном углу. Целует пылко, порывисто, чувствуя тёплый металл пирсинга губами, кожей на шее, снова губами. Чувствуя, как пальцы Тои заскальзывают в прорези для крыльев, касаясь кожи и перьев. Чувствуя… на самом деле слишком много всего сразу чувствуя.

Всё в сугубо медицинских целях, конечно. Потому что Тое нужны здоровые лёгкие. Потому что Тоя решил серьёзно заняться музыкой. И Ястребом. А Ястреб решил серьёзно заняться им.

До встречи с Тодороки Тоей у Ястреба было ровно пятьдесят семь минут нормальной жизни, а потом появился он, распахнув дверь с ноги. И всё вспыхнуло. Всё загорелось. Ястреб знает Тою Тодороки уже восемь месяцев, семь дней, шесть часов и двадцать четыре минуты, а у него внутри до сих пор всё горит. Приятно так, тепло даже в наступившую зиму. И Ястреб знает, пока Тоя рядом, этот огонь никогда не потухнет.