Час прошёл незаметно. Ночь улеглась на город большой чёрной кошкой. Посетителей в баре становилось всё меньше, Хидан расслабился, успокоился окончательно и не повышал более голоса, не контролируя на обуревающих эмоциях громкость. Говорить он старался как можно более культурно: перед таким собеседником было важно держать марку, несмотря на то, что минимальному этикету Хидан не был обучен; в паре бокалов, в отличие от десятка вилок и ножей, не запутаешься. Какузу говорил мало, больше слушал, кивал, отвечал реже, чем того бы хотелось его собеседнику, но не уходил. Наблюдал. Оценивал. А когда улыбался и смотрел на него, то сердце Дана нездорово биполярило: или пропускало удар, замедляясь, или колотилось быстрее прежнего, как заведённый моторчик. К мужчине тянуло, как магнитом, в груди бушевало пламя из самого Ада при одном только взгляде на его обнажённую смуглую шею. Руки. Губы. По виску потекла капля пота, и Хидан смахнул её пальцем.

—Жарко. — Он позабыл о чувстве такта, взял бутылку вина и, облизнув губы, присосался к горлышку. Вино потекло по подбородку тонкой струйкой, затекая за шиворот, — Хидан пил с жадностью, будто не увлажнял горло неделю. Какузу склонил голову к плечу. Он бы себе в жизни не позволил так сделать, однако очередная выходка мальчишки, к удивлению, его не выбесила. — Ого! Вкуснее, чем пиво… А, ой... Блядь… То есть моя вина… Это было ваше, — о это виноватое лицо!

      Какузу хмыкнул без злобы:

— Всё нормально, — и расстегнул рубашку на две пуговицы.

      Андроид Хидана завибрировал и поехал вдоль стола. Сам Хидан делал вид, что всё идёт по задуманному сценарию, игнорировал, ставил на беззвучный, но когда экран загорелся в пятый раз, сдался, напечатал несколько слов и убрал мобильник в карман джинсов. «Мать», — бросил коротко. Было видно, что разговоры о родительнице не входят в круг его интересов. Зато мужчина напротив — очень даже. И отвлекать от него ничего не должно. Он кивнул на пустую бутылку:

— Сгонять ещё за одной? И за льдом. — И то ли случайно, то ли специально его нога коснулась колена Какузу под столом.

— Не пытайся меня напоить.

— Я и не пытаюсь, всего лишь хочу провести с вами время, разве вы были против? — Он наклонился вперёд, врываясь в личное пространство мужчины, как к себе домой. Какузу не пошевелился, не видя в нём ни капли угрозы. Дан вёл себя нагло, бесстыже и где-то излишне дерзко, возможно — неуместно, вот только смотреть на него всё равно было приятно. Было в нём что-то совершенно неестественное, неживое, притягивающее. Какузу догадался: его глаза. Как розовый рассвет. Цвéта неоновой вывески. Альпийская гвоздика. И на линзы ничуть не похоже.

— Я не против, но... ты ведёшь себя беспардонно.

— Нисколько. Иначе бы вас здесь уже не было.

— Ты со всеми такой?

— Только с теми, кто мне понравился, — Хидан положил подбородок на ладонь, прикусил мизинец. — Кольцо у вас тоже симпатичное. Это изумруд?

— Александрит.

— Могу посмотреть?

      Какузу усмехнулся:

— И что тебе это даст?

— Хочу быть ближе, — он сказал это с абсолютной невозмутимостью, настолько, что огорошил. Вот так. Прямо в лоб. И ответить на это нечего. Интерес Дана разгорелся окончательно: так охотник выслеживает дичь, подгоняемый азартом и подталкивая животное на погибель. — Я своих порывов никогда не стесняюсь, но… по правде сказать… так… впервые…

— Хидан...

      Кипятком окатило обоих. До мурашек под лопаткой, до звона в ушах, онемения пальцев и отключения сознания, за пределами которого только пустота.

— Я не кусаюсь. Разве что совсем немного. — Он приоткрыл рот в ожидании ответа, выдохнул пьяно. Бензиновая бусина в его языке привлекла внимание мужчины, и он заметил этот взгляд, замурчал, придвинувшись чудовищно близко к нему: — Вы здесь? Какузу?

— Я до сих пор не представлялся. Как ты узнал?

— Услышал. Когда вы говорили по телефону. Вас так назвали. — Как будто это было само собой разумеющимся. — Ка-ку-зу.

— Нехорошо подслушивать, ты знаешь?

— Я в целом не отличаюсь хорошестью. — Ружьё выстрелило. Хедшот. Хидан поднялся на ноги, перевесился через весь стол, оборзев в край, промямлил: «Больше не могу». Ткнулся носом в скулу мужчины и застыл так, выжидая какой угодно реакции. Дико и неправильно. За такое дают по шее, а после — за шкирку и нахуй. От Хидана пахло щенячьей, животной радостью. Пахло бестолковой смелостью. Кожей, сигаретами и потом. Выпитым алкоголем и мятной жвачкой. Так пахнет молодость. И так пахнет секс. Энергии столько, что хватит на полёт до Марса. Гормональная бомба замедленного действия, таймер которой неумолимо летел к нулю. Этот запах ни с чем не спутаешь — Какузу разобрал его по составляющим, как аккорды в парфюме. Он спросил полушёпотом:

— Теперь достаточно близко?..

      Хидан кивнул. Дыхание мужчины было горячим. Да. Достаточно. Да. Близко. Близко. Близко.

— Скажи честно, тебе всё же нужны деньги?

— Нет… — говорить было трудно, голос его сбился.

— Тогда что ты хочешь?

      Рука легла на ладонь Какузу, сжала мягко. И он продолжил:

— Вас. Я хочу вас.

— Абсурд.

— Не обманывайте. Вы думаете так же.

      А он обманывал. И был рад обманываться сам. Признаваться самому себе было стыдно. Под маской шута раскрылся змей-искуситель, стоило ему почувствовать себя в своей тарелке. Любоваться — не налюбуешься. Смазливым назвать язык бы не повернулся, парень имел исключительную привлекательность, граничащую с пошлостью, которую он обходил крайне умело и не пересекал черту. Да — дерзит. Да — самонадеянности полный вагон. Что такое личные границы, он и вовсе не знает, вторгаясь в интимное как гром среди ясного неба. Но вместе с этим к Какузу он обращался исключительно на «вы» с первой секунды и ни разу не опустился до грубости. Отвечал честно и без лести. И оскорбился до глубины души, когда Какузу заикнулся о марке машины: водить он и сам умеет, а ещё в его распоряжении целый автобус каждое утро. Со своих слов, Дан «не отличался хорошестью», но, по версии Какузу, он оказался дивным. Нежным. Было в нём что-то совершенно невероятное, какая-то магия, не укладывающаяся в голове. Чуть позже его осенило, что волшебством он обозвал искренность. И эта искренность подкупала. До этой искренности хотелось дотронуться. Он перевернул ладонь. Пальцы мальчишки он сразу взял крепко.

— Ты прав, Хидан. Но так нельзя.

— Я так не думаю. Я никогда себя так... таким... не чувствовал. Разве... Чёрт! Кто вообще ставит эти рамки? Кто мне судья? Кто вам судья? Почему нельзя?

      Какузу молчал. Жизнь не готовила его к подобному диалогу. Хидан прочистил горло, заговорил, и в голосе его послышались истеричные нотки:

— Вам стрёмно, что малолетка приебался? Вы мне не верите?..

— Мне совестно... что это взаимно.

— Не может быть! Мне совестно, когда я деньги за проезд не плачу! — он рассмеялся. Глухо и в себя. Взглянуть на Какузу не хватало духу, отчего головы он так и не поднял. — Не стройте из себя правильного, вы уже раскололись.

— Раскололся?

— Как стекло…

      Губы коснулись скулы мужчины. Какузу придержал его за плечо, остановил:

— Не нужно.

— Вам не нравится?

— Я не могу.

— Почему тогда не уходите?

— Потому что... — Он прикусил кончик языка, нахмурился. Решение, казалось, плавало на поверхности, но Какузу драматично тянул время.

— Потому что... что? — Хидана ощутимо тряхнуло. Он считал секунды в ожидании ответа, а когда дождался, то выдохнул в полустоне, потеряв связь с реальностью на секунду.

— Отель?

— Боюсь, по пути туда я сгорю или... ха-хах... отсосу вам на глазах у водителя.

— Тебя выбросят из автомобиля за такую авантюру.

— Я люблю рисковать.

— Заметно.

      Хидан встал, протянул Какузу открытую ладонь. Тело мальчишки покачивалось, и совсем не от алкоголя.

— В-вы... пойдёте со мной?

— Куда?

— О... Близко. Я помню, что вы... не брезгливый, Какузу.

⭑⭑⭑

      Туалет бара на удивление комично не вписался в относительно умиротворённый интерьер заведения. Пошлый не в том самом значении. Не про секс и разврат. Не о похоти. Он был безвкусным, кричащим: стены и пол в красных, крупных квадратах кафеля. Неудачный цвет. Не глубокий и винный, а выцветший, как давно засохшая кровь на коленке. Некоторые плитки разбиты. Некоторые — заляпаны чем-то. Некоторые — разрисованы. Хидан приложил и свою руку, оставив над дверью «АД ПУСТ, ВСЕ БЕСЫ ЗДЕСЬ» чёрным перманентным маркером. Самое приличное в этой бездарной картинной галерее. Вписалось как влитое.

      Переполненное мусором ведро. Одна лампочка перегорела, болтаясь дохлым грузом на тощем проводке. Лужа. Рвота. Лужа. Шприц. Прямо в морду бьёт духом хлорки, перебивающей весь смрад. На лице Какузу читалось неприкрытое «Это пиздец. Пиздец. Это пиздец», впрочем, не помешавшее ему последовать за Хиданом дальше, а не развернуться и удрать, сломя в ужасе от увиденного башку. Животный интерес господствовал над людским отвращением.

      Ряд раковин, ряд зеркал в разводах и каплях воды. Два силуэта, прошедших от двери до дальней, в углу, кабинки, отразились в них. Стоило Хидану оказаться в кабинке, его дыхание резко спёрло — места оказалось несколько меньше, чем ему помнилось, а может, это воздух стал настолько тягучим и горячим рядом с Какузу, что сдавил его со всех сторон. Парень был готов броситься — как в омут с головой — в большие руки мужчины. И выполнил задуманное едва ли не раньше, чем Какузу задвинул щеколду на двери. К этой же двери его и припёрли, прижавшись всем телом. И откуда столько прыти? Вешался на шею — было бы сказано приуменьшительно. Хидан льнул к нему, как девчонка, и, должно быть, сам от себя не ожидал, что может быть ласков настолько.

— Можно вас поцеловать?

— Хидан, я...

— От вас пахнет так... прям... прям... а... — Он хохотнул в тысячный раз, когда не смог подобрать подходящего слова. Какузу легко прочитал, что это было его защитной реакцией. Ладони парня сжимали плечи мужчины, пауза между мыслями продлилась чуть дольше, чем хотелось бы. — Башку снесло! Пожалуйста, разрешите! — И тянется к шее, как в лихорадке. Будь его воля — отгрыз бы кусок.

      Какузу целует его первым. Хидан податливо приоткрывает рот, ловит его губы своими, но быстро отвлекается, переключаясь, так легко соблазнённый желанием припасть к пульсирующей вене на шее. Укусить. Зализать. Утолить интерес и вернуться к лицу. Поцелуи его мокрые, горячие, голодные, везде, куда удалось дотянуться. Серьга на языке холодит кожу, зубы мягко покусывают, не оставляя следов. Хидан точный и острый, как имбирь в одеколоне Какузу — валит наповал, если перебрать.

      А когда наигрался, то прильнул к губам снова — целоваться с отдачей всяко лучше. Под руками мужчины растёкся окончательно: Какузу держит Хидана за талию, гладит вдоль спины, трогает под футболкой, отчего вверх по позвоночнику пролетает волна мурашек. Хидан на ощупь точно кипяток. Кожа — молоко. Чистое полотно. Лишь несколько капель крови, прилившей к лицу, да розовый топаз, обрамляющий бездонное озеро зрачков, его раскрасили. Ресницы у него почти белые — Какузу смог рассмотреть это только сейчас. Для самого себя он давно признал: Хидан был чудовищно хорош собой.

      Какузу не церемонился. Хидан не возражал, посему с послушанием опустился на крышку унитаза, когда сильная ладонь толкнула его в грудь. Грязно. Кругом лишь холодный кафель. Мерцающая лампочка сверху. В соседней кабинке заплетающимся языком говорят по телефону. Что-то о большой любви. Клятвы, клятвы, люди до невозможного любят клятвы. Сердце стучит, слышится Дану, прегромко, тревога разносит так, что тошнота копится в сплетении и оседает тугим узлом. Липкое гнездо. Настолько же сладко, насколько хочется биться о стены в попытках усмирить нутро. Дверца соседней кабинки скрипнула, послышались чьи-то шоркающие шаги. Человек уходит, забирая с собой обещание «скоро быть дома». Хидан знает, что это ложь. Ложь, которую он использовал сегодня сам.

      Кафель. Лампочка. Какузу. И весь мир схлопнулся до этой комнаты. Кафель. Лампочка. Какузу. Свет падает на него так, словно над головой у него нимб.

      Непослушные руки тянутся к ширинке, воюют с ремнём из крокодиловой кожи, с пряжкой. Искусал все губы — не терпится. А когда аксессуар поддаётся, на смену слепому волнению приходит возбуждение, усиленное тысячекратно. В животе стало тепло, и тепло это разливалось по всему его телу, заставляя лицо полыхать и гореть красным. Какузу замечает это. Интерес Хидана к нему был на грани с издевательством: он вёл себя расслабленно, как с давним любовником, «заглядывал в рот», засматривался им так, что глаза блестели, и, верно, не замечал уродства. «Вы красивый» — отпечаталось и прилипло.

— Не передумал? Не боишься? — вопросы Какузу задаёт тихо, скорее, для самого себя. Хидану — мёд для ушей. Ему ничуть не страшно. Какузу знает, что это правда.

— Нет.

      Член комфортно ложится в руку приятной тяжестью. Горячий. С крупными зеленоватыми венами. Шрам. Догадка Хидана оказалась до глупости верной.

      Хидан ласкает его медленно, плавно, затрагивая всю длину. Хочет узнать каждый сантиметр кожи. Не дразнит назло, а наслаждается, растягивая чужое и своё удовольствие, словно жвачку. Задирает белобрысую башку — наблюдать за мужчиной ему нравится не меньше, чем касаться, чем слушать рваные выдохи и тянуть носом запах смазки. Какузу наклоняет голову, встречаясь с ним взглядом. Рот его приоткрыт, брови хмурятся, стоит Хидану взяться крепче. Интима в этом контакте больше, чем в километрах просмотренного Хиданом порно. Дан опьянён зрелищем до того, что становится неприятно — эрекция рвёт ему джинсы.

      Мужчину потряхивает. Далеко не потому, что руки парня дорвались до возможности подрочить ему. А если говорить откровенно, то бывало и лучше — сравнить есть с чем, сексуальных приключений в насыщенной жизни Какузу хватало с головой: пробовал столько, что в какой-то момент заниматься сексом стало скучно. Пробивало от ситуации: уединяться с Хиданом в планы не входило, и тем не менее он здесь, а совсем зелёный пацан уткнулся лицом в ширинку. Молодой, тонкий. Тело такое, что остаётся лишь чувство зависти. Ноги длиннющие. Острые плечи. Пепельные волосы растрепались и липли ко лбу, Хидан несколько раз заправлял неряшливо выбившиеся пряди за ухо. Родинка. Ключицы торчат из-под растянутого воротника футболки. Изящная шея. Родинка. Нос в веснушках (из-за этого можно скинуть ещё пару лет). Правильные черты лица. На удивление ровные зубы. Даже линия челюсти — та, как из мрамора выточена. А глаза… глаза у него блядские. И пляшущая в расширенных зрачках похоть.

      Хидан чувствует его, как себя: зеркалит выражение его лица, приоткрывает рот и ускоряется. Движения руки рваные, неритмичные. Нарочно постанывает, показывая язык с красивейшей бусиной — чистой воды провокация. Какузу на это ведётся. Рука ложится на затылок парня, сминает пальцами влажные от испарины волосы и тянет вниз, но неожиданно для него самого сталкивается с сопротивлением.

— Я сам. Могли бы и попросить.

— Мне убрать руку?

      Хидан задумался.

— Оставьте. Мне... нравится.

      Он застопорился, нарочно потянул время, оглядел орган со всех сторон, процедил недовольство сквозь зубы: ударить в грязь лицом не хотелось. Какузу всё понимал, но вопросительно вскинул бровь, заговорил:

— У тебя не было опыта с мужчинами?

      Хидан пропустил нервный смешок. Растерял всю уверенность под тяжёлым взглядом Какузу.

— Ха! Был, конечно, я уже сто раз это делал... Двести!.. Чего вы уставились?

— Врёшь?

— ...Да.

— Это твой первый раз?

— Давайте без вопросов!

— Как скажешь.

— И не смотрите! Я волнуюсь...

— Правда? Невероятное событие.

— Да заткнитесь вы! — разразился смехом окончательно. — Щас... Щас...

      Он закрыл глаза, наклонился. Последнее, что запомнил Какузу: мокрый, мягкий, горячий рот мальчишки, со всем усилием пытающийся взять член полностью — не осилил и половины. Пепельные волосы под пальцами. И бензиновая серьга на его бархатном языке. «Как в тумане» — теперь он понял это на своей шкуре.

— У вас есть презики? Челюсть устала…

      Какузу как из воды вытащили. Задышал тяжело, глянул вниз: от губ Дана до члена тянулась вязкая ниточка слюны. Он облизнулся. Губы его были подпухшие, блестящие, краснее, чем обычно. Постарался на совесть.

— Что?

— Презики? У меня в рюкзаке валяются, если у вас с собой нет.

— Доставай.

      Хидан потянулся, схватил рюкзак за лямку, взгромоздил на колени и стал копаться где-то на самом его дне. Достал несколько цветных квадратиков, покрутил в руках коробку дешмансих синих «Durex», глянул на размер Какузу, подумал и закинул её обратно:

— Мои. Вам не подойдут. Выберите из этих?

      Пёструю горсть он показал на ладони. Какузу рассмотрел протянутое:

— «Sagami», недурно. Я беру такие же. Это вообще смазка, — он указал на чёрную и розовую фольгу. На первой — малина, на второй — идиотское жёлтое название. Выглядело дёшево и несолидно, как из магазина приколов.

— Нихуя себе, у меня есть смазка?

— Не покупал?

— Не совсем...

— То есть украл? Как и презервативы?

— Почему так решили?

— Потому что у тебя нет денег на хорошую защиту, а это, — он указал на один единственный белый кружок, а не цветной квадрат, — по цене, как твоя стипендия.

— Вы точно из детектива!.. Но да, я спиздил, у них не убудет. Лучше скажите, вам подойдёт?

— Завязывай с этим. Да, мне подойдёт, — два пробника смазки и белый круг он убрал в карман брюк. Попросил: — Встань. Спиной ко мне.

      Хидан повиновался, выпрямился резко, как пружина. От включившейся вовлечённости Какузу пересохло во рту. Рюкзак с колен упал на пол, под ноги Какузу, и он — Хидан — отпихнул его к двери. Позже подумает, что с ним делать.

— Что дальше?

      Мужчина осмотрелся: места мало, опереться — только один вариант.

— Коленями на крышку. Джинсы...

— Понял.

      Руки трясутся, пуговица и молния на джинсах поддаются с трудом. Стягивает их до середины бедра, следом за ними и бельё. Цвет его трусов почти не отличался от оттенка кожи.

      Хидан встаёт одним коленом на крышку унитаза, опирается на бочок. Ладонь вляпывается во что-то — он и думать не смеет, во что именно, поэтому обтирает её о джинсы молча.

      Какузу загляделся. Несмотря на очевидную худобу и угловатость Хидана, задница его смотрелась и ощущалась мягкой, достаточно упругой. Изгибы его тела были по-кошачьи плавные; сам он перед ним словно растекался, подстраивался, как пластилин. Футболка задралась, открывая вид на спину, на тонкую талию, на мелкие шрамы, на россыпь родинок, переходящих со спины на левый бок и, должно быть, на живот. Нужно целовать все. Без сомнения: парень бы разрешил и потребовал проделать это с каждой.

      За спиной Хидана слышно шуршание и звук рвущейся фольги.

      Ладонь Какузу проходится между его ягодиц, ласкает поверхностно какое-то время. Смазка на пальцах оказалась холодной — Хидан дёрнулся, сжался, пожевал губу в недовольстве: это должно было быть иначе. Представлял он это куда деликатнее, несмотря на то, что Какузу и так был на пределе своей обходительности. Короткое «так?» — уже слишком большая почесть для случайного секса, многие и об этом мечтать не могли. Особенно в туалете бара. Особенно из уст Какузу, партнёры которого делали и получали всё на автоматизме и механически. Отточенные телодвижения ради результата. По огромной иронии жизнь вырвала его из круга, в котором всё просто и понятно, а люди под ним минимум на пятнадцать лет старше Хидана и имеют за плечами больше опыта, чем полизаться с однокурсником после пьянки. С мальчишкой же всё было иначе. Он и есть тот-самый-однокурсник. Целующий взасос так, что от напора в висках стучит.

      Какузу надавил, проталкивая в него палец. Хидан принял его без сопротивления, утыкаясь лбом в красный кафель, пробормотал что-то нечленораздельное.

— Б-боже...

— Твой Бог не поможет тебе.

      Шутка ли? Хидан не уточнил.

— Ну и пошёл он нахуй, я сам себе помогу...

      Рука тянется к члену: маниакально хочется выдрочить из себя всё возбуждение, выскулить, утопиться в своей похоти и кончить от пары движений, — но когда хватается у основания, Какузу одёргивает:

— Рано, — и добавляет второй палец. Податливо и мягко. До упора, до костяшек, смазывая горячие стенки по кругу. Он несколько раз толкнулся, растягивая. Хидан среагировал почти сразу, уже довольно и согласившись, что использовать руку необязательно:

— Как странно...

— Странно?

— Странно... Можно меня так... ещё?

      Просить дважды не пришлось. Пальцы входили в него с хлюпающим от смазки звуком, размеренно вбиваясь. Голова шла кругом. Хидан заныл, насадился на пальцы уже сам. Какузу накрыл его ягодицу свободной ладонью, погладил, смял кожу. Так, как никто до него не гладил, не трогал, не лапал. На контрасте с его тёмной рукой Хидан выглядел белоснежным — о загаре он явно никогда не слышал, весь был, как восковая фигурка, и болезненно-бледным, вобравшим в себя только краску со стен. В голове Какузу пронеслось: если вампиры существуют, то один из них сейчас в его руках.

      Пацан на эту вольность возражает и вредничает:

— Я же не девушка... давайте... нормально. — Но честнее его только тело, бесконтрольно подставляющееся и требующее продолжать. Глупейшая, никому не нужная ошибка: подавление «я» и отрицание очевидного. Хидану действительно зашло: телячьи нежности пришлись донельзя по вкусу, и тут ничего не попишешь. — Пиздец… Как это… Ого…

— Нравится?

— Хах... Да... Да... — Задохнулся, профырчал в исступлении: — Да-же больше, чем вы...

      Хидан не видел, но был уверен на двести процентов: Какузу ухмылялся. Рваная фраза звучит, как комплимент.

— Будь тише.

— А-а?

— Тише.

— Нгх... Да! Тише...

      Мариновать мальчишку долго не потребовалось: кончил настолько быстро, что испугался сам себя, когда в глазах потемнело, а внутри всё запульсировало, сжалось и взорвалось. Затыкал рот рукой отчаянно, но стоны предательски утекали сквозь его пальцы. Зрелище ещё то: Какузу как прилип, так и позабыл о том, что нужно моргать. Кра-со-та.

— Порядок?

— Ещё... — И снова «ха-ха». — Это... х-хах! Блядь... Ещё...

— Повторить?

— Не-е-ет, не э-это... Вас, пожалуйста... К-Какузу... Х-хочу вас...

      Голос мальчишки дребезжал, слова он произносил заплетающимся языком и с большими интервалами, а дышал так, словно пробежал километров сорок. Размотало в сопли.

— Ты точ...

— Блядь, да!.. Да! Я триста раз... с-сказал «да»! Если надумаете меня трахнуть ещё раз, лучше скипните весь диалог сразу.

— Будем считать, что я тебя понял.

      Что такое «скипните», он слышал впервые. Молодняк не умеет говорить по-человечески.

— Я сюда припёрся не граффити в толчке разглядывать, знаете.

— Догадывался.

      Он достал из кармана презерватив, раскатал защиту по стволу, подсадил обмякшего после оргазма Дана. Выдавил на член весь второй пробник смазки. Розовый с жёлтым хранил в себе аромат химозного фрукта, отдалённо напоминающего банан. Гадость редкостная, хоть и приятной вязкости.

      Хидан подался назад в нетерпении, подставляясь под руки. За бёдра. Вниз. Член упёрся ему в зад, весь в смазке скользнул внутрь почти без боли на два-три дюйма, толкнулся с осторожностью. Пацан так и застыл, оцепенел, открыл рот, распахнул глаза, засопел неровно. А когда не нашёл, как отреагировать, только просипел на выдохе:

— Охуеть…

— Дальше?

— Да... Нет, постойте!

      Новые ощущения захлестнули с головой. Объяснить хоть одно из них он был не в состоянии, отчего обернулся, посмотрел на мужчину оленьими глазами, ища в его лице что-то, на что можно рассчитывать, поддающееся его контролю и пониманию. И нашёл.

— Мне перестать? — Какузу остановился, будучи обеспокоенным больше, чем в первую половину дня, измотав все нервы в офисе. Хидан нахмурился, выдохнул, оставляя мужчину в таких же непонятках. — Тебе больно?

— Нет, нет, конечно нет. — Конечно — да, только хуже от этого ему не было. — Просто... аккуратнее. У вас...

— Да.

— Да. Не хочу, чтобы меня разорвало... Но вы продолжайте!

— Разумеется.

      Хидан правда не имел опыта. Как и стыда. Как и контроля над дурной головой, отчего прогибался в пояснице и подмахивал, едва до мозга дошёл первый сигнал об удовольствии, смешанный с тянущей, заполняющей болью. Гибкий, мокрый, всхлипывающий, тугой. Руки Какузу размашисто оглаживают спину, берут за талию крепко — тело мальчишки идеально заточено под него. Хидан ластится, разрешает трогать себя везде, просит держать за бёдра и посильнее, — так для него совершенно ново, приятно — до, казалось бы, невозможного побеления и без того жемчужной кожи.

      До ушей дошла возня за пределами кабинки. Чья-то бухая туша запёрлась в туалет в донельзя неподходящий момент, в самый разгар событий, когда тормоза работают через раз. Какузу пораскинул, решил, что тормозить он не будет. Разыгрался адреналин, смешиваясь со страхом быть пойманными с поличным. Небольшая игра на выживание, правила которой известны.

— Зажми рот.

— Что?

      В тот миг Хидан был готов увидеть космос, до того филигранно мужчина подобрал угол. «Дьявол не звенит побрякушками» — как бы не так: цепь на джинсах Дана раскачивалась в такт толчкам мужчины.

— Медленнее, Ка... Какузу... — лихорадочное, со слезами, шёпотом. В последний раз рука у лица ему не помогла, хоть и прилипла сейчас к губам намертво. Послушный.

      Повторно скрипнула дверь, подошло второе, не менее пьяное существо. Разговорилось с первым.

— А-ха-ха-ха, приколдесно!

— А то! Есть зажигалка?

— Хуйня вопрос, чел! Лови!

      Два парня примерно возраста Хидана. Курят, гогочут около раковины. Слышно, как льётся вода из крана, льётся бессвязный поток слов из их ртов. Хидан прислушивался какое-то время, даже сумел разобрать часть этой светской беседы, в итоге же сдался, ударился лбом о кафель:

— Больше не могу, не могу, не мо…

      Глубоко, с оттяжкой. Какузу не жалеет. Хидан не сдержался, застонал не своим голосом. Морда его побагровела, заблестела от пота. Кинуло в жар и холод одновременно.

GAME OVER

— Опять какую-то тёлку ебут!

— Опять?!

— Да-а-а, блядь, опять! Докуривай живее, заебал!

— Сам ты т-тёлка, — возмущённо, одними губами, в мокрую от слюны ладонь. Будто не было достаточно того, что он дал себя обнаружить. Ни капли сожаления. Проигравшим он себя не считал.

      Менее чем за минуту парни покинули красную комнату. В воздухе клубился крепкий дым после их сигарет, в раковину капала вода. Кровь в жилах Хидана кипит. Он обратился к Какузу уже умоляюще:

— Не останавливайтесь...

— Не посмею.

      Собственное тело ощущалось Хидану ватным. Сердце стучало где-то в горле, в висках тяжело пульсировало. Он изо всех сил оперся на обе руки, впечатался лицом в стену — холод кафеля привёл его в чувство лишь на секунду, — стремясь удержать равновесие, но ноги предательски, так не вовремя подкосились, грозясь его уронить. Мальчишка поплыл. Какузу выбивал из него стоны, что-то шептал в бреду в затылок. До Хидана доходил лишь белый шум, мурашки прямо в его голове; хотелось рухнуть, отключиться, контроль утекал от него, он физически ощущал, как рассыпается по кусочкам и тает, как же он тает.

— Падаю… — произносит он настолько тихо, что не слышит своего голоса, на выдохе, глухо. И срывается прямо в бездну.

— Ловлю. — Рука мужчины ныряет под живот, держит так, как будто он ничего не весит. Хидан не стонет — только скулит, задыхается, пробитый крупной дрожью. Какузу ускорился. «Будь тише» — Хидан это помнит. И когда кончает, обмякая, кусает мягкие губы до онемения. Приятно так, что становится больно. Перед глазами его летали мушки.

      Какузу догоняется следом, разделяя с ним оргазм. Кабинка теряет чёткие очертания. Бедро Хидана пачкается синяками.

⭑⭑⭑

      На улицу Хидан выбежал, как из сауны, разгорячённый и обновлённый. В лицо ему пахнуло ночной прохладой, на что он не удержался, крикнув: «Охуенно!». Небо было чистое. Луна на нём висела одинокая, полная, напоминающая головку дырявого сыра. Дверь за Хиданом закрылась громко, а вскоре отворилась снова, пропуская высокую фигуру. Какузу, в отличие от него, всегда двигался с достоинством и дверями не хлопал. С мнением мальчишки он был согласен: погода чудесная. Целый свет чудесен. Настолько хорошо, что надышаться невозможно. Какузу поднял лицо вверх и вдохнул полной грудью. Да. Сегодня даже пыль особенная. Сладко. Свежо. Где-то вдалеке доносился гул машин. Здания подмигивали ему жёлтыми глазами окон — вся вселенная крутилась вокруг него и персонально для него. Время остановится, если ему захочется. Луна рухнет и разобьётся вдребезги. Белые мотыльки около каждого фонаря виделись ему феями, исполняющими желания. Самый же главный фонарик горел и пищал что-то впереди, поторапливая и отрезвляя.

— Догоняйте! На остановку пойдём!

      Расставаться с Хиданом не хотелось. Видя, как нехотя Какузу плетётся за ним, тот подошёл сам, приткнулся под самый бок и побрёл с той же скоростью. Дорога до остановки показалась вечностью.

      Какузу достал айфон, обратил внимание на 1% зарядки. Зашёл в приложение торопливо:

— Вызвать тебе машину? Я беру себе, водитель подъедет через две-три минуты.

— Ого! Быстро! Я не пользуюсь такси, — он пнул камушек подошвой. — Сам дойду... Тут недалеко. Нужно проветриться. Сейчас бы сигаретку. Хотите?

— Спасибо, не буду. Здесь безопасно?

— Для меня — да. А тех, кто меня встретит, уебёт током. Я наэлектризован!

— Я тебе не верю. Закрой глаза. Не открывай, пока не скажу.

— Я не стреляю из них лазерами, но раз вы так просите...

      Он сомкнул веки. Какузу взял Хидана за руки, наклонился к нему сам. Ладони мальчишки легли на его лицо, ощупали бережно и осторожно, едва касаясь кончиками пальцев. Заговорил Хидан так, будто стоял на морозе: голос его содрогался.

— Н-но вы же сказали, что...

— Можно. Смотри.

      Хидан глядел на него во все глаза и был готов поклясться: человека красивее ему действительно не встречалось. Он опустил руки на его плечи. Что-то у обоих пекло в груди и было солёным. Улыбка на лице Хидана резко погасла, сам он в одно мгновение стал слишком серьёзным.

— Мы ещё увидимся?

      Таким тихим Какузу его ещё не слышал.

— Хидан, я... уеду завтра.

— Домой?

— Да. Я говорил, что я здесь по работе и...

      Подъехало такси.

— Дайте телефон. Пожалуйста!

      Какузу протянул устройство.

— …Ч-чёрт! Чёрт! Какузу!.. Почему он разряжен?! Почему?! Вы же только что... Ай, блядь!.. — всучив мобильник обратно в руки мужчины, Хидан скинул рюкзак на землю, присел на корточки и с грохотом вывалил всё его содержимое. Наушники, ключи, сигареты, солнцезащитные очки, паспорт, жвачка, презервативы — ничего жалко не было. Отбрасывал всё ненужное он с раздражением, проклинал сам себя: в рюкзаке не было ни одной тетради, ни одного клочка бумаги. Карандаш, карандаш, ластик, чёрная ручка… Чёрная ручка?! В колпачок от неё Хидан вцепился зубами и выплюнул на дорогу. Он вскочил на ноги, обратился хрипло: — Руку! Гоните грёбаную руку! Сейчас!

      И, вцепившись в запястье Какузу до побеления, задрал его рукав рубашки до сгиба локтя. Нацарапал свой номер размашисто, с силой вдавливая в кожу наконечник, а когда закончил, то схватил мужчину за грудки и уткнулся, как кот, головой под его челюсть. Хидан выл побитой собакой.

— Позвоните! Я вас найду и убью прямо в вашей ебучей квартире, если вы этого не сделаете! Убью голыми руками, Какузу!

      Вместо луны вдребезги раскололось сердце мужчины.

      Какузу оторвал от рубашки руки Хидана, отошёл от него молча. Парень не шелохнулся, задушенный накатившей тоской. Накалённый до предела, он смиренно наблюдал, как открывается дверь машины, как Какузу садится на заднее сиденье, как повторяет таксисту адрес. Не выдержал, подскочил, застучал в стекло, требуя внимания:

— Если не позвоните, мой Бог вас проклянёт! Проклянёт! Проклянёт! — Он и сам был готов в это поверить, настолько его разрывало горе. Машина тронулась. Хидан провожал такси до тех пор, пока оно не скрылось за поворотом, увозя окаменевшего, как статуя, Какузу. Хидан не добился от него ни «прощай», ни «позвоню». Ни объятий напоследок. Ни кивка. Ни взгляда. Словно от него уезжал труп. — Ну и катитесь! Знать вас не желаю!

      Он в сердцах пнул рюкзак на земле, заорал истошно. Уходил с остановки в спешке, почти что бегом, а когда был уже далеко, то развернулся резко и вернулся за лежащим на земле паспортом, в куче таких же брошенных вещей, после чего — снова в бар.

      До дома добрался под утро вдрызг пьяный и набравши долгов.

— Хидан! Я все глаза выплакала! Всю ночь не спала! Где тебя носило?! Где твои ключи?! — Женщина в жёлтом, мятом халате обнимала его крепко, гладила по взъерошенным волосам, по спине. Вид у неё был невыносимо уставший. Она поморщилась: — Чем от тебя так воняет? А глаза-то... почему такие красные?.. Ты опять пил?! Хидан! Отвечай! Я с тобой говорю!.. Морда опухшая, как помидор, иди умойся!

      Хидан посмотрел в её лицо. Взгляд у него был пустой и в никуда.

— Прости, мам... Дурной день.