Ещё так недавно стоявший сплошной стеной, ливень сейчас практически прекратился. Робкая, тусклая, несмело вырисовывающаяся на грани между отступающим серым и стремительно разгорающимся голубым, радуга разделила небо уходящей вдаль полосой, словно граница между «до» и «после», между волшебством и реальностью, между зыбкой, туманной хрупкостью и чёткой, рутинной явью.

Мишель стояла, задумчиво поглаживая ладонью бог тихонько вздыхающей кофе машины. Машина отзывалась на прикосновения, казалось, урчала кошкой. Впрочем, казалось ли?

Мишель уже чувствовала, как медленно, но неуклонно кофейня её начинает таять: как выцветает празднично-яркий жёлтый больших зонтов, как истончаются стены, как сворачивается клубком саламандра-Мила, уютно угнездившись в углу камина. Кофейня исчезала, кофейня уходила до следующего дождя.

Посетителей уже не осталось. Миша даже успела собрать опустевшие чашки со следами губ и кофейной пены. Дождь утихал, уходила кофейня, Мише хотелось спать.

И вдруг — колокольчик.

Миша дёрнулась резко — будто проснувшись, будто испугавшись, очнувшись будто. Кофе машина фыркнула под ладонью.

Встрёпанный парень на пороге. Волосы мокрые — облепили лицо и шею, тёмно-синие джинсы стали от воды полуночно-чёрными.

— Простите, а вы открыты?

Вода сбегала с его рукавов, капала прямо на пол. Мишель подивилась. Ведь дождь-то почти утих. А парень, казалось, и был дождём — капал, струился, загадочно улыбался. Когда успел усесться около барной стойки на самый удобный высокий стул?

— Я наслышан, что вы творите чудеса. С этим. — Он указал на машину. — Ведь вы же открыты, да?

Мишель наконец кивнула радушно:

— Да.

Ведь она работала до последней капли дождя, до последнего посетителя, до последнего, кто сумеет заметить отблеск на мосту и сам деревянный мост. Мост, которого нет на картах, мост, который в рутинной реальности просто никак не сумел бы существовать.

— Какой кофе предпочитаете? Или не кофе? — Миша уже деловито стучала зёрнами.

— Какой вы предложите?

Миша всматривалась дольше приличного, дольше социально приемлемого, но вместе с тем ровно столько, сколько ей самой было необходимо. Не больше, не меньше — пойманную в несколько молчаливых мгновений вечность.

— Лавандовый РАФ, — заключила наконец, будто непреложную истину сообщала — простую и очевидную. Ведь с первого же взгляда понятно, сразу, что никакой другой напиток этому последнему гостю не подойдёт. Сливки, лавандовый сироп и немножко кофе. Миша уже колдовала, а гость молчал.

— Когда тучи уходят с неба, они прячутся в ваших глазах. Вы замечали? — произнёс наконец, когда Миша аккуратно присыпала белоснежную пену тонким узором какао.

— Да. Я знаю. — Стакан слегка обжигал пальцы. Миша поставила его перед гостем. Он было сделал движение, будто собирался достать кошелёк. Миша поспешила предвосхитить: — денег не надо, нет. — Привычные слова об оплате дальше потекли, как и всегда, легко. Гость рассмеялся. Мягко, тепло. Он пах озоном. Миша внезапно заметила, что крупные капли всё ещё продолжают катиться с его волос. Долго… настолько долго?

— У меня нет своих историй. — Он развёл руками. — Жизнь течёт… как и должна течь, бежать. Но кофе я вам не отдам. — Он обхватил стакан. Так, будто Мишель и вправду отнять хотела. Сделал глоток. — Это и правда волшебный кофе. Негоже такие шансы впустую тратить.

— Значит история.

Он прикусил губу. Будто размышлял. Будто. Мишель чувствовала, видела в позе и лице — на самом деле он давно решил, о чём собирается рассказывать. Может быть решил даже гораздо раньше, может быть знал, когда заходил сюда.

— Раз о себе мне нечего рассказать, я расскажу о ком-нибудь другом.

Что-то у Миши внутри замерло, задрожало.

— Да. Так можно. Хоть о зелёном единороге.

Предвкушение пополам с тревогой. Капли на стёклах и капли, бегущие вниз с волос. Будто, сидя у камина, последний посетитель нисколько не обсыхал.

— Нет, — что-то в его голосе было отчаянно бесшабашное, — о единорогах тоже не хочу. Тем более, о зелёных. У них-то всё просто отлично. Всегда. У этих… единорогов. — Пауза. Глоток. Сердце застыло. Кофе машина вздохнула. Едва заметно. Гость закинул ногу за ногу. — А какой кофе любите вы?

— Я не пью кофе.

И снова глоток. Половина стакана уже исчезла. Миша чутко следила — следила всегда. Не успеть — нельзя.

— Это вы совершенно напрасно. — Глоток. Опять. — Ведь волшебный кофе. Я наконец решил. Я расскажу о вас. — И подмигнул. Внезапно подмигнул, как старый приятель. Глаза у него были чудесные и странные, какие-то… серебристые. — Только договоримся. Последний глоток — за тобой, Мишель.

***

Девочку звали Миша. Девочке было восемь. Девочка любила складывать бумажных журавликов, гадать на ромашках и есть блины. Но больше всего на свете Миша любила дождь и вкусный кофейный запах.

Кофе и дождь на кухне — Миша обожала, сидя на подоконнике, медленно их вдыхать, наблюдать, как мама колдует над туркой, слушать, как звенит колокольчик ложечки, размешивающей коричный коричневый сахар в чашке.

Миша гуляла под дождём, сжимая мамины пальцы, и хохотала.

Мама и Миша — их было двое. Миша и мама. Всегда вдвоём. В их городе было дождливо — всегда дождливо. Мама никогда не выходила на улицу без зонта. Без огромного жёлтого купола. Миша так любила под ним гулять. И убегать любила — вперёд, хохоча, по лужам, дождю навстречу, оставляя маму с зонтом далеко позади идти.

Что это за имя такое — Миша? Миша — для девочки. В школе порой смеялись. Миша за себя всегда постоять могла. У неё было красивое имя на самом деле. Миша надевала его по праздникам, будто платье. Доставала из шкафа, отряхивала, бережно расправляла. Имя шуршало мягкой блестящей тканью, имя шептало, загадочно так — Мишель.

***

Гость держал стакан двумя руками. Кофе было мало, так мало, слишком мало для настоящей истории. Что-то внутри сжимало и ныло, тянуло, рвало, болело. Миша спросила тихо:

— Что с ней сейчас?

Он долго молчал. И смотрел в стакан своими серебристыми глазами. Капли с волос продолжали катиться вниз.

— Она спит. Очень долго спит.

Белые люди, белые потолки, белые стены, мягкие руки мамы.

— Но ведь она проснётся?

Кто это спросил — спросила Мишель в кофейне? Или кто-то там, далеко, в белых стенах под белыми потолками?

Посетитель смотрел в стакан.

— Последний глоток, Мишель.

— Последний. Глоток, — отозвалась эхом. — А что будет с кофейней? Она исчезнет?

Улыбка была загадочной. Больше голубого за окнами. Тиканье часов, саламандра в камине.

— По-моему она стала слишком настоящей, чтобы исчезать навсегда. Ты хорошо её придумала. Мне нравится.

Миша взяла стакан. Миша всего на секунду задела пальцы. Пальцы оказались влажными и холодными, а вот стакан как будто и не остыл.

— Надо же, — подивилась. – Стакан-то совсем горячий.

Гость лишь кивнул.

— Последний глоток, Мишель.

— А кто будет здесь теперь?

Он соскользнул со стула. От запаха озона даже слегка мутило.

— Тот, кому это будет необходимо.

Когда посетитель ушёл? И ушёл ли по-настоящему? Ведь Миша не слышала звяканья колокольчика.

Миша ощутила губами стеклянный край, ощутила нежное касание тёплой, сливочно-лавандовой мягкой пены. Миша ощутила сладкий, — сладкий почему-то до светлой печали вкус.

Последние тучи рассеялись. Дождь наконец утих.

Река мерно шумела в своём бесконечном беге. Больше ни что не соединяло пологие берега. Только над водой продолжал носиться взявшийся непонятно откуда дурманящий запах кофе.

А в детской больнице неподалёку суетились медсёстры и доктора.

Маленькая пациентка со светлыми волосами только что вышла из долгой тяжёлой комы.