Страшно признавать, но среди тысячи минусов в этой травме нашлась пара плюсов. Поднести руку к левому уху, отключить слуховой аппарат — и можно отрешиться сразу от всего мира. Не слышать тот идиотский мюзикл о Мстителях и битве за Нью-Йорк (ни один из этих актёров в дешевом трико понятия не имеет, о чём поёт), не слышать нескончаемую трескотню мисс Бишоп (она вообще умеет молчать?).

      Минутное терзание между желанием выпить кофе и нежеланием слушать Кейт — и Бартон вставляет в ухо аппарат и окликает официанта.

      — И он… всё это время был выключен, — расстроенно констатирует Кейт, а Клинт даже не думает оправдываться, он просто хочет кофе. — Слушай, знаю, что это прозвучит дико, но я мечтала об этом, сколько себя помню.

      Он удивлённо вскидывает бровь: столь громкое заявление годится для получения Оскара, но не для скромного завтрака в крошечной кофейне. Впрочем, ему становится любопытно, что она скажет.

      — Мой отец был бесстрашным и всю свою жизнь помогал людям, — голос Кейт дрожит.

Клинт понимает: она искренна. Кейт не была искренней, когда хвасталась своей меткостью, или болтала о пустяках, или скрывала страх за попытками пошутить, но сейчас — да. И впервые с момента их знакомства он слушает её внимательно.

      — И когда я надела костюм, то подумала: вот оно! — с жаром говорит она. — Это тот момент, когда я стану той, кем должна!

      Он улыбается одними глазами: узнаёт в словах Кейт себя. Узнаёт в ней себя. Может, она действительно стоит того, чтобы дать ей шанс? В конце концов, не соврала же, когда назвала себя одной из лучших лучниц. О, простите, лучшей лучницей.

      Клинт позволяет льду треснуть.

      — Я помню день, когда подумал так же, — он улыбается, но тут же прячет улыбку, вновь становится серьёзным. — Знаешь… у этого есть цена.

      — У чего?

      Он видит страх в глазах Кейт, но всё равно говорит. Потому что должен сказать. Потому что если не скажет об этом, то будет нечестен и перед ней, и перед самим собой. Потому что это то, с чем сталкивались все герои, и он в том числе. И обязательно столкнётся она.

      — У жизни, которой ты хочешь жить: реально помогать людям или хотя бы пытаться. Для этого нужно много жертв. Некоторые вещи ты потеряешь… навсегда.

      Кейт отводит взгляд, и ему кажется, что слова достигли цели, и он заставил её задуматься о правильности выбора. Она выглядит растерянной и сбитой с толку.

      — Зато многие получишь, — тихо говорит Кейт. Её взгляд бродит по столу и натыкается на тарелку с печеньем.

      Клинт впечатлён. Меньше всего он ожидал услышать подобные мысли от Кейт — мелкой, сумасбродной, невесть что возомнившей о себе девчонки, как магнитом притягивающей неприятности на свою задницу. От Кейт, которая, кажется, способна испортить всё, за что берётся. И, надо же, в ней скрыты глубокие мысли о благородстве, о правильных поступках, о ценности каждой человеческой жизни, о том, что помощь людям порой стоит всех принесённых жертв, о...

      — Например, крутые стрелы и костюм, — добавляет она и хрумкает печеньем.

      Твою мать, мисс Бишоп. Клинт едва сдерживается, чтобы не сказать это вслух. Вместо этого он низко опускает голову и качает ею. Твою мать.

      Если бы он мог, то отдал бы и костюм, и все крутые стрелы, которые у него когда-либо были, и всю шпионскую сверхсекретную аппаратуру, и прибавил сверху последние двадцать лет жизни, чтобы вернуть Нат. Чтобы Пьетро не пришлось жертвовать собой, спасая его жизнь. Чтобы никогда не переживать момент, в котором распадается прахом вся семья. Стоит ли объяснять ей это?

      Клинт сдерживается лишь потому, что Кейт уже знает, каково терять близкого человека.

      Клинт напоминает себе, что за шутками она прячет страх.