На столе у окна стоит ваза с веточкой сирени. Цветы выглядят безбожно увядшими, но у Хотару попросту не поднимается рука выкинуть их. Окно занавешено шторой, не пропуская ни лучика света, и в воцарившемся мраке комнаты сирень выглядит лишь ещё более прогнившей.

Хотару с горечью ловит себя на мысли о том, что такими темпами ей всё-таки скоро придётся избавиться от цветов. Даже несмотря на то, как долго и категорично она не позволяет родителям и сестре заходить в её комнату, они всё равно рано или поздно попадут сюда. И заставят выкинуть уже давно утратившие свою жизнь цветы.

Но... Это будет сложно... В конце концов это Он подарил ей эту сирень. Её любимейший цветок. Он всё ещё знает, всё ещё помнит это. Это Его подарок. Хотару не хочет расставаться с Ним никогда.

Сейчас она никак не может с Ним связаться. Он не отвечает на её звонки, не читает её сообщения, исчез из всех мест, где они встречались раньше, даже из собственного дома. Он будто испарился, пропал бесследно. Хотару всеми силами давит в себе мысль, что этот исход лучше, чем вероятность того, что её просто-напросто бросили.

Конечно, они тогда крупно поссорились. Конечно, после подобного Он не захочет видеть её некоторое время. Конечно, из-за такого Он ненадолго (ненадолго ведь?) отстранится от неё. Конечно, это всё лишь её вина. Но... Прошло слишком много времени. Хотару больше не может выносить разлуки, быть вдали от Него.

Она хочет снова увидеть Его. Она хочет снова услышать Его голос. Она хочет снова почувствовать Его. Она хочет снова обнять, поцеловать Его, прикоснуться к Нему, прижаться к Его груди. Она хочет, чтобы Он просто снова был в её жизни. И чтобы так было всегда, на веки вечные.

Разве Хотару желает слишком многого? Разве что-то настолько простое делает её какой-то неправильной? Разве она поступает плохо, прося небольшую порцию внимания?

Она же не требует слишком многого, чего-то чрезмерного или сверхъестественного. Просто немножко Его внимания. Хотару вовсе не жадный человек, ей не нужно, чтобы Он был полностью её (даже если она уже давно принадлежит Ему без остатка), чтобы Он растворился в ней целиком (даже если она уже давно совершенно погрязла в любви к нему) или чтобы Его существование вращалось вокруг неё (даже если для неё самой Он уже давно целый мир).

Да, верно, Хотару вовсе не жадная. Ни она сама, ни кто-либо другой не считает её такой.

Хотару всегда готова поделиться чем-нибудь вкусненьким с сестрой, одолжить денег на обед однокласснику, по рассеянности забывшему кошелёк дома, дать поносить подружке своё красивое недавно купленное платье, потратить все карманные деньги на то, чтобы сделать близким хороший подарок.

Ну разве так поступают жадные люди? Конечно же, нет.

Они трясутся над каждой йеной в своём кошельке, ни в жизнь не расстанутся с чем-то своим, цепляются за всё, самовольно отмеченное как их, с невероятной силой, не желая терять, не желая отпускать, а если и делятся чем-то, то только из желания получить большую выгоду в конце концов.

Хотару совсем не такая, это вообще не про неё. Она совсем, нисколечко не жадная.

Она сильно прикусывает губу (того и гляди, скоро кровь пойдёт), когда в памяти быстрой стайкой проносятся воспоминания последних месяцев живым ответом собственного подсознания на жалкую попытку самообмана. Будто в насмешку, будто в издёвку.

«Нет, дорогуша, перестань уже лгать самой себе, у тебя это всё равно очень плохо получается. Ты лучше кого бы там ни было знаешь, какая ты на самом деле.»

Вспоминаются сотни Его фотографий, в спешке припрятанных в глубинах папок с папками и убранных с экранов ноутбука и телефона, лишь бы никто больше не смотрел, не разглядывал Его.

Вспоминается то самое удивительно короткое для Хотару (на грани с длиной мини) платье спелого гранатового цвета, открывающее взгляду её грудь и спину, наверное, куда больше, чем следовало бы, подаренное на Рождество, но спрятанное в самую даль шкафа, ведь никто больше не должен видеть её в Его подарке.

Вспоминается кольцо с аметистом, тоже полученное от Него, сейчас покоящееся в ничем не выделяющемся стеллаже под грудой книг и уже точно покрытое стойким слоем пыли, чтобы никто и никогда даже ненароком не мог взглянуть на её драгоценность от Него.

Вспоминаются, да нет, живым напоминанием уродливого шрама на белоснежной коже стоят на столе в тёмной комнате давно иссохшие, мёртвые цветы, которые ещё не выкинули отсюда прочь, только потому что когда-то они были подарены Им.

Прогнившие цветы для прогнившей девушки на алтарь её прогнившей любви.

О какой чистой и нормальной любви она может даже задумываться, когда прячет все её символы куда подальше, прочь от чужих глаз, молясь, лишь бы не увидели, лишь бы не заметили их? Так скрывают грязь и мусор, а не что-то светлое и прекрасное, не любовь.

О какой щедрости она говорит, пока готова причинить боль, если это позволит сохранить с ней сокровища, подаренные Им, и не допустить кого-либо ещё к ним?

Хотару смеет на Него обижаться, но разве не она сейчас поступает неправильно, отгораживая их любовь ширмой от мира вокруг как что-то неприглядное и мерзкое?

Но ведь... Он же совсем не такой, Он гораздо лучше, гораздо чище неё... Должен быть лучше и чище...

Даже если её любовь какая-то неправильная, то Его чувства светлые и искренние. Даже если она плохая девушка, то Он всё ещё идеальный парень, о котором только можно мечтать. Даже если она отвратительная и эгоистичная женщина, то Он снова простит её, как делал это уже столько раз.

Верно, Он бы не отвергнул её, даже если бы она была самой ужасной, самой жадной, самой изнывающей от ревности девушкой на свете... Потому что Он любит её. Потому что Он ценит её. Потому что Он принимает её.

Он не бросил её. Он бы ни за что не бросил её. Он не бросит её. Он точно никогда не бросит её. Не бросит!

Просто в следующий раз Хотару не будет делать поспешных выводов и в кои-то веки начнёт думать. Думать, а не кидаться в истерике Ему под ноги, потому что увидела Его целующим в щёчку какую-то другую девушку. Приревновать к родственнице... Конечно, они не выглядели похоже, двоюродные братья и сёстры часто совершенно различаются внешне.

Просто в следующий раз Хотару не станет поддаваться пустым подозрениям и в кои-то веки начнёт Ему доверять. Доверять, а не устраивать скандалы, потому что Он, видите ли, слишком близко и трепетно обнимал одноклассницу в кафе. Они друзья, в этом ничего такого нет. Она не имеет права ограничивать Его, если сама решила ни с кем из парней не гулять после начала их отношений. Она должна больше Ему верить, ведь без веры нет любви.

Просто в следующий раз Хотару не будет неотрывно следить за Его взглядом, направленным в сторону сестры... Не будет додумывать того, чего там и в помине нет... Не будет выдавать тривиальное восхищение за что-то большее... Не будет обижаться на двух самых дорогих в её жизни людей...

«Ревнивая сучка», — незнакомым голосом в голове проносится чья-то фраза, не совсем понятно когда и кем сказанная, но заставляющая Хотару вздрогнуть как от удара ножом.

Не к месту в памяти проносится фильм, который они вместе с сестрой давным-давно, в очень раннем детстве смотрели тайком от родителей, тихонько прошмыгнув тёмной ночью в гостиную с большим телевизором, когда те спали.

Фильм был действительно жутким, настоящим атмосферным ужастиком, от которого у них обеих бегали мурашки по всему телу, пока они прижимались друг к дружке крепко-крепко.

Особенно ярко в памяти Хотару отпечаталась одна сцена. Девушка, потерявшая своего возлюбленного, лишилась от горя здравого рассудка, поддалась влиянию тёмной магии и стала монстром. Со своими внезапно увеличившимися зубами, торчащими наружу изо рта, отросшими и дико спутанными чёрными волосами, покрытой набухшими кровяными сосудами кожей, порванной в лохмотья грязной одеждой и широко распахнутыми полностью белыми и пустыми глазами она почти утратила человеческий облик, став тенью прежней себя. На кончиках пальцев вместо людских ногтей у неё красовались громадные и уже успевшие потрескаться животные когти чернейшего, прогнившего цвета. Ими она цеплялась за кольцо — последнее, что осталось от её любимого — цеплялась с таким остервенением, что когти трескались лишь сильнее, обламываясь в некоторых местах, обнажая сорванную с мясом кожу и кровоточащие ошмётки.

Всё ещё пребывая в этих полумыслях-полувоспоминаниях, Хотару переводит взгляд с увядших цветов сирени на собственные пальцы.

Её некогда прелестные аккуратные накладные ноготочки, что были выкрашены в нежный оттенок лилового, теперь ничем не отличались от когтей девушки-монстра из фильма. Поцарапанные, пообкусанные, поломанные, сорванные с мясом в некоторых местах они теперь могут внушать только отвращение.

Хотару никак не может понять, почему она довела их до такого состояния, ничего не заметив, или почему даже несмотря на жуткие травмы она не чувствует даже каплю боли.

Тревога от смутного ощущения, что из её жизни сейчас забирают, безвозвратно отнимают самое дорогое и важное и что она ничего, совершенно ничегошеньки не может с этим поделать, как бы ни пыталась, как бы ни старалась изо всех сил, лишь растёт...